Czytaj książkę: «Волчья невеста»

С любовью

honey_violence ~

Ты зря не молился

 
Ты зря не молился, стрелу пуская,
а после прося у меня руки.
Дивился двор царский весь на невесту:
как кожа бела да шаги легки,
как песня задорна да соловьина,
как руки, что лебедя два крыла.
Лишь ты один знал, прячу что в светлице,
и сам до поры помогал скрывать.

Ты зря не сходил за советом к ведьме,
авось бы сказала, чего да как.
Иван мой царевич – свет ясный сокол,
остаться теперь тебе в дураках.
Про шкурку зеленую вызнал тайну,
все путал с лягушкой. Что ж, быть тому.
Лишь ты один знал, что скрываю правду,
и сам помогал себя обмануть.

Ты зря попросил меня стать нежнее,
решился распробовать пух перин,
пришел темной ночью к невесте в спальню
и замер как вкопанный у двери.
Я сделала то, о чем умолял ты.
Печи алый рот шкуру взял в кольцо:
и белую кожу, и руки-крылья.
Мне шло Василисы, скажи, лицо?..

 

Мой король

– Пойдём со мной! – сказал он. – Здесь тебе нельзя оставаться! Если ты так добра, как хороша, я наряжу тебя в шёлк и бархат, надену тебе на голову золотую корону, и ты будешь жить в моём великолепном дворце! – И он посадил её на седло перед собой; Эльза плакала и ломала себе руки, но король сказал: – Я хочу только твоего счастья. Когда-нибудь ты сама поблагодаришь меня!

 
Ты не любишь меня, ты влюблен в мои боль и страх,
как боюсь черной площади с бревнами для костра,
как считаю их: десять братьев, без рукава
остается один. Мне, как цепи, его сковать,

мне отрезать его от земли и ее щедрот,
мне отрезать его от неба, чтобы полет
ему снился, но, обреченный не повторить,
он молчит, и в глазах я читаю его: «Гори!»

Мой король, ты насытишься? Нет, ведь тебя смешит,
как я все отдаю, чтоб успеть только их дошить —
белых десять рубашек, не справившись лишь с одной.
Как тебя забавляет, что страшен мне не огонь,

пусть пугает дорога от замка в кромешный ад,
а тот взгляд, что бросает на нить из крапивы брат,
когда пальцы мои находят лишь пустоту,
и мы оба с ним понимаем: не доплету.

Мой король, ты помочь сумел бы, ты знаешь сам,
но тебе больше нравится в пекло меня бросать,
оставаться на черном троне слепым, чужим,
потому что это всего-навсего чья-то жизнь.

Мы останемся рядом: и я, и крылатый брат,
и ты будешь как будто ни капли не виноват,
мой король, что любил во мне боль, не саму меня,
и не дал мне на счастье горе свое сменять.
 

Генерал

За каждым Каем стоит своя Снежная Королева.

 
Генерал, вам к лицу края этого холод
с его льдом и снегами. Застывший и мертвый.
Говорите, искать правду – ваше заданье,
но вы словно сбежали сюда от чего-то…

От себя самого? Что хранит ваша память?
Черта плеч держит груз, что по силам немногим,
в глазах боль слишком дорого давшихся знаний.
Взгляд поэтому ваш столь пронзительно строгий?

Говорите, у каждого есть своя тайна.
Равнодушным вас сделала ваша? Ответьте!
Словно вы позабыли про то, что есть счастье,
как край проклятый этот не помнит о лете.

Но я верю, я знаю: вы жаждете солнца,
отрицая тепло и его подпуская
к себе из моих рук. Кто ж та Королева,
что сумела сломать, из вас вылепив Кая?..
 

The Unquiet Grave

 
Я звала тебя. Помнишь, где-то среди могил
колокольчик звучал отчаянно: по-мо-ги,
пока пальцы сдирали обивки атлас, но зря —
забрала право воздуха принявшая земля.

Был бы гроб мой хрустальным, качался бы на цепях,
авось, кто-то бы заявился будить меня,
как царевну, уснувшую в нем беспокойным сном,
но простой гроб – мой дом, и так холодно в доме том.

Я тебя умоляла, но звук поглощал туман,
он окутал собой хранящие вас дома,
где очаг своим жаром отводит дурные сны.
А со мной только мрак, и навек мне в нем быть – и с ним.

Я молила, ты не пришел. Бросив горсть земли,
ты сбежал, на прощанье едва ли потратив миг,
и не слышал, а может, просто не захотел,
разрешил приключиться смертельной со мной беде.

Я хотела иного, теперь же лишь одного.
Я, живая, была чужой здесь, земле врагом,
а теперь поостыла и стала ей, словно дочь,
попросила ее – не тебя больше – мне помочь.

Давай, будто я верю, что правда все, что сказал,
что не лгали твои, что смотрели в мои, глаза,
потому что тогда будет радостным брачный пир,
а иначе тебя ждут удушие, смерть и гниль,

не поможет огонь, не помогут слова молитв,
будет крепким объятие только могильных плит.
Я звала тебя, жаль только, ты предпочел молчать.
Как красиво звенят колокольчики по ночам!
 

Принцессе не дожить до двадцати

 
Принцессе не дожить до двадцати
и до шестнадцати, на самом деле, тоже,
ее проклятье ведьмы не сразит,
и принца поцелуй ей не поможет.

Бывают сказки, где сюжет иной,
где зло, как и добро, не торжествует,
а строчка на словах про хэппи-энд
вдруг обрывается, как жизни нить, впустую,

и ничему от смерти не спасти.
Но спи спокойно и доверься маме.
Она тебя качает и молчит
про то веретено у вас в чулане.

 

Вернись ко мне

 
Да, мне говорят, это все пустое:
не нужно лекарство уже искать,
но я исхожу, как волчица, воем,
меня пилит ржавой пилой тоска.

Я чую твой запах, я вижу знаки,
я знаю, ты прячешься средь теней.
Когда серп луны будет столь же острым,
как жажда быть рядом с тобой, к тебе

я выйду из дома, и ночь проглотит
все то, чем мне вряд ли случиться быть.
Мое сердце катится предо мною,
как алый моток нитей из судьбы,

и я шаг за шагом в своих железных
пойду сапогах, куда путь велит.
Когда семь хлебов изгрызу чугунных,
когда обойду все края земли,

воды отыщу тебе мертвой, после
достану живой, раны окропив,
пожалуйста, быть перестань холодным.
Вернись ко мне. Слово. Замок. Аминь.

 

Я звала тебя

 
Я звала тебя. Помнишь, где-то среди могил
колокольчик звучал отчаянно: по-мо-ги,
пока пальцы сдирали обивки атлас, но зря —
забрала право воздуха принявшая земля.

Был бы гроб мой хрустальным, качался бы на цепях,
авось, кто-то бы заявился будить меня,
как царевну, уснувшую в нем беспокойным сном,
но простой гроб – мой дом, и так холодно в доме том.

Я тебя умоляла, но звук поглощал туман,
он окутал собой хранящие вас дома,
где очаг своим жаром отводит дурные сны.
А со мной только мрак, и навек мне в нем быть – и с ним.

Я молила, ты не пришел. Бросив горсть земли,
ты сбежал, на прощанье едва ли потратив миг,
и не слышал, а может, просто не захотел,
разрешил приключиться смертельной со мной беде.

Я хотела иного, теперь же лишь одного.
Я, живая, была чужой здесь, земле врагом,
а теперь поостыла и стала ей, словно дочь,
попросила ее – не тебя больше – мне помочь.

Давай, будто я верю, что правда все, что сказал,
что не лгали твои, что смотрели в мои, глаза,
потому что тогда будет радостным брачный пир,
а иначе тебя ждут удушие, смерть и гниль,

не поможет огонь, не помогут слова молитв,
будет крепким объятие только могильных плит.
Я звала тебя, жаль только, ты предпочел молчать.
Как красиво звенят колокольчики по ночам!
 

Как коварен

 
Как коварен и как прекрасен мой ценный дар,
не узнаешь, ему поддавшийся, никогда,
будешь думать, что всему вышел здесь королем,
знать не зная, что все, что видишь вокруг, мое,
а корона твоя – железо, что давит лоб,
и на вилы поднять хочет ждущий внизу народ.

Вас осталось в роду твоем ты да твоя сестра,
но ее из покоев давно не пускает страх,
а ты, юный и смелый – бравады полна душа —
так хотел поскорее на трон взойти, чтоб решать
судьбы царств-королевств, но тебе бы свою судьбу
увести от беды, но ты слишком, похоже, глуп.

Ты услышал молву, что могу я заклятья прясть,
что дарую меня пригревшим большую власть,
ей завидует каждый из мертвых или живых.
Ненаглядный явился и пылкий ко мне жених,
привязать вздумал ведьму, заставив ее служить.
Как тебе моя служба, милый мой, расскажи?

От тебя только тень, ты у трона, как верный пес,
белый лен по плечам от пылавших огнем волос,
и от страха на зуб давно не попадает зуб:
разглядеть наконец смог невесты своей красу.
Я отдам тебя им, когда выпью тебя до дна,
на другое душа твоя, в общем-то, не годна.

Когда жадный народ все снесет здесь до кирпича,
на руинах останешься тенью печаль качать,
и молить, и молить, но в молитвах твоих нет сил,
потому что я делаю то, о чем ты просил:
«Не занять этот трон никому больше из живых!»
Но, мой глупенький принц, ты ведь тоже один из них.
 

Ты не любишь меня

 
Ты не любишь меня, ты влюблен в мои боль и страх,
как боюсь черной площади с бревнами для костра,
как считаю их: десять братьев, без рукава
остается один. Мне, как цепи, его сковать,

мне отрезать его от земли и ее щедрот,
мне отрезать его от неба, чтобы полет
ему снился, но, обреченный не повторить,
он молчит, и в глазах я читаю его: «Гори!»

Мой король, ты насытишься? Нет, ведь тебя смешит,
как я все отдаю, чтоб успеть только их дошить —
белых десять рубашек, не справившись лишь с одной.
Как тебя забавляет, что страшен мне не огонь,

пусть пугает дорога от замка в кромешный ад,
а тот взгляд, что бросает на нить из крапивы брат,
когда пальцы мои находят лишь пустоту,
и мы оба с ним понимаем: не доплету.

Мой король, ты помочь сумел бы, ты знаешь сам,
но тебе больше нравится в пекло меня бросать,
оставаться на черном троне слепым, чужим,
потому что это всего-навсего чья-то жизнь.

Мы останемся рядом: и я, и крылатый брат,
и ты будешь как будто ни капли не виноват,
мой король, что любил во мне боль, не саму меня,
и не дал мне на счастье горе свое сменять.
 

Да иначе там все случилось

 
Да иначе там все случилось на самом деле:
то смотрела лягушка с болота на царский терем,
и хотелось ей стать хозяйкой его палатам.
Только кто на болота лягушку поедет сватать?

Наловчилась тогда надевать человечью шкуру —
не была та лягушка, стало быть, совсем дурой,
но дурак ой как нужен был. Лучше бы знатной крови,
ведь в палаты к царю не пускают кого-то кроме.

Не стрела, так еще бы чего-то с небес свалилось,
уж на это-то у лягушки хватило б силы.
Не Иван, так Емеля, Гвидон, Елисей, Алеша —
все они для лягушки что статью, что ликом схожи.

Но палаты-то – не простор над родным болотом,
и все тянет назад ее в воды его охота,
но под боком царевич да буйные его кудри,
и приходится ей терпеть, оставаясь мудрой.

Ой царевна-лягушка, болотная тина слаще,
потому что была жизнь простою и настоящей!
Но раз выбрала клетку из золота да залезла,
не ругайся, что в ней нелюбо тебе и тесно.
 

Элиза печальна, бела, красива

 
Элиза печальна, бела, красива.
С ладоней ожоги сошли давно.
В ее спальню ночью Король приходит,
точнее, крадется в нее, как вор,

и, с уст похищая безвольных ласку,
Король с каждым днем раздражен сильней:
невеста не топит его в объятьях,
а топит в слезах его и вине.

Король позабыл про костер, темницу,
ему непонятна ее печаль.
Элиза молчит, на его вопросы
она не торопится отвечать.

Мрак под балдахином пустой кровати
давно не зовет в себе утонуть.
Все чаще и чаще Король сбегает,
ее оставляя совсем одну.

Он сердится, чувствует, что неладно
с любовью Элизы, с ее душой.
Но, если проклятие с братьев снято
и сказка закончилась хорошо,

где долго и счастливо? Кровь. Иголки.
Исколоты пальцы. Рука. Рукав.
С Элизой осталось все то, что брату
вернуть не смогла, его обокрав,

и душит, словам не давая литься,
и спит рядом с ней вместо Короля,
отняв у нее право быть счастливой,
а с ним, в общем, все у нее отняв.