Czytaj książkę: «Аэша»

* * *

Предисловие

Гораций Холли и его друг Лео Винцей, возлюбленный божественной Аэши, отправились в Центральную Азию, надеясь там снова увидеть ее. С тех пор о них не было никаких известий. Но вот почти двадцать лет спустя, как рассказывает Райдер Хаггард, среди присланных в редакцию рукописей ему попался невзрачный серый пакет, из которого выпала рукопись романа «Аэша» и два письма на имя редактора. На одном из писем он тотчас же узнал характерный почерк м-ра Холли. Гораций Холли писал, что вернулся после двадцатилетнего отсутствия в цивилизованный мир.

«Вы первый узнали о Той, которой все повинуются, которая много тысячелетий ожидала в пещерах Кор возрождения своего друга, – писал он, – вы же первый должны узнать об Аэше. Вам надлежит узнать мистическую развязку трагедии, начавшейся в Кор, а может быть, еще раньше, в Египте… Я очень болен и вернулся в свой старый дом, чтобы умереть. Поручаю своему доктору переслать вам эту рукопись, если не раздумаю и не сожгу ее еще при жизни, а также шкатулку, в которой вы найдете систр – древний жезл жрецов культа Изиды, или Хатор. О нем часто упоминается в моей рукописи, и он должен служить вещественным доказательством того, что все написанное мною – истина. Этот жезл – дар Аэши».

Второе письмо было от доктора, которого умирающий Холли выбрал своим посредником. «Дней десять тому назад, – писал доктор, – меня позвали в старый дом на утесе (в Кумберленде), который много лет стоял пустым. Экономка сказала мне, что ее барин недавно вернулся из Азии с очень больным сердцем. Я застал его сидящим в постели: когда он лежал, ему становилось хуже. Это был странный старик с узкими темными глазами, полными жизни и огня. Длинная седая борода падала на его могучую грудь. Седые волосы скрывали брови. Странное дело, он был безобразен – и в то же время красив. В лице его я почувствовал что-то необыкновенное. Он был недоволен, что меня позвали без его ведома, но мы скоро разговорились. Спасти его оказалось невозможно, я попытался только облегчить его страдания. Он много рассказывал о странах, в которых бывал, иногда в бреду говорил по-гречески и по-арабски, обращаясь к какому-то существу, которому он поклонялся. Профессиональная тайна не позволяет мне рассказывать то, о чем он говорил. Однажды он дал мне ваш адрес и поручил переслать эту рукопись и ящичек, что я и делаю. Однажды вечером я пошел навестить его, но не застал дома; экономка сказала, что он вышел. Я поспешил в указанном направлении.

Луна освещала выпавший ночью снег, и я ясно различил на снегу следы босых ног; они вели к холму за домом. На вершине холма есть древний памятник из монолитов, который окрестные жители называют „Чертовым Кольцом“. Посредине колоннады, в высоком, грубо сложенном дольмене, находится изображение головы. Некоторые археологи считают его изображением египетской богини Изиды и думают, что памятник был некогда местом поклонения этой богине. Я вспомнил, что Холли спрашивал у меня недавно про памятник и говорил, что хотел бы умереть у его подножия. И вот теперь, приблизившись, я увидел его стоящим у кромлеха. Что-то странное было в этой сцене. Среди колоннады из грубых монолитов одиноко и величественно поднимался памятник из трех камней, а перед ним стоял Холли; он громко произносил какие-то арабские заклинания. В правой руке у него был жезл, на котором играли драгоценные камни и нежно звенели колокольчики.

Тут я заметил присутствие еще кого-то. В тени центрального дольмена что-то двигалось. Это нечто приняло образ женщины, на лбу которой сверкал огонек. Не знаю, может быть, мне все это показалось. Очевидно, Холли тоже увидел что-то. У него вырвался радостный крик, и он бросился вперед с распростертыми объятиями. Когда я подошел, свет погас, а м-р Холли лежал на земле, сжимая в руке жезл…»

Действительно, Р.Хаггард скоро получил ящичек. В нем оказался хрустальный систрум в виде Crux ansata, или египетской эмблемы жизни, этого сочетания жезла, креста и петли. От петли тянулись три золотые проволоки со вделанными в них рубинами, сапфирами и бриллиантами. На четвертой проволоке висели четыре колокольчика, издававшие приятный мягкий звук. Пусть читатель сам найдет в предлагаемом романе смысл и предназначение этого таинственного жезла.

Часть первая

I. Двойное знамение

Прошло около двадцати лет с той ночи, когда Лео было видение, двадцать ужасных лет томительных поисков и тяжелого труда, которые привели к потрясающему душу чудесному концу.

Смерть моя близка, и я радуюсь этому, потому что хочу продолжать свои поиски в других сферах, как это мне было обещано. Я стремлюсь познать начало и конец драмы души.

Я, Гораций Холли, был очень болен. Меня принесли полумертвого из тех гор, которые видны из моего окна. Я нахожусь на границе северной Индии. Другой на моем месте умер бы, но меня хранит Судьба, может быть, для того, чтобы после меня осталась эта книга. Я пробуду здесь месяца два и, когда ко мне вернутся силы, отправлюсь в путь, потому что мне хочется умереть там, где я родился. А пока я пишу эту повесть, по крайней мере, самые важные страницы ее. Начну с видения.

Когда мы с Лео Винцеем вернулись в 1885 году из Африки, желая отдохнуть после страшного потрясения и собраться с мыслями, то поселились в старом домике моих предков в Кумберленде. Дом этот, если кто-нибудь, считая меня умершим, не завладел им, принадлежит мне и поныне, и я поеду туда умирать.

– Какое потрясение? – спросит читатель.

Я – Гораций Холли, а друг мой, мой товарищ, мой духовный сын, о котором я с детства заботился – Лео Винцей.

Следуя указанию, найденному в одной древней рукописи, мы отправились с ним к пещерам Кор в Центральной Африке. Там мы встретили Ту, которой все повинуются. В Лео она узнала своего возлюбленного Калликрата, греческого жреца Изиды, которого в порыве ревности убила два тысячелетия тому назад. Я тоже нашел в ней божество, которому стал с тех пор поклоняться – не плотью, но, что ужаснее, душою и волей. Плоть умирает или, по крайней мере, изменяется, страсть телесная проходит; но страсть духа, стремление к слиянию – вечны.

Чем заслужил я такое наказание? Но наказание ли это? Может быть, то лишь мрачная, ужасная Дверь, которая ведет в светлый дворец Награды. Она клялась, что я навсегда останусь ее и его другом и мы будем жить вместе вечно. Я ей верю.

О! Сколько мы странствовали по ледяным вершинам и пустыням! Наконец, явился Вестник и указал нам Гору. На той Горе мы нашли храм, в храме – Духа. Не поучительная ли это аллегория? Я думаю, да.

В Кор мы встретили бессмертную женщину. В огненных лучах Столпа Жизни она призналась в своей мистической любви, и на наших глазах была осуждена так ужасно, что я содрогаюсь при одном воспоминании об этом. Но каковы были последние слова Аэши?

– Не забывайте меня… Сжальтесь над моим стыдом… Я не умру. Я вернусь еще раз во всей своей красоте. Клянусь, что это правда!

Но не стану пересказывать повесть, уже изданную человеком, которому я ее доверил, и обошедшую весь свет: я читал ее даже в переводе на индийский язык.

Мы прожили год в старом доме на пустынном берегу моря в Кумберленде, оплакивая утраченное, стараясь снова обрести его. Силы вернулись к нам, и поседевшие от ужаса волосы Лео снова стали золотистыми. Лицо его по-прежнему прекрасно, только выражение его стало очень печальным.

Хорошо помню ту ночь и час видения. Сердце разрывалось на части от отчаяния. Мы искали знамения и не находили его. Мы кричали и не получали ответа.

Был пасмурный августовский вечер. Мы гуляли по берегу, слушая шум волн и любуясь игравшей в далеких облаках зарницей. Мы шли молча. Лео вздохнул – его вздох напоминал рыдание – и сжал мою руку.

– Не могу больше выносить этой муки, Гораций! – сказал он. – Желание увидеть еще раз Аэшу сушит мне мозг. Я сойду с ума. А между тем, я здоров и могу прожить еще лет пятьдесят.

– Что же ты намерен делать? – спросил я.

– Есть краткий путь к познанию и миру, – торжественно отвечал Лео. – Я хочу умереть и умру сегодня ночью.

– Лео, ты трус! – воскликнул я в ужасе и гневе. – Ты не хочешь нести свою долю страданий, как другие.

– Ты хочешь сказать, как ты? – жутко захохотал он. – На тебе тоже тяготеет проклятие, но ты сильнее и выносливее меня, может быть, потому, что ты старше. Я же не перенесу этого. Я умру.

– Но это преступление, – сказал я. – С презрением отказаться, как от ненужной вещи, от жизни, этого дара Всемогущего – это же оскорбление Его. Такое преступление может повлечь за собой ужасное наказание, например, вечную разлуку.

– Разве это преступление, если человек, которого пытают в застенке, покончит жизнь самоубийством? Наконец, если это грех, он будет прощен. Растерзанная плоть, издерганные нервы просят пощады. Я – исстрадавшийся мученик. Она умерла, и смерть приблизит меня к ней.

– Может быть, Аэша жива, Лео.

– Если бы она была жива, то подала бы мне знак. Но я так решил. Не будем больше говорить об этом.

Я еще спорил с Лео, но безуспешно. Случилось то, чего я давно боялся: Лео сошел с ума от потрясения и горя. В противном случае такой глубоко верующий человек, каким был он, не думал бы о самоубийстве.

– Ты бессердечен, Лео, – продолжал я. – Ты хочешь покинуть меня. Так-то ты платишь за мою любовь, за мои заботы о тебе! Ты меня убьешь, и кровь моя будет на тебе.

– Почему твоя кровь, Гораций?

– Дорога широка. Мы пойдем рядом. Долго жили и страдали мы вместе, не расстанемся и теперь. Если ты умрешь, умру и я.

Лео испугался.

– Хорошо, – сказал он, – это произойдет не сегодня ночью, успокойся.

Тем не менее я не успокоился. Желание умереть, появившись однажды, будет все усиливаться, наконец, Лео не устоит, а тогда, – тогда незачем жить и мне, одинокому, покинутому…

– Аэша! – воззвал я в отчаянии. – Если можешь, докажи, что ты жива, спаси своего возлюбленного и меня! Сжалься над ним, пробуди в нем надежду, без которой ни он, ни я не можем жить!

В эту ночь я заснул разбитый, измученный. Внезапно Лео разбудил меня.

– Гораций! – позвал он вполголоса. – О! Слушай, друг мой, мой отец!

– Сейчас зажгу свечу, – отвечал я, и все трепетало во мне от предчувствия.

– Не надо света, Гораций. В темноте лучше рассказывать. Мне снился яркий – будто реальность, – сон. Я стоял одиноко под темным, почти черным сводом неба, на котором не было ни звездочки. Вдруг далеко-далеко на горизонте замерцал свет. Он стал подниматься по своду все выше и выше и, наконец, очутился надо мной. Он имел форму огненного веера. Скоро он оказался рядом с моей головой. Тогда я увидел фигуру женщины. Словно свет горел у нее на лбу. Гораций, то была Аэша. Я узнал ее глаза, ее милые черты, ее волосы. Она посмотрела на меня так печально, как будто хотела сказать: «Почему ты сомневаешься?»

Я пытался говорить, но уста мои онемели; обнять ее, но не мог поднять рук. Между нами словно стояла преграда. Она поманила меня за собой и полетела. Тогда душа моя, казалось, отделилась от тела и последовала за ней. Мы устремились на Восток через моря и сушу. Дорога была мне знакома. Я взглянул вниз и увидел развалины дворцов Кор и залив. Вот мы очутились над Эфиопской Головой, а внизу с серьезными лицами собрались наши спутники-арабы, которые утонули в море. Среди них был и Иов. Он печально улыбнулся и покачал головой, как бы сожалея, что не может следовать за нами.

Минуя моря, песчаные пустыни, опять моря, берег Индии, мы летели все на север, пока не очутились над увенчанными снегом горами. Мы остановились ненадолго над монастырем. Монахи шептали молитвы на террасе. Я узнал этот монастырь: здание построено в виде серпа луны, перед его фасадом стоит и смотрит вдаль исполинское божество. Мы достигли крайних пределов Тибета, а дальше простиралась девственная, никому неведомая пустыня.

На равнине близ монастыря одиноко высился холм. Мы остановились на его снеговой вершине. И вот над горами и пустыней, расстилавшейся у наших ног, загорелся огонек. Мы стали держать путь по направлению к этому маяку, пролетели над обширной равниной, деревнями, городами и очутились над остроконечной вершиной, имевшей форму египетского символа Жизни – Crux ansata. Я увидел, что свет, к которому мы летели, исходит от кратера вулкана. Тень Аэши указала нам рукой вниз и исчезла. Тут я проснулся. Это было знамение, Гораций.

Голос Лео замер. Я думал об услышанном и молчал.

– Ты спишь? – сердито схватил он меня за руку. – Что же ты молчишь?

– О, нет, я не сплю! – Но дай мне собраться с мыслями.

Я подошел к открытому окну, поднял штору и стал смотреть на небо. Занималась заря. Лео тоже приблизился, и я чувствовал, как он весь дрожит от волнения.

– Знамение, говоришь ты? – сказал я. – По-моему, это просто сон.

– Не сон, – резко возразил он, – а видение.

– Если хочешь, видение. Но и видения бывают галлюцинациями. Слушай, Лео, твое расстроенное горем и тоской воображение доведет тебя до сумасшествия. Тебе снилось, что ты один в необъятной вселенной! Тебе чудилась тень Аэши. Но разве она когда-нибудь покидала тебя? Тебе грезилось, что ты летишь с нею над морем и сушей к таинственной неведомой горе. Так вела она тебя к жизни к вершине по ту сторону Врат Смерти. Снилось тебе…

– Довольно! – прервал меня Лео. – Я видел то, что видел. Думай и поступай, как тебе угодно, Гораций, а я завтра же отправлюсь в Индию, и если ты не хочешь ехать со мной, – отправлюсь один!

– Не горячись, Лео, – сказал я. – Ты забываешь, что я-то не видел знамения, а кошмара больного человека, который несколько часов назад собирался покончить с собой, право, недостаточно, чтобы убедить меня отправиться умирать среди снегов Средней Азии. Ты предполагаешь, что Аэша вновь возродилась на земле в Центральной Азии, как Великий Лама, не так ли?

– Я не думал этого, но отчего бы и нет? – спокойно возразил Лео. – Помнишь, как в пещере Кор живой взглянул на мертвого, и мертвец и живой стали похожи друг на друга? Вспомни, как Аэша клялась, что вернется в этот мир, и если это произойдет не через возрождение, тогда, что же, переселение души?

– Я не видел знамения! – настаивал я.

– Ты не видел. О! Как бы я хотел, чтобы ты увидел и убедился, Гораций!

Мы замолчали и посмотрели на небо. Долго длилось наше молчание.

Утро было свежее. Облака причудливо висели над морем, образуя гору, на вершине которой показался кратер. Из кратера поднялся столп… Мало-помалу верхняя часть столпа растаяла, и внизу осталось огромное черное облако.

– Смотри, – прошептал Лео, – это из моего видения. Теперь ты тоже видишь знамение, Гораций!

Я смотрел на облако, пока оно не рассеялось в лазури неба, и сказал:

– Хорошо, Лео, я последую за тобой в Среднюю Азию!

II. Буддистский монастырь

Прошло шестнадцать лет с той бессонной ночи в кумберлендском домике, а мы с Лео все странствовали, все искали гору с очертаниями египетского Символа жизни, искали и не находили.

Описания нашего путешествия хватило бы на целые тома, но к чему описывать его? Пять лет мы провели в Тибете, останавливаясь в разных буддистских монастырях, изучая законы и традиции лам. Раз нас даже приговорили к смерти за посещение одного священного города, но нас спас китайский чиновник. Мы были на севере, востоке и западе и изучили много наречий. Мысль о возвращении никогда не приходила нам в голову, потому что мы дали клятву найти то, что искали, или умереть.

Мы были в Туркестане, на берегах озера Балхаш, провели год в горах Аркарти-Тан и чуть не умерли от голода в горах Черга. Здесь нас застала зима. Мы слышали, что в этих горах есть монастырь, ламы которого отличаются своей святой жизнью. Мы шли ночью при свете луны. У нас остался только один як, другой пал. Поклажа была не тяжелая: винтовки, пятьдесят патронов, немного денег золотом и серебром, немного одежды; но животное умирало от голода, как и его хозяева. Выбившись из сил, як остановился. Мы завернулись в грубые шерстяные одеяла и сели на снег.

– Нам придется убить яка и съесть его, – сказал я.

– Может быть, завтра мы раздобудем какой-нибудь дичи, – отвечал Лео.

– Если же нет, мы должны будем умереть.

– Умрем – и хорошо сделаем.

– Конечно, Лео, это будет самым лучшим, что мы сможем сделать после тринадцатилетних бесплодных странствий.

Стало светать. Мы со страхом взглянули друг другу в лицо, испытывая силы товарища. Цивилизованному человеку мы показались бы дикарями. Лео было за сорок лет; жизнь в пустыне закалила его; это был высокий, красивый мужчина с железной мускулатурой, длинными золотистыми кудрями и широкой большой бородой, смуглым от ветра и непогоды одухотворенным лицом. На этом грустном лице светились, словно звезды, чистые, как хрусталь, серые глаза.

Я тоже оброс волосами, поседел, но, несмотря на шестидесятилетний возраст, был здоров и силен. Тяжелый трудный путь укрепил наши силы, закалил нас, словно мы вдохнули в себя эликсир жизни.

Перед нами расстилалась песчаная безводная и бесплодная степь, покрытая блестящими кристаллами соли и выпавшим за ночь первым снегом. За ней высилось множество гор, целое море гор со снеговыми вершинами. В глазах Лео сверкнули слезы от волнения.

– Смотри! – сказал он мне.

Лучи восходящего солнца, как волны прилива, заливали вершины холмов, у подножия которых мы сидели, свет скользил все ниже и ниже и осветил, наконец, плоскогорье в трехстах ярдах над нами. На этой горной площадке торжественно смотрела вдаль огромная статуя Будды. За ним полумесяцем высилось желтое здание монастыря.

– Наконец-то! – воскликнул Лео и пал ниц на землю, пряча лицо в снег.

Я понял, что происходило в его душе, и оставил одного, а когда вернулся, тронул его за плечо.

– Идем, – сказал я властно. – Опять начинается метель. Если в монастыре есть люди, мы найдем у них пристанище.

Он молча встал. Я заметил на лице его выражение счастья и мира.

Мы поднялись вверх на террасу. Она была пустынна. Что если это необитаемые развалины монастыря, какие часто встречаются в этой стране? Сердце у меня заныло при этой мысли. Но вот из одной трубы показался легкий дымок. В центре высилось здание храма; но ближе, там, где змеился дымок, была низкая дверь.

– Отворите! Отворите, святые ламы! – громко закричал я и постучал в дверь. – Помогите чужеземцам!

Послышалось шлепанье туфель, дверь заскрипела. На пороге показался древний старец в каком-то желтом рубище.

– Кто это? Кто? – спросил он, глядя на меня через роговые очки. – Кто нарушает тишину обители святых лам?

– Странники, святой отец, которые умирают от голода, и которым, по закону Будды, вы не можете отказать в приюте!

Он взглянул через свои роговые очки на нашу изношенную одежду, похожую на его платье. Отчасти, чтобы не привлекать к себе внимания, отчасти потому, что у нас не было другого, мы носили платье тибетских монахов.

– Вы тоже ламы? – спросил старец. – Из какого монастыря?

– Наш монастырь называется Светом, и в нем люди часто бывают голодны.

– У нас не принято принимать иноверцев, а вы, кажется, не нашей веры.

– Еще менее принято у вас, святой Хубильган (так называют в Тибете настоятелей монастырей) оставлять чужеземцев умирать от голода! – и я привел ему соответствующий текст из учения Будды.

– Я вижу, вы начитаны в Писании, – сказал монах. – Войдите же, братья обители, называемой Светом. Я позабочусь и о вашем яке.

Он ударил в гонг. Появился другой, еще более дряхлый монах. Старец поручил ему накормить нашего яка.

Ку-ен, так звали настоятеля, отвел нас в монастырскую кухню, служившую также жильем братии. Тут вокруг огня сидели и грелись двенадцать монахов. Один из них готовил утреннюю трапезу. Ку-ен представил нас как «иноков монастыря, называемого Светом». Четыре года никто не заходил в монастырь, и братья радостно приветствовали нас. Все они были стары, – младшему – лет шестьдесят пять.

Нам дали теплой воды, чтобы умыться, ветхое, но чистое платье, туфли вместо наших тяжелых сапог, и отвели нам комнату. Переодевшись, мы вернулись в кухню, где нас ожидали горячая похлебка, молоко, вяленая рыба и местный деликатес – чай с маслом. Никогда еще не ели мы с таким аппетитом. Наконец, я заметил, что Ку-ен смотрит на Лео с явным удивлением, а монах-эконом начинает опасаться, что с таким гостем запасы монастырской кладовой быстро истощатся. Я остановил Лео, и мы пропели буддистскую благодарственную молитву, что приятно поразило монахов.

– Ваши стопы на Пути! Ваши стопы на Пути! – сказали они.

– Да, мы вышли в путь тринадцать лет тому назад, – отвечал Лео, – но мы еще новички. Вы знаете, святые отцы, что путь далек, как звезды, широк, как океан, долог, как пустыня. Вещий сон указал нам вашу обитель. Вы самые святые и самые ученые ламы и можете научить нас, как идти этим путем.

– Конечно, мы самые ученые, – сказал Ку-ен, – далеко вокруг нет другого монастыря; но, увы! Число наше все убывает.

Мы попросили позволения уйти в отведенную нам комнату и проспали двадцать четыре часа. Сон освежил нас.

Мы прожили в монастыре полгода, и добродушные монахи с первых же дней посвятили нас в историю своей обители.

Монастырь был древний и большой. В старину тут жило несколько сот монахов. Лет двести или больше тому назад, дикое племя еретиков-огнепоклонников напало на обитель и перебило монахов. Уцелели немногие, и монастырь с тех пор опустел.

В молодости Ку-ену было откровение, что он – перевоплощение одного из прежних монахов монастыря и что он должен идти в обитель. Собрав вокруг себя несколько ревнителей, он, с благословения своего настоятеля, пошел в горы и поселился в монастыре. Вот уже полстолетия живут они здесь, почти не имея связей с внешним миром. Сначала сюда изредка приходили другие монахи, но теперь никто больше не приходит, и братия вымирает.

– А что же будет потом? – спросил я.

– Ничего, – отвечал Ку-ен. – Мы заслужили уважение. Мы имели много откровений, и, когда умрем, нас ожидает более легкая доля. Мы далеки от соблазнов мира, чего же нам желать еще?

Бесконечная молитва чередовалась с бесконечно долгими часами созерцания. Все остальное время монахи обрабатывали плодородную полосу земли у подножия холма и пасли свое стадо. Так жили они, умирая в преклонных летах, чтобы, как они думали, снова возродиться где-нибудь и продолжить вечный круг жизни.

Зима была суровая. Пустыня скрылась под глубоким снегом. Идти дальше – значило погибнуть в снегу. Мы поневоле должны были остаться здесь до весны и захотели перебраться в нежилую часть монастыря, обещая питаться рыбой, которую будем сами ловить в озере, и дичью, убитой нами в низкорослом сосновом лесу на его берегах. Но монах сказал, что братия хочет быть гостеприимной с иноками монастыря, называемого Светом, где так часто царит голод не только телесный, но и духовный. Доброму старцу хотелось направить наши стопы на путь Истины и сделать нас настоящими ламами.

И мы пошли по этому Пути, участвовали в молитвах и читали библию буддистов Кенджур. В свою очередь мы рассказывали им о своей вере, и они радовались, находя в ней сходство с учением Будды. Если бы мы прожили в монастыре лет семь, вероятно, многие из братьев примкнули бы к нашему учению. Мы рассказывали также о разных странах и людях, и это интересовало монахов, которые знали кое-что о России, Китае, и о некоторых полудиких племенах тоже.

– Может быть, в одно из последующих перевоплощений нам суждено жить в этих странах, – говорили они.

Время шло. Нам жилось не худо, но сердца наши горели неугасимым огнем поиска. Мы знали, что стоим на заветном пороге, но не могли перешагнуть его. Вокруг все занесло снегом.

Было у нас одно утешение. В одной из комнат монастыря мы нашли старинную библиотеку буддистских, сиваистских и шаманистских рукописей и житий многих бодисатв – святых, – на разных языках. Особенно интересным оказался дневник хубильганов, – настоятелей древнего буддистского монастыря. Вот что было, например, на страницах последнего тома этого дневника, написанного лет двести тому назад, незадолго до нападения варваров на обитель.

«Летом этого года один из наших братьев нашел в пустыне человека из племени, которое живет за далекими горами. Рядом с ним лежали трупы двух товарищей, погибших от жажды и свирепствовавшего накануне тифа. Он не сказал, как он попал в пустыню, но мы догадались, что товарищи его совершили преступление, за которое были осуждены на смертную казнь, и бежали. Он рассказал, что его родина плодородна и прекрасна, но часто страдает от землетрясений и наводнений. Жители этой страны воинственны, но занимаются также земледелием. Народом этим управляют ханы, потомки греческого царя Александра. Это очень возможно, так как две тысячи лет тому назад царь этот послал свою армию в эти края.

Чужеземец рассказал нам также, что народ его поклоняется жрице Хес или Хесеа, которая царствует из поколения в поколение. Она живет одиноко в горах, не вмешивается в правление, но ее все боятся и чтут. Ей приносят жертвы. Тот, кого она возненавидит, умирает.

Мы сказали ему, что он лжет, утверждая, что женщина эта бессмертна, и смеялись над ее могуществом. Он рассердился, сказал, что наш Будда менее могуч, чем его жрица, и грозил отомстить нам.

Тогда мы дали ему в дорогу припасов и проводили его из монастыря. Он ушел, сказав, что вернется и докажет, что говорил правду. Мы думаем, что это был злой дух, который хотел испугать нас, но это не удалось ему».

Ничего больше не говорилось об этом пришельце, но через год дневник обрывался. Уж не исполнил ли чужеземец обещание и не навлек ли на монастырь мщение Хесеи?

Мы позвали в библиотеку Ку-ена и показали ему этот отрывок, спросив, не знает ли он что-либо об этом событии. Он покачал головой, как черепаха, и сказал, что знает только кое-что об армии греческого царя. Он видел, как проходило это войско, и только. Это было в его пятидесятое перевоплощение.¹

Лео засмеялся, но я толкнул его под столом, и он сделал вид, что чихнул. Нельзя же было обижать почтенного старца. Да и к чему смеяться над учением о перевоплощении, в которое верит четвертая часть населения земного шара?

– Как это может быть? – спросил я ученого мужа. – Ведь память угасает со смертью.

– Так только кажется, брат Холли, – отвечал он. – Память возвращается к тем, кто ушел далеко вперед на Пути. Вот я совсем забыл об этой армии, а когда ты мне прочитал данный отрывок, вспомнил. Вижу, как сейчас: стою я с другими монахами у статуи Будды, а мимо идет войско. Оно не велико. Много солдат умерло в пустыне или убито. Их преследуют дикие племена, и они бегут от них. Их смуглый полководец пришел и потребовал приюта для своей жены и детей. Тогдашний настоятель ответил, что по уставу мы не можем приютить под своей кровлей женщин. Тогда вождь пригрозил сжечь монастырь и убить всех монахов. Так как умершие насильственной смертью перевоплощаются в животных, мы предпочли нарушить устав и позже испросить у Великого Ламы отпущение греха. Я не видел царицу, но, увы! Я видел жрицу этого народа.

– Почему ты говоришь об этом с сожалением? – спросил я.

– Я забыл про войско, но про нее не забыл. Она долго была препятствием на моем пути к берегу спасения. Я был в то время смиренным монахом и убирал светлицу, когда она вошла и сбросила с себя покрывало. Она заговорила со мной и спросила, не рад ли я, что вижу женщину. Она была прекрасна, как заря, как вечерняя звезда, как первый весенний цветок. О! Я грешный, грешный человек! Вы считали меня святым, – я же только низкое существо. Эта женщина, если только она женщина, зажгла в моем сердце пламя, которое не хочет погаснуть. – Слезы потекли из-под очков Ку-ена. – Она заставила меня поклоняться ей. Расспросив меня подробно о моей вере, она сказала:

– Итак, твой путь – путь Отречения, и твоя Нирвана – Ничто. Разве эта цель стоит такого тяжелого труда? Я покажу тебе более отрадный путь и богиню, более достойную поклонения.

– Каков же этот путь и что это за богиня? – спросил я.

– Путь Любви и Жизни, который все создает, создал и тебя, искателя Нирваны. Моя богиня – Природа.

Когда я спросил, где эта богиня, женщина приняла царственную позу и сказала:

– Это я… Поклонись мне!

И я пал перед нею ниц и целовал ее ноги, а потом бежал от нее с разбитым сердцем и краской стыда. А она со смехом закричала мне вслед: «Вспомни меня, когда перейдешь в другой мир, о служитель святого Будды! Я меняюсь, но не умираю. Я найду тебя даже в Давашане, потому что ты мне поклонился».

И это правда, братья мои. Мне отпустили мой грех, я искупил его страданиями, но я не могу избавиться от нее и не знаю мира.

С этими словами Ку-ен закрыл лицо руками и зарыдал. Странно было видеть восьмидесятилетнего старца плачущим как дитя из-за прекрасной женщины, которую, как ему казалось, он видел в своей прошлой жизни две тысячи лет тому назад. Но мы с Лео глубоко сочувствовали ему. Больше мы от него ничего не могли добиться. Он не знал, какую религию исповедывала жрица. На следующее утро она ушла вместе с войском на север. На наши расспросы Ку-ен отвечал, что на севере по ту сторону гор живет племя огнепоклонников. Лет тридцать тому назад один из братьев, желая уединиться, взобрался на высокую вершину, откуда он видел огненный столб. В то же время в монастыре ощущали землетрясение. Ку-ен ушел; он не показывался целую неделю и никогда не возвращался более к этому разговору. Мы же с Лео дивились всему, что узнали, и решили подняться на гору.