Czytaj książkę: «Любовь цвета хаки»

Czcionka:

Серия «Современная проза» основана в 2024 году

* * *

Любовь цвета хаки
Повесть

Знакомство под пулями

Жаркое афганское солнце наполовину скрылось за горой, настолько же уменьшились и шансы желающих до темноты покинуть Кабул. С наступлением сумерек движение на трассах прекращалось, о чем напоминало написанное от руки большими буквами объявление, прикрепленное к шлагбауму.

– Я вам, товарищ прапорщик, кажется, по-русски объяснил: запрещено выпускать одиночные машины. В целях вашей же безопасности. Ждите, может, кто-то еще подъедет, – в голосе уставшего усатого капитана с нарукавной повязкой старшего поста чувствовались нотки раздражения. Он даже демонстративно отвернулся от приставучего прапора, похоже, начальника продсклада.

– Я и так на лишние сутки задержался, а если вернусь завтра, так зампотылу точно расстреляет, – канючил прапорщик лет сорока.

«По инструкции и уставу этого наглеца на “губу” следовало бы отправить», – подумал офицер, а вслух, сплюнув и перейдя на «ты», язвительно предупредил:

– Смотри, чтобы «духи» первые с тобой не расправились.

Наблюдавший за этой сценой лейтенант Алексей Разумков уже подумывал, что зря отказался от приглашения земляка, редактора газеты автомобильной бригады, дислоцировавшейся в Теплом Стане, остаться на ужин с ночевкой. Никуда бы не делось его «Ленинское знамя» – так называлась газета одной из самых воюющих в Афганистане мотострелковых дивизий, в которой Леша уже полгода служил корреспондентом и чуть больше месяца исполнял обязанности редактора. «Повышению» поспособствовали чрезвычайные обстоятельства. Шеф майор Борис Трусевич и его правая рука ответственный секретарь капитан Александр Ярошко дуэтом выбыли из боевого строя, почти одновременно подхватив афганский «букет» – брюшной тиф и гепатит, прозванный в народе желтухой. Ответсеку не помогли даже его полушутливые тосты, которые он минимум раз в неделю с оптимизмом произносил: «За то, чтобы наши лица и глаза не пожелтели!» Правда, Борис Палыч на спиртное даже смотреть не мог и демонстративно пил исключительно травяной чай да настойку на верблюжьей колючке, но и такая основательная профилактика не уберегла от коварной инфекции, не хуже душманов наносившей ощутимые потери нашей 40-й армии. На сборе в Ташкенте до них довели закрытую информацию: за минувший год один только гепатит уложил на госпитальную койку около сорока тысяч офицеров, прапорщиков и солдат. Некоторые от тяжелых осложнений даже умерли. А ведь были и острые кишечные инфекции. От них сельского двадцатидвухлетнего паренька Лешу Разумкова Бог и Аллах пока берегли.

– Кажись, вам улыбнулась удача, – нехотя молвил капитан, бросив взгляд на запыленный бронетранспортер, подъезжавший к КПП. На броне сидел офицер в черном танковом шлемофоне, а рядом, держась за поручни, маячила девушка в цветастом платье.

– Здорово, мужики! – первым поздоровался танкист, оказавшийся старшим лейтенантом, помощником начальника штаба батальона связи Лешиной дивизии. – На Баграм дорога еще открыта?

– Быстро давайте документы, мне нужно записать ваши данные, – отозвался начальник пропускного пункта. Похоже, он сам уже хотел закончить со всеми формальностями и закрыть до утра свой пост.

Офицер достал из нагрудного кармана удостоверение личности, представившись старшим лейтенантом Воронковым.

– А вы, барышня, кто будете? – немного фамильярно уточнил обладатель капитанских усов.

– Это будущая телефонистка дивизионного узла связи. Только из Союза, из самого Питера, между прочим, – поспешил представить симпатичную, слегка стушевавшуюся незнакомку танкист.

– Люба Синицына, – мило улыбнувшись, девушка показала загранпаспорт.

«Стройняшка», – подумал Леша, который также отметился в учетном журнале и занял свободное место на броне.

Узнав, что в попутчики придается полковой «Урал» с прапорщиком-тыловиком, помощник начальника штаба батальона связи недовольно вздохнул. Кому нужна лишняя забота и ответственность? Но ничего не сказал, ведь в данной ситуации слова бесполезны.

Последовал короткий инструктаж-напоминание о предельной скорости на отдельных участках, необходимости вести постоянное наблюдение за «зеленкой», а в случае обстрела немедленно выходить на связь по штатной Р-123.

Банально-формальное «Счастливого пути!» прозвучало вслед технике.

Горы, увиденные Любой Синицыной в иллюминаторе Ил-18, на земле уже не казались надменными каменными глыбами, плотно «посаженными» матушкой-природой на вечное доминирование над скалистыми глубокими ущельями, зелеными долинами и узенькими речушками. Интересно, куда подевалась их гордая спесь и суровая неприступность. С бронетранспортера отроги Гиндукуша выглядели совсем по-другому, не так масштабно-величаво, став намного ближе и меньше по отношению к линии горизонта. Сколько хватало взгляда, горная гряда не исчезала из поля зрения, а медленно тянулась по обе стороны не очень хорошей асфальтной дороги, сопровождая путников и привлекая их внимание.

Для девушки, впервые оказавшейся за границей, да еще в экзотической мусульманской стране, все было в диковинку, потому предельно любопытно. Едва сошла с трапа самолета, услышала заунывный мужской голос, который доносился словно с неба. Это удивило и озадачило. Быстро выяснилось, что так муэдзин зовет верующих на молитву в минарет. Изнывая от духоты, Люба не могла понять, как в такой жаркий день женщины ходят по улицам города, облаченные с головы до пят в черную одежду, называвшуюся паранджой.

И вот теперь, после захода солнца, когда воздух уже не такой знойный, Синицына с брони БТРа любовалась красивым предгорным ландшафтом, приземистыми глинобитными домами, густыми виноградниками, зачастую подступавшими близко к дороге, движение по которой заметно оживлялось с приближением к очередному кишлаку. Навстречу неслись причудливо разрисованные афганские грузовики-«бурбухайки», водители которых словно соревновались в скорости и ловкости, несмотря на то, что по обочинам пешком и на допотопных повозках перемещались дехкане. Их путь лежал к невзрачным, запыленным торговым лавкам, называемым здесь дуканами, облепившим дорогу с двух сторон.

– Аминовку прошли! – повернувшись вполоборота, сообщил Воронков, убрав руку с висевшего на люке автомата Калашникова. Уточнение предназначалось для девичьих ушей, так как вездесущий репортер Леша, конечно же, это заметил.

Идущий впереди «Урал» немного сбавил скорость, давая понять, что потенциальная опасность миновала. И в этот момент Леша увидел «заплясавшие» по пыльной земле фонтанчики, такие бывают при сильном дожде, и услышал поблизости металлический стук. Уже однажды побывавший под обстрелом, он знал, что это душманские пули проверяют на прочность броню советского БТР-60.

– Газу! – крикнул водителю старший лейтенант Воронков, схватившись за автомат. – Люба, Разумков – внутрь!

Это было правило, основанное на боевом опыте, и потому обязательное для больших и малых автоколонн: с началом обстрела ни в коем случае нельзя останавливаться, необходимо продолжать движение. Тогда есть шанс проскочить опасное место и не попасть в засаду. И такая тактика отнюдь не трусость. Остановившаяся машина, пусть даже бронированная, – идеальная мишень для «духов». А наказать их за наглую вылазку есть кому. Вдоль основных дорог стояли наши заставы с выносными постами через несколько километров. Дежурившие на них танки и БМП в случае серьезного обстрела колонны спешили на помощь и с ходу вступали в бой. При капитальном «замесе», когда моджахеды сосредотачивали на отдельном участке значительные силы, для их рассеивания и уничтожения вызывали пару вертолетов Ми-24.

Вряд ли лакомой приманкой для душманов мог стать их скромный кортеж из загруженного солдатскими продпайками «Урала» и БТРа батальона связи. Хотя, похоже, напали, открыв огонь одновременно по грузовику и бронетранспортеру, как раз в предчувствии легкой добычи на закате дня. К счастью, афганский гранатометчик оказался недостаточно обучен, промахнулся. Но кабину «Урала» моджахеды основательно продырявили автоматными очередями. Каким-то чудом водитель и прапорщик на секунды раньше сумели невредимыми выскочить из машины, замершей посередине дороги.

БТР, дав несколько коротких ответных очередей по «зеленке», заставил бородачей припасть к родной земле. Улучив момент, солдат и начальник продсклада стремглав бросились к спасительному бронику. Приняв их на борт через открытые боковые люки, БТР, взревев движками, рванул вперед, обойдя справа по обочине расстрелянный «Урал». Воронков и Разумков, просунув автоматы через бойницы, не заметили, как израсходовали по два штатных магазина. Водитель грузовика и прапорщик, едва не ставшие «грузом 200», запыхавшиеся, какие-то потерянные, бездействовали, с трудом понимая суть происходящего.

От выстрелов, пороховой гари и страха Люба забилась в закуток десантного отделения. Обхватив голову руками, девушка готова была разрыдаться, но из последних сил сдерживала слезы, как терпела в детстве нечаянную боль.

«Кажется, прорвались», – с облегчением подумал Леша под размеренное урчание двух бензиновых моторов. На первом же нашем посту сделали остановку.

– Мужики, что за стрельба была? – поинтересовался совсем юный лейтенант. Если бы не форма, его можно было принять за студента.

– В нашу честь, – пытался пошутить Воронков, спрыгнув на землю, чтобы размять ноги и рассказать подробности.

– Товарищ лейтенант, там остался наш полковой «Урал» с продпайками. Надо срочно туда, – пролепетал, почувствовав материальную ответственность, прапорщик. – Зампотылу меня теперь точно съест вместо пропавшей тушенки.

– Тебя как величать, земляк? – уточнил Воронков.

– Поздняков я, Григорий.

– Слушай, Гриша, бесплатный совет. Тебе надо остаться здесь, связаться с полком и доложить о случившемся командиру. А за «Уралом» сейчас ребята поедут. Может, еще не все потеряно. У «духов» пост, да и запрещает Аллах им есть свинину.

– Так там же еще и говядина, и подсолнечное масло, сахар…

– Чудак, радуйся, что жив остался! – приободрил Воронков и на прощанье подал прапорщику руку. – Будешь в Баграме, при желании найдешь меня в батальоне связи.

– Немченко, заводи! – это уже команда водителю БТРа, докуривавшему сигарету.

Через полчаса они были возле штаба дивизии. Тут же располагался и узел связи – новое место работы служащей Советской армии Любови Синицыной, недавней выпускницы Ленинградского электротехникума связи. Старший лейтенант Воронков – ответственный за доставку молодого специалиста – сопроводил девушку к начальнику узла связи, а газетчик Разумков, прежде чем они расстались, пожелал ей всяческих успехов. И одарил Любу искренней юношеской улыбкой, которая, кажется, ей понравилась.

Вернувшись в редакцию, где в его отсутствие, как любит выражаться шеф, конь с верблюдом не валялись, Леша застал на месте 27-летнего начальника типографии прапорщика Павлюкевича. Тот хотя бы формально обязан был доложить старшему по званию и. о. редактора, что за время его отсутствия ничего не произошло или случилось то-то. Но в редакции поддерживался дух гражданской вольницы, а не казармы. Здесь не принято подобострастно щелкать каблуками перед каким-либо начальством, ходить строевым и отдавать честь. Хотя военную форму уважали и носили за неимением другой.

– Что нового, Володя? Политотдельские не сильно доставали?

– Пытались, да только что с бедного прапорщика, к тому же заменщика, возьмешь? – с лукавой улыбочкой ответил Павлюкевич. Он, дембель, считал дни до возвращения в родную Белоруссию, где в небольшом провинциальном Слониме с нетерпением ждали этого счастливого момента жена и двое маленьких детей.

– Здравия желаем, товарищ лейтенант! – почти хором приветствовали Разумкова трое прикомандированных к типографии солдат, когда он заглянул в печатный цех. Хотя это громко сказано для комнаты в 18 квадратов, где стояли допотопная плоскопечатка и тигельный станок (на таком большевики подпольную «Искру» печатали!). В углу пылилась наборная строкоотливная машина «Линотип Н-14», боявшаяся густой афганской пыли, из-за чего частенько капризничала, как вздорная женщина, требовала к себе индивидуального подхода. Володя, в прошлом старший техник танковой роты, поначалу пытался разобраться в тонких настройках этого металлического существа 1964 года выпуска, да не хватило то ли терпения, то ли умения, а может, сразу того и другого.

– Поужинали? – проявил отеческую заботу о подчиненных лейтенант Разумков.

– Собираются как раз, – поспешил с ответом начальник типографии.

Пожелав приятного аппетита, Леша перестал исполнять служебные обязанности и. о. редактора. На него вдруг навалилась дикая усталость – от командировки, от пережитого на дороге стресса. Он даже не удовлетворил желание Павлюкевича узнать подробности поездки в солнечный Ташкент, отделавшись дежурной фразой, мол, все нормально. И ушел с чувством заслуженного отдыха в офицерское общежитие, именуемое модулем, находившееся в двухстах метрах от редакции. Это был без особых бытовых удобств, с плоской крышей сборно-щитовой домик батальона связи, рассчитанный на проживание тридцати человек. Сосед Леши по просторной комнате, тоже «летёха», командир взвода связи, заступил на очередное дежурство, так как хлипкая дверь оказалась заперта.

«Может, оно и к лучшему, хоть высплюсь с дороги», – подумал, переступив порог. На тумбочке Алексея дожидалось письмо. По аккуратному почерку на конверте, где значился адрес его полевой почты из пяти цифр и буквы «Р», под которой скрывалась редакция, понял, что от жены. Не раздеваясь, начал читать, и душу невидимым теплом согрели слова:

«Здравствуй, мой любимый Лешечка! Пишу тебе днем, едва уложив спать нашего ненаглядного плаксивого Верунчика. Она по своему папочке сильно скучает, потому и шлет особый привет (в конце письма). Когда ты уехал, жизнь для меня будто остановилась. Поначалу ничего не хотелось делать, ни убирать в квартире, ни готовить, ни с подругами встречаться. Хорошо, что у нас есть маленькая Вера – это такой мощный источник сил, ты даже не представляешь… Ради нее я готова крутиться как белка в колесе круглые сутки, забывая обо всем на свете (кроме тебя, любимый!).

Как ты там? Не болеешь? Ведь часто приходится ездить по Афганистану. Какая у вас обстановка? Ты так мало об этом пишешь, что я волнуюсь, переживаю. Даже сны, бывает, нехорошие вижу. По телевизору почти ничего не показывают, был как-то сюжет об открытии школы в Кабуле, о посадке деревьев нашими комсомольцами и членами “ДОМА”. Любопытное название молодежной организации. Я внимательно смотрела, даже Верочку к экрану подносила – вдруг папу покажут. Но ты же в Баграме служишь. Это далеко от Кабула? А горы у вас там есть, интересно, какие они, высокие, красивые?

Пиши больше и чаще. С нетерпением жду твоих весточек. Да, случайно в военном городке встретила Русинского, он спросил, как ты, передавал привет. Хотя лучше бы этого не делал, после того как непорядочно, не по-офицерски поступил. Ладно, не будем вспоминать плохое, пусть останется на его совести.

Буду заканчивать. Как Верунчик проснется, съедим овсяную кашку и прогуляемся на почту, чтобы сегодня ушло письмо. Заодно закажу междугородный разговор с мамой.

Любим, ждем, целуем.

Твои Надя и Вера».

В конце письма половину тетрадного листа занимал контур детской ладошки, аккуратно обведенный шариковой ручкой.

«Жаль, не получилось со сборов домой хоть на пару дней улизнуть», – подумал, дочитав письмо.

В последний день с установочной лекцией выступал член Военного совета округа, за обязательное присутствие на ней пришлось поручиться личной подписью. Хотя, если честно, ничего нового генерал редакторам военных газет не поведал. Все тоже, что и раньше, звучало в большой аудитории: толково и убедительно пишите о преимуществах социалистического строя, грамотно разъясняйте политику партии и правительства, особенно в военной сфере, где главное внимание уделяется повышению обороноспособности страны и боеготовности Вооруженных Сил… Набор «дубовых» фраз, давно ставших газетным штампом и набивших оскомину, ничего, кроме ответной глухоты и внутренних насмешек, вызвать не мог. Неудивительно, что некоторые коллеги постарше, сидевшие в задних рядах, слегка вздремнули. Пробудились уже в конце, когда начальник политуправления, театрально включив басок, как муэдзин в минарете, заголосил с трибуны о перестройке всего и вся.

– Вы думаете, от вас ничего не зависит? Ошибаетесь, друзья! – Последнее слово, неожиданно вылетевшее из уст большого армейского политработника, всем показалось неискренним, случайным. Тем и привлекло внимание к докладчику: мол, что он еще скажет.

– Даже бытовую сторону возьмем. Вы позволили себе прийти на службу небритым, в помятой военной форме. Дескать, и так сойдет. А ведь с малых поблажек большие проблемы и даже преступления вырастают!

«К чему это он?» – недоумевал Разумков, переведя взгляд на сидевших рядом коллег, сделавших лица сосредоточенными, даже умными и с показной старательностью что-то записывавших.

– Нельзя больше мириться с пьянством в армии, будем говорить прямо, без обиняков, как и требует провозглашенная партией гласность и демократия. Пресловутые обмывания наград, званий, должностей пусть останутся в застойном прошлом, товарищи офицеры!

«На самое святое и светлое покусился, – такая мысль наверняка не только у Леши появилась. – Это же традиция, заложенная в офицерской среде еще с царских времен. Интересно было бы спросить: а вы, товарищ, член Военного совета, по случаю недавнего получения генеральского звания неужели не “накрыли поляну” для командующего и его замов?» Отрицательный ответ более чем сомнителен. Впрочем, произнести его на людях ничего не стоило, но мало кто поверит при наших-то нравах думать одно, говорить другое, а делать третье.

За окном стемнело, и Леша, ощутив желание перекусить, вспомнил, что пропустил ужин в столовой. За ширмой из простыни, отделявшей комнату от импровизированного уголка общепита, на небольшом столике стоял электрический чайник, а в дорожной сумке лежала привезенная из Ташкента снедь – печенье, грецкие орехи, восточные сладости и несколько палок сыровяленой колбаски, за которую пришлось переплатить продавщице, так как достала она ее из-под прилавка. В шкафчике обнаружил половинку слегка зачерствевшего батона и начатую пачку грузинского чая. Леша извлек из своих закромов «НЗ» – последнюю банку тушенки, полученную в начале месяца вместе с продпайком.

Некстати закончился спирт-ректификат, ежемесячно получаемый начальником типографии на обслуживание полиграфического оборудования, частично употреблявшийся не по прямому назначению. Можно было рискнуть и попытаться провезти через границу еще недавно законные, до объявления Горбачевым борьбы с пьянством, две бутылки водки, но на пересыльном пункте предупредили, что затея рискованная, так как сорокаградусную изымут ретивые тузельские таможенники. К тому же запросто можно попасть в черный список неблагонадежных офицеров, склонных к употреблению. И прощай, карьера, к тому же могут на пропагандистской волне и партбилет отобрать, как у не перестроившегося коммуниста, ставшего явным тормозом перестройки. Поэтому лейтенант Разумков привез из Союза лишь бутылку полусладкого шампанского, которая превратится в уникальную драгоценность накануне Нового года.

И все же после полученного стресса на кабульской дороге, где в двадцать два жизнь могла бесславно закончиться, хотелось немного расслабиться. Также разбередили душу письмо жены и намек из недавнего прошлого от Русинского. Нет, надо найти сто граммов. В Союзе водку уже по талонам продают, но в Ташкенте затариться «Столичной» пока можно без них, накинув продавцу за бутылку рубль сверху. Рискует ведь хлебным рабочим местом человек! Оказывается, риск тоже разный бывает. В отличие от партийно-атеистического СССР, в мусульманском Афгане сухой закон не вводили, так что шароп (местную виноградную самогонку) в полиэтиленовой упаковке можно свободно купить в любом дукане. Там же, только вдвое дороже, за 45–50 чеков продается и русская водка. Правда, на лейтенантскую зарплату можно купить лишь четыре бутылки. Таков ценник, причем стабильный.

В комнату заглянул начальник медслужбы батальона связи и «лепшы сябар» из-под Лиды, выпускник Куйбышевского военно-медицинского института Витька Мацкевич.

– На ловца и зверь бежит! Витек, не представляешь, как ты мне сейчас дорог, потому что очень нужен, – запел на радостях Разумков.

– Привет, Лешка! Случайно узнал от Воронкова, что вы на дороге в передрягу попали.

– Фиг с ней! Вот собрался перекусить, а запить нечем.

– В смысле выпить? – лукаво улыбнулся догадливый доктор. И без лишних слов извлек из медицинской сумки с белым крестом 250-граммовый пузырек.

– На уколы пробную партию сегодня получил. Но и так вижу – чистейший 96-й.

– Сразил наповал!

Тушенка оказалась вкусная, не слишком жирная, с пряностями: такую хочется есть ложками.

– Сегодня у меня счастливый день. Четыре письма из дома получил: одно от мамы и три от жены, – похвалился Виктор. – И новости, слава Богу, хорошие.

– Я тоже, правда, всего один боезапас имею. Так, кажется, ваш Чапаев письма с Родины называет.

– Василий Иванович, как профессиональный замполит, еще не то может сказать, особенно когда выпьет. У него будто просветление наступает, такая складная, почти литературная речь льется, заслушаешься! – услышал нечто новое о майоре Мищенко Леша, недавно писавший о нем в «дивизионке» как о заботливом солдатском отце. – Согласись, усы у него действительно чапаевские. Женщинам нравятся такие.

– Завидуешь? Отпусти себе такие, – подколол приятеля Разумков.

– Пробовал, старят. Не всем подходит этот атрибут мужской привлекательности.

Опустевшую стеклянную тару Витя спрятал в сумку. Видимо, для отчета.

– Неплохо посидели, спасибо, что поднял настроение.

Закрыв за гостем дверь, Леша завалился спать.

Альма-матер

О том, что на всю страну есть единственное Львовское высшее военно-политическое училище, Алексей узнал из «Красной звезды», случайно попавшей ему на глаза. Мама работала почтальоном, иногда помогая ей по домашним адресам раскладывать и разносить газеты, он увидел центральный печатный орган Министерства обороны СССР. Как ни странно, на него было подписано несколько односельчан-пенсионеров, с ностальгией, видимо, вспоминавших годы армейской молодости. На последней полосе Леша прочитал условия приема в ЛВВПУ и обрадовался, узнав, что, в отличие от университетского журфака, там нет вступительного экзамена по иностранному языку. Сдать надо только географию, историю, русский язык и литературу – его любимые предметы!

И он решил попробовать. Правда, в райвоенкомате советовали подавать документы в командное или инженерное училище: там конкурс меньше, учеба разнообразней, а служба перспективней, есть реальный шанс стать генералом. Но Разумков, еще пятиклассником переживший минуты славы после публикации в районке своей первой заметки, хотел быть не военачальником, а журналистом. Приставка «военный» его не смущала и воспринималась тогда как малозначащая.

Здорово помогла вечерняя школа журналистики, открывшаяся при областной молодежной газете. Он, тогда уже девятиклассник, перед выходными садился на вечерний поезд, увозивший почти за 200 километров от дома, и, затаив дыхание, слушал мэтров региональной журналистики, увлекательно рассказывавших двум десяткам начинающих авторов о газетной кухне, о том, как собирать материал для статьи или очерка, чем эти жанры один от другого отличаются.

Город Львов с первых минут расположил к себе, зачаровал особой атмосферой раскованности, культуры, старинными узкими улочками, величавыми костелами и утонченно-красивыми, с самобытной архитектурой жилыми домами в центре. Удивила отполированная временем, а потому выглядевшая как новая, вековая каменная брусчатка, наверняка помнившая еще времена Австро-Венгерской империи.

Конкурс в училище зашкаливал и отпугивал – 15 человек на место! Чтобы из полутора десятков абитуриентов стать курсантом-счастливчиком, надо было сильно постараться. Правда, как потом выяснилось, особо не парились ребята, имевшие влиятельных родителей или, как говорили, «мохнатую лапу» в лице высокопоставленного дяди, свата, сослуживца отца в Генштабе, Прикарпатском военном округе или в самом училище. У сына комбайнера и почтальонши таких покровителей отродясь не водилось, так что Леше приходилось рассчитывать только на свои знания, да еще на ее Величество Удачу.

В то, что он с первого раза поступит, кажется, никто в Богодаровке не верил, в том числе и мама с отцом. Собирая сына в неблизкую дорогу, они в качестве напутствия так и сказали: «Не расстраивайся, если срежут на экзаменах. Возвращайся сразу домой, в селе работа всем найдется».

Он действительно смог прыгнуть выше головы, чему сам немало удивился. Вот что значит собрать волю в кулак, мобилизоваться!

Впечатлило приемную комиссию собрание Лешиных сочинений – творчески выстраданных, бережно собранных и ярко представленных газетных и журнальных публикаций набралось больше сотни. Без этого «приданого» в училище не брали даже при успешной сдаче вступительных экзаменов. А может, как говорила бабушка, Бог помог, не зря же мы все богодаровцы.

Учиться было интересно и потому нетрудно. Военная журналистика считалась профильным предметом, однако примерно такое же количество часов отводилось на историю партии и общевойсковую тактику: именно эту «святую троицу» предстояло сдавать на выпускных госэкзаменах. На них, в отличие от вступительных, уже не столь важны были набранные баллы, если ты, конечно, не претендовал на золотую медаль. Леша Разумков с почтением относился к благородному металлу, но от природы был человеком скромным, не любил выделяться в строю, старался идти в ногу со всеми. Так что его вполне устроил обычный синий диплом.

На выпускной, состоявшийся в середине лета, он пригласил родителей (но смогла приехать лишь мама, батя как раз участвовал в очередной битве за урожай, как писали тогда в газетах), а также Надю, свою невесту. Познакомились они зимой во время Лешиной стажировки в окружной газете. По удивительному совпадению, та тоже называлась «Ленинское знамя», как и его афганская «дивизионка».

Из гарнизонного Дома офицеров, где ближе к полуночи отгремела предновогодняя дискотека, четверокурсник Разумков возвращался не один, а с симпатичной спутницей, как во время вальса выяснилось, студенткой пединститута. Им, неспешно бредущим по заснеженному городку, было что рассказать друг другу. Леша, как и полагается кавалеру, задавал тон в разговоре, расхваливал знаменитое училище, расположенное в центре прекрасного Львова, где каждый камень историей дышит.

Вспомнил и трех своих лучших друзей – белоруса Володю Буткевича, киргиза Акжола Аширбаева и литовца Сигиса Вангелиса. Командир роты как-то назвал их интернациональным квартетом, правда, в зависимости от обстоятельств, четверка в офицерских устах была как великолепной, так и разгильдяйской. А сколько прикольных случаев вместила в себя четырехлетняя курсантская жизнь! Обо всех, понятно, не расскажешь, но об одном, самом забавном, на первом свидании он с удовольствием поведал.

…В эстета Серегу Князева, воспитанного в генеральской московской семье в переулках Арбата, влюбилась такая же оторванная от реальной жизни (золотая молодежь, что с нее возьмешь) дочка львовского профессора, студентка торгово-экономического института Леся. Причем, как ей казалось, очаровалась юношей с первого взгляда и до конца дней своих, а случилось сие событие во время шефского «огонька». Видимо, после второго или третьего свидания, получив свое, кавалер исчез. И даже личные визиты девушки на КПП упорно игнорировал, пока в дело не вмешался начальник училища.

Вызвал он в кабинет «погусарившего» курсанта, а там его уже дожидался уважаемый в городе профессор, отец влюбленной Леси. И по всем правилам военного искусства будущий офицер-политработник попал в искусно расставленную ловушку. Из двух зол надо было выбрать меньшее: жениться либо покинуть доблестное училище.

– Надя, как думаешь, какое решение принял Князь?

– Наверное, согласился на марш Мендельсона, если он не случайно выбрал профессию. Или я ошибаюсь? – в ее глазах блеснул огонек азартного любопытства.

– Загнанный в угол Серега принял соломоново решение.

– Это ж какое?

– Был такой древнееврейский царь Соломон, образец мудрости и хитроумия, – Леша решил немного блеснуть эрудицией, сделав небольшой экскурс в историю. – В Библии записано: поспорили две блудницы о том, кому из них принадлежит ребенок. Позвали рассудить мудрого Соломона, который, долго не думая, предложил поделить несчастное дитя между ними. Обманщица охотно согласилась, а родная мать, заплакав, наотрез отказалась это сделать. Так и открылась правда. С тех пор неожиданный выход из запутанной ситуации и называют соломоновым решением, которое обычно устраивает всех. Князь, артистично пустив слезу, дал слово жениться, но только не сейчас, а сразу после окончания училища. Готов был даже оформить письменное обещание, заверенное нотариусом. Услышав такое, профессор и генерал поморщились, сказав, что это лишнее. Поговаривали, что они совместными усилиями для будущей семьи уже теплое местечко за границей присмотрели, но за две недели до выпуска и предполагаемой свадьбы пришло указание из Москвы срочно откомандировать без пяти минут лейтенанта в распоряжение Министерства обороны. Отдельным приказом там уже и лейтенантское звание присвоили, и Серега приступил к нелегкой службе в Арбатском военном округе. А через год все-таки женился на дочери профессора, но только московского. По расчету или любви, кто его теперь разберет.

История больше грустная, чем смешная. Это Леша понял, увидев, что Надя перестала улыбаться. Сошлись на том, что Князев скорее отрицательный, чем положительный персонаж для современной пьесы. И точно не гусар, не дамский угодник.

Ровно в полдень в новенькой парадной офицерской форме их выпускной курс построили на плацу для торжественного вручения дипломов и нагрудных знаков об окончании ЛВВПУ. В те памятные минуты счастливее этих безусых лейтенантов в почти миллионном, древнем и вечно молодом Львове вряд ли можно было встретить.

– Лейтенант Разумков – Белорусский военный округ, – Леша наконец услышал свою фамилию и первое место службы, которому очень обрадовался. Куда накануне распределили кадровики, держалось в строгой тайне, теперь покров секретности пал. И выяснилось немало любопытного, даже труднообъяснимого. Гул удивления прокатился по строю, когда все услышали, что старшину курса – импозантного усатого красавца Маковского – непонятно за что «сослали» в Сибирь, где, как в популярной песне, «И большая тайга покоряется нам…». Даже красный диплом не помог старшине. Зато Вяткин, рекордсмен по «хвостам» за учебные семестры, благодаря своему протеже в правительственных кабинетах укатил служить на Кавказские Минеральные Воды, в курортный город Пятигорск. Партгрупорг и золотой медалист Андрюша Соколов, еще на втором курсе написавший рапорт с просьбой отправить его для выполнения интернационального долга в Афганистан, благополучно убыл в Группу советских войск в Германии. А что, тоже интернациональная миссия… Как и у тех, кому по блату или счастливому случаю выпало служить в Венгрии, Чехословакии, Польше.