Czytaj książkę: «Собор Святых казаков и их святыни (Казачий патерик)», strona 14

Czcionka:

С семи лет, после чудесного знамения, почти все время проводил в доме деда по матери Павла Лутова, постника и молитвенника. Несколько раз вместе с ним совершал паломничества в Киево-Печерскую и Троице-Сергиеву лавры, другие обители.

После смерти деда в 1788 году вернулся в дом родителей, по настоянию которых около 1794 года женился на односельчанке. Согласно жизнеописаниям, сразу после венчания тайно от родных ушел в Киев, через некоторое время "в веригах и босым" вернулся домой. Избегал супружеских отношений. В течение четырех лет симулировал паралич правой руки. В свободное от крестьянского труда время ходил учиться грамоте в ближнее с. Головинщино к приходскому свящ. Трофиму [1].

Решив навсегда оставить свой дом, ушел в Киев, посетил несколько обителей. Познакомился с будущей старицей Евфимией Григорьевной Поповой из с. Каликина Лебедянского у. Тамбовской губ., предсказал ее дальнейшую судьбу. Поселился в одном из монастырей Рязанской губ. (Свято-Духовском мужском монастыре Скопинского уезда или Димитрие-Солунском мужском монастыре Ряжского уезда).

Жена подвижника, узнав от богомольцев о его местопребывании, подала прошение в рязанскую полицию с просьбой вернуть домой мужа, пребывавшего в монастыре без документов. Покинув обитель и скрывшись в лесу близ с. Каликина, Иларий жил в сооруженной им келье. Здесь преподобного навещала старица Е. Попова, пользовавшаяся его духовными советами и помогавшая отшельнику. Именно с Поповой подвижник поделился сомнением в необходимости продолжать отшельническую жизнь вдали от людей.

Вскоре Иларий поступил в монастырь. Первый биограф преподобного Ф. З. Ключарёв утверждал, что это была сначала Саровская Успенская пустынь, затем – Трегуляевский Иоанно-Предтеченский монастырь. Ключарёв писал, что постриг в рясофор с именем Иларий подвижник принял в Козловском Троицком монастыре (ныне в г. Мичуринске Тамбовской обл.), "откуда непонятно по каким причинам" поступил в Раненбургскую Петропавловскую пустынь (ныне в г. Чаплыгине Липецкой обл.) [2].

По благословению строителя Авраамия Иларий был принят в число раненбургской братии, нес послушание просфорника, свободное время посвящал чтению и молитве. Пользовался доверием настоятеля, по благословению которого посещал благотворителей, собирал пожертвования, чем вызвал враждебное отношение братии. Завистники оклеветали Илария, сообщив настоятелю, что он присваивает деньги себе. Желая избежать встреч с братией, Иларий перестал ходить на общую трапезу. Настоятель, обвинив Илария в прелести и неуставном постничестве, на целый год «отказал» его «от трапезы и от хлеба». Лишь некий пономарь навещал Илария, принося ежедневно по просфоре [3]. Вскоре по настоянию жены подвижника Рязанский еп. Амвросий (Орлин) распорядился удалить Илария из пустыни. Согласно жизнеописанию, в присутствии всей братии его вывели на монастырский двор, настоятель сорвал с него клобук и рясу, плюнул ему в лицо и приказал всей братии оплевать Илария и вытолкать за монастырские ворота [4].

Иларий вернулся в келью близ с. Каликина. В ревизской сказке за 1816 г. «Ларион» значится в с. Н. Раковые Рясы вместе с матерью и братьями, их женами и детьми. Его жена в реестре 1816 г. уже не упомянута [5]. Вскоре Иларий поселился в Воловом овраге в 4 верстах от с. Головинщина, рядом с местом служения своего наставника свящ. Трофима. 6 лет он подвизался в лесу в ископанной пещере, изнуряя плоть трудами и постом. Совершал молитвенное правило – вечерню, всенощные и утренние службы, на литургию приходил в храм с. Головинщина. В жаркие дни молился в лесу на поляне, совершал до 3 тыс. земных поклонов. Питался редькой, которую выращивал, пил дождевую воду. Весь год носил лишь длинную рубаху из холста и легкий белый халат, ходил босой. Однажды во время Великого поста Иларий 18 дней ничего не ел и в церкви упал в обморок. Когда его приводили в чувство, обнаружили на теле тяжелые вериги и сорочку из медной проволоки [6]. Чугунный крест с вериг и чугунный страстной образ Божией Матери, которые носил Иларий на груди, а также частичка проволочной сорочки хранились впоследствии в Троекуровском монастыре.

Первое время Иларий проживал один. Если посетители нарушали его уединение, удалялся в глубь леса или залезал на вершины высоких деревьев и молился там. Когда слава о подвигах и благодатных дарованиях Илария (особенно о даре духовного прозрения) распространилась, сложилась небольшая община: некто юродивый Григорий, крестьянин Орловской губ. Емельян и раненбургский мещанин В. Никитин примкнули к Иларию. Братия страдала от недостатка воды; по преданию, однажды после молитвы в лесу Иларий заснул, а проснувшись, увидел куст прекрасных цветов. На этом месте он вырыл колодец [7]. Источник в Воловом овраге с водой, которая считается целебной, сохранился до настоящего времени.

Однажды ночью во время сильной вьюги, возвращаясь от свящ. Трофима в пещеру, Иларий сбился с дороги, ослабел и упал в снег. Проезжавший мимо крестьянин узнал его, положил в сани и привез к священнику. Отогревшись в доме о. Трофима, Иларий попросил отслужить молебен Божией Матери, затем встал с постели, поцеловал крест и, поклонившись священнику в ноги, бодро вышел за дверь. На др. день утром Иларий уже присутствовал на литургии в головинщинском храме, как всегда босой, в белом летнем халате и без обморожений. В благодарность Господу за избавление от смерти Иларий решил остальное время жизни провести в безвыходном затворе, однако это намерение не осуществилось. Полиция посещала старца в пещерах, Иларий несколько раз покидал овраг, паломничал в Киев.

Однажды, возвращаясь в с. Головинщино, Иларий заболел и остановился в Коренной Богородице-Рождественской пустыни близ Курска. Настоятель о. Филарет, хорошо знавший старца по прежним посещениям, постриг Илария в мантию с именем в честь прп. Илариона Великого [8].

Около 1800 г. пещеры в Воловом овраге посетила благочестивая девица Дария Кутукова, будущая Сезеновская преподобная. Иларион стал ее духовным руководителем, общался также с иеросхим. Агапитом (Болховитиновым) (+ 1825), старцем Задонского Богородицкого монастыря.

В 1801 году о. Иларион был арестован, пещеры закрыты. По утверждению историка свящ. И. Добролюбова, в фонде архива Рязанской консистории хранилось дело, согласно которому в мае 1801 г. данковский протопоп доносил епархиальному начальству: "…близ Алексеевского, Головинщина тож, находятся пустынники и живут в построенных ими кельях, почему консистория предписала… пустынников разослать по своим местам, а келии уничтожить, о чем и сообщить в светскую команду". Сначала Илариона заключили в острог, затем наложили на него шестимесячную епитимию (с весны по осень) в раненбургском Петропавловском монастыре [9]. Настоятель иером. Паисий и братия встретили о. Илариона дружелюбно, т. к. слава о его добродетельной жизни утвердилась прочно.

По окончании епитимии о. Иларион вернулся в овраги, обнаружил, что разрушены и пещеры, и лесная келья близ с. Каликина. Два месяца жил в доме некоего крестьянина в селе, затем – в церковной караулке в с. Головинщине.

Около 1807 года к преподобному обратился помещик соседнего с. Карповка кн. Михаил Александрович Долгоруков с просьбой помолиться об избавлении от засухи на полях. В тот же день пошел дождь. В благодарность Долгоруков построил для о. Илариона келью у Иверского храма. Княгиня Долгорукова собственноручно обила сукном все стены кельи. Старец жил здесь несколько лет.

К этому времени относится предсказание о. Илариона об исходе войны 1812 года. Многие помещики, соседи князя Долгорукова, приезжали к преподобному за советом: куда уезжать от надвигающихся полчищ Наполеона. Тот отвечал: «…супостат посрамится», «…пусть он взял Москву – на деревне остановится» [10]. В Карповке о. Илариона часто посещала Кутукова, подобно своему наставнику переходившая с места на место. Для нее была выстроена келья близ церкви в с. Головинщине, где девица по благословению о. Илариона занималась выпеканием просфор для окрестных храмов. Также прп. Иларион тесно общался с другим подвижником, юродивым Иоанном Сезёновским, помогал ему в устроении храма, а впоследствии и Сезёновского женского монастыря, пожертвовав сначала 5 тыс. р. (получил от помещика Хрущёва), а затем 100 тыс. р. (получил от помещика Звягина). Окормлял многих насельниц Сезёновского Иоанно-Казанского девичьего монастыря.

После смерти Долгорукова управляющий имением и дворовые писали в Москву его наследнику, молодому князю Долгорукову, доносы на прп. Илариона, настраивали его против подвижника. Когда же молодой князь встретился с о. Иларионом, то понял нелепость клеветы, просил молитв старца и, уезжая из имения, приказал людям оберегать его от неприятностей. Однако недоброжелатели еще больше стали досаждать старцу.

С 1819 года Иларион некоторое время жил у различных лиц, пока данковский помещик В. Н. Меньшиков не устроил для него уединенную келью в глубоком овраге и не обеспечил всем необходимым. 22 мая 1822 года преподобный составил духовное завещание:

"…ужасаюся и трепещу, готовяся с часу на час к исходу от сей маловременной жизни – предстать на вечное пребывание. И возвращаюсь в землю, от нея же взят был. Разсудил я все свои тленныя вещи предоставить тленным же людям. Молю и прошу, по кончине дней моих, раздать все мое беднейшее имение самобеднейшим, да нестяжание мое видимо будет там, пред лицем Господа Бога моего. Я виновен против всех, прошу меня простить. А я от всей души моей прощаю всех. Убогий архигрешник Иларион-отшельник".

Здоровье прп. Илариона ухудшилось, в ноябре 1824 года подвижник с келейником поселились у владельца с. Троекурова Лебедянского у. Тамбовской губ. И. И. Раевского, который построил слева от Димитриевской церкви 3-комнатную келью. В двух комнатах жил о. Иларион, в третьей – келейник. О. Иларион вкушал пищу только по воскресеньям и четвергам и в двунадесятые праздники (обыкновенно щи или суп из чечевицы, без рыбы, а в постные дни – и без растительного масла). В остальное время довольствовался частью антидора и кофейным напитком. Лет за 10 до кончины преподобный и эту трапезу оставил, питаясь только антидором и 9-чинной просфорой. Ежедневное молитвенное правило совершал с 1 ч. ночи до полудня, прерывая его ранней литургией, которую служили в сельском храме. На службе в храме всегда становился в алтаре на правой стороне. Вечернее правило подвижника продолжалось с 3 ч. дня до 9 ч. вечера. Свободное от богослужений время он посвящал чтению книг и общению с посетителями. Келейникам советовал спать не более 4 ч. в сутки, будил их в 12-м ч. ночи и посылал за водой на реку или к колодцу.

Жители окрестных уездов, зная о прозорливости и других дарованиях старца, приходили к нему. Так, купец Рыхлеев исцелился после того, как по совету преподобного помазался маслом из лампады перед Владимирской иконой Божией Матери, находившейся в келье старца. Современник о. Илариона, свящ. Н. Андреев, вспоминал: "К нему идешь под гнетом тяжкого бремени, а от него летишь, словно птица на крыльях". Многочисленным посетителям преподобный чаще всего отвечал через келейников, некоторых принимал лично. С ним общался Тамбовский еп. Николай (Доброхотов). Посещавший о. Илариона Тамбовский еп. Арсений (Москвин) благословил приготовленный старцем для себя склеп и посоветовал ему сделать то, что преподобный уже давно предсказывал,– устроить женскую общину. Старец подарил епископу четки, предсказав служение на Киевской кафедре. Часто бывал у преподобного и послушник задонского Богородицкого монастыря Михаил, впосл. наместник Зосима Задонский. В 1839 году к о. Илариону обратился за советом А. М. Гренков, буд. прп. Амвросий Оптинский, искавший монашеской жизни. Старец посоветовал ему идти в Оптину пустынь и прибавил: "Можно бы поступить и в Саровскую пустынь, но там уже нет таких мудрых старцев, какие были прежде, а в Оптиной пустыни старчество процветает". Именно Илариону Троекуровскому принадлежат слова: "Иди в Оптину – и станешь опытным". Однако обычно преподобный отказывался окормлять монашествующих, отсылая их к духовникам и наставникам, которые руководили ими. Когда некоторые ревнители просили благословения носить вериги, он советовал лучше стяжать смирение, терпение, любовь к ближним и др. добродетели. Принимал посетителей, невзирая на их состояние, руководствуясь лишь важностью и неотложностью нужд.

Поскольку полиция продолжала притеснять старца, он при содействии помещицы А. И. Кузьминой приписался к мещанскому обществу Лебедяни, а местный купец Ф. А. Саков ежегодно платил за него казенные подати [11]. В ревизской сказке Раненбургского уезда за 1834 год отмечено, что в 1826 году Иларион считался выбывшим из с. Зенкина и из хозяйства «в мещанство, в Тамбовскую губернию в город Лебедянь». Фамилия, которую о. Иларион носил с рождения (Фомин), могла быть изменена на фамилию Фокин, вероятно, в это время при записи его в Тамбовское мещанство.

После переезда о. Илариона в с. Троекурово у его кельи стали селиться вдовы и девицы, обращавшиеся к нему за наставлениями. По благословению преподобного и с разрешения Раевского были сначала поставлены три деревянные крытые соломой кельи. Со временем собрались 12 послушниц. Главное послушание сестер общины заключалось в выпекании просфор для троекуровского храма и церквей соседних сел. По благословению епископов Тамбовских Арсений (Москвин) и Николая (Доброхотова) в Троекурове началось устроение иноческой женской общины – будущего Троекуровского монастыря.

За 6 лет до смерти о. Иларион лишился зрения, к концу жизни не мог ходить в храм, редко принимал посетителей, еду ему готовили раз в месяц. Питался просфорой и антидором со св. водой. За 6 недель до смерти прозрел, хотя последние 6 лет был слепым. Перед кончиной преподобного в Троекурово приезжал тульский помещик Ключарёв. Старец благословил его заботиться о Троекуровской обители, а за советами обращаться к подвижникам Оптиной пустыни (впосл. Ключарёв стал насельником Оптиной пустыни, автором жизнеописаний мн. подвижников, в т. ч. и Илариона). Последнюю исповедь перед кончиной принял друг Илариона свящ. с. Губина Никандр Андреев.

Прп. Иларион скончался 5 ноября 1853 года в с. Троекурово. До 10 тыс. человек, духовных чад и почитателей старца со всей России, собрались на погребение. 10 ноября 1853 г. наместником лебедянского Троицкого монастыря игум. Сергием при участии местного благочинного и 10 священников были совершены заупокойная литургия и чин погребения. Разрешительную молитву прочел духовник почившего местный свящ. Симеон Песков. Впоследствии Песков рассказывал, что когда он собрался вложить рукописание в руку почившего, то пальцы прп. Илариона разжались и крепко взяли грамоту. По свидетельству очевидцев, в течение 5 дней келья и храм были наполнены благоуханием, исходившим от гроба почившего [12]. Останки старца в простом, устроенном им самим гробу были погребены в выкопанной им же пещере в ограде Димитриевской церкви. Вскоре над захоронением была поставлена деревянная часовня, а затем на средства троекуровского помещика В. А. Раевского (племянника И. И. Раевского) – деревянная церковь в честь Владимирской иконы Божией Матери с приделом во имя прп. Илариона Великого. В правой стороне храма сохранялась пещера, которую старец своими руками приготовил для упокоения. Спустившись на 5 ступеней вниз, можно было увидеть резную гробницу с чеканным изображением прп. Илариона.

В годы гонений на Церковь народное почитание затворника продолжалось.

В 1993 году местные жители создали приходскую общину при сохранившемся Михаило-Архангельском храме обители, решением Синода от 6 октября 2003 года Троекуровский монастырь был открыт.

13 июля 1999 года состоялось обретение мощей прп. Илариона. Мощи перенесены в Михаило-Архангельский храм, где они покоятся в специально устроенной раке. Епархиальная комиссия по канонизации святых Липецкой епархии готовит материалы к общецерковному прославлению прп. Илариона Троекуровского.

Литература

Муравьёв Н. Ф. Жизнь Иоанна, Сезеновского затворника, основание Сезеновского девичьего мон-ря и краткое сказание о жизни старицы Дарии. M., 1866 3;

Жизнеописание в Бозе почившего Троекуровского затворника, старца Илариона Мефодьевича Фокина, основателя Богородичного Иларионовского Троекуровского жен. мон-ря. М., 1888, 1998p;

Добролюбов И. В., свящ. Ист.-стат. описание церквей и мон-рей Рязанской епархии. Рязань, 1888. Т. 3. С. 240;

ЖПодв. Дек. Ч. 1. С. 288-326;

Иеросхим. Амвросий (1812-1891) // Рус. возрождение. Н.-Й.; П.; М., 1988. № 44. С. 13-26;

Старица Дария // Рус. правосл. жен. монашество XVIII-XX вв. / Сост.: мон. Таисия [Карцова]. Серг. П., 1992. С. 91-93;

Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. Эссекс; М., 1997;

Гуревич А. Л. Духовные предтечи прп. Силуана Афонского // Правосл. летописец С.-Петербурга. 2000. № 2. С. 44-54;

Святые и праведники земли Рязанской X-XX вв. / Сост.: Т. Веселкина. Рязань, 2000. С. 284-287;

Нарциссов П. И., прот. Ист. записки по устроению Колычевского Казанского жен. мон-ря Егорьевского у. Егорьевск, 2002. С. 12-13;

Жизнь и подвиги затворника старца Илариона, основателя Владимиро-Иларионовского девичьего мон-ря. Липецк, 2003;

Клоков А. Ю., Найденов А. А. Жизнеописание старца Илариона, Троекуровского затворника, и история Троекуровского Св.-Димитриевского Иларионовского жен. мон-ря. Липецк, 2007;

Синельникова Т. Прп. Иларион Троекуровский: Архивные открытия // Рязанский церк. вестн. 2008. № 6. С. 59-60.

Использованные материалы

Игум. Серафим (Питерский), мон. Мелетия (Панкова). Иларион (Фомин Иларион Мефодиевич) // Православная энциклопедия, т. 22, с. 140-144

http://www.pravenc.ru/text/389135.html

Жизнеописание преподобного Илариона Троекуровского, сайт Воронежской епархии (материал использован частично)

http://www.vob.ru/saints/prp/il_troe/existence/main.htm

[1] Краткий очерк основания Троекуровской жен. общины и некоторые черты из жизни основателя ее блж. затворника Илариона // Тамбовские ЕВ. 1870. Приб. № 11. С. 615-625; № 12. С. 673-693; Клоков, Найдёнов. 2007. С. 10

[2] Ключарёв Ф. З. Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти старца Илариона, основателя Владимирской Троекуровской общины. Ркп. // РГБ ОР. Ф. 214. Д. 325/1. Л. 15, 53

[3] Нарциссов. 2002. С. 12

[4] Ключарёв Ф. З. Сказание о жизни и подвигах блаженной памяти старца Илариона, основателя Владимирской Троекуровской общины. Ркп. // РГБ ОР. Ф. 214. Д. 325/1. Л. 13

[5] ГАРО. Ф. 129. Ревизские сказки Раненбургского у. Оп. 19. Д. 135. Л. 462. 1816 г.; Оп. 17. Д. 81. Л. 418

[6] РГБ ОР. Ф. 214. Д. 325/1. Л. 23

[7] Клоков, Найдёнов. 2007. С. 14-15

[8] РГБ ОР. Ф. 214. Д. 325/2. Л. 51, 114

[9] ГАЛО. Ф. 221. Оп. 1. Д. 34

[10] Клоков, Найдёнов. 2008. С. 23

[11] РГБ ОР. Ф. 214. Д. 325/2. Л. 55 об.

[12] Клоков, Найдёнов. 2007. С. 65

Большая православная энциклопедия.

Свидетельство о публикации №224041400804

33. Григорий Акиндинович Мирошников, или золотой Гриц 1855 г.

Григорий Акиндинович Мирошников, или «золотой Гриц», как его называли, родился в селе Кучиновке Городнянского уезда, Черниговской губернии, от казенных крестьян Акиндина и Матрены Мирошниковых 30 сентября 1821 года. Родители его были люди весьма бедные; жили в убогой избушке, при которой был огородчик величиною в четверть десятины. Кроме Григория у Мирошниковых была еще дочь Евдокия, моложе Григория на 2 года. Тяжело и безотрадно было детство Григория: когда он был еще ребенком, целый ряд бедствий обрушился на его семью. Сначала заболела какою-то болезнью его мать, и хоть поправилась, но от болезни потеряла зрение; потом, когда Григорию было 6 лет, умирает его отец, а затем и сестра. С малолетним сыном слепая мать поневоле избирает единственно доступный ей способ существования – нищенство, – и вот Григорий делается «поводырем» матери в хождении по селу за «кусочками хлеба». В десять лет от роду Григорий теряет мать и остается круглым сиротою. После смерти матери Григорий несколько лет жил и нищенствовал исключительно в Кучиновке; при чем постоянного места пристанища не имел, а ночевал летом под плетнями, а зимою – у кого случалось. В эти годы уже определились в нем те черты характера, которые впоследствии, развившись, прославили его, как юродивого. Собранным от подаяний деньгами Григорий неизменно давал одно назначение: бросал их в воду, приговаривая: «ешьте, карасики, мои копеечки». Часто во время его странствия по селу его рвали собаки, после чего он всегда являлся к тетке и, указывая на раны и сочившуюся из них кровь, говорил: «посмотри, – цюцики поделали мне кринички и вода з них дюже капле», и тетка, из сожаления, перевязывала ему раны. Еще Кучиновские старожилы помнили одну особенность мальчика Гриця, отличавшую его от сверстников, именно ту, что он, видя нарисованный на земле крестьянскими мальчиками крест, всегда останавливался предним, клал земной поклон, целовал его и осторожно обходил кругом, чтобы не ступить на него ногою.

Жители Кучиновки считали мальчика Гриця только «простаком» (малоумным) и смотрели на него как на шута. Особенно досаждали ему уличные мальчишки, но он сам ни с кем не бранился, никого не преследовал, только в минуты сильнейшего огорчения становился к забору и бился о него головою.

В 1834 г. 13 лет от роду, Гриц пошел нищенствовать в другие села, пристал к нищим за «поводыря» и пришел с ними в местечко Седнев. Вероятно, красивая местность Седнева понравилась Грицю, и он избрал его постоянным местом своего жительства.

Сначала Гриц, как бесприютный, поселился на жительство под колокольнею Покровской церкви, где прожил лето и зиму. Жил он здесь в обществе собак, которых любил и кормил: они ходили за ним неотлучно; они и согревали его в холодное зимнее время. Потом он переселился внутрь местечка, под торговые лавочки, где также проводил время в обществе собак. Когда же ближе познакомился с жителями Седнева, то избрал постоянным своим пристанищем дом Седневской казачки Анастасии Шудрихи, у которой он жил на чердаке сарая. Здесь он устроил себе конурку, которую называл своим «кабинетом». Кабинет его имел довольно странный вид: тут лежали разные вещи, которые сносил сюда Гриц из разных мест, как-то: чучела, деревянные и железные молоты, различные палки, камни, железные обручи, оловянный крест весом в 10 фунтов и т.п. Особенно много бывало у него разных книжечек с описание жизни святых и молитвами в честь Богородицы, которые он имел обыкновение раздавать встречным.

Внешний вид Гриця был необычный, сразу останавливавший на себе внимание каждого: среднего роста, худощавый, с продолговатым, бритым лицом, русыми волосами, глубокими, задумчивыми глазами, ходил он обыкновенно босой или цветных сапогах, с палкою в руках, иногда в меховой еврейской шапке, одетый в дырявый нанковый халат накинутый на плечи. Но это был не единственный костюм, в котором можно было видеть Гриця. Однажды он пришел в кучиновку в одежде из разноцветных лоскутков и на недоумение по этому поводу родственников сказал им, что один пан сшил ему много разных костюмов, но Гриц роздал их «по людям»; тогда пан спросил его, какой костюм нужно сшить, чтобы он, Гриц, сам носил его. На это Гриц ответил: «поший мине платье из разноцветных лоскутков, щоб я був царь лоскутников»; желание было исполнено и «от я, заключил рассказ Гриц, – як бачите, теперь царь лоскутников». И дорогие одежды, но он их никогда не носил, а отдавал беднякам; равно как никогда не носил он и зимней одежды. В самые лютые морозы (при 20 град. И более) он часто ходил босой и выстаивал в холодной каменной церкви иногда по несколько часов.

Характер у Гриця был редкий: под личиной внешней грубости таилась кроткая, любящая, незлобивая детская душа. Ко всем он относился с любовью: богатый ли то был или бедный. Где была скорбь, туда являлся обыкновенно и Гриц и своим присутствием, словом, а иногда и делом облегчал ее перенесение. Седневский помещик Л. Рассказывал, что он постоянно приглашал к себе Гриця обедать, но тот никогда не являлся; только один раз Гриц приходит и сам просит дать ему пообедать. Когда обед ему подан, он забрал его и отнес на конец села к бедной больной вдове, и так делал ежедневно до ее выздоровления. Незлобие Гриця было поразительное. Он не только сам никогда никого не обидел, но и не отвечал на обиды, а в минуты сильного огорчения, причиненного ему кем-либо, начинал биться лбом о стену, как и в детстве это делал. Не раз ему доставалось от базарных торговцев-евреев за то, что он иногда сбрасывал с их столов деньги, но на эти побои Гриц отвечал обыкновенно только смехом, приговаривая: «эх, болят кулаки жидовские»! Было раз, что Гриц бросил песком в глаза двум крестьянам и вот за что: были они на базаре; видят, два Кучиновских мужика стали бить бродившего по базару Гриця за то, что он не живет в Кучиновке и за него приходится им платить подати. Те заступились за Гриця и стали бить их. Тогда Гриц схватил рукою песок и бросил его защитникам в глаза. Но этот поступок Гриця был, без сомнения не обидою защитников, а имел у него свой глубокий внутренний смысл.

За то и любили же Гриця все, знавшие его; он был свой человек в каждом Седневском доме: богатый ли то был или бедный. Окруженный общею любовью и уважением Гриц не возгордился, а, напротив, развил в себе высокое христианское смирение. Он не любил решительно никаких похвал, огорчался ими и, если замечал, что ему где-нибудь дают предпочтение пред другими, не выносил этого и убегал. Чтобы отклонить уважение, с которым к нему все относились, он часто позволял себе проделки, каких от него не ожидали, например: брал трубку с табаком в рот, папиросы, нюхал табак, иногда даже в постные дни, которые очень чтил, позволял себе есть скоромное, но делал это при таких только случаях, когда находил нужным остановить чей-либо грязный поступок или злоязычность; «грех не в молоке, а на языке», – приговаривал он.

Желая всем добра, Гриц иногда указывал, с целью исправления, тем или другим лицам на их порочную жизнь или дурные поступки, но делал это обыкновенно прикровенно, иногда как бы в шуточной форме. Раз был такой случай. Ночевал Гриц, по дороге в Киев, на постоялом дворе с одним знакомым. Гриц уже улегся спать, а последний перед сном стал молиться Богу, при чем пересчитывал свои добрые дела, какие когда-либо сделал; Гриц, желая, вероятно, показать непристойность его молитвы, заметил ему шутливо с постели: «лохмотьев то моих не забери».

Юродствуя Христа ради и желая быть Христовым, Гриц «распинал плоть свою со страстьми и похотями». Он вел строго-воздержанную жизнь не употреблял мясной пищи и не пил вина. Кроме этого он прибегал еще и к другим средствам. Так, бывая в Киеве, он избирал такой род самоунижения. Проходя по киевским улицам и встречая кого-нибудь из прохожих, кто казался ему человеком сердитым и жестоким, он, скрежеща зубами и сверкая глазами, делал вид, будто хочет ударить его; прохожий иногда бил его, издевался над ним или же отводил его в часть, где Гриця запирали вместе с арестованными, морили голодом по несколько дней и часто секли розгами очень жестоко за его притворную грубость и безвредные шутки, которые он там допускал. Вставая после таких побоев, Гриц благодарил своих истязателей и с особенной похвалой отзывался о более жестоких из них. Предавал он себя так истязаниям иногда по несколько раз в день, пока, наконец, не стали догадываться, что он верно раб Божий, и перестали бить его за его шутки и оскорблять словами.

Кроме этого рода самоунижения и изнеможения Гриц на колене постоянно поддерживал рану, неизвестно, вследствие каких причин открывшуюся у него. Чтобы рана не заживала, он постоянно растравлял ее известью, источенным стеклом, золою и другими едкими веществами. Эта рана причиняла ему большие страдания, что ясно отражалось на лице его, но он тщательно скрывал это от всех, даже от хозяйки своей квартиры. Только в глубокую ночь, когда все спало, он иногда позволял себе стонать, но, когда раз хозяйка спросила его, почему он стонал ночью, он ответил: «я не стонал», и с тех пор удерживался от стонов. Эта рана была у него тайной, которую он скрывал ото всех. Только один раз, случайно, в минуту откровенности, он сказал одному из знакомых, что эта рана для него очень дорога: «дороже миллиона». И унес эту тайну Гриц с собою в могилу, никому не сказал, – зачем он это делал поддерживал рану: распинал ли свою плоть сор старстьми и похотями, чтобы не мог в ней появиться и развиться какой-либо плотской грех; отвлекал ли чувством боли свое сознание от каких-либо нехороших мыслей и чувств, появлявшихся в его уме и сердце и смущавших его чистую совесть: или этим отражал какое либо из искушений диавола, – все это осталось скрытым. Жизнь вел Гриц простую, скромную, детскую; определенных занятий не имел, хотя всегда чем-то был занят. Любимейшим удовольствием его было посещение храма Божия, где он пред образом ставил много свечей, на покупку которых собирал деньги, говоря: «позычь (дай взаймы) на золото». Из трех приходских церквей он постоянно ходил в каменную Воскреснскую, где ставил пред образами много свечей – фунтов по десяти и более, особенно в большие праздники. В базарные дни Гриц обыкновенно ходил по базару, раздавал поселянам крестики, говорил многим из них знаменательные изречения, имевшие отношение к их жизни. Так, обратясь к одному селянину, вместе с другими окружившему Гриця на базаре, он сказал: «тебе сегодня коза брыкне», что вызвало смех окружавших и самого селянина; но что же? – этот селянин, не доехав до дому, умер от удара.

Иногда посещал Гриц и свою родину, село Кучиновку. Являясь к родственникам, он обыкновенно заявлял, что пришел к ним в гости и при этом прибавлял, чтобы угощали его «яичком и молочком». И здесь он раздавал крестьянским детям крестики, а, бывая в церкви, ставил пред образами свечи. Нередко посещал он и Киев. Бывая в Киеве, он предавался подвигам самоунижения или раздавал богомольцам крестики и образки, а нищим деньги и вещи, приобретенные им подаянием. Киевские нищие и дали ему, как думают, название «золотого Гриця» за его любовь к ним и щедрую милостыню.

Слывший долгое время за глупца, Гриц в действительности был очень умен, сметлив и дальновиден. Взгляд на вещи он имел здравый, суждения высказывал верные, только обыкновенно в такой форме, в которой трудно было сразу понять их. Хотя грамоты он не знал, но умел чертить кой-какие предметы, цифры и даже подписывать кое-как свое имя. Письма, которые ему приходилось посылать в разные места, писали ему другие, и в этих письмах был виден тот же загадочный Гриц: верные мысли заключались в пустых, по-видимому, фразах, ясный смысл которых был понимаем только теми, кто получал их.