Czytaj książkę: «Миллион на стене»

Диана сидела, подобрав под себя ноги, в углу дивана под торшером и читала «Татарскую пустыню», подаренную приехавшей на Новый год дочерью, а скорее, матерью, вряд ли восемнадцатилетняя девчонка обладала столь развитым вкусом, наверняка Буццати ей вручила бабушка. Пока Лелька была в Таллине, Диана за книгу не бралась, хотя дочь больше бегала по подружкам, чем сидела дома, но все равно создавала вокруг себя суету, что, наверно, присуще юности, как таковой… Или нет? В любом случае, после ее отъезда в квартире воцарилась непривычная… или, скорее, привычная?… тишина, и Диана могла углубиться в произведение, о котором давно слышала, но в руки взяла только теперь. Калев, закончивший утром очередную часть романа и собиравшийся вечером отдохнуть от работы, рассеянно глядел на экран телевизора, смотрел, хоть и с прохладцей, теннис, матч, кажется, был малоинтересный, и, когда подал голос домофон, он сразу выключил телевизор.

– Это еще кто? – спросила Диана, захлопывая книгу.

– Теллер, – сказал Калев, поднимаясь.

– Матс?

– Он.

– Разве он звонил?

– Конечно. Час назад. У него какое-то дело.

– И ты говоришь мне об этом только сейчас? – рассердилась Диана.

– А что?

– Надо же прибрать комнату. Хотя бы!

– По-моему, тут полный порядок, – флегматично бросил Калев, направляясь в прихожую.

– Это тебе кажется, – буркнула Диана, вскочила и стала оглаживать сбившееся покрывало на диване, то был более или менее гармонировавший с обивкой стульев и кресел искусственный мех серо-голубого цвета, найденный и приобретенный после долгих поисков. Потом она окинула взглядом свою любимую гостиную, белые стены, оклеенные однотонными, но с рельефом обоями, сине-голубую люстру, простенькую белую мебель, в основном, книжные полки, набитые до упора, так, пыли как будто не видно… быстренько сложила в стопку разбросанные по журнальному столику газеты, расставила по местам стулья… этим мужчинам все равно, где что валяется, в порядке, видите ли… тут она сообразила, что не мешает позаботиться и о собственном виде, и опрометью кинулась в спальню, авось, пока гость доберется до третьего этажа, она успеет напудрить нос и причесаться.

Когда она вышла в прихожую, Матс Теллер, благообразный подтянутый мужчина с седыми висками и холеной бородкой, протянул ей уже освобожденную из пут многослойной бумажной обертки полураскрывшуюся розу с переливчатыми сиреневыми лепестками.

– Что за прелесть, – воскликнула Диана не из вежливости, а вполне искренне и подумала, что у Матса вкус подлинного художника… впрочем, по нынешним временам вкус далеко не главный признак такового, скорее, наоборот, не случайно Теллер не относился к числу особенно преуспевавших живописцев, возможно, для преуспеяния в постмодернистском мире его вкус был слишком тонок… Собственно, он не был и живописцем, Теллер рисовал тушью и делал прекрасные, в нежнейших тонах, акварели, одна из которых висела в квартире супругов Кару на почетном месте над комодом.

Близкой дружбы между Калевом и Матсом не было, наверно, из-за великоватой разницы в возрасте, но приятельские отношения существовали давно, с тех пор, как пьесу Калева поставили в драмтеатре, а Теллер оформил спектакль, время от времени тот этим занимался, хотя ни в одном театре не числился, был свободным художником со всеми плюсами и минусами подобного статуса, Диане отлично известными. Матс бывал у них относительно часто, супруги Кару приглашали его в гости по праздникам, на день рождения Калева да и просто так, но сами к нему были не особенно вхожи, Теллер с женой развелся уже давно, жил с матерью, а после ее смерти один и потому, видимо, предпочитал присылать им приглашения на премьеры спектаклей, которые оформлял, или выставки, обычно скромные, в каком-нибудь кафе или маленькой галерее. И однако Диана не помнила случая, чтобы он явился по делу, посему ее снедало любопытство, довольно умеренное, правда, скорее всего, Матсу понадобилось написать или отредактировать какой-то текст, чем иным мог ему помочь современный писатель, лицо маловлиятельное и еще менее обеспеченное.

Теллер согласился выпить чашку кофе, и пока Калев его заваривал, приготовление чая и кофе входило в число его домашних обязанностей, Диана извлекла из стенного шкафа глубоко запрятанную на случай такого вот неожиданного визита коробку печенья. Сперва, правда, она хотела подать на стол купленные днем штуковины, которые высокопарно именовались миндальными пирожными, хотя представляли собой дрожжевое тесто, пропитанное неимоверным количеством эссенции, однако Калев, заметив ее поползновение, глубоко возмутился:

– Ты что, собираешься угощать гостя этой булкой с цианистым калием?!

– Не я же ее пекла, – пробормотала Диана, но продукцию местной кондитерской промышленности отставила, подумав печально, какие вкусные некогда в Таллине были пирожные…

Вначале говорили о том, о сем, больше, конечно, о работе, Матс стал рассказывать, что получил нежданно-негаданно предложение оформить оперный спектакль, «Аттилу» Верди, дело интересное, но многотрудное, требующее массу времени…

– Но и выгодное? – спросила Диана.

– Это с какой стороны посмотреть, – сказал Теллер неопределенно.

– То есть?

– Понимаешь, работы много, и я целый день в театре.

– Ну и что?

– А то, что когда я в театре, дома меня, естественно, нет.

Диана смотрела непонимающе, и Теллер повернулся к Калеву.

– Скажи-ка, брат твой двоюродный по-прежнему ловит воров и грабителей?

– Ловит, – отозвался Калев чуть настороженно. – Правда, больше убийц. А в чем дело?

– Да видите ли, дорогие мои, кто-то воспользовался тем, что меня целыми днями нет дома, и залез в квартиру.

– Обокрали? – воскликнула Диана.

Теллер кивнул.

– Но как это?…

– Самым примитивным образом. Взломали замок, вошли… Собственно, полиция полагает, что грабитель был один. Судя по отпечаткам.

– И много чего он унес?

– И да, и нет. Это смотря с какой точки зрения… Словом, ребятки, у меня украли картину.

– Твою? – спросил Калев.

– Если бы! Нет. Коровина.

– У тебя есть Коровин?! – удивился Калев. – Первый раз слышу.

– Я старался особенно не распространяться… Что, тем не менее, не помогло… Коровин у меня относительно недавно, два года, с тех пор, как умерла мать, до того он, естественно, принадлежал ей. Но я всегда знал, что когда-нибудь он достанется мне. Если, конечно, родителям не придется его продать, чтобы обеспечить себя на старости лет. Отец мой еще в эстонское время… я имею в виду, до войны… купил несколько картин, Коровин был из них самой ценной. Две-три попроще он продал в девяностые, но Коровин остался и перешел ко мне. – Он тяжело вздохнул. – Я очень на него рассчитывал, – добавил он тихо. – Я ведь человек свободной профессии, пенсия мне не положена, а на свои работы кормиться и теперь еле-еле удается.

– И дорого этот Коровин стоит? – спросила Диана.

– Недешево. Примерно такой висит в галерее… Знаешь «Шифару»?

Диана кивнула.

– Цена миллион двести тысяч.

Калев присвистнул.

– Сумма кругленькая!

– Это отнюдь не предел, – вздохнул Теллер. – На аукционе Сотбис подобные картины стоят в несколько раз дороже.

– Ну до Сотбис отсюда далеко, – сказала Диана меланхолично.

– Ерунда, – бросил Калев. – Включаешь компьютер, входишь в интернет, найти адрес – две минуты, написать туда – еще три.

– И ты бы стал предлагать что-то Сотбис? – не поверила Диана.

– А почему нет? Чем я хуже других? Конечно, стал бы. Тем более Коровина… Ладно. Так когда картину увели?

– Неделю назад, – сказал Матс сумрачно. – Не так давно, но у меня ощущение, что полицию это волнует мало. По-моему, они к кражам вообще относятся с прохладцей.

– Даже миллионным? – удивилась Диана.

– Так ведь это не их миллион. «Почему вы держите такие ценности дома, без охраны, у нас столько охранных фирм»!

– И правда, почему? – спросила Диана.

– А потому, что охрана стоит дорого! Я ведь не миллионер.

– Разумнее было бы картину продать, – заметил Калев, – а деньги держать в банке. Еще и проценты можно было бы получать.

– Это верно, – признал Теллер. – Я и собирался. Просто она мне нравилась, я ее повесил в спальне, утром и перед сном полюбуешься, уже настроение лучше.

Он снова вздохнул.

Калев снял очки и меланхолично потер концом дужки переносицу.

– Я, конечно, поговорю с Андресом, – сказал он, – но не поздно ли? За неделю картину могли двадцать раз вывезти из страны, поди теперь поищи… А, кстати, большая она?

– Семьдесят на девяносто.

– Немаленькая. А как он ее вынес? Снял с подрамника или как есть?

– Как есть. Вместе с рамой.

– Удивительно, что никто его не приметил… Хотя, конечно, в нашем районе даже летним днем народу немного… Но дальше он ведь не будет с рамой разгуливать. Снимет холст с подрамника, свернет в рулончик, и пожалуйста, свободно влезет в чемодан. Сдал в багаж и махнул в Европу. В любую страну.

– Такую ценность, и в багаж?! – возразила Диана.

– Ну не в руках же ее нести.

– Все равно, вряд ли все это так просто.

– Вряд ли, – вдруг согласился Калев. – Все зависит от того, кто вор. Одно дело, если это продуманная кража с заранее намеченным покупателем или перекупщиком, другое, коли импровизация… Слушай, Матс, а больше ничего не украли, только Коровина?

– Только.

– Но тогда вор знал, за чем он идет. При всей своей фантазии мне трудно вообразить заурядного квартирного вора, который залез в дом, прошелся, увидел в спальне картину, одну из многих к тому же, твои ведь тоже везде висят, с первого взгляда определил ценность полотна…

– Он мог прочесть подпись, – сказала Диана.

– Да, разумеется. Прочел и, как недюжинный знаток живописи, сразу понял, что вот он, миллион, больше ничего брать не стоит, игнорировал компьютер, телевизор, словом, все, что обычно квартирные воры тащат, снял Коровина и был таков?

– Не очень правдоподобно, – признала Диана.

– Таким образом круг подозреваемых можно очертить сразу. Это те, кто знал о картине. Ну-ка, Матс, перечисли нам их.

– Конечно, я над этим размышлял, – ответил Теллер после небольшой заминки. – Тем более, что и полиция этим интересовалась. Но, понимаешь, это не так просто. Картина принадлежала нашей семье больше шести десятков лет. Отец мой был еще совсем юнцом, когда ее купил. После смерти бездетного дяди ему достались кое-какие деньги, и, вместо того, чтобы вложить их, скажем, в ценные бумаги, он купил картины. Тогда в Эстонии было много русских эмигрантов, белогвардейцев и иных людей, часть из них сумела вывезти из России и какие-то вещи, за счет продажи которых потом жила. Вот отец и приобрел кое-что, в основном, полотна русских художников. И еще несколько небольших предметов, антиквариат, естественно. Фарфоровые статуэтки, бронза и тому подобное.

– Весьма предусмотрительно, – заметил Калев, – ведь ценные бумаги или сами деньги с приходом русских обратились бы в ничто.

– Вот именно! А вещи сохранились. Но вот в чем проблема: откуда мне знать, кому и когда отец демонстрировал свои сокровища?

– Вряд ли он особенно хвалился ими в советское время, – сказала Диана.

– Да, но все же… Я ушел из дому, когда женился. Снял квартиру. И жил отдельно до последнего времени, и когда развелся, и когда женился снова и опять развелся… Только после смерти отца мать осталась одна, ну и я к тому времени был один, так что перебрался к ней. В отчий дом, так сказать. Потому и перечислить тех, кому о картине говорил отец, я не могу.

– А сколько лет, как он умер? – спросил Калев.

– Восемь.

– Тогда вряд ли в данном случае орудовал кто-либо из оповещенных им людей, – заметил Калев. – Неужели вор будет ждать восемь лет? А как насчет матери? Она ведь умерла относительно недавно.

– Да, – согласился Матс. – Но мама в картинах не больно-то разбиралась. Она ведь была только бухгалтершей, знала, конечно, что картины стоят денег, отец неоднократно об этом говорил, но в «мирискусниках», равно как и «Бубновых валетах» и «Голубых розах» не разбиралась. Да и подруги ее и бывшие сотрудницы, с которыми она, в основном, водилась, знатоками живописи отнюдь не были.

– Ну хорошо, а сестра твоя? Кстати… извини за нескромный вопрос, но… Как я понял, квартира и Коровин достались тебе. А что получила в наследство она?

– Две другие картины, – ответил Теллер с готовностью. – Жуковского, в частности. Тоже довольно ценная вещь. И кое-какие антикварные вещицы. Что касается квартиры, я переписал на ее старшего сына свою однокомнатную; после того, как я переехал к маме, ту я сдавал. Так что никаких обид…

– Понятно. Однако она была в курсе дела. Как и наверняка вся ее семья. Она ведь замужем?

Теллер кивнул.

– Дети?

– Двое. Сыновья. Уже взрослые парни, одному двадцать восемь, другому двадцать три.

– Четыре человека, – сказал Калев.

– То есть?

– Люди, которые могли где-то кому-то обмолвиться. Не обязательно ведь специально сообщать грабителям. В какой-то компании заходит разговор о живописи либо о картинах как способе вложения денег, еще чем-то в таком роде, и молодой человек говорит: «Мой дед когда-то купил на аукционе картину Коровина. Сейчас она принадлежит моему дяде». Например.

Матс вздохнул.

– Почему бы и нет? – согласился он, подумав.

– Так, кто еще? Как насчет твоих бывших жен?

– Я уже десять лет в разводе, – возразил художник. – Это со второй женой. С чего вдруг кто-то из них должен вспомнить о картине?

– Разные могут возникнуть ситуации. Ладно. А дети твои?

– Сын у меня музейный работник, так что все предметы искусства в моем доме знает наперечет. Заходит нередко, был и после кражи, страшно расстроился и поклялся, что ни одной живой душе о Коровине даже не заикнулся.

– А дочь? Она знала?

– Знала, – буркнул Матс. – Но ее здесь нет. Она поступила в магистратуру в Германии и уехала. Уже второй месяц там.

– Два месяца это не срок, – возразил Калев.

– Камилла никому не говорила, – сказал Теллер хмуро. – Я ее спрашивал.

– По телефону?

– По интернету.

– Понятно, – сказал Калев. – А почему ты говоришь об этом столь мрачно?

– А-а… Мы с ней слегка повздорили при последней встрече. Это не имеет отношения к делу.

– Понятно, – повторил Калев. – Ну а как обстоит дело с твоими друзьями-приятелями? Неужели ты никому не говорил о картине?

– Почти нет. Я старался не болтать. Все-таки миллион висит на стене, без всяких гарантий. Но с другой стороны… Понимаешь, у меня же в приятелях художники с искусствоведами. Трудно удержаться и хоть кому-то не показать, а уж они…

– А уж они, – подхватил Калев, – могли разнести это по всему Таллину.

– Я вообще-то просил их помалкивать… Но ручаться, конечно, не могу…

– Ну ладно, – сказал Калев. – Я поговорю с Андресом.

– Позвонишь?

– Схожу. Завтра же. – Он посмотрел на печальное лицо Теллера и хмыкнул. – Может, даже сегодня. Который час? Восемь? Сейчас выясню, дома ли он и способен ли еще разговаривать.

Он перегнулся через подлокотник и снял трубку со старого телефонного аппарата, висевшего на стене подле дивана, второй, поновее, стоял в спальне, супругам Кару была неохота, отвечая на звонки, бегать из комнату в комнату.

Матс Теллер вошел в подъезд, поднялся по лестнице на второй этаж, вынул ключи и стал отпирать дверь, вместо взломанного замка теперь стояло два новых, оба наисовременнейшие, хитроумные (и, надо сказать, дорогущие), якобы не поддающиеся никакому взлому, разве что выпилят их вместе с солидным куском древесины, ну а если еще и обить дверь изнутри листовой сталью, так вообще не подступишься, будет не дом, а крепость… Если, если…

Конечно, он перепутал ключи или замки, долго и безуспешно ковырялся, пытаясь впихнуть в скважину замысловатый фигурный ключ, и еще возился, когда дверь на том конце лестничной площадки отворилась.

– Здравствуй, Матс, – приветствовал его сосед.

– Привет, Юхан, – откликнулся Теллер, отрываясь от своего многотрудного занятия. – Вернулся?

– Вчера вечером.

– Доволен поездкой?

– Угу.

Юхан покинул наконец свою квартиру, за порогом которой стоял, и подошел к Теллеру.

– Отлично устроилась дочка, – сообщил он. – Зарплата у обоих приличная, и квартиру дали хорошую, просторную.

– Так просто и дали? – удивился Теллер.

– Ну! Муж у нее ведь ижорский финн, теперь их там привечают всячески.

– Вплоть до того, чтобы квартиры давать?

– И не только. Работой обеспечивают, пособия выплачивают. Словом, все делают, чтобы собрать своих. Очень, по-моему, неглупо. Сам знаешь, какая теперь в Европе демография. Везде нужны люди, и разве не лучше вместо того, чтобы каких-нибудь турков завозить, собственным соотечественникам приличные условия создавать?

– Да, разумным народом оказались финны, ничего не скажешь, – согласился Матс. – Ну а как внук свежеиспеченный? Или внучка? Извини, запамятовал, голова кругом.

– Внучка. В полном порядке, родилась три семьсот. Это ты меня извини, начал о всякой чепухе болтать…

– Какая же это чепуха, – стал его успокаивать Теллер, но Юхан продолжил:

– К тебе ведь воры забрались, Ян говорил?…

Теллер кивнул.

– Воры или, скорее, вор, отпечатки пальцев нашли только одного человека.

– Наследил?

– Дилетант, наверно, – вздохнул Матс. – В картотеке полиции его отпечатков не оказалось.

– И что украл?

– Картину, – ответил Теллер кратко.

– Неужто Коровина?!

– Его.

– Вот беда! И что полиция говорит?

Теллер махнул рукой.

– Что полиция! Ничего не говорит. Ведется следствие, вот и все, что от них услышишь.

– И больше ничего не тронул? – продолжал допытываться сосед. – У тебя ведь телевизор новый, хороший, видеомагнитофон… Да что там, они, я читал, всю технику собирают, даже электрические чайники-кофейники тащат.

– Нет, – сказал Матс, – я сначала тоже подумал…

Его охватило желание поделиться переживаниями, и он перешел на более доверительный тон.

– Пришел я тогда из театра часам к пяти, уже темно было, зима как-никак, зажег свет на лестнице, поднялся, хотел уже ключи вынуть и тут вижу: плохо дверь прикрыта, узкая, но явная щель, и свет внутри горит. Перепугался, что и говорить, вспомнил, что читал как-то в газете, мол, если увидите дверь незапертой, не входите, вор может еще быть в квартире и в панике, чтобы ноги унести, взять да и пристукнуть хозяина… Конечно, жизнь дороже вещей, любых, даже таких, как картина Коровина, что правда, то правда. Ну я и отошел на цыпочках, поднялся на пролет и по мобильнику позвонил в полицию. Через десять минут явились, вместе вошли, но вора уже, как оказалось, след простыл, просто свет не выключил… Ну я сначала в гостиную, тоже думал, телевизор унесли, видик… нет, вижу, все на месте. И картины нетронуты, даже безделушки антикварные. Начал уже успокаиваться, подумал, спугнули его, кто-то мимо шел или еще что-то случилось, сбежал, не успел ничего унести… А потом вошел в спальню… Господи, думаю, да как он самое ценное отыскал!..

– Навел кто-то, – заключил сосед авторитетно.

– Наверно. Но кто, ума не приложу. А тебе, говоришь, Ян сказал?

– Ян. Он, правда, не знал, что именно унесли, просто в курсе, что влезли. Полицейские к нему заходили.

– Да, они соседей опрашивали, не видел ли кто чего. А Ян днем дома был, мог заметить постороннего или услышать, как замок взламывали. Довольно грубая была работа, наверняка шум, треск.

– Услышит он, держи карман шире, – саркастически сказал Юхан. – Пока нас не было, всю неделю пиво дул, коридор бутылками заставлен, даже выкинуть не удосужился, хотя знает, что мать этого не любит. И еще подружку новую завел, приехали, тут была. В халате на голое тело. Не понравилась мне, что-то в ней эдакое… – Юхан неопределенно покрутил пальцами. – Таскает всяких…

– Да, девочки у него те еще, – согласился Теллер, подумав, что тон у соседа странный, словно виноватый, с чего бы…

– Может, зайдешь? – спросил он, поворачиваясь к двери, но тот отказался.

– Не сегодня. Хочу хоккей посмотреть, скоро начнется, а ты ведь хоккея не любишь.

– Не люблю, – согласился Матс. – Ну тогда до завтра.

– До завтра! Ты не очень-то переживай. Такую картину пристроить нелегко, особенно дилетанту, может, еще найдется.

– Может, – вздохнул Теллер, отпирая дверь, на этот раз ключ попался правильный, и замки один за другим открылись.

Диане не очень-то хотелось выходить, но, посмотрев на термометр за окном, для чего пришлось притащить из кухни карманный фонарик, она обнаружила, что на улице всего лишь минус три, и все-таки решилась. И не пожалела об этом, вечер оказался тихий, никакого ветра, снег прошел недавно, после обеда, и теперь лежал почти нетронутый, ни грязи, ни льда, словом, до хоть и построенного в конце тридцатых, но еще крепкого четырехэтажного дома, в котором обитал Андрес, они с Калевом добрались быстро и без приключений, даже не поскользнулись ни разу.

Андрес был дома один, дочери, как всегда, где-то весело или не очень проводили время, а Тийна, как выяснилось, уехала на очередную книжную ярмарку в качестве то ли иллюстратора, то ли оформителя, Андрес толком не знал, но Диана подумала, что скорее второе, до иллюстраций в Эстонии дело пока не дошло и вряд ли когда-либо дойдет, книги и без того стоили целое состояние и все дорожали, до каких пор, бог весть.

Настроение у хозяина дома было скверное, он не выразил даже желания сыграть партию-другую в шахматы, только заварил чай и вытащил из стенного бара бутылку коньяка.

Калева он выслушал молча и, кажется, не очень внимательно, рассеянно кивал, а когда тот закончил, вздохнул:

– Мне бы ваши проблемы.

– Человек остался без средств к существованию, – сказала Диана строго. – Это, по-твоему, не проблема?

– Ну уж и без средств!.. Ладно, ладно, не обижайтесь, я, конечно, поинтересуюсь, как идет расследование, но особенно в это дело погрузиться не обещаю, мне своих забот хватает. Вот так, – он выразительно провел ребром ладони по горлу.

– А что у тебя за заботы? – осторожно поинтересовался Калев, отпивая глоток из бокала с коньяком. – Или это секрет?

– Да нет, какие там секреты! Уже и газеты расписали. Неужто не читал?

– Что именно? – спросил Калев.

– Нашли женское тело, – сказал Андрес хмуро. – Без головы. Не читал?

– Не попадалось. Расскажи-ка.

– Что тут рассказывать! – буркнул Андрес. – Можно сказать, девчонка. Лет примерно двадцати двух-двадцати трех. Голая.

– Совсем?

– Совсем. В черном полиэтиленовом мешке. В мешок для мусора сунули, подонки!

Он словно выплюнул последнее слово, Диана покосилась на его свирепое лицо и подумала, что удивительный все-таки Андрес человек, больше двух десятков лет имеет дело с убийцами и их жертвами, мог бы и привыкнуть, наверняка другие привыкают, да, в общем-то все и ко всему привыкают, даже врачи со временем становятся сухарями и циниками, что говорить о сыщиках, но Андрес, как видно, приучиться вопринимать трупы в мешках, как обыденность, был не в состоянии.

– А голову не нашли? – продолжал задавать вопросы Калев.

– Нет. Хотя обыскали всю округу.

– А где это?…

– В Пирита. Подальше, там, где пляжная зона кончается и построек почти нет. Привезли, очевидно, на машине, отнесли или оттащили в лес и оставили.

– Так отнесли или оттащили?

– Какая разница? – вздохнула Диана.

– Большая, – бросил супруг снисходительно, эх ты, дуреха, мол. – Из этого можно вывести, один человек орудовал или больше.

– Подобных подробностей уже не определить, – покачал головой Андрес. – Нашли ее вчера, а убили, по всей видимости, два, если не три дня назад, точнее эксперт обещал завтра утром сказать. За последние дни снегу, сам знаешь, выпало немало, следы, если они и были, замело полностью. И тело замело, собака его унюхала, выгуливал ее там один из местных…

– Да, пакостно, – констатировал Калев.

– Не то слово!

– Опознать ее, конечно, пока не удалось?

– Естественно.

– Может, и вовсе не удастся, – предположила Диана.

– Может, – согласился Андрес мрачно. – Никаких особых примет, не считая серебряной фитюльки в пупке.

– Странно, что убийца или убийцы фитюльку оставили, – заметил Калев. – Раз уж не поленились голову рубить и раздевать труп…

– Ты думаешь, это, чтобы ее не опознали? – спросила Диана.

– Ну а зачем еще? А, Андрес? Есть другие предположения?

Андрес покачал головой.

– Бывали случаи, когда схожим образом расправлялись с проститутками, – сказал он. – Тоже раздевали. Но резали похуже. На части. Чтобы только голову, такого не помню. Скорее всего, ты прав, это сделано, чтобы затруднить опознание.

– А фитюлька? – возразила Диана.

– Фитюльку, наверно, проморгали, – сказал Калев. – Может, было темно или полутемно… Собственно, сейчас ведь это модно, цеплять всякую дребедень в самые неподходящие места, наверняка таких фитюлек полно кругом.

– Фитюлька, – пояснил Андрес, – при опознании может быть только дополнением. Косвенной уликой, так сказать.

– Как вообще можно опознать тело без головы? – усомнилась Диана.

– Методом исключения, – предположил Калев.

– Вроде того, – согласился Андрес. – Понимаешь, – стал он растолковывать Диане, – когда люди пропадают, об их исчезновении кто-нибудь да заявляет. Как правило, родственники. У такой молодой женщины они наверняка есть. Если совпадают возраст и общие приметы, тело показывают предполагаемым родным, друзьям и тому подобное…

– А пока никто не заявлял? – спросила Диана.

– Нет.

– Странно.

– Ничего особенно странного в этом нет, – возразил Андрес. – Нынче вся молодежь сверхсамостоятельна, что парни, что девицы, не успев окончить школу, селятся отдельно и к родителям отнюдь не каждую неделю заглядывают.

– А соученики? Или, скорее, сотрудники, наверняка она уже работала?

– Те так быстро не среагируют. Человек ведь может заболеть. Например. Да, кстати, одна примета нашлась, особой ее не назовешь, но… Левая почка у нее изменена, переболела воспалением лоханки, снаружи этого не видно, но близкие должны знать… Словом, какое-то время реакции может не быть. Но потом кто-то обязательно спохватится…

– Если она здешняя, – обронил Калев. – Ну а коли приезжая? Из Хельсинки, скажем. Или и вовсе из России.

– Это все равно, – покачал головой Андрес. – Розыск пропавших ведется везде. И рано или поздно мы тоже получим соответствующую информацию.

– Жуткое дело, – вздохнула Диана.

Она подумала, что ее собственной дочери лишь лет на пять меньше, чем убитой, и нервно передернула плечами. И ведь та тоже шатается бог весть где, правда, не здесь, а в Москве, но это ничуть не лучше, наоборот. Недавно одного из сотрудников московского издательства, где работала ее мать, стукнули на улице чем-то тяжелым по голове и оставили валяться с проломленным черепом в луже крови, просто так стукнули, ради кайфа, даже не ограбили, второй месяц человек в реанимации. И не так поздно он домой добирался, часов в десять вечера. Мать впала в панику, так всегда, людей может косить словно автоматными очередями, но пока это не касается твоих знакомых, как-то не реагируешь или, по крайней мере, не принимаешь слишком близко к сердцу, но когда список происшествий пополняют люди, лично тебе известные… Мать долго жаловалась по телефону на Лельку, не слушается внучка, подружки, прогулки, повлияй, Диана, а как ты повлияешь? Разве матерей слушаются многим больше, чем бабушек? Да еще и на расстоянии…

Калев допил свой коньяк и встал.

– Пойдем, Диана, – сказал он решительно. – Дадим Андресу отдохнуть. Пока очередной труп не нашли.

Матс Теллер жил в «сталинском» доме возле «Стокмана» – примета важная, ныне во всех журналах, приложениях и разнообразных листках по продаже недвижимости, описывая удачно расположенное здание, непременно отмечают, что оно недалеко от «Стокмана». Собственно говоря, это было не одно здание, а комплекс, корпуса которого занимали целый квартал и выходили на четыре улицы, в том числе, две относительно тихие. Квартира Теллера глядела всеми своими окнами, кроме кухонного, на одну из этих двух улиц, была она, по старым, конечно, понятиям, высшего класса, с тремя большими комнатами, широким коридором и огромной кухней, вызывавшей тайную зависть Дианы, которая питала пристрастие к просторным помещениям, а поскольку комнаты и в их с Калевом квартире были немаленькие, то соответствующий всплеск эмоций у нее вызывала именно кухня. Ремонт, правда, Теллер делал, если делал, давно, а уж о новомодных окнах-дверях и речи нет. Гостиная была обставлена эстонской мебелью пятидесятых годов, каковую Диана видела и в других домах, обычно там, где жили люди постарше, у тети Калева, например, стоял такой же буфет, да и стол со стульями вроде из того же ряда. На стене висели картины, несколько из них самого Матса и две-три иного вида, наверно, из отцовской коллекции.

– Когда к тебе приходят покупатели, где ты им показываешь картины? – спросил Калев, когда Матс провел их в гостиную. – Здесь?

– Бывает, что и здесь, – отозвался Теллер. – Но чаще в мастерской, после смерти мамы я, как ты понимаешь, остался один в трех комнатах и устроил в своей бывшей детской мастерскую. Это рядом.

– А спальня?

– Спальня в конце коридора.

– То есть никто из покупателей туда не заглядывает?

– Нет. Я и дверь, когда в доме посторонние, держу закрытой.

– Понятно. Значит, эта версия отпадает.

– Какая версия? – не понял Теллер.

– Такая, что кто-то из твоих клиентов мог случайно увидеть Коровина и, будучи любителем живописи, догадаться о ценности картины.

– Невероятно, – сказал Матс. – И даже если б кто-то прошел в конец коридора и открыл дверь, чего я не помню, Коровина он в любом случае не увидел бы, картина висела в дальнем углу, у кровати, ее еще и шкаф загораживал.

– Покажи, где, – сказал Калев.

Диана за мужчинами не пошла, заметила смущенный взгляд Теллера и подумала, что у него там наверняка беспорядок. Может, и постель не застелена, кто знает. Впрочем, через две минуты они вернулись, Калев сел рядом с ней на диван, а Теллер стал разливать кофе из термоса по заранее уже приготовленным чашкам. Разлил, по одной поднес чашки с блюдцами гостям, затем переставил на журнальный столик сливочник с сахарницей, а подумав, и свой кофе.

– Составил? – спросил Калев, щедро наливая в чашку сливки.

Теллер кивнул.

– И как?

– Конечно, ты был прав, – признал тот, – Упорядочив всех, так сказать, осведомленных, я выявил кое-какие зацепки. Сейчас я тебя введу в курс дела.

Он взял с обеденного стола исчерканный лист бумаги, придвинул кресло поближе к дивану, сел и положил список на журнальный столик.

– Я начал с сестры, – сообщил он, разглядывая свои пометки. – Она сказала, что в последний раз вспоминала о Коровине давно, в то время, когда после смерти матери мы делили картины и прочие вещички. Тогда же, возможно, обсуждала все это с двумя-тремя подругами. Но было это почти два года назад, позднее она к этому не возвращалась, ее часть наследства в доме, картины висят на стене, она ничего не продавала и не думала продавать, потому все, с этим связанное, выбросила из головы. Убедительно?