Czytaj książkę: «Истребитель»
© Глеб Егорович Исаев, 2024
ISBN 978-5-0064-0830-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
Этот боевой вылет ничем не отличался от прочих. Все как всегда. «Пешки», гудя двигателями, зашли на густо заставленную вагонами узловую станцию, отбомбились, а четверка истребителей сопровождения попыталась связать звено «мессеров».
Задымил, вывалился из боя немецкий истребитель, но досталось и нашим. Сыпанула горохом по фюзеляжу «ишачка» случайная очередь.
Павел крутанул головой, определяясь в пространстве. Так и есть. Его «аппарат» кашлял мотором и норовил завалиться на крыло.
Качнул машину, привлекая внимание командира звена.
Даже на таком расстоянии было видно, как Андрюха шевельнул губами, беззвучно выругался, развел ладони в сожалеющем жесте. Понятно без слов. Жаль, а что делать. Приказ есть приказ. Наша задача – вести «петляковых» до базы. Так что – дальше сам.
Пилот проводил взглядом исчезающие в белесой дымке машины товарищей и сосредоточил внимание на управлении.
Стрелка уверенно сползла к левому краю, сообщая, что горючее на исходе.
– Ети его. – Несвязно, но от души выругался пилот.
Оглянулся по сторонам: чуть сбоку, за левым крылом едва заметная радуга от вылетающего в пробоину топлива.
«Ну вот, раскудахтался – кино, домино», – и, уже не раздумывая, дернул карабины, проверяя крепление парашюта.
Тишина упала, словно опустили стеклянный купол. Винт провернулся и встал колом. Проявились ободранные красно-белые полосы краски на лопастях.
«А Кузьмич их даже покрасить не успел… – с несвоевременной сентиментальностью вздохнул Павел и коротко хлопнул ладонью фанерный борт кабины: – Прощай, старичок, и не обессудь».
Истребитель клюнул кургузым носом и ушел в пике. Не круто пока, но с каждым мгновением все больше заваливаясь и ускоряясь.
«Пора», – решился Павел, неловко, борясь с перегрузкой и цепляясь за рычаги, будто купальщик из узкой лодки, перевалился за борт.
Ударил по спине, словно сшитый не из тончайшего шелка, а из грубого брезента, дернул, расправляясь, купол.
Земля приблизилась, мелькнула чуть левее тревожная зелень деревьев, парочка серых от дождей, прошлогодних стогов, и вот уже ступни ощутили приличной силы удар.
Унты скользнули по свежей траве. Уже заваливаясь набок, исхитрился погасить купол. Наконец, стропы ослабли.
Подскочил, завозился, отстегивая сбрую. Короткая перебежка по полю, и вот уже парашют исчез в глубине слежавшегося сена.
Павел выждал пару секунд, восстанавливая нарушенное падением с высоты давление в голове, и рванул в сумрак небольшой рощицы.
Чуть отдышался, развернул карту: «Как ее, эту речку зовут? Зыбь. Похоже, она и есть, – пилот провел пальцем по гладкой поверхности карты. – Чуть дальше – овраги и точка села. Название стерлось на сгибе. Одно радует, деревня – в восточном направлении. Значит – подъем».
Спрятав карту, вытряхнул из планшета бумаги, скомкал и подпалил. Пепел, схваченный теплым ветерком, исчез, разлетелся по полю.
«Вперед, славяне», – скомандовал себе Павел и неловко, запинаясь о засохшие комья земли, побежал через открытое пространство. Однако в середине пути выдохся.
Рухнул в тени разваленной копны и попытался восстановить дыхание.
– Говорила мама: Учись, балбес, музыке.– Невесело пошутил летчик. И тут же поправился: – «Музыка, не музыка – все одно, если суждено, собьют. Серегу, вон, в первый же вылет, свои и… привет Архангелам. Зенитчики „садят“ без разбора. Бах-бах, и нет Сережи. А тут, считай, повезло». – Пока петлял по сенокосу, перевалило за полдень. Жара чуть спала.
«Может, лучше было на вынужденную пойти? – вернулись мысли к пережитому. – Лучше-то лучше. Да вопрос. А ну, как у немцев? Точно «переход с машиной» впаяют и даже «пропал без вести» не удостоят.
Как там, в присяге?..
«Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
Лучше уж так. Пешочком. Да и куда тут сядешь?»
Наконец, бугры закончились, и летчик вышел на проселочную дорогу. Она, петляя, уходила к пригорку.
Поднявшись на холм, осмотрел раскинувшиеся перед глазами окрестности:– «Красота».
До самого горизонта поля, перерезанные редкими перелесками, а чуть левее виднеются какие-то точки.
Он двинулся к деревне, повторяя в такт фразу: «Все выше и выше, и выше».
Дичь, но мысли отгоняет.
Однако про музыку Паша вспомнил не для красного словца. Он, и впрямь, учился музыке. После школы, когда вместе с аттестатом получил диплом музыкалки, подал документы в консерваторию. Класс рояля, звучит. «Весь вечер за роялем». Все лучше, чем «Весь вечер на манеже». Но промучился год и заскучал. А когда однажды в их «консерву» явился летчик, набирать в авиашколу, Павел понял – это судьба.
Прошел комиссию, подал заявление. Только получив письмо с вызовом, сообщил матери. Жестоко, конечно. Однако радость так ослепила, что ни о чем не подумал. Авиашкола, потом «Борис и Глеб», как прозвали в народе Борисоглебское училище летчиков истребительной авиации.
Пресловутый приказ 0362 от 22 декабря 40 года встретил уже в полку. Потому и успел получить младшего лейтенанта, хотя в казарму все же перевели. Да и ладно. Это семейным туго пришлось. Попробуй, отправь семью, как предписывал строгий документ, на Родину, и всего за две тысячи. А холостому – ерунда. Свои тридцать часов налета он из училища привез. Только привык, осмотрелся, и на тебе…
«…В четыре часа утра, без объявления… Киев бомбили», а дальше по тексту…
Голос товарища Молотова, сообщил новость.
«Какая тревога? Аж руки зачесались. Да мы их на тряпки порвем. В первый вылет, как на парад, собирались. А вернулось – треть группы. Это уже после, втянулись. А когда их над танковыми колоннами полетали, да поняли, что это, как сказал Ильич, «всерьез и надолго».
Павел даже оглянулся. Его шуточки, иной раз до неприличия острые, уже вызвали задумчивый взгляд политрука, и вполне могли стать лыком в строку.
«…А не было у вас гражданин умысла на теракт? Ох, разошелся. Дойти еще надо».
За воспоминаниями и не заметил, как отмахал километра четыре. А по жаре это совсем немало. «Ноги отваливаются. Но дойдем. Немного. Вот и околица показалась». В мягком свете зависшего у горизонта светила показалось, что деревья над маленькими домишками засветились церковными свечками.
«Надо же, в детстве бабка всего раз сводила, а в память запало». – Павел спустился с горки, перешел трухлявый мосток через невзрачную речушку, с кувшинками и осокой, и, пошаркав сапоги о голенища, вступил в населенный пункт. Не то что шел наобум.
Постоял, внимательно наблюдая за возможным присутствием неприятеля: «Никого, словно вымерли. Может, сбежали? Вряд ли. Тогда бы ставни позакрывали, а если бы селян увезли, то хоть собаки выли. А тут тишина, – шел спокойно, слегка помахивая отломанным прутиком. – Наглость – второе счастье. Но не до темноты же в кустах сидеть?»
Возле первой хаты остановился. Тихо. Негромко позвал: – Эй, хозяйка? Кто живой есть?
«Понятно. Идем дальше. Деревушка-то всего пятнадцать дворов, но сельсовет должен быть. Уж это как пить дать».
Обойдя с десяток, забеспокоился. В следующий двор проник, легко перепрыгнув невысокий заборчик.
«Знаем мы этих кобелей. Молчит-молчит, а потом галифе на портянки», – опасливо оглянулся по сторонам Павел.
Крыльцо скрипнуло под сапогами на удивление музыкально. Тепло и чисто. Павел коротко стукнул костяшками пальцев по доскам и шагнул в сени, пахнувшие травами и пылью. Несколько шагов сделал наугад, пока глаза не привыкли со света. Перекинул пистолет в левую руку и потянул ручку на себя.
Сумрак и прохлада избы. Русская печь, стол из потемневших от времени досок, буфет с резным верхом и вечная зелень герани на окне.
Короче, чистота и уют. Картинку портила только плетеная из разноцветных полосок ткани дорожка, волной улетевшая к печи. Павел выпрямился и, не сводя глаз с входа, собрался шагнуть дальше, из кухни в комнату.
– Ну что ты шлындраешь, полы топчешь? – прозвучал скрипучий старческий тенорок. Донесся он из угла кухни, где, а в этом летчик мог поклясться, еще секунду назад никого не было. Голос вызвал легкий озноб.
И тут Павел увидел, что в красном углу, прямо под иконами с потемневшим от времени окладом, сидит хозяин. В истертом треухе, ватных штанах и валенках. Дед усмехнулся, собрав морщины на небритых щеках, и продолжил: – Что, Паша, боязно? Иль как?
Говоров замер. Да и что тут ответить, если все неправильно.
– Присядь, милок, а то стоишь, как оглобля, – ткнул старик скрюченным пальцем в табурет.
– Летчик я, истребитель. Возвращался с задания. Подбили, пришлось прыгать. Чья деревня? Немцев нет? А куда народ подевался? – выпалил Павел заготовленный заранее текст.
– Не трынди ты, – поморщился хозяин, – сам знаю, что летчик. Прохлопал давеча на вираже немчина, вот он тебе и впаял по самый, как говорят… А так считаю, и верно. Ты уж будь добр, не зевай, милок, ежели воевать взялся… Да ладно, теперь чего уж воздух трясти. Дело – оно сноровки требует.
Летчик, сообразив, что дедок явно не в себе, поднялся, сокрушенно махнул рукой и дернул ручку, собираясь выйти из дома. Но тут его ноги подкосились, и Павел хлопнулся на неведомо как возникший под ним табурет.
– А говоришь, не в себе… – расплылся в усмешке ехидный старикан. – Слушай, не перебивай, а то обижусь.
– Война, Пашенька, будет страшная, – чистым, совсем не старческим голосом продолжил он. А ты словно в бирюльки играешься. Хочешь, научу, как немцев одолеть? Только для того тебе придется, милок, им самим стать.
«Провокатор? – обомлел Павел и потянулся к висящей на поясе кобуре, но вдруг передумал. – Какой еще провокатор? Совсем от политинформаций охренел? Нет его. Чудится мне это…»
– Не мучь ты себя, – словно расслышав его мысли, вступил дед. – Звать меня… ну, если хочешь, Иваном. Или дед Иван, уж как сподручней. Кто я, про то знать не велено. Так ответь мне, наконец, горе луковое: – Хочешь, аль нет, врагов бить, и силу на то иметь? – слегка осерчал сказочник.
Павел пожал плечами, примиряясь с наваждением: – Бить, да. Конечно. А силы? Так я вроде и не слабый? – повел плечами паренек. – Здоровье есть.
Старик сердито поморщился, махнул сухой ладонью, предлагая молчать: – Главное сказано. Об остальном после.
– Плесни-ка водицы из жбана, – указал дед Иван на стоящее возле печи ведро, прикрытое чистой тряпицей.
Павел, уже ничему не удивляясь, встал и зачерпнул половину ковша. Поднес к столу, собираясь подать старику.
– Сам пей, – приказал тот.
Пилот глянул удивленно.
– Пей, сказал, – рявкнул хозяин так, что дрогнули стекла.
Паша поднес ковш ко рту и глотнул прохладной воды. «Вкусно как?» – поразился он. Даже после выпускной гулянки, когда отходил с жуткого похмелья, не казалась ему вода такой сладкой. Сам не заметил, как допил всю. Опустил ковш, и словно волна прошла по телу. Он ощутил в себе такую силу, что даже оробел.
– Ох, ты? – выдохнул гость.
– Почуял? – не то спросил, не то подтвердил дедок ехидно.
– Не все, еще давай, – он снова кивнул на ведро. Второй заход Павел сделал уже без страха. Но вода показалась ему уже другой. С легкой горчинкой, и вдарила в голову, как свежая брага.
Однако дурман прошел, а в голове закрутились мысли, чувство было такое, словно давно забытое что-то вспомнил, и сейчас вертится в голове ответ и вот-вот отыщется.
Третий ковш набирал с опаской. Предчувствуя. Да и советчик его построжел.
– Вот, Паша, самый главный миг. До дна выпить нужно. Как бы тяжко ни стало. До дна.
– С Богом, – благословил он.
Причину напутствия осознал, едва глотнул. Вкус не поменялся. Только с каждым глотком менялось в душе у паренька. Горесть появилась, или печаль. Но совсем невмоготу стало к середине. Потекли невольные слезы. Да что потекли, ручьем хлынули. Грудь сдавило такой болью, что и никаких сил терпеть. Однако зажал ручку, так, что хрустнули костяшки пальцев, зажал, но осилил. Схлынул морок. Исчезла боль и тревога. Пришло понимание. Чего-то важного, такого, чему и названия нет.
Павел взглянул на благостно улыбающегося старика: – Ну что, дед Иван? Выполнил я урок?
– Выполнил, – согласно кивнул тот. – Молодец. Да и то сказать, пора мне уже. Напоследок вот что скажу. Сам все поймешь. Понемногу спознаешь. Но помни, не я один такой. А вот крестника его, ты обязательно когда-никогда встретишь. По отметине его признаешь. Тогда и будет твой день страшный и для кого-то последний. Для кого? Мне неведомо. Что суждено, то и будет. А пока ступай, Павел, ступай с богом.
Он встал и легко, но словно касаясь лучиком света, перекрестил гостя. А Павел понял, что ни спрашивать ни о чем, ни говорить с ним дед больше не будет. А лучше для всех, чтобы ушел он из этой хитрой горницы как можно скорее. Он встал, развернулся и в два шага вскочил в темные сенцы.
Солнце ударило в глаза, ослепило. Прикрыл глаза ладонью, а когда убрал, увидел, что нет вокруг ни домов, ни огородов. Стоит Паша посреди луга и глядит на скошенную траву.
Повернул голову. Сколько хватает глаз, только поля и редкие березовые околки. И никакого намека на деревеньку.
«Заснул, голову напекло, вот и привиделось, – облегченно выдохнул летчик.
– Тоже мне Илья Муромец», – усмехнулся он чудной истории. И тут приметил столб пыли, поднятый подскакивающей на колдобинах полуторкой. Он сорвался и побежал к дороге, огибающей поле, размахивая руками и крича водителю.
Три часа в кузове, ночь в комендатуре захолустного городка, и уже на следующий день вернулся в часть. Что и говорить, кругом повезло. Упади раньше, так просто бы не отделался.
В казарме тишина и покой. Все на поле.
«Рассчитывать на машину глупо. Вдоволь надежурюсь», – расстроенно думал он, лежа на кровати.
В штаб вызвали, едва задремал. Пригладил вихры и рванул.
«Ясно, что не за орденом. Сейчас всю душу вымотают», – огорчился летчик.
Однако командир полка лишь укоризненно ткнув пальцем в донесение, где, как следовало понимать, был отражен и его «подвиг», заговорил о другом: – Ты, Паша, нынче у нас безлошадный, так что готовься. Завтра едешь получать новые машины и на учебу, будешь осваивать.
«Невиданное дело? – изумился лейтенант. – Хотя? По сути, работа нервная. Пока изучишь, загрузит. Проблем выше головы, а уж если что не так, то, как водится. По закону военного времени. Мало не будет».
Однако узнал, что ехать придется не куда-нибудь, а в родной Новосибирск, где на заводе 153 и клепали «крылья Родины», как назвал товарищ Главковерх истребители. «Отпуск – не отпуск, но совсем другое дело».
– Слушай, Павел Тимофеевич, – внезапно обратился комполка к подчиненному не по уставу. – Не пойму, ты, никак, подрос? Или повзрослел? Давно пора, а то все пацан пацаном.
Назад бежал, как на крыльях. Объяснять не надо, какая радость – родных повидать. И только на подходе, сообразил: «Я в тыл, а ребята „на боевые“? – но долго не переживал. – Наверстаю».
В расположении эскадрильи его встретил комэск.
– Дошел? Молодец. А я ведь понял, это ты меня прикрыл, когда «мессер» выскочил. Мое железо было, – сказал приятель, когда, сидя в курилке, вели разговор о произошедшем.
– Да ладно тебе, – смутился Павел. – Я по плоскости, да по хвосту получил, а тебе он в кабину целил. Там бы ты и остался, а так обошлось. Все живы, здоровы. А я, зато, домой, учиться на новые машины еду, – перевел он разговор с неудобной темы.
– Так что, может, я специально это так подстроил? – улыбнулся Говоров.
Андрюха недоверчиво покачал головой, но от комментариев воздержался.
Случай, несомненно, из ряда вон. Был один момент, который командир не счел нужным довести подчиненному. Самолеты были не привычные «ишачки», а новые ЛаГГи, которые только начали поступать в войска.
Машины новые и, что греха таить, еще сырые. Вот так и выпало лейтенанту Говорову в самый разгар военных действий попасть на родину.
Возвращался через две недели. Учеба оказалась хотя и трудной, но интересной.
Глава 2
Павел лежал на верхней полке набитого до предела вагона и со скуки вспомнил о встрече со стариком, что приснилась ему тогда в поле. И вдруг навалилось сомнение. Уж больно все живо в памяти сохранилось. Со сном что-то не так. А с другой стороны – чудес не бывает. Это Паша знал точно.
Наконец, задремал и проснулся только от сдавленного крика в тамбуре. Благо, что место ему досталось в самом конце поезда. Он прислушался и решил пойти покурить. Вагон к полуночи утихомирился, и только из разных углов доносился заливистый храп неловко устроившихся пассажиров. Павел спрыгнул в проход, натянул щегольские сапоги и, расправив под ремнем гимнастерку, двинулся к выходу. Картина в грязном тамбуре не то что удивила, расстроила. Трое блатных, приставив к горлу своей жертвы нож, сноровисто обшаривали ее карманы. Женщина, боясь шелохнуться, замерла, прижавшись к стенке вагона, и только жалобно попискивала, когда мучитель прижимал лезвие чуть сильнее. – Эй, вы чего это? – рявкнул лейтенант.
– Брысь, вояка, перо схлопочешь, – ощерился детина, повернув в его сторону тронутое оспой лицо.
Павел понял: ждать не резон. Вложив в удар всю силу, въехал бандиту в челюсть. То, что случилось, поразило не только подельников, но и самого защитника.
Крепкий, откормленный мужик вдруг словно подпрыгнул и рухнул замертво. Приятели покойного вышли из ступора и кинулись на неожиданного защитника. Кулак Рябого, что мог свалить и быка, соприкоснулся с челюстью летчика, но словно наткнулся на бетонную стену. Из разбитых костяшек брызнула кровь. Бандит согнулся вдвое, затряс покалеченной кистью. А тут и третий нападающий наткнулся на локоть Павла.
Треск грудной клетки, жалобное сипение. Урка свалился на уже остывающего товарища. Легкий удар начищенным сапогом под зад все еще согнутого пополам Рябого вогнал его головой в железную дверь тамбура, а когда тот повалился назад, в толстом металле оказалась вмятина размером в мяч. С момента начала схватки прошло каких-то пять секунд, а тамбур уже напоминал Куликово поле. Летчик перешагнул через тело бандита и потянул онемевшую жертву в вагон.
– Успокойтесь, гражданочка. Идите на свое место, а я вызову милицию, – он проводил всхлипывающую от пережитого ужаса пассажирку в ее купе, а сам отправился к проводникам. Сообщив о неудачной попытке грабежа, дождался наряда поездной милиции. Старшина открыл дверь в тамбур и присвистнул.
– Ого, – сбил он фуражку на затылок. – Вот это здорово!
Записал показания, осмотрел тела, выслушал потерпевшую и тихонько произнес: – Товарищ лейтенант, это же Семка Рытый, на нем восемь трупов. Как ты их один-то? – от изумления перешел на «ты» старый милиционер. – У двоих, вон, стволы, а ты голыми руками? Ну, силен. Или, может, железом? Хотя, какое тут железо, – он провел пальцем по вмятине. – Не волнуйся, лейтенант, правильно, что этих нелюдей положил. Они на три вышки уже себе заработали.
Павел вернулся на свое место и задумался. Тот всплеск силы, что произошел в момент опасности, привел в искреннее изумление. Чего себе льстить, не Геркулес, да и не с руки было в свое время студенту консерватории учиться морды бить. Руки берег.
Екнуло в груди у Павла: «Неужели ковш тот? Так ведь не было этого? Или все же было?» – похолодел он.
Так и не решив для себя ничего, заснул. Однако разговоров в вагоне хватило на всю дорогу. Пассажиры с уважением поглядывали на смелого летчика. И на удивление спокойно прошел остаток пути. Только хотел было перебравший самогонки мужичок затянуть разудалую песню, как доброхоты мигом приструнили буяна, обещав пожаловаться летчику.
В часть вернулся на седьмой день. Под ударами немцев линия фронта откатилась на триста километров, полк перебазировали, и пришлось долго плутать, разыскивая полевой аэродром.
Состав с новыми машинами ждал с особым нетерпением. Дежурить Паше обрыдло. Боевые вылеты следовали один за другим. И потери в полку росли. Он извелся, наблюдая, как товарищи уходят на задание.
Необременительная вахта оставляла вагон свободного времени. Сидя в дежурке, от скуки взялся листать устав тактики. И с изумлением заметил, что принимаемые еще недавно за постулат статьи теперь выглядят совершенно иначе. Да и как можно принимать всерьез указание атаковать тройкой? Выходит, в бою участвует только ведущий, а ведомые лишь прикрывают его, временами больше мешая друг другу.
«Нужно сократить время боестолкновения, тогда и необходимость в плотном прикрытии пропадет. Первым засечь врага, выйти с запасом скорости и высоты, ударить и исчезнуть, – отыскал естественное, на его взгляд, решение летчик.
– Если атака с задней сферы, то уход должен быть настолько внезапен, чтобы противник не успел выстрелить по проскочившему вперед истребителю. Значит, скорость должна быть достаточной, чтобы уйти на петлю и вновь пристроиться в хвост. А петля чем круче, тем лучше, тогда и при выходе успеть можно». Мысли переполняли. Он начал набрасывать возможные маневры, способы атаки, уходы. Ему до жути захотелось взлететь и опробовать новые способы. Но, не имея возможности воплотить в жизнь, только заполнял мелким, бисерным почерком новые и новые листы рабочей тетради. Наконец, долгожданный день прибытия самолетов наступил.
Первый боевой вылет на новой машине. Волновался Павел отчаянно, и не понять из-за чего: «Или после прыжка страх не прошел?»
Однако пустое. Вырулил на полосу и, набрав обороты, снял тормоз. Разгон вышел совсем коротким. ЛаГГ свечой ушел в небо. Пока взлетели все, успел сделать коробочку над аэродромом и опробовать управление.
Машина реагировала на каждое движение ручки управления. Такое чувство, что это не она летит, а сам стал ее продолжением, или она твоим. Поднялись на потолочную высоту и, встретив группу бомбардировщиков, пошли через линию фронта.
Чтобы не терять подопечных, периодически скользили вниз, делали горку и вновь набирали высоту. Звено вел командир эскадрильи. Орденоносец, воевал еще в Испании.
Комэск поменял высоту и, чуть довернув машину, нырнул в облако. А выходя из него, попал в переплет. Прямо на Данилу несся вражеский истребитель. Превосходство в высоте позволяло ему прошить самолет ведущего враз, однако немец промедлил, видимо, не поверив удаче, и тут из белесого марева вынырнул нос Пашиного истребителя. И хотя Говоров еще сам не успел разобрать, что случилось, а рука уже сбила колпачок и выжала гашетку всех пулеметов. «Мессер» вспыхнул и, кувыркаясь, рухнул вниз.
Проскочив место скоротечной схватки, звено уже неслось дальше, набирая высоту.
Встав в боевой порядок, Павел заметил, как из соседней машины кто-то машет ему, стремясь привлечь внимание. Он качнул крыльями. В ответ командир эскадрильи показал большой палец и от избытка чувств хлопнул по стеклу кабины. Понять его восторг было легко. Смерть глянула в глаза и – промахнулась. Не успей ведомый расстрелять немца, гореть бы орденоносцу, как простому новобранцу. Однако уже через секунду все забылось. Внимание сосредоточилось на заходящих в боевой разворот «пешках».
Какие цели у бомбовозов Пашу не интересовало вовсе. Дай бог разгрести свои заботы. Их задача проста и незатейлива. Чтобы грузовики отбомбились и ушли без потерь. А «мессеры», поднятые по тревоге, уже появились. Если сбитый был просто свободным охотником, то сейчас на них шел плотный кулак. Они грамотно выскочили на высоте атаки и, разбираясь на пары, кинулись к беззащитным бомбардировщикам. Сложность бомбометания в том и состоит. Зайдя на боевой курс, рыскать нельзя. Пусть тебя расстреливают в упор, идти нужно по прямой.
Круговерть воздушного боя похожа на рукопашную. Кто, где? Свои, чужие? Все после. На рефлексах, на удаче, и только потом, если повезет, можно попытаться анализировать его ход.
Главное, отбились. Бомбовозы, скинув смертоносные подарки, медленно уползали на восток. Немцы, связанные круговоротом схватки, даже и пожелай они того, вдогон не кинулись.
«Пора», – решил летчик, заметив, как поползла стрелка бензиномера. И качнул крыльями, выполнив несложный маневр.
«Считаться будем дома. Это золотое правило. Пока не сел, значит, еще не вернулся. Сколько осталось?» – не забивая голову пустяками, пошел в набор высоты. Уже на входе в облака заметил ведомого, он чудом зацепился за хвост и не отстал. «Молодца», – похвалил Паша друга.
Он заложил глубокий вираж и двинулся следом за группой.
Истребители проскочили небольшой слой облачности и летели навстречу сияющему солнцу.
Бомберы, хоть и ушли спокойно, однако все равно оставались легкой добычей шакалов люфтваффе.
Попадется такой на обратном курсе, а они любят пастись в свободной охоте, и вся работа насмарку. Троих запросто сбить может, пока выстроятся для защиты. Спасла удача. Заметив вдалеке горбатые силуэты, довернул и двинул следом, внимательно следя за обстановкой. Ведомый, повторив его действия, один в один шел в третьей четверти.
Пятерка «мессеров» зашла по науке, от солнца.
Они, словно пираньи, набросились на беззащитный строй «пешек».
Павел до упора вытянул РУД, потянул ручку управления на себя. Первого он разнес на максимальной дистанции сближения. Фюзеляж вражеского истребителя стал весьма вкусной добычей. Очередь разнесла фонарь и достала двигатель. «Сто девятый» закоптил и рухнул в отвесное пике. Вошел, словно гвоздь, вбитый умелым плотником. По самую шляпку. А Паша уже выцеливал второго. Однако эффект внезапности уже себя исчерпал.
«Ганс» вывернулся, встал на крыло и ускользнул. Но остальные нападающие уже открыли огонь. Однако бомберы, предупрежденные Пашиной атакой, успели встать в круг и добросовестно отбивали нападение.
«Чтоб тебе», – Паша вновь отработал педалями, уходя от неведомо как возникшего у него на хвосте «мессера». Ас не полез в круговерть схватки, а подстраховывал в отдалении.
Маневр чуть не сорвал машину в штопор.
– Врешь, зараза, – рявкнул Павел. Его машину крутануло и бросило в странную, неизвестную никому в мире, фигуру высшего пилотажа. Ошалев от подобной выходки, немец потерял долю секунды и не успел среагировать, форсированный движок промчал супостата вперед.
Выведя и самолет из смертельного пируэта, он сумел-таки зацепился за хвост недавнего обидчика, и едва поймав цель в визир прицела, выжал гашетку. Мессер вздрогнул, и, вмиг потеряв свою грозную элегантность, беспорядочно кувыркаясь, полетел на встречу с землей.
Только теперь летчик вспомнил о ведомом. Покрутил головой и с удовлетворением обнаружил, что тот не отстал: «Молодец, пацан».
Оставшиеся без вожака и растеряв превосходство, немцы дружно разошлись в стороны, уходя от схватки.
Помахав крыльями флагману тихоходов, Павел решил возвращаться.
На аэродром вышли уже с сухими баками. Наверное, только привычка заставляла насосы вытягивать последние граммы горючки. Сели без подготовки. Поперек полосы, едва увильнув от взлетающей пары, но целые.
«Это да, это весело», – стянул Павел шлемофон и провел по лицу, размазывая соль и слезы.
– Товарищ капитан, – доложил он, зайдя на КП. – В воздушном бою звено уничтожило три истребителя противника. Сопровождали бомбардировщики до точки расхождения, – голос его слегка подрагивал от возбуждения. И то сказать, шутка – завалить три «мессера» в одном бою.
А вот глаза капитана остались холодными. Он опустил руку от пилотки и, глядя в сторону, проскрипел:
– Вам надлежит прибыть в штаб. Срочно. Машина ждет, – и отвернулся, как будто его чрезвычайно заинтересовала ленивая перепалка между техниками, происходящая за стеклом «вороньей слободки» КП.
– Ого, – удивленно присвистнул Серега, узнав, что командира вызывают наверх.
– Слушай, ну точно, награду оформлять. Это не хухры-мухры… Поздравляю, – радовался безыскусный паренек.
А вот Паше было не до веселья. Насторожил его этот отстраненный, ускользающий взгляд руководителя полетов.
Однако, не чувствуя за собой особых проступков, ехал спокойно. Смутила только фигура сопровождающего.
Старшина сидел рядом, угрюмо посматривая на спутника, и придерживал оттопыренный карман рукой.
Войдя в помещение штаба, обратился к дежурному. Сержант почесал в затылке, вспоминая, и, наконец, радостно сообщил: – Так особист интересовался. Лично товарищ лейтенант подошел и распорядился. Точно, точно. И машину он посылал. Во, – деревенский паренек, хоть и прослужил уже три с лишним года, а так и не избавился от простоты и незамысловатости речи. – Так что, к товарищу лейтенанту вам.
Он козырнул и принялся разглядывать вывешенный в коридоре приказ начальника штаба.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – выдохнул Говоров.
Шагнул в кабинет и, отыскав глазами фигуру склонившегося над бумагами особиста, рявкнул о своем прибытии.
Однако тот неторопливо дописал строчку, аккуратно положил перо на краешек чернильницы и промокнул текст матерым бронзовым пресс-папье. Павел заскучал, отвел глаза в сторону,
Когда вновь сосредоточил внимание на хозяине неласкового кабинета, тот уже внимательно смотрел на него.
Пауза разрядилась негромким стуком. Это картонная папка легла на стопку таких же бордово-красных документов.
– Доложите о вашем сегодняшнем вылете, товарищ младший лейтенант, – медленно, веско, явно работая под манеру Вождя, попросил хозяин.
Павел кратко рассказал о сбитых самолетах. И замер, ожидая реакции.
– Вот как? – удивленно поднял брови особист. – Так вы герой? А вот у меня есть сведения, что во время совершения вылета в составе эскадрильи, вы, нарушив руководящие документы, устав РККА и Директиву Верховного Главнокомандующего, покинули свое место в боевом порядке.
А следовательно, совершили дезертирство. И подлежите суду военного трибунала. По законам военного времени. Он замолчал, глядя, как меняется лицо арестованного.
– Что молчишь, гнида? – внезапно сорвался на крик особист. Впрочем, крикнул не в сердцах, а, скорее, по обязанности, потому как закончил вполне мирно: – Вот рапорт твоего командира. А это объяснительные твоих товарищей, которых ты предал и бежал. Пока они кровь проливали… – но тут, очевидно, «летехе» наскучило играть спектакль.
Опустился на стул, нахлобучил фуражку на реденькую шевелюру, отчего уши смешно оттопырились, и он стал походить на огородное пугало.
– Сдать оружие, – приказал «контрик» уже вовсе обычным голосом. И крикнул, обращаясь за дверь: – Иванов, зайди.
В дверях возник хмурый старшина. Он, не мигая, уставился в спину Говорова и явно был готов к немедленным действиям.
Холодной рукой Павел вынул из кобуры оружие. Аккуратно уложил на зеленое сукно стола.
– В карцер его пока закрой, после на гарнизонную гауптвахту отвезем, – распорядился лейтенант, убирая оружие в обшарпанный сейф. Рукав его гимнастерки вдруг зацепился за дверцу, и на открывшемся для глаз арестованного запястье показалась замысловатая узорчатая татуировка. Змея, свернувшись кольцом, кусает себя за хвост. И вязь непонятных букв. Заметив взгляд, опер дернулся, убирая руку, и скомандовал старшине: – Увести арестованного.
