Objętość 4 strony
Безумие и ученость
O książce
Честертон был не только автором серии великолепных детективов, главный герой которых – католический священник отец Браун, но и прекрасным эссеистом. В своих великолепных эссе Честертон непостижимым образом перескакивает с предмета на предмет, сочетая легкость с мудростью.
Gatunki i tagi
Если и есть в Честертоне нечто мистическое, то это мистическая способность заставлять думать. Попробуйте его эссе на цвет, на запах, на вкус. ... А после обеда неясные мысли, и светлые думы и образов стаи... Безумие, говорит Честертон. Безумие променять прекрасную вещь на символ. Скупцы любят деньги больше, чем прекрасных дев, а образованные безумцы бумагу любят больше, чем жизнь. Как часто мы роняем слезу в рецензиях, взываем пафосно к милосердию, "это надо читать, об этом надо помнить" говорим. А потом рвем друг друга на части в комментариях. И чем светлей и гумманистичней книга, тем ядовитей слюна и размашистей оплеухи. Ах, тебе не жаль бедную принцессу, голодного котенка, больного пионера? Н-н-на, получи, сволочь! И стараемся побольней уязвить, и яростно вычеркиваем друг друга из списка друзей. С чем Честертон нас и поздравляет. Между сокровищами мудрости и сокровищами жизни мы выбрали красивую шкатулочку и убиваем за нее с чувством сладкой праведности. Добро должно победить зло! Поставить на колени и жестоко убить. Вот оно - безумие. Уход от жизни, от нормальности в сладкую грезу типографской краски или книжной пыли. ТАМ нам реальнее, чем тут. ТАМ мы добрее, ТАМ мы жалостливее. А этих, которые ТУТ, чего жалеть? заснуть, короче, и видеть сны быть может. Может стоит проснуться? Вернуться к нормальности?
Честертон знает, о чем говорит. Он родился и вырос в среде, где нормой считался Оскар Уайльд, а вовсе не патер Браун. И всю жизнь восставал против этой нормы за... нормальность. Образцом же нормальности он считал народ. Кроме политических обозревателей и деятелей культуры, есть народное мнение. И за этим мнением всегда что-то стоит. Народ может быть не всегда прав, говорит Честертон, но за его мнением всегда правильная идея или правильная догадка. Чтобы не соблазниться сейчас и не перейти к текущим политическим событиям, лучше процитирую мнение автора на гораздо более вечную тему. Честертон комментирует "Потерянный рай" Мильтона: В определенном смысле Мильтон повредил раю не меньше, чем змий. Он написал великую поэму, но упустил самую суть сюжета. Если я не путаю, простую тягу к запретному плоду он объясняет умно, чувствительно и тонко. Адам у него вкушает от плода сознательно. Он не обманут, он просто хочет разделить несчастье Евы. Другими словами, человеческая греховность восходит к благородству или, на худой конец, к весьма простительному и романтическому жесту. На самом же деле наша низость началась не с великодушия; если мы подлы и ничтожны, причина не в том, что наш прародитель повел себя как хороший муж и настоящий мужчина. Библейский вариант намного возвышенней и глубже. Там все земное зло возводится к той предельной, нерассуждающей наглости, которая не терпит никаких, даже самых мягких условий; к тому безобразному беззаконию, которое отвергает какие бы то ни было границы. Нигде не сказано, что плод привлекал видом или запахом; он привлекал лишь тем, что был запретен. Самая большая свобода ограничивалась в раю самым маленьким запретом; без запрета свободой и не насладишься. Лучшее в луге — изгородь, окаймляющая его. Уберите ее, и это уже будет пустырь, каким стал и рай, когда утратил свое единственное ограничение. Библейская мысль — все скорби и грехи породила буйная гордыня, неспособная радоваться, если ей не дано право власти, — гораздо глубже и точнее, чем предположение Мильтона, что благородный человек попал в беду из рыцарственной преданности даме. После грехопадения Адам на удивление быстро и полно утратил всякое рыцарство. Согласна, цитата чересчур длинная. Но, скажите, когда мы боремся со всякого рода границами и запретами, с обывательской серой массой, как часто мы задумываемся... а вдруг... ну, вдруг... случайно... ОНИ правы? Вопрос тоже длинноват. Сокращу: как часто мы вообще думаем? Читайте Честертона. Думайте.
Гилберта Кийта Честертона можно читать и перечитывать (и при этом всегда находить что-то новое), не важно, пишет ли он про отца Брауна (где столько простых, но, в то же время, глубоких мыслей), либо же это "рассказы обо всем". Поклонникам данного автора даже небольшие эссе будут "в радость". К ознакомлению рекомендую.
Я все больше убеждаюсь, что, как это ни странно, библиотека Британского музея, ко всем прочим своим функциям, выполняет немало функций частного сумасшедшего дома. По этому дворцу знаний тихо бродят, наслаждаясь мудростью веков и помощью государственных служащих, люди, которые в менее гуманный век выли бы на куче соломы
Фауст у Гёте не опьянен и не зачарован прекраснейшей, уже нездешней дамой. Когда он стал молодым, он стал и подлым и мигом завел пошлейший роман, который я не назову связью, ибо (как обычно в таких случаях) связана только женщина. Здесь, в этой смеси соблазна и спасения, проявилось худшее качество немцев, какая–то бессердечная сентиментальность. Мужчина губит женщину, поэтому женщина спасает мужчину — вот и вся мораль, das ewige Weiblichkeit. Тот, кто получил удовольствие, еще и очистится, ибо жертва отстрадала за него. Значит, все равно, жесток ты или добр. Мне больше нравится кукольный сюжет, где Фауста тащат в ад черные чертики. Он как–то веселее.
Тех, кто действительно знает лондонскую бедноту, поражают две вещи: беспросветность ее бед и непрерывное балагурство. К счастью для мира, бедные так сильны, что находят и смех, и насмешку в темной яме. К счастью для мира, они так мало задумываются над тем, чем заняты, что поют, роя могилы. Шекспир показал, что способен понять народ, когда сделал чернорабочего счастливым, принца — глубоко несчастным. Многим не нравится нагромождение трупов в последней сцене; но, что ни говори, никто не нашел среди них могильщика.
Деньги — тоже символ, символ вина и лошадей, красивой одежды, удобных домов, больших городов, тихой палатки у реки. Скупец безумен потому, что он предпочитает деньги всем этим приятным вещам. Но ведь и книги — символ. Человек, предпочитающий жизни книгу, так же безумен, как скупец. Конечно, книга священна. Конечно, несметные сокровища собраны в ней, как в крохотной шкатулке. Безумие начинается, когда шкатулку предпочитают сокровищам. Это уже идолопоклонство, это уже зло.
В определенном смысле Мильтон повредил раю не меньше, чем змий. Он написал великую поэму, но упустил самую суть сюжета. Если я не путаю, простую тягу к запретному плоду он объясняет умно, чувствительно и тонко. Адам у него вкушает от плода сознательно. Он не обманут, он просто хочет разделить несчастье Евы. Другими словами, человеческая греховность восходит к благородству или, на худой конец, к весьма простительному и романтическому жесту. На самом же деле наша низость началась не с великодушия; если мы подлы и ничтожны, причина не в том, что наш прародитель повел себя как хороший муж и настоящий мужчина. Библейский вариант намного возвышенней и глубже. Там все земное зло возводится к той предельной, нерассуждающей наглости, которая не терпит никаких, даже самых мягких условий; к тому безобразному беззаконию, которое отвергает какие бы то ни было границы. Нигде не сказано, что плод привлекал видом или запахом; он привлекал лишь тем, что был запретен. Самая большая свобода ограничивалась в раю самым маленьким запретом; без запрета свободой и не насладишься. Лучшее в луге — изгородь, окаймляющая его. Уберите ее, и это уже будет пустырь, каким стал и рай, когда утратил свое единственное ограничение. Библейская мысль — все скорби и грехи породила буйная гордыня, неспособная радоваться, если ей не дано право власти, — гораздо глубже и точнее, чем предположение Мильтона, что благородный человек попал в беду из рыцарственной преданности даме. После грехопадения Адам на удивление быстро и полно утратил всякое рыцарство.
Recenzje, 2 recenzje2