Эмигрант

© Герш Тайчер, 2021

ISBN 978-5-0055-6326-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается моему Учителю и Наставнику,

исключительно блестящему Учёному

и образцовому Израильтянину

профессору Шмуэлю ШТРИКМАНУ

РОДИНА, ПОДЕЛЕННАЯ ПОПОЛАМ

Четвёртая по счёту книга Герша Тайчера, которую он лаконично назвал «Эмигрант» – книга о Родине. Как бы это пафосно не звучало.

Но автор, к удовлетворению своих многочисленных литературных друзей, сумел в книге изысканно избежать избитого и затасканного «совкового» изложения темы любви к Родине. Он мастерски сделал так, что понятие «Родина» превратилось из автоматического, слащаво-пионерского в обычное, сдержанное и человечное.

Полюбившийся читателю главный герой Семён Глейзер – он же Соломон, он же Сол, в одночасье ставший в Израиле Шломо – ни разу не произносит в книге длинных монологов о Родине, ни с кем не спорит о ней до хрипоты. Вообще никаких рассуждений на эту тему мы в книге не найдём. Но читатель всё равно с первых страниц поймёт, что автор пишет именно о ней. Главному герою одинаково близки черновицкая и новая израильская Родина. Они едины. С равноценной нежностью он пишет о родителях, оставшихся там, в той части Родины, где он родился, и о новой своей жизни, в которой главное место заняли Эвита и новая часть Родины – Израиль.

Тут нужно уточнить. У Семёна две страны проживания, но одна Родина. Она как бы поделена на две части. Переезд из СССР в Израиль – это как поменять дом в одном и том же городе. Родина у Семёна – это, прежде всего, ощущения, чувства и, конечно, определённые материальные признаки. Любовь к Родине – это такое же чувство, как голод, дружба, привязанность и так далее. Но любовь к Родине – это и вполне материальные вещи, которые можно пощупать руками – дом, где ты родился, школа, университет, твой город Черновцы, город-рай Иерусалим и многое другое.

Главный герой Герша Тайчера Шломо не перенёс в Израиль свои черновицкие «атрибуты» Родины, он создал или нашёл там новые, только ему принадлежащие, только ему присущие. Он точно и проникновенно об этом пишет: «У каждого человека на земле есть такое место, и когда ты находишь его, к тебе приходит чувство сладостного успокоения, которое пришло тогда ко мне. Я и до этого был спокоен, но совершенно по-другому. Дом. Это мой новый дом». Родина у Глейзера как бы расширяется, совершенствуется, преобразуется, становится лучше. Ты идешь по ней, как учишься в школе: из класса в класс, из младшего в старший, от простого к сложному, от арифметики к алгебре. Отличие от школы лишь одно: здесь никого не оставляют на второй год, нужно усваивать уроки с первого раза, второго не будет.

Поэтому Семён не оглядывается назад, а просто любит то, что с ним происходит сейчас и здесь.

Карты и любовные похождения Шломо остались в СССР, а на «землю обетованную» с ним уехали трудолюбие, оптимизм, вера в успешное завтра, желание самому добиться всего в жизни. Он объективен и честен в своём отношении к Родине. Первая её часть, Советский Союз – это не только плохое, но и много хорошего. С другой стороны, хватает проблем и в Израиле, о чём он тоже откровенно пишет.

Семён уехал вовремя и вовремя превратился в Шломо. Не рано, и не поздно. Вовремя. В книге он, на первый взгляд, легко преодолел все преграды и лишения. О них мы многого не узнали, хотя они, разумеется, были. Но Шломо не позволяет себе скулить от обид, он лишь однажды вспоминает в книге о доме в Черновцах и о родителях. Он нацелен в собственное будущее и на свой успех в нём. Поэтому он уже редко оглядывается назад. «Теперь всё реже и реже я забивался в какой-нибудь уголок, чтобы никто не мог найти меня, и скулил там от горечи разлуки с матерью, отцом, родственниками и друзьями, которые остались дома, в Черновцах».

Чем новая книга привлекает к себе внимание читателя? В чём её ценность и значимость для людей моего поколения?

Я прочёл все книги Герша Тайчера. Но только в этой я почти сразу же попытался поставить себя на место героя. Но захотелось не уехать вместе с героем (я никуда не уехал раньше и уже не уеду), а остаться в СССР, до распада которого оставалось ещё много времени.

Следуя внутренней логике новой книги, понимаешь, что у каждого своя Родина и на самом деле не ты выбираешь Родину, а она тебя. И нужно быть готовым стать достойным этого её выбора.

Ставишь себя на место Шломо и представляешь, что было бы с ним, если бы он не уехал тогда, в 1978-м. Его персональная «десоветизация» затянулась бы на неопределённый срок, а, возможно, и не состоялась бы вообще. Совковые привычки, характерные для большинства советских людей, укоренились бы и закаменели бы в нём. Видимо, он не стал бы очень большим учёным, а беспрестанно экспериментировал бы с собой. Он не женился бы на Эвите, вряд ли побывал бы в Барселоне, в Англии или Америке и не учился бы в Институте Вейцмана. Он продолжал бы играть в карты и вероятно стал бы сварщиком на черновицком машзаводе.

А ещё у него обязательно появились бы проблемы с Родиной в 1991 году, когда распался СССР и нужно было делать выбор, не уезжая никуда. Я смотрю теперь на оставшихся в Черновцах десятка два сверстников Семёна и вижу в их глазах, что выбор этот многие из них так и не сделали до сих пор…

Был бы Семён счастлив? Трудно сказать. В советском и изжитом уже смысле – возможно. Он приближался к этому. Но в общепринятом понимании – вряд ли. Несвободный человек не может быть счастлив, он даже не понимает, что это такое – счастье.

Семён тоже не всегда понимал это. Но являясь по своей природе человеком, склонным к переменам («Как читатель успел уже убедиться, я – большой любитель кардинально менять свою жизнь, делая для этого очередной нетривиальный выбор»), сделал шаг к счастью, даже не понимая поначалу этого. Он пояснил свой выбор: «Иногда какой-то совершенно случайный шаг может коренным образом изменить твою жизнь. Но в любом случае, если ты сам стремишься что-то в ней менять, то это всегда выходит. Удачно или неудачно – это другой вопрос».

И началась новая жизнь с новыми ощущениями родины. Он скрупулёзно считал дни этой жизни – «…прошёл ровно 631 день моей жизни в Израиле». Выучил язык, побывал пролетарием, стал аспирантом, а затем – доктором наук. Израиль, женитьба в Испании, Париж, Англия и зарождающийся новый многообещающий проект с американскими бизнесменами. Семён в волнительном темпе новой жизни упорно идёт к цели. Он несомненно счастлив, не замечая этого. Немыслимый взлёт для бывшего советского безработного и заядлого игрока!

И вот, на мой взгляд, важнейшая сцена в книге – очень характерная встреча Семёна с бывшим черновицким знакомым по игре в преферанс по кличке Цыбулькины глазки. Фактически это была встреча со старыми чувствами к Родине. Но Семён уже несгибаем морально и физически, его не вернуть к прошлому. Он живёт новую часть жизни с новыми ощущениями Родины.

Именно в этом месте книги читатель очень точно понимает, зачем Семён уехал, что для него Родина. Родина – это не «преферанс по пятницам», когда ты в плену порочной страсти. Родина – это свобода и созидание, когда ты сам творец и автор своего настоящего и будущего. Родина – там, где ты счастлив.

Автор мастерски, с присущим ему интеллигентнейшим и разоружающим юмором описывает эту новую Родину своего героя. Мы хохочем до слёз, читая рассказы «Бар-мицва», «Обед по расписанию», «Туз в Африке», «Брак по-иудейски» и целую главу «Бравый солдат Шломо», посвящённую армейской жизни героя. А как вам такое наблюдение автора, когда его герой находится в аэропорту прямо по прилёту в Израиль: «Публика была крайне разношёрстной, но что-то не очень очевидное объединяло всех их. Я вдруг понял, что все они… евреи, и от этого неожиданного и вполне понятного открытия в недоумении сел на ближайшую скамейку. Чувство, что вокруг меня евреи и только евреи, будет преследовать меня ещё несколько месяцев кряду»?

Герш Тайчер писал повесть, но получился небольшой захватывающий роман. Мы с нетерпением будем ждать его продолжения.

Владимир КИЛИНИЧ, Черновцы, апрель 2021

От АВТОРА

Очередная книга, «Эмигрант», открывает новую страницу жизни моего героя Соломона Глейзера или, как его с удовольствием называли все в СССР, Семёна.

Теперь, в Израиле, его стали звать Шломо, вдобавок к Семёну, Соломону и Солу. Это, а может, что-то другое, принципиально изменило многие вещи в его жизни и, конечно, его самого. Хотел он изменений или нет, но он их получил.

Хотя в принципе люди не меняются. Они просто переходят из одного многомерного пространства в другое и приспосабливаются. Мой герой тоже претерпел преобразование из жителя страны «развитого социализма» в гражданина Запада, хотя на самом деле это был Восток, правда, Ближний. Просто в то время всё, что было «капиталистическим», называлось Западом. Вышло, что человек тот же, а пространство, в котором он оказался, – другое.

В первых трёх книгах я описывал жизнь за «железным занавесом», неизвестную многим читателям, включая моих детей, никогда не живших там. Надеюсь, что настоящая книга будет интересна и увлекательна для читателей, живущим по обе стороны этого «занавеса».

В день выезда из Советского Союза Семён зарёкся играть в карты. Формально он сдержал слово. По сути же дела он остался азартным игроком, и игрой для него стала сама его жизнь. Бывших азартных игроков, как и разведчиков, не бывает.

Игра Семёна с жизнью не имеет привычного конца, когда победителю вручают приз. Наслаждение, которое он получает в процессе игры, и есть вознаграждение. Правила этой игры постоянно меняются и трансформируются, да и сам игрок со временем меняется, приобретая необходимый жизненный опыт.

На Западе Шломо начал карьеру с нелёгкого аспирантского хлеба. Это, конечно, не стройка или сенокос, но всё равно не просто. У каждого аспиранта есть руководитель – профессор. Авраам Голд, который достался Шломо, был в первую очередь философом, изобретателем, трудоголиком и только потом профессором. Из-за его неистового трудоголизма ни один из аспирантов не желал с ним работать. Шломо был единственным исключением – потому, что хотел учиться и готов был для этого на любые жертвы. Его называли «рабом профессора Голда». Если бы не профессор Голд, Шломо продолжал бы белить дома и ухаживать за цветами. Если бы кто-то другой был на месте Шломо, то ничего путного из этого тоже не вышло бы.

Неискушённый читатель может ошибочно подумать, что по приезде в Израиль Семёну стало невероятно фартить в жизни. Это не так. Потому что Семёну везёт с самого рождения и непрерывно всю жизнь!

Книга написана для людей с хорошим настроением, чтобы сделать его ещё лучше. Людям с плохим настроением книгу порекомендовать, увы, не могу. Для плохого настроения есть другие книги.

И ещё. Имея довольно чёрствое сердце, устойчивую психику и глубокие карманы, я решил, что злая и недоброжелательная критика моих книг меня не достанет. Так оно и случилось. Чего я не учёл – так это того, что те, кто ещё как-то терпел меня как успешного бизнесмена (в переводе на язык отдельных бывших советских интеллигентов – духовно низкого человека), никак не смогут смириться с тем, что я ещё и писатель. Получается, что теперь уж точно ряды тех, кто меня недолюбливает, пополнились. Но, как это ни парадоксально, они также являются источником моего творческого вдохновения.

В поисках сочувствующих и доброжелательных ко мне читателей я писал эту книгу. Все события, имена, места, даты, качества и количества, описанные в книге, вымышлены, автор не несёт ответственности за случайные совпадения.

Герш ТАЙЧЕР, Сингапур, апрель 2021

ПРОЛОГ

Над Европой

Мне, пожалуйста, джин-тоник, – послушно пристегнувшись, попросил я стюардессу ещё до взлёта и автоматически добавил, – со следующей «технической спецификацией»: полпорции джина, двойную порцию льда и тройную лимона.

– Я хочу того же, – тихо сказала Эвита в ответ на немой, но исключительно корректный вопрос стюардессы.

Мы тут же получили всё, о чём просили, как будто стюардесса умела читать наши мысли и заранее приготовила заказ.

Когда самолёт авиакомпании «Люфтганза» рейса LH778 из Франкфурта в Сингапур набрал штатную высоту, обслуживающий персонал стал слаженно готовиться к позднему ужину. Я откровенно залюбовался ими. Как всё у них отработано, изящно и красиво! Нет, на земле так не бывает, так бывает только высоко в небе!

Хотя, если вглядеться внимательнее, всё это происходило как-то слишком обыденно, без задора и импровизации. Но, тем не менее, это не уменьшало лёгкой фантастичности происходящего.

Обычно из Европы в Сингапур мы летим бизнес-классом, но на этот раз я решил раскошелиться на первый класс. У меня были на это уважительные причины.

В полупустом салоне вместе с нами путешествовали ещё две пары пожилых людей и трое одиночных пассажиров разного возраста. Но они, по моим наблюдениям, отнеслись к происходящему в самолёте с безразличием. Видимо, успели найти себе другие занятия, глядя в экраны телевизоров в спинках сидений, в свои компьютеры и смартфоны.

Почему некоторые люди летают первым классом? В этом же нет особой необходимости. Почему людей вообще тянет жить в роскоши? Неужели для того, чтобы у знакомых лопались глаза от зависти? Если бы в прошлом не существовало аристократии, то, наверно, сегодня мы не знали бы, что роскошь вообще может существовать.

– До посадки в Сингапуре у нас есть одиннадцать часов с копейками. А теперь, дорогая, подсчитай, пожалуйста, сколько мы употребим выпивки до посадки, не считая этот джин-тоник, – весело сказал я жене, глядя на опустошённые от бодрящей жидкости стаканы с остатками льда и сморщенными дольками лимонов.

Стали накрывать столы. Если судить по количеству вилок, ножей, ложечек и каких-то ещё экзотических инструментов для доставки еды из тарелок в рот, обед предстоял разнообразный и достаточно длительный. Впрочем, мы с женой никуда особенно не торопились и были готовы к этому. Более того, дорожное застолье ожидалось нами в качестве неплохого развлечения в долгом и скучном однообразном полёте. Нельзя же, в самом деле, спать всю дорогу!

Сначала подали чёрную икру, аккуратные квадратные сухарики, масло, мелко нарезанные лук, яйцо и свежий (не парниковый!) огурец, упругий и хрустящий. Хотя масло было голландским, а не привычным сибирским, из молока, надоенного в далёкой алтайской деревне, я всё равно попросил водки. Грех было не выпить немного водки под такую закуску. Средних размеров серебряный напёрсток напитка помещался в большую, тоже серебряную, пиалу, до краёв наполненную крошками льда, похожими на бриллианты под яркими светодиодными лампочками, разбросанными по салону самолёта. В лучах заходящего светила это было бы совершенно блестяще, но с солнцем немного опоздали. Такой же «натюрморт» принесли и Эвите.

– Сол, подобного удовольствия от водки я никогда не получала, – вместо тоста провозгласила она, совсем по-гусарски опрокинув свою рюмку водки.

– Это, несомненно, правильное употребление легендарного русского напитка, – согласился я с женой, но всё же решил объяснить ей то, чего она не могла понимать:

– Однако самое большое удовольствие от водки я получил, выпивая с черновицким другом и картёжником Петей как-то вечером того дня, когда его жена ушла от него к другому. Петя, как и я в те времена, был исключительно «низким» человеком и находился в глубокой яме карточных долгов. За день до этого он проиграл в карты всю свою мебель, – и после короткой паузы я перешёл на другую дорожную тему.

– Ещё сегодня утром мы жили в Испании по-испански, а завтра прилетим в Сингапур и будем жить совершенно по-другому, по-сингапурски. Между сегодня и завтра мы проведём ночь в самолёте. Можно принять за истину, что мы не изменимся за одну ночь, хотя жизнь наша изменится существенно.

Мне подумалось, что путешествия во времени и в пространстве довольно существенно меняют что-то в человеке, иногда даже не трогая его оболочку, плоть: в душе у него обязательно что-то да происходит. Иногда там ломается винтик, порой просто переключается какой-то тумблерок – и душа начинает жить по-другому.

Ты не запрограммирован на какой-нибудь коммунизм, где все якобы должны быть одинаково счастливы. Ты свободен и волен сам выбирать свою жизнь. Тобой не руководят извне – ты сам руководишь собой изнутри, от души и от всего сердца. И уж никак не зависишь ты от определённого положения Солнца, Луны, планет Солнечной системы и всех звёзд на момент твоего рождения.

– Эвита, какой сегодня день? – спросил я решительным голосом после своего философско-астрологического раздумья.

– Сегодня понедельник, 8-е января. А почему ты меня об этом спрашиваешь?

– А ты не догадываешься, Эвита, почему именно в этот день мы летим в Сингапур?

Ни минуты не задумываясь, жена с присущей только ей логикой молниеносно ответила:

– Есть две причины. Во-первых, были праздники – Рождество и Новый Год, сразу после праздников многие студенты возвращаются в свои университеты, и самолёты битком забиты, – но посмотри, как просторно сейчас в салоне: все уже улетели; а во-вторых, цены на билеты резко снижаются к 8-му января.

– Меня, честно говоря, вообще удивило, что мы летим не 13-го января, в день, когда особенно суеверные люди, как правило, никуда не летают.

– Ты, Эвита, как всегда, права во всём. Как хорошо жить и легко перемещаться в мире, где есть огромное количество легко предсказуемых суеверных людей. Но я выбрал именно этот, отличный от 13-го, день по совершенно другой причине.

Я задумался и медленно вымолвил каждое слово отдельно, словно отсекая их друг от друга:

– Ровно сорок лет тому назад, в ночь с 8-го на 9-е января 1978 года, мы с тобой тоже летели над Европой, только в разных самолётах, в них не было первого класса, и конечным пунктом нашего назначения был Израиль.

– Да конечно же, мы встретились как раз 9-го января! О, как давно всё это было! Я была в синих потёртых джинсах и весь день жалела, что не надела юбку. У меня ведь были такие красивые ноги! – немного покраснев, ответила Эвита.

– Они до сих пор прекрасны! И без джинсов, и без юбки, – довольно фривольно заметил я, находясь ещё в достаточно трезвом состоянии, и сжал её руку.

Однако ещё пара порций водки, и я вплотную приближусь к тому же состоянию полного пофигизма, в котором пребывал в ночь с 8-го на 9-е января 1978 года, находясь в воздухе над Европой по дороге из СССР в Израиль.

То была дорога в другую жизнь.

Жизнь эмигранта.

Глава первая

Добро пожаловать в Израиль

Шломо – это тоже я

Ещё на рассвете 9-го января 1978 года я был человеком-нулём по имени Соломон Абрамович Глейзер. К обеду я продолжал им быть, но уже под другим именем. Именно тогда и началась моя постсоветская история.

…Меня разбудила дорожно-революционная песня. Мелодия была однозначно знакомой, хотя слов я никак не мог разобрать. Солистка сильно картавила, хор гнусаво заливался припевом ей в ответ, и понять, о чём все они поют, было невозможно. Но я уверенно полагал, что это было что-то из репертуара старых большевиков, которые возвращались в Россию в запечатанном вагоне и тревожно, но слаженно пели песню про враждебные вихри. Впрочем, поскольку это был не всеобще пугающий революционный гимн со страшными словами «это есть наш последний и решительный бой», я решил, что можно приоткрыть глаза.

Я сидел в битком набитом самолёте, который решительно шёл на посадку. Ещё совсем недавно советские, его пассажиры не успели проветриться от запахов ташкентских кур, молдавского молодого вина и новоселицкой¹ брынзы. К ним добавился новый аромат тёплого венского кофе меланж, которым успели пропитаться лишь некоторые мои попутчики, однако этот запах не был уверенным и стойким. Слишком мало ещё времени все мы провели вне СССР. Хотя обида за потерянную палку черновицкого сервелата лично у меня уже почти выветрилась.

Автоматически сунул руку в карман брюк – заветные американские деньги были на месте, можно было продолжать спокойно и уверенно жить дальше. Насколько спокойно, в какой степени уверенно и как долго, было пока неизвестно.

О будущем вообще ничего не было известно, поэтому моё состояние было лёгким и необременительным.

За иллюминатором начинало светать. Солнца ещё не было видно, средиземноморская луна по-прежнему ярко освещала поверхность воды далеко внизу под брюхом самолёта. Было странное ощущение пребывания вне пространства и времени: трудно или невозможно определить, где ты находишься, а также время суток, время года и время вообще. Казалось, самолёт преодолевает какую-то невидимую границу, опускается по условной лестнице в неведомое и таинственное. Люди в самолёте напряглись в ожидании глубоких воздушных ям, дети замолкли и не галдели, старики закрыли глаза, а молодые, крепко обнявшись, дышали глубже, чем обычно.

Стюардесса в последний раз прошлась по салону, предлагая напоследок всё ещё по-советски настроенным пассажирам дешёвые капиталистические товары, до этого момента виданные ими только в редких снах.

– Семён! Смотри, сигареты американские продают по дешёвке. Одолжи 20 долларов! Я свои деньги оставил в чемодане в багаже. Как только приземлимся, я тебе немедленно верну, – сказал двадцатилетний паренёк, сидевший всю дорогу рядом со мной.

– Послушай, Саша… – начал было отвечать ему нагловатым тоном черновицкого «лабуха», но подходящих к случаю убедительных слов никак не мог подыскать. Бросился искать ответ в своей памяти, но там зияла звенящая дорожная пустота. Наверное, сразу после рождения у меня было точно так же пусто в голове, с той лишь разницей, что тогда никто не просил у меня денег в долг.

Конечно, Сашу следовало бы послать подальше, но мне почему-то не хотелось этого делать и с этого начинать новую, капиталистическую, жизнь. Я просто его проигнорировал. В тот момент мне ничего не хотелось делать и тем более одалживать ему либо кому-нибудь другому деньги.

Динамики самолёта объявили по-русски, что мы пролетаем над береговой линией Израиля. Я посмотрел в иллюминатор и убедился, что берег действительно имеется, а вдоль него уютно расположились огни какого-то большого города.

Хотя в самолёте было полно взрослых, в этот момент все повели себя как маленькие дети. А когда самолёт приземлился на «земле обетованной», пассажиры стали хлопать в ладоши, молиться, обниматься и даже плакать.

У меня тоже блеснула скупая черновицкая слеза в левом глазу. Но она не была слезой радости или грусти, нет. Это были момент самоутверждения, свидетельство моей временной победы над силами зла и влажный трамплин в собственное великое будущее, которое не казалось пока ясным или определённым. В нём не было каких-то конкретных женщин, которые всегда добавляют нечто в наше будущее. Но моё будущее всё равно выглядело тогда абстрактным и приторно-сладким, как логика некоторых женщин. Были оцепенение, усталость и самоуверенность одновременно.

Впрочем, в момент посадки я ещё не был настолько уверенным в себе и в своём будущем. Я даже не знал, оказывается, своего настоящего имени.

Мозг отказывался фиксировать детали, он выхватывал лишь самое главное: трап, теплый ветер в лицо, светлеющее от зари небо… А вот сколько ступенек было у трапа самолёта, я не запомнил, как и многое другое тоже.

Потом в памяти зафиксировалась другая картина. Большой зал, где разместили всех прибывших. Там стояла дюжина канцелярских письменных столов. Женщина неопределённого возраста в очках жестом пригласила меня к своему столу. Я подошёл. Мне не о чём было переживать, черновицкой колбасы у меня уже давно с собой не было. Посмотрев на меня поверх очков тренированным взглядом, она взяла из моих рук удостоверение беженца и с железобетонным акцентом, обращаясь на «ты», со знанием дела начала ознакомительную беседу:

– Соломон… Абрамович… Глейзер… 1952 года рождения… Так у тебя день рождения через несколько дней! Как будешь отмечать?

– Посмотрим, – ответил я коротко и уклончиво, а про себя удивился панибратству и подумал, хорошо, что она, по крайней мере, не просит у меня денег в долг.

– В Израиле у людей израильские имена. Твоё имя будет Шломо.

– Мои родители назвали меня Соломоном, и это изменить невозможно. Я готов откликаться на любые имена, но в душе я – Соломон, – твёрдо сказал я.

– Можно оставить Соломон и дописать Шломо, будет двойное имя. Так подойдёт?

Я смягчился и нехотя согласился. Но только из приличия, потому что имя Шломо мне не нравилось и, на мой взгляд, оно мне совершенно не подходило. Честно говоря, кроме данного мне родителями имени Соломон, все прочие имена, которыми меня иногда называли в советском прошлом, мне тоже никак не подходили и не нравились. Я нехотя откликался на них, но только из-за своей врождённой застенчивости.

– Иврит знаешь?

– Нет.

– Высшее образование имеется?

– Имеется.

– Что хочешь делать тут, в Израиле?

– Не знаю. Что скажут, то и буду делать. Но лучше вообще ничего не делать. Так можно?

– Тебе, Шломо, сильно повезло. В одном из лучших ульпанов² страны сегодня начинается новый учебный заезд. Другие месяцами ждут, чтобы попасть туда, а ты с корабля на бал. Тебя отвезут в ульпан Етцион в Иерусалиме, – строго и несколько раздражённо закончила свой короткий вкрадчивый допрос женщина в очках. Она выдала мне новый документ вместо удостоверения личности беженца и путевой лист для проезда в Иерусалим.

Она, наверное, думала, что я тут же начну прыгать от радости, но поняв, что ошиблась, сдержанно улыбнулась и указала мне на выход.

Зал аэропорта для прибывающих выглядел похожим на такие же в Домодедове в Москве или в Толмачёве в Новосибирске – такой же огромный и многолюдный. Мужчины, женщины, чемоданы, коляски и шумные дети до краёв заполняли помещение. Кто-то выкрикивал фразы по-русски, но в основном вокруг стоял гул иностранных голосов.

Публика была крайне разношёрстной, но что-то не очень очевидное всех их объединяло.

Я вдруг понял, что все они… евреи, и от этого неожиданного и вполне понятного открытия в недоумении сел на ближайшую скамейку. Чувство, что вокруг меня евреи, и только евреи, будет преследовать меня ещё несколько месяцев подряд.

Дорогой в Иерусалим запомнил приторный, немного пьянящий запах совсем недавно экзотических апельсиновых рощ. И день выдался исключительно тёплым, солнечным и ясным. Апельсиновым.

На полдороге ровное долинное шоссе вдруг закончилось, и перед нами встали Иерусалимские горы. Естественные ворота, образованные самой природой для иерусалимских паломников – Шаар ха-Гай, дали проход современному шоссе вглубь гор. Что-то неуловимое в окружающем пейзаже напоминало мне советский Крым – возможно, из-за кипарисов на холмах вдоль извилистой горной дороги.

Всё было по-новому, как-то по-другому. Совершенно круглое январское солнце согревало меня, незнакомая извилистая дорога влекла вверх. Казалось, что птицы в новой стране щебечут охотнее, громче и мелодичней.

Как они щебечут в Советском Союзе, я теперь не помнил, да и никакого дела до этого мне уже не было.

Теперь я свежеиспечённый израильтянин.

Из-ра-иль-тя-нин!

¹Новоселица: город в Черновицкой области

²Ульпан: учебное заведение или школа для изучения иврита