Czytaj książkę: «Герой советского времени: история рабочего»
Предисловие
1
Мы предлагаем вниманию читателей записки Георгия Александровича Калиняка. Без преувеличения можно сказать, что автобиографическая проза Г. А. Калиняка – явление уникальное в отечественной мемуаристике. Уникальность ее заключается прежде всего в том, что она от первой до последней буквы принадлежит перу простого советского человека, который сам о себе сказал так: «Я стал просто рабочим, потом солдатом и снова рабочим».
Немногие авторы, писавшие историю России ХХ в., могут похвастаться такой простой и одновременно такой замечательной биографией. Воспоминания Г. А. Калиняка охватывают практически всю историю СССР; в этом смысле его биография – это биография советской страны, самым что ни на есть искренне преданным гражданином которой был Георгий Александрович.
Сейчас, когда советский период нашей истории все более и более уходит в прошлое, очень важно не потерять свидетельств людей, которые творили и воспевали эту историю. В том числе и самых простых, нечиновных граждан, на плечах которых тем не менее покоились слава, величие и мощь сверхдержавы, которые, «не щадя своей крови и самой жизни» (слова из советской военной присяги), обеспечивали ее победы на фронте и достижения в мирном строительстве.
Постижение психологии советского человека очень важно для осознания феномена грандиозных успехов советской власти, высвободившей и направлявшей энергию десятков миллионов людей, подобных Г. А. Калиняку. Можно сказать, что самым главным результатом революции 1917 года было то, что в сопровождавших ее и последовавших за ней суровых лишениях закалились и огранились те сильные и цельные русские характеры, которые впоследствии удивили мир своим несгибаемым мужеством и стойкостью, упорством и целеустремленностью.
«Да, были люди в наше время», – невольно хочется воскликнуть, читая мемуары Г. А. Калиняка. Не может не вызывать изумления, что человек, рано перенесший утраты близких, в детстве и юности нередко голодавший, фактически бродяжничавший, видевший кровь и смерть на фронте и предательство в тылу, человек с очень непросто складывавшейся личной жизнью, добывавший хлеб воистину «в поте лица своего», сохранял способность так тонко чувствовать, поэтично переживать и преданно любить. И вместе с тем, в этом человеке в равной степени уживались испепеляющая ненависть и к явным врагам своей Родины, и злоба и презрение к тем, кто хотя бы на йоту не разделял привычного для него образа мыслей и жизни, кто хоть немного отступал от проложенной партией и принятой им «генеральной линии», полной сурового спартанского самоограничения.
Могущая ужаснуть сегодня нетерпимость советского человека, которая недоброжелателями трактовалась в сторону ограниченности и ущербности «совка», на деле была естественным следствием полной борьбы и лишений его жизни, которая не оставляла места и времени на рефлексию, отдаваясь в сознании только слабыми отзвуками потревоженного нравственного чувства. Да и могло ли быть иначе, если стране за десятилетие надо было «пробежать» (как говорил ее вождь и учитель) те 50 лет развития, которые отделяли ее от «цивилизованного человечества» (как принято выражаться теперь).
Но эта свирепая, не останавливающаяся ни перед чем гонка вызывала и законное опасение и даже испуг у этого самого человечества, столкнувшегося с необъяснимым ростом могущества Советской страны советов. А страх и взаимное недоверие – плохие советчики. Вот и принималось человечество отгораживаться от подозрительного «совка» всевозможными линиями, кордонами, пактами, блоками, а то и не брезгуя подтолкнуть в его сторону не менее беспокойного соседа. Все это, как известно, ничего, кроме ответной ненависти и подозрительности, у советского человека не вызывало.
Но не эти чувства склоняли на сторону социализма сердца миллионов простых людей на всех континентах, и даже соблазнили немало европейских интеллектуалов. Исключительная честность, отзывчивость, доходившая до забвения собственных интересов, бессеребреничество, принципиально-идейная духовность, непоколебимая верность своим – вот те черты настоящего «совка», которые мы без труда можем разглядеть в портрете Г. А. Калиняка, что придавали человеческое лицо (и лицо, надо сказать, весьма симпатичное) стране победившего социализма.
Собственно говоря, советский строй и держался на этих атлантах, и по мере ухода их в силу объективных причин из деятельной общественно-политической жизни, мельчало и неумолимо деградировало советское государственное устройство. Сам Г. А. Калиняк с тревогой отмечал характерные признаки этого процесса, как водится, объясняя негативные явления коварными происками западных спецслужб, нацеленными на советскую молодежь – «как самую нестойкую и податливую часть населения». Отчего же это, однако, советская молодежь к 70-м годам ХХ века вдруг утратила железную монолитность прежде крепко спаянного страхом (перед всевозможными врагами) и лишениями (в ожидании светлого будущего) советского общества?
Вспоминаю застольный спор, внезапно разгоревшийся примерно в это время, между моим дедом, в 1941 году ушедшим на фронт добровольцем, прошедшим через почти четырехлетний ужас немецкого плена, и отцом – молодым коммунистом. «Твои коммуняки слетят, – безапелляционно заявил дед. – Народа они не понимают». Отец, конечно, так и взвился. Но дед непоколебимо стоял на своем. И слова его запомнились мне, тогда еще совсем шкету. Добавлю, что и отец и дед были потомственными рабочими, токарями высочайшей квалификации, настоящими представителями рабочей гвардии тогдашнего класса-«гегемона», неоднократно награжденными высокими правительственными наградами «за успехи в социалистическом строительстве». И вот такое разное восприятие жизни.
А уже в конце 80-х и отец покинул ряды КПСС. Правда, дед торжества своей точки зрения не увидел; в 1985 году он умер в госпитале для ветеранов войны.
Коммунисты не понимали народ в главном: невозможно требовать от всего населения того, что только отдельные личности способны добровольно приносить в качестве величайшей жертвы – права на обычную жизнь и простое человеческое счастье. Никакие политические ставки не покроют отсутствия нормальных условий жизни маленького человека. Пружину его терпения, конечно, можно с большим или меньшим успехом заводить действием трескучей пропагандистской фразы или страхом репрессий, но результат накопленного противодействия рано или поздно скажется в стремительном раскручивании всевозможных гаек государственного механизма подавления личности.
А понять маленького человека власть не может, потому что не слышит; поскольку этот человек оказывается просто-напросто лишенным права голоса. Если голос его совпадает с общим хором – то и слушать его неинтересно, а если уж чуть фальшивит – то спасти человечка может только чудо, как чудом спасся в развернувшихся после убийства Кирова репрессиях Г. А. Калиняк, «дело» которого к счастью для него кануло в архив. А люди вокруг него, заметим, пропадали. И пропадали, как многократно отмечается в мемуарах, от рук своих же «товарищей».
В таких условиях Великая Отечественная война стала великой очистительной жертвой народа, как ни парадоксально, продлившей существование советского строя еще почти на полвека. Велась она народом, конечно, совсем не под знаменем советских ценностей. Об этих ценностях на страницах воспоминаний о войне коммуниста Калиняка мы не найдем ни строчки. Стиль его «окопных» сюжетов совершенно ремарковский: все внимание уделяется друзьям-товарищам, мелким деталям фронтового быта и редкому по своей обнаженной искренности описанию страшных боев «местного значения».
Фронтовое товарищество, святой долг перед жертвами войны стали после ее окончания беспроигрышной картой, разыгрываемой властью в целях консолидации значительно повзрослевшего, во многом прозревшего советского народа. В рвущем жилы послевоенном труде, как и в бою, бывших фронтовиков объединяли и поддерживали тоже не советские лозунги, а плечо друга, память о совместно пережитом лихолетье. Пережили и это.
Но вот после… После Г. А. Калиняк с удивлением обнаружил, что жизнь его, полная лишений, щедрая на пролитые кровь, пот и слезы, оказалась удивительно бедна любовью, которая все как-то проходила мимо, оттесняемая на второй план постоянными трудами и общественными обязанностями. А любовь такого отношения к себе, как известно, не прощает. И снова безропотно взялся неутомимый Георгий Александрович за дело – теперь уже не в дымном цеху, а на приусадебном участке, целину которого он «поднимал», как в молодости, с упорством Павки Корчагина.
И только после инфаркта, когда старый рабочий окончательно «стал не нужен цеху», вышибленный на пенсию, он вновь, теперь уже в мыслях и мечтах бессильного и мало кому интересного (это читается между строк) пенсионера встретился с самой главной любовью, которую рано или поздно ощущает человек с чистым сердцем – с любовью к Жизни. И страницы его воспоминаний, посвященные этой встрече, дышат почти религиозным смирением и являются, наверно, самыми трогательными и волнующими во всем его повествовании.
По ним можно точно судить, что Георгий Александрович достиг в своей жизни главного – вырастил в себе Человека. И это было самое ценное, с чем он смог бестрепетно предстать перед лицом приближавшейся вечности.
Изучать советского человека, читая мемуары Г. А. Калиняка, необходимо и нам, обществу, и людям власти. Для нас это важно в плане самопознания, чтобы не успокаивать себя постановкой памятников пророкам, которых избили отцы наши, но отдавать себе отчет, что мы их наследники и носим в себе очень многое из того, о чем писал Георгий Калиняк. Государственным мужам читать эту книгу нужно, чтобы не обольщаться мнимым безмолвием народа, не обманываться кажущейся эффективностью пропагандистской промывки мозгов, но помнить, что каждый, даже самый маленький человек, быть может, таит в себе семена истинного величия мысли и духа, подобные тем, что были щедро посеяны в душе Георгия Александровича Калиняка. Его воспоминания – лучшее свидетельство того, что власть должна уважать народ.
2
«История моей жизни» Г. А. Калиняка написана необыкновенно занимательно. Можно сказать, что это настоящая энциклопедия советской жизни. Вот почему его воспоминания мы выпускаем под названием «Герой советского времени», – подобно тому как известный роман М. Ю. Лермонтова выразил состояние общественной жизни и духа николаевской империи, скромные мемуары Г. А. Калиняка, по нашему мнению, могут смело претендовать на то же самое в отношении империи советской.
В 20-е гг. ХХ в. ветры Революции – это слово Георгий Александрович всегда писал с заглавной буквы – носили его из конца в конец взбаламученного моря российской глубинки: от Белоруссии до Сибири и обратно. Он жил жизнью больших и маленьких сел, уездных, губернских и столичных городов; изучал страну, путешествуя по железным дорогам, когда дороги эти предоставляли еще минимум удобств для вольного пассажира.
Он жил в условиях голода и разрухи, выжить в которых, наверно, мог только русский человек, причастный «музыке Революции». Он, как и многие после окончания Гражданской войны, бродяжничал, искал любую работу, по поводу чего даже безуспешно стремился попасть на прием к «всесоюзному старосте» М. И. Калинину, проделав немалое путешествие из Ленинграда в Москву без гроша в кармане; скрепя честное пролетарское сердце работал на нэпмана, пока, наконец, не занял почетное место в рядах рабочего класса завода «Электросила», которому оставался верен всю свою жизнь.
Выражение «заводская семья» в 30-е годы было не пустым звуком. Как в любой семье, жизнь младших подчинялась строго установленным старшими товарищами правилам, сохранившим отголоски дореволюционных, почти цеховых порядков, преступать которые не мог без ущерба для себя ни один новичок. Воспитанных в таком духе молодых рабочих привязывали к родному заводу, его трудовому коллективу сильные узы, вполне сродни семейным. И ради этой семьи люди были готовы идти на тяжелые жертвы. Воспоминания Г. А. Калиняка о командировке на заготовку леса весьма напоминают аналогичные страницы романа Н. Островского «Как закалялась сталь».
Но жизнь советского рабочего складывалась не только из трудовых будней. Сегодня вызывает удивление, что рабочие «от станка» могли быть и театралами, и книголюбами, и любителями искусства, гордо перечислявшими имена великих артистов, творивших для них. Такое высокое самосознание рабочего человека было прямым следствием не успевшего еще забыться в СССР принципа диктатуры пролетариата, на котором строилось советское государство. Провозглашенная гегемония рабочего класса в общественной жизни ко многому представителей этого класса обязывала. Способствовало воспитанию чувства рабочей гордости и само индустриальное общество, которое усиленными темпами строилось в СССР, с характерной для него реальной осязаемостью, зримой «вещностью» результатов труда.
Рабочее братство сильно поколебали годы репрессий, воспоследовавших за убийством в 1934 году С. М. Кирова. Откликаясь на эти события, мемуары Г. А. Калиняка наполняются гневным обличением Сталина, которого, тем не менее, автор судит на редкость умно и непредвзято, с учетом будущих заслуг, во многом обеспечивших победу в Великой Отечественной войне. В такой трактовке, конечно, кроется секрет популярности имени Сталина до сего дня. Победы, как известно, покрывают очень и очень многое. И вопрос о цене победы неизбежно отходит на второй план, доставаясь на обсуждение больному, слабому потомству.
Тема войны, занимающая центральное место в истории России ХХ в., сохраняет его и в истории жизни Г. А. Калиняка. С проходной завода «Электросила» он в 1941 году ушел на войну, и туда же через четыре года в рядах 63-й гвардейской стрелковой дивизии вернулся награжденный двумя медалями «За отвагу» и медалью «За оборону Ленинграда» старший сержант Калиняк.
Сегодня, когда напечатано множество мемуаров, передающих события войны без ретуши официоза, трудно, кажется, ожидать чего-либо нового от фронтовой «кочки зрения» простого солдата. Тем не менее, воспоминания Г. А. Калиняка содержат интереснейшие подробности формирования дивизий народного ополчения, их участия в боях по защите Ленинграда, простые и страшные факты, говорящие об условиях жизни солдат и населения блокадного города.
Ему повезло, как он сам об этом многократно пишет. Вообще, в воспоминаниях Г. А. Калиняка мы не найдем описаний выдающихся подвигов. Его война – это прежде всего немыслимый, превосходящий человеческие силы труд, «просто трудная работа», как писал М. Кульчицкий: тонны перелопаченной в обороне земли, сотни отмеренных натруженными ногами в наступлении километров.
И все же перед нами обыкновенный герой. Раненый менее чем через неделю после начала боев, он, однако, не эвакуировался в тыл, а остался долечиваться в осажденном Ленинграде. Как он сам бесхитростно поясняет, «из чувства привязанности к родному гнезду». Но было и другое, более глубокое и сильное чувство, и это было ощущение дезертирства перед лицом опасности, не позволившее ему уехать их прифронтового города в глубокий безопасный тыл. Вот это, собственно, и называется героизмом и высокоразвитым чувством гражданской ответственности.
Но героизм этого советского человека был очень русским по духу, неброским, как писал Толстой, чуждым всякой позе, всякому фразерству, всякому желанью славы и отличий. Этот героизм питался любовью жертвы за други своя; недаром в записках находится место только одному факту награждения медалью «За оборону Ленинграда» – города, которому с юности было отдано сердце Г. А. Калиняка – и совсем не упоминается о награждениях самой почетной солдатской медалью «За отвагу».
То, что каждый день в блокадном Ленинграде был подвигом, давно стало расхожей фразой. Но даже в череде этих дней бывали такие, которые иначе как концом света не назовешь. На долю отдельно взятого солдата их обычно выпадало не так много, потому как очень немногие переживали даже один из таких дней. Георгию Александровичу довелось участвовать в тяжелейших боях на Невском Пятачке у д. Арбузово в июле-августе 1943 года. О масштабе наших потерь дают представление такие его строки: «От полка в две с лишним тысячи человек осталось триста, это если считать солдат и офицеров тыловых подразделений». И там, как он пишет в первом варианте своих записок, он спас жизнь десяти раненым.
Работа «братом милосердия» наводит мысль сержанта Калиняка о нелегком труде девушек-сандружинниц, которым уделено немало строк, проникнутых тронутым горечью утрат лиризмом. Вообще, тема женщины в его воспоминаниях занимает особое место; из отношения к Женщине виден огромный потенциал нерастраченной любви и нежности, чуждой, если можно так выразиться, всякой вещественности, утоленности чувства и тем более пошлости. Даже краткие упоминания о фронтовых романах окрашены у Георгия Александровича пронзительным чувством эфемерности счастья, когда «любовь, война и смерть» очень недолго ходили рука об руку.
Значительно чаще в мемуарах встречается тема солдатской дружбы. Они были очень разными – эти люди, которых судьба сводила в одной землянке, в одном окопе, в одной стрелковой цепи. Но у них было и нечто общее – стремление выжить и победить, вернуться к привычной мирной жизни, дорога к которой, как пелось в известной песне, легла через войну.
Первое десятилетие послевоенной жизни, когда порой приходилось тяжелей, чем на фронте, сменила в кои-то веки более сытая и спокойная жизнь. У нашего автора, особенно с выходом на пенсию, появилась возможность оглянуться и поразмышлять над прожитым. Поработать над записками, которых было минимум две редакции. Видно, что он в это время (70-80-е гг.) упорно работал над собственным слогом, в чем преуспел настолько, что местами он поднимается до уровня хорошей художественной прозы.
В целом воспоминания Г. А. Калиняка можно охарактеризовать одной фразой: это подлинный гимн человечности. Помимо фактологической ценности свидетельства очевидца, его мемуары обладают огромным воспитательным значением для потомков. Несложную мораль, которая читается на каждой их странице можно передать известной фразой Хемингуэя: «Человек один не может ни черта».
Об этом в современном, полном холодного эгоизма мире, насаждающем культ индивидуализма, корысти и расчета мы, к сожалению, очень склонны забывать. Но присмотримся: в трудных жизненных обстоятельства, которыми была полна жизнь нашего героя, как, впрочем, и большинства наших соотечественников, всегда находился кто-то, подставлявший свое плечо. Школьный друг, напарник, однополчанин. Недаром столько тепла и любви слышится в словах Георгия Александровича, обращенных к тем, кто был с ним рядом в труде и в бою. Щедрая человечность выступала залогом нравственности, которая до определенной степени компенсировало отсутствие религиозного воспитания в СССР. Теперь, когда религия прочно вошла в нашу жизнь, важно помнить, что простое ее исповедание не приведет автоматически к формированию высоконравственной личности и не решит всех проблем человеческого общежития. Дл этого требуется и ежедневное, ежечасное упражнение в человечности. И в этом мы можем учиться и учиться у своих предков. Воистину, человечество живо одною круговою порукой добра.
Говорить об автобиографической прозе Г. А. Калиняка можно долго. Но мы не хотим отнимать у читателя радости открытия и встречи с автором. Взгляд на поистине эпохальные исторические события глазами человека из народа может очень много прибавить к восприятию потомками истинного значения этих событий, следа, который они оставили в народной жизни, а не только на страницах учебников истории. Авторы, соединяющие в себе исключительную честность, тонкую, живую наблюдательность, пытливый ум, незлое остроумие – немалая редкость в мемуарной литературе. Всеми этими качествами был наделен Георгий Александрович Калиняк.
Сергей Эдуардович Зверев профессор кафедры организации и методики образовательного процесса Военно-морской академии кандидат педагогических наук, доцент
