Czytaj książkę: «Графиня Шатобриан», strona 19
Но правительница не переставала писать; и только скрип ее пера и однообразный шум падавшего дождя нарушали тишину парадной залы отеля Турнель.
Бюде, стоя спиной к выходной двери, вдруг заметил по беспокойству, выразившемуся на лице Дюпра, что произошло нечто необыкновенное. Оглянувшись, он увидел черные фигуры членов парламента, которые входили один за другим в залу и становились полукругом у дверей.
Правительница не заметила их и продолжала писать.
Дюпра сделал движение, как будто хотел присоединиться к своим товарищам, но тотчас же отказался от своего намерения. Неизвестно, боялся ли он потревожить правительницу или его приковали к месту ледяные взгляды тех людей, над которыми он до сих пор властвовал безгранично.
«Не желал бы я быть на его месте, – подумал Бюде, вглядываясь в бледное лицо Дюпра. – Видно, упреки совести не пустое слово! Даже этот бессердечный и смелый человек сделался робким и застенчивым…»
Наконец правительница подняла голову и увидела черные фигуры членов парламента. Их появление поразило ее, как неожиданный удар грома, потому что в этом заключался протест против ее правления; она знала, что это послужит началом трудной борьбы, где ей придется шаг за шагом отстаивать свою власть. Но она обладала достаточной силой воли, чтобы скрыть свою тревогу, и бросила смелый, вызывающий взгляд на мрачные морщинистые лица своих противников. Привычка властвовать играет важную роль в умении пользоваться властью. Члены парламента вполне сознавали правоту своего дела, но полувопросительный, карающий взгляд правительницы привел их в смущение, и они почувствовали себя в положении подсудимых. Она не сказала им ни одного слова, но подозвала слугу и отдала ему немое приказание жестом руки.
Слуга вышел. Правительница медленно сложила письма одно за другим, а затем подошла на несколько шагов к представителям парламента. Вице-президент счел эту минуту удобной, чтобы начать свою речь, но она остановила его.
– Подождите немного, – сказала она, – я должна кончить дела более важные, чем выслушивать ваши сожаления о постигшем нас несчастье.
– Мы пришли не для этой цели, а хотели…
– Вы верны себе! – продолжала правительница, вторично прерывая вице-президента. – И всегда придумываете какие-нибудь затруднения. Само собой, разумеется, что в минуту, когда государство в опасности, вы первые употребите все усилия, чтобы посеять раздор, хотя вам хорошо известно, что теперь согласие необходимее, чем когда-либо. Благодаря этой незавидной роли вы были удалены от власти и в недалеком будущем окончательно потеряете всякое значение, если будете действовать тем же способом…
Слуга принес канделябр с двумя зажженными свечами и поставил на стол, где лежали письма, написанные правительницей, затем положил сургуч, печать и шелковые шнурки. Правительница села у стола и начала перебирать письма, но, услышав шум, остановилась. В залу вошла толпа прилично одетых горожан и остановилась у дверей, возле членов парламента. Это были представители парижского муниципалитета; правительница знала, что и они явились не с целью выражать ей свои соболезнования по поводу плена короля. Нервное подергивание ее губ ясно показывало, что она не чувствовала в себе достаточно силы, чтобы преодолеть все те препятствия, которые она встретила на своем пути, и видела, что ей придется поневоле сделать некоторые уступки. Но ей нужно было выиграть время, чтобы обдумать свое настоящее положение, и она с видимым равнодушием занялась отправкой писем. Запечатав первый пакет, она велела позвать приехавшего гонца, стоявшего в углу залы, и, подавая ему открытый лист с королевской печатью, сказала:
– Ты получишь щедрую награду за свою услугу. Хотя ты принес нам печальную весть, но все-таки несчастье не так велико, как мы воображали себе. Окажи нам еще услугу и доставь это письмо в Мадрид. Чем быстрее исполнишь ты наше поручение, тем скорее вернется французский король в Париж. Возьми этот лист и поезжай с Богом!
Гонец, едва передвигавший ноги от усталости, вышел из залы с низким поклоном.
Правительница запечатала еще три письма и передала их слуге.
– Вот это письмо, – сказала она громким голосом, – ты отправишь немедленно герцогу Гельдерну; пусть посланный летит стремглав и передаст от меня герцогу, чтобы он, не теряя ни минуты, привел в Париж своих немцев; это письмо ты пошлешь герцогу Ги-зу, он также должен привести сюда войско из Шампани; а это – графу Лотреку де Фуа, которому я отдала приказ занять Савойскую границу!
Слуга вышел; но правительница все еще стояла спиной к дверям и, машинально взяв со стола незапечатанное письмо, разглядывала его. Между тем дождь все усиливался; две восковые свечи тускло освещали мрачную залу.
Вице-президент опять нарушил общее молчание, и правительница не имела теперь никакого предлога, чтобы остановить его. Он изложил, в кратких, но сильных выражениях, жалобы парламента, права которого уже несколько лет нарушались королем. Парламент, признавая законность прежних церковных постановлений, не изъявлял своего согласия на конкордат, который постоянно приводится в действие правительством как непреложный закон. Парламент требует, чтобы все места на государственной службе на будущее время не покупались бы за деньги, и в особенности места судей, так как это крайне унижает звание. Парламент настоятельно требует уничтожения чрезвычайных комиссий. Они лишают подсудимого предоставленного ему права на свободный приговор судьи и унижают закон, делая его орудием власти. Таким способом, добавил президент, Семблансэ был неправильно осужден на казнь вследствие пристрастия комиссии, которая из-за личных целей решилась на убийство человека, пользовавшегося общим уважением за свою честность. В заключение мы должны заявить, что наш президент был главным виновником всех этих беззаконий, и данной нам властью объявляем его недостойным того поста, который он занимал до сих пор, и настоятельно требуем, чтобы он отказался от своей должности и явился перед судом парламента.
– О ком вы говорите? Надеюсь, не о канцлере Дюпра? – спросила правительница.
– Да, Дюпра! – послышалось разом несколько голосов. – Мы будем судить его за смерть Семблансэ!
– Не ожидала я подобных требований и еще в такую неблагоприятную минуту! – сказал правительница после некоторого молчания.
– Пусть несчастья, постигшие нашу страну, послужат по крайней мере в пользу прав французских граждан, которые едва не были уничтожены самовластием короля Франциска. Небо наказало его! Меч, на который более всего рассчитывал король, выпал из его рук, и для нас не может быть более удобной минуты, чтобы вытребовать то, что отнято у народа. Битва при Павии была прямым следствием беззаконных действий правительства. Вы открыто покровительствуете распространению ереси; разве можете вы ожидать от нас соблюдения данной вам присяги, когда вы позволяете открыто осуждать нашу святую религию. Мы требуем суда над еретиками!
– Предайте суду еретиков, – закричали в один голос члены парламента и представители муниципалитета, подступая все ближе и ближе к правительнице, которая невольно смутилась и бросила тревожный взгляд на Дюпра и Бюде и, казалось, обдумывала: не пожертвовать ли ей этими двумя людьми, чтобы утишить разразившуюся бурю.
Бюде с ужасом увидел всю несостоятельность своих планов относительно церковной реформы во Франции; и в эту минуту он должен был думать о спасении собственной жизни. С инстинктом утопающего он схватил руку архиепископа, указывая глазами на разъяренную толпу. Дюшатель с трудом поднялся с кресла и, выйдя на середину залы, сделал знак, что желает говорить.
В зале тотчас же водворилась тишина; но едва архиепископ успел сказать несколько слов, как опять поднялся шум.
– Чего вы медлите, господа? – крикнул кто-то из толпы представителей парижского муниципалитета. – Валуа не может больше защищать Францию и Париж; мы должны сами приняться задело! Арестуйте Бюде, он портит наших сыновей своим бестолковым воспитанием! Он еретик; из-за него мы попали в беду!..
– Жаль, что он так худощав и не годится на жаркое! – заметил один толстяк, медник по ремеслу, который пользовался большим авторитетом в своем квартале и считался остряком. – Но это не беда! В нынешние тяжелые времена и еще во время поста ничем не следует брезгать, схватите его!
Этого возгласа было достаточно, чтобы вся толпа парижского муниципалитета ринулась вперед, чтобы схватить оторопевшего канцлера. Правительница поспешно отошла в сторону и отдала какое-то приказание стоявшему возле нее Флорентину, который незаметно вышел из залы. Но тут перед толпой неожиданно явилась герцогиня Алансонская, которая до этого момента не принимала никакого участия в том, что происходило вокруг нее. Видя неминуемую опасность, угрожавшую любимцу ее брата, она решила защитить его хотя бы ценою собственной жизни и, схватив шпагу одного из членов парламента, подняла ее над головами толпившихся впереди зачинщиков. Те невольно отступили при виде блеснувшего оружия; в зале опять наступила минутная тишина.
– Вы забыли, что вы французы! – воскликнула с горячностью Маргарита. – Я никогда не слыхала, чтобы французы не уважали несчастье, обращались грубо с женщинами и страждущими! Разве вам неизвестно, что я сестра короля, принадлежу к роду Валуа и что меня постигло неслыханное горе! Мой недостойный муж, благодаря своей трусости, был главным виновником поражения при Павии…
– Тем хуже для нас, – возразил медник, – если кровные принцы, при своем высокомерии, еще отличаются трусостью!
– Разве большая степень виновности дает нам право на особенное снисхождение? – заметил один из членов парламента.
Шум все усиливался, так что вмешательство герцогини, по-видимому, еще больше усилило волнение толпы; архиепископ Дюшатель напрасно возвышал голос, призывая к спокойствию. Члены парламента самовольно арестовали ненавистного для них Дюпра, в то время как представители муниципалитета схватили канцлера Бюде. У тех и других была одна цель: положить конец владычеству женщин из дома Валуа и провозгласить регентом герцога Вандомского, который, после мужа Маргариты, имел на это наибольшие права. Они уже собирались удалиться со своими пленниками, но их остановило неожиданное появление многочисленного отряда королевских телохранителей, призванных Флорентином по приказанию правительницы. Они вошли мерным шагом и, прокладывая себе дорогу алебардами, заняли всю середину залы от дверей до противоположной стены. Испуганная толпа поспешно расступилась перед ними на обе стороны. Правительница спокойно смотрела на эту сцену, и, когда в зале наступила мертвая тишина, она сказала, возвысив голос:
– Я требую, чтобы парижский парламент выдал своего вице-президента за непочтительное обращение с нами; пусть он ожидает в Шателэ результатов жалобы, поданной им на канцлера Дюпра. Парижский муниципалитет должен выдать медника Дюренна! – продолжала правительница. – Если муниципалитет еще раз позволит себе поступать так, как сегодня, то Дюренн будет немедленно казнен. В случае если вам угодно будет вести дальнейшие переговоры, то вы можете обратиться к герцогу Вандомскому; ему будет нетрудно разрешить ваши недоумения, так как на помощь ему скоро явятся Гельдерн и Гиз со своими войсками!
Начальник телохранителей, по знаку правительницы, арестовал вице-президента парламента и медника Дюренна, не встретив ни малейшего сопротивления со стороны их товарищей, которые торопливо вышли из залы, как только телохранители очистили им дорогу.
В ту же ночь правительница отправилась в Лион, чтобы сделать некоторые распоряжения относительно набора войск на юг и защиты границ. Герцогиня Маргарита и Бюде выехали вслед за ней с целью разделить плен короля и утешить его в несчастье; в Авиньоне к ним должна была присоединиться графиня Шатобриан, которую они вызвали через особого гонца.
В настоящем случае правительница действовала под влиянием материнского великодушия и готова была пожертвовать всеми предрассудками, чтобы облегчить печальное положение сына.
– Я не придаю никакого значения тому мнению, которое я составила о графине Шатобриан, – сказала правительница, прощаясь с Бюде, – она дорога моему сыну; я не хочу лишать его общества любимой женщины, ему необходимо утешение. С переменой обстоятельств прошел и мой гнев против вас, Бюде; теперь вы можете вполне рассчитывать на мое покровительство. Мой сын всегда дорожил вашей дружбой; похлопочите о его освобождении и постарайтесь избавить нас от печальных последствий битвы при Павии. Благодаря вашему последнему посольству к папе вас знают в Ватикане, и вы сами имели возможность изучить политическое положение Италии; поэтому, более чем кто-либо, вы можете извлечь пользу из того неудовольствия, которое должно было возбудить в итальянцах усиление власти императора Карла. Вы найдете в Италии готовую почву; народ ненавидит испанцев; остерегайтесь только Ланнуа, который всей душой предан императору, а с Пескарой вы можете смело вступить в сношения, он умный человек и сумеет уговорить Бурбона. Но, разумеется, прежде всего, постарайтесь освободить моего сына; посоветуйте ему признать себя пленником Италии, а не императора. Употребите все свое влияние, чтобы его перевели в какой-нибудь приморский город. Поезжайте скорее, мы должны дорожить каждой минутой…
Глава 13
После знойного осеннего дня наступила приятная вечерняя прохлада; с закатом солнца подул легкий ветерок вдоль высоких заборов, окружавших со всех сторон вековые стены башни. Во время дневной жары башня эта казалась необитаемой, так как в ней не видно было ни малейших признаков жизни; но теперь двое слуг сошли по каменной лестнице в сад, отделенный от окружающей местности непроницаемой изгородью фиговых деревьев и алоэ и глубокими рвами. На дальнем конце сада виднелся старинный испанский замок, который величественно возвышался над лежащим внизу городом.
Этот город был Мадрид; в старинном замке жил герцог Инфантадо, а башня была известной крепостью Альказар, построенной во времена мавров. Подобные крепости были тогда при всех значительных городах средней и южной Испании.
Испанский король и римско-германский император Карл V, воспользовавшись доверием Франциска, приказал перевезти его в Альказар, так как только эта крепость казалась ему достаточно надежным убежищем для такого важного пленника.
После победы при Павии Ланнуа, видя восторг, который король Франциск внушил императорским солдатам своей храбростью, и ожидая с их стороны попытки к освобождению пленника, перевел его в крепость Пиччигетоне у реки Адды, между Лоди и Кремоной. Вместе с тем неаполитанский вице-король хотел удалить Франциска от всяких сношений с Пескарой и Бурбоном, считавшими себя победителями при Павии, а равно и от французов, которые, под разными предлогами, старались проникнуть к королю. Таким образом, надежда правительницы доставить утешение своему сыну приездом дорогих для него людей не могла осуществиться. Маргарита, из благоразумия, осталась в Марселе, а графиня Шатобриан и Бюде отправились вперед, чтобы узнать, возможно ли будет добиться свидания с королем Франциском. Но Ланнуа не счел нужным уступить их просьбам, а вслед за тем они с ужасом узнали, что в ночь, 8 июня, пленника увезли из Пиччигетоне.
Ланнуа удалось, без особенного труда, убедить Франциска в благородстве императора Карла, так что пленник решил последовать его совету и доверить свою судьбу великодушию победителя. Поведение императора, после битвы при Павии, могло ввести в заблуждение даже человека более хладнокровного и трезво смотрящего на вещи, нежели король Франциск. Император, по словам Ланнуа, не велел ни зажигать победных огней, ни звонить в колокола и объявил, что победа настолько велика, что честь должна принадлежать одному Богу. Помимо этого, добавил Ланнуа, архиепископ Осма посоветовал императору как можно скорее возвратить вам свободу: по его мнению, неудобно держать вас в постоянном заточении, и если будут предложены слишком тяжелые условия, то вы нарушите их и снова начнется война, исход которой весьма сомнителен, несмотря на победу при Павии, потому что во Франции еще много нетронутых сил…
Таким образом, Франциск, под непосредственным влиянием Ланнуа, написал императору самое дружелюбное письмо: «У меня нет другого утешения в несчастье, кроме надежды на ваше великодушие, – писал Франциск. – Победа не может ослепить такого победителя, как вы! Я убежден, что могу вполне довериться вашему честному слову. Высказав сострадание к участи несчастного пленника, вы приобретете в нем преданного вам раба!..»
Письмо это вполне соответствовало характеру короля Франциска; унижение, которое слышалось в последней фразе, не могло быть поставлено ему в упрек, потому что в тот момент, когда он писал письмо, он был весь проникнут мыслью оказаться достойным того великодушия, которое он ожидал со стороны императора, и сам готов был принести все жертвы, какие могли потребовать от него. Его самообольщение и главная ошибка заключались в полном непонимании европейской политики и взаимных отношений различных государств, вследствие чего он смотрел на свою борьбу с императором Карлом, как на ссору частных лиц, которая могла быть прекращена из-за рыцарского побуждения. Вместе с тем благодаря неволе, он чувствовал болезненную потребность деятельности; заточение мучило его до отчаяния; у него зрели самые фантастические планы. Это настроение скоро принесло свои плоды и заменилось горьким разочарованием, когда получен был ответ от императора.
Карл V требовал для себя уступки Бургундии и Пикардии; Прованс и Дофине, с включением прежних бурбонских земель, должны были перейти к Карлу Бурбону, а Нормандия, Гиенна, Гасконь – к королю английскому. Таким образом, французское королевство теряло всякое значение и должно было вернуться к прежнему ничтожеству. Франциск, прочитав письмо императора, обнажил свою шпагу и, не помня себя от гнева, крикнул посланному: «Передайте вашему императору, что я скорее умру, нежели соглашусь на подобные условия!» Вслед за тем пленник хотел убить себя, так что окружающие с трудом отговорили его от этого намерения.
За этим бешеным порывом наступил для Франциска период полного уныния, продолжавшийся несколько недель. Наконец, после долгого колебания, он приказал передать императору, что готов отказаться от своих прав на Италию и Фландрию, возвращает Бурбону его прежние владения и дает ему в супруги сестру свою Маргариту, так как герцог Алансонский не пережил своего постыдного бегства при Павии. В заключение Франциск просил руки сестры императора, вдовы португальского короля, обещая отдать ей Бургундию, как наследственное владение, которое должно перейти к ее детям.
Король Франциск сделал и этот шаг, хотя знал о приезде графини Шатобриан от Ланнуа, который поспешил сообщить ему это известие, чтобы еще более возбудить в нем желание свободы.
Но император не довольствовался предложениями пленного короля и ответил ему уклончивым отказом. Прошло еще несколько недель томительного ожидания. Франциск настолько упал духом, что Ланнуа, посетив свою жертву, решил нанести последний удар. Он уверил Франциска, что все затруднения происходят от неточной передачи словесных поручений через послов и министров и что все устроится к лучшему, если оба государя будут вести личные переговоры. Эта мысль так понравилась королю Франциску, что он с радостью ухватился за нее. Сознавая вполне свои личные преимущества, он надеялся, что без труда добьется своей цели, если ему удастся увидеться наедине с императором. Он живо представил себя среди великодушных испанских грандов, олицетворявших собой рыцарские традиции; не менее занимала его мысль увидеть испанскую столицу при таких исключительных условиях и показать себя гордому народу в гордом величии несчастья. Ко всему этому примешивалась томительная жажда перемен, которые нарушили бы невыносимое однообразие его жизни в крепости Пиччигетоне. Если бы Франциск мог хотя один раз поговорить с Бюде, который в это время жил с графиней Шатобриан в загородном доме у реки Адды, то канцлер без труда отговорил бы его от злополучного свидания с императором.
Бюде, сообразно желанию правительницы, завел деятельные сношения со всеми сколько-нибудь значительными лицами в Италии, кроме Ланнуа, и знал, что готовится вооруженное восстание под предводительством Пескары с целью освобождения Италии от власти императора. Таким образом, можно было смело рассчитывать, что король Франциск будет на свободе в самом непродолжительном времени. Но пленник не имел никакого понятия о том, что делалось за стенами крепости, а Ланнуа сумел представить ему путешествие в Испанию таким романическим и заманчивым, что король Франциск, согласно своему рыцарскому характеру, быть может, отказался бы от попытки к освобождению, если бы ему предложили ее в этот момент, лишь бы осуществить предполагаемую поездку.
Приказ правительницы отправить французские галеры, под начальством двух адмиралов, для крейсирования у итальянских берегов с целью освобождения короля был в точности исполнен. Ланнуа не решился бы сопровождать своего пленника в его поездке в Испанию, если бы сам Франциск не вызвался послать письменный приказ французским адмиралам, чтобы они не препятствовали переезду Ланнуа и отправили бы шесть галер для его охраны к испанской границе.
Таким образом, неаполитанский вице-король выехал, ночью 8 июня, со своим пленником из Пиччигетоне прямо в Геную.
Была одна из тех чудных итальянских ночей, которые так часто изображаются на картинах; месяц тихо поднимался по небу в беловатом тумане, освещая предметы своим фантастическим светом. Между виноградниками и маисовыми полями виднелись группы гуляющих. Франциска и Бюде были в числе их. Слышался говор и пение. Из крепости Пиччигетоне выехала толпа всадников; они со всех сторон окружали пленника, но предчувствие подсказало Франциске, что между ними король; она узнала его по горделивой манере держать голову и по шляпе с белым пером, и, не обращая внимания на Бюде, который хотел удержать ее, бросилась вперед и громко вскрикнула: «Франциск!» Всадник с белым пером оглянулся, но поезд продолжал свой путь.
На следующее утро всем сделалось известно, что король Франциск увезен из крепости Пиччигетоне. Бюде с графиней Шатобриан отправились в Милан, так как пронесся слух, что пленник увезен туда и отдан под охрану Пескары. Но его не оказалось в Милане; Пескара был, видимо, удивлен этим внезапным исчезновением и после некоторого раздумья сказал, что слышал о намерении Ланнуа перевезти пленного короля в Неаполь.
– Поедем в Неаполь, мой дорогой Бюде! – сказала с живостью графиня Шатобриан.
Но и здесь их поиски оказались напрасными. Пескара и Бурбон были одинаково обмануты. Ни тот, ни другой не знали, куда увезен пленник.
Король Франциск высадился в Валенсии; ожидание не обмануло его: он был встречен на берегу множеством красивых женщин и знатных грандов, которые отнеслись к нему с видимым участием. Все преимущества были на его стороне при сравнении его наружности и обращения с серьезным и молчаливым Карлом V, который был вечно занят своими политическими планами и не обращал никакого внимания на внешний блеск. Карлу не понравились овации жителей Валенсии пленному королю; он приказал перевезти его в Мадрид из крепости Ксатива, где он был временно помещен и где можно было опасаться попытки освободить его со стороны моря.
Короля Франциска перевезли в Мадрид и поместили в крепости Альказар; сад был назначен местом для его прогулок; ему предложили также мула для верховой езды по окрестностям с сильным конвоем; но пленник наотрез отказался от этого предложения. Между тем испанский король и римско-германский император Карл, на которого Франциск возлагал такие блестящие надежды, не появлялся ни в Мадриде, ни в Альказаре. Он оставался в Толедо, объясняя свое отсутствие важными государственными делами. Как рассудительный политик, он хотел извлечь, возможно, большую выгоду из настоящего положения дел и не без основания опасался, что при личном свидании с королем Франциском он должен будет выказать великодушие победителя.
Лето и осень прошли печально для обманутого короля; им овладело меланхолическое настроение, несвойственное его сангвиническому темпераменту; лицо побледнело и осунулось; его гордая походка сделалась нерешительной. По вечерам он выходил в сад; слуги обыкновенно выносили за ним кресло и ставили на открытом воздухе, потому что он настолько ослабел, что, пройдя несколько шагов, должен был отдыхать. Могло ли быть иначе? Франциск, баловень судьбы, не мог помириться с утратой счастья, которое было необходимо ему, как солнце цветку; он видел торжество людей, которых презирал, унижение всего того, что составляло для него сущность жизни. Измена Бурбона увенчалась победой; император, обманувший доверие пленника, вопреки всем правилам рыцарства пользовался небывалым могуществом. «Низкие люди управляют светом, а рыцарские идеи о чести сделались химерой!» – мысленно повторял себе Франциск в минуту тяжелого раздумья.
Вечерние часы, которые он проводил в саду в продолжение последних месяцев, имели для него особенную прелесть. Его товарищи по заключению, Шабо де Брион и Монморанси, с неудовольствием замечали, что он всегда удаляется от них в это время дня, предполагая, что он ищет уединения, чтобы на свободе предаться отчаянию. Но не так было на деле: король в эти часы наслаждался пением с простодушием увлеченного юноши, потому что оно напоминало ему счастливые минуты, проведенные им в Блуа. Это был тот самый романс, который так часто пела Франциска на балконе его сестры, а он, под очарованием первых дней любви к робкой бретонской графине, слушал ее с террасы. Он не знал, был ли это испанский романс, распространенный в Мадриде, или тут скрывалась более близкая связь с ним, но он смутно чувствовал, что пение, напоминавшее ему об утраченном счастье, сулило ему новые наслаждения в будущем. Таинственность, окружавшая певицу, еще более усиливала прелесть приключения для пленного короля. Голос доносился из старинного замка, стоявшего в конце сада; по временам на балконе левого флигеля показывалась женская фигура. Франциск мысленно решил, что это сама певица, хотя она никогда не пела в этих случаях и всегда появлялась в темные вечера, а не в лунные. Несколько раз он заговаривал с ней, потому что только железная решетка отделяла его от узкой площадки перед дворцом, но никогда не получал ответа, так как она тотчас же исчезала с балкона.
У решетки не было стражи и королю дозволяли бывать в замке, где жили Брион и Монморанси, которые пользовались сравнительно большей свободой и часто посещали его. Но Франциск, зная, что император смотрит на него как на пленника, хотел придать своему заточению еще более строгий характер, нежели было на деле, и никогда не входил в замок. Он слышал от прислуги, что во дворах, окружавших замок, и около рвов расставлены многочисленные караулы и что герцог Инфантадо, хотя и неофициально, но исполняет роль его тюремщика. Много раз герцог приглашал его на обед и на партию в шахматы, но король Франциск отвечал гордым отказом, говоря, что он узник в Альказаре и, не желая нарушать покой римского императора, не сделает ни одного шагу из своей тюрьмы. Если испанский гранд желает обедать с французским королем, то может пожаловать в Альказар.
Брион и Монморанси не могли сообщить королю никаких сведений о таинственной певице; они знали только, что герцог Инфантадо действительно имеет красивую дочь, но он отправил ее в какой-то отдаленный монастырь, потому что совершенно равнодушен к ней; а в замке, насколько им известно, нет ни одной молодой дамы, которую можно было бы принять за певицу.
Между тем, король Франциск с каждым днем чувствовал себя хуже; доктор, позванный к нему по приказанию герцога Инфантадо, объявил, что больной страдает изнурительной лихорадкой, и если не найдется какого-нибудь средства возбудить в нем нравственную энергию, то дело, вероятно, кончится смертью. Герцог, недовольный, как и все испанские гранды, поведением императора относительно несчастного французского короля, послал гонца в Толедо с письмом к императору, в котором писал, что его величеству грозит опасность потерять важного пленника, так как дни последнего, по-видимому, сочтены. Слух об этой болезни быстро распространился в Мадриде, и тотчас же представители испанского дворянства, как будто сговорившись, отправились толпами в церкви и монастыри молиться о здоровье французского короля. Все осуждали императора и рассказывали со злорадством, что за несколько дней перед тем он получил письмо от Эразма, самого ученого человека в христианском мире, и что Эразм употребил все свое красноречие, чтобы расположить Карла V в пользу храброго французского короля, доказывая ему ответственность, которая падет на него перед целой Европой, если свет вследствие его жестокости лишится такого просвещенного государя, как король Франциск.
Между тем пленник чувствовал себя хуже, чем когда-либо, и, полулежа в своем кресле в саду Альказара, предавался своим печальным думам. Месяц высоко поднялся на безоблачном небе; воздух был необыкновенно прозрачен; ничто не нарушало торжественной тишины южной ночи. Но эта тишина еще более усиливала тоску, наполнявшую сердце Франциска. Он так долго томился в плену, чувствуя полноту сил, жажду жизни и творческой деятельности, а теперь, когда силы начали изменять ему, он не видел для себя иного исхода из своего мучительного положения, кроме смерти. Он решил никогда не покидать тюрьмы, если свобода должна быть куплена такими тяжелыми жертвами, которых требовал от него император. Но и здесь фантазия его не оставалась праздной; она создала ему целый мир надежд и желаний, где образ таинственной певицы играл главную роль. Он представлял себе ее в виде знатной испанской дамы необычайной красоты, которая должна была усладить для него томительные дни заключения и со временем возвратить ему свободу каким-нибудь способом, согласным с его рыцарскими правилами о чести. Мечтая о певице, он невольно устремил глаза на балкон, где несколько секунд спустя появилась женская фигура в белом платье. Сердце Франциска усиленно забилось от радости; он вскочил на ноги и быстро подошел к решетке в надежде, что наконец разрешится тайна, так долго занимавшая его.
– Объясни мне, кто ты, ангел, посланный мне для утешения в моем горе! – сказал король Франциск, обращаясь к даме своего сердца на кастильском наречии, голосом, дрожащим от волнения.
