Czytaj książkę: «Уолден, или Дикая жизнь в лесу»

Czcionka:

Дизайнер обложки Алексей Борисович Козлов

Переводчик Алексей Борисович Козлов

ISBN 978-5-0062-8380-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Домострой

Когда это писалось, не всё, конечно, но большая часть написанного, я вёл дикую жизнь в лесу, и ближайшее жильё было не менее чем в одной миле от меня. Я жил в строении, которое сам возвёл на берегу озера в Конкорде, городке в штате Массачуссетс, добывая хлеб насущный исключительно трудом своих рук и быстротой собственных ног.

Так я провёл два года и столько же месяцев. Должен признаться, что сейчас я снова временный пленник и заключённый цивилизованного мира.

Я ни за что на свете не стал бы докучать моих читателей такими незначительными подробностями, когда бы не занудные приставания любопытных земляков, которые как ночные докучатели из перин, терзали меня, желая убедиться, сколь сильно я страдал, голодал и терпел разные бытовые лишения. Иные бы сочли такое извращённое внимание неуместной докукой и не стали отвечать, но для меня они не казались таковыми, и по моей наивности, неизмеримо долго производили на меня впечатление самой искренней заинтересованности и внимания. Человеку иной раз трудно разобраться в паутине своих собственных мотивов поведения, что уж тут говорить о мотивах других людей? Особенно много вопросов касалось моего питания. Все наперебой спрашивали, чем и я там питался и питался ли вообще? Думаю, что некоторые были уязвлены, что я вернулся из лесу живым, а не умер там от голода и лишений. Другие вопросы касались моего одиночества, все хотелось знать, как я его переносил, не было ли мне хотя бы порой страшно, ну и всё в таком дэвид-копперфильдовском роде. Были и совсем странные вопросы, каксающиеся человека, живущего в лесу – занимался ли я там подобающей благотворительностью, в должной ли мере, какой процент от своих доходов и сбережений я истратил на эту чёртову благотворительность, а несколько матерей одиночек хватали меня за фалды, интересуясь, скольких своих незаконный отпрысков я содержу на свой счёт. Что ж, людям собственно для того и даны языки, чтобюы задавать вопросы, а у меня благодаря их невменяемому любопытству появляется повод удовлетворить свой эгоизм и рассказать кое-что о своей персоне, одновременно ответив на несколько вопросов моих читателей и друзей. У людей, которые мало интересуются моей персоной, или она вообще им омерзительна, я хочу попрость прощения за беспокойство. Большинство авторов разных книг, пытаясь, видимо, предстать несносными скромниками и занудами, как правило избегают писанины от первого лица, мне в силу наглости это не свойственно, и я буду писать от своего имени. Большинство людей знают великую тайну мира. Она заключается в том, что скромной подобает только покойникам. Я думаю, в окружении эгоцентричных личностей и писателей, если и стоит чем-то отличаться от них, так только сверх-эгоцентричностью.

Не следует забывать, что как бы ни изголялся писатель в смысле персонажей, сюжета и стиля, он всё равно всего лишь рассказывает о себе и своей личности. Это происходит поневоле, потому что человек не может знать при всём своём желании других людей лучше, чем себя. Вот я, зная себя лучше, чем меня знают окружающие, принуждён говорить только о том, что я знаю хорошо. При этом я понимаю, что могу ошибаться и делать неверные выводы, меня может обманывать плохое воспитание и водить за нос честолюбие. А дефицит серьёзного жизненного опыта, знай, мой читатель, поневоле заставит меня толкаться на крошечном пятачке моей души и ограничить свои требования ко всей пишущей братии писать только трогательные, искренние повести из собственной жизни, а не только подслушивать и подсматривать за другими двуногими и собирать сплетни о поверхностной стороне человеческой натуры. Писатель должен писать для своего чиитателя, уважая его и считая как бы дальним родственником, которого он давно не видел, потому что тот живёт в чужих краях. Лучше, если все родственники живут страшно далеко друг от друга, только в этом случае между ними не бывает скандалов и грязи, а их сочувствие друг к другу искренне. И думая обо всём этом, я поневоле вынужден адресовать мою книгу бедным, кочующим студентам. Ну, а остальным читателям следует уподобиться питомцам шведского стола и удоволствоваться теми кусками, которые им больше всего понравятся и удовлетворят их частные пристрастия. Я не требую от своих читателей излишнегопиетета. Достаточно будет и того, что, примеривая на свой рост мой наряд, он не распорет моё излюбленное творение по швам, и оно придётся ему как раз впору.

Приятным бонусом для моих читателей может послужить приятное известие – не китайцам и не обитателям Сэндвичевых островов будет посвящена эта книга, но лишь тебе, мой дорогой, бесценный обитателшь Новой Англии. И не о жизни китайца и обитателя Сэндвичевых островов я намерен рассказать здесь, а о твоей жизни, новоангличанин, в том числе и о её внешней стороне, о том, каковы условия твоей жизни здесь, в этом городе, и в этой стране, в этом краю – хороши ли они, объективно говоря, хорошо ли тебе жить на белом свете, а если – не очень, то как изменить и улучшить условия твоей жизни.

Я прошагал весь Конкорд вдоль и поперёк и везде – в лавчонках, конторах и в полях я видел, что люди вокруг будто несут страшное покаяние.

Мне были хорошо знакомы брамины, эти люди, буквально прикованные к кострам по сторонам света и при этом не забывающие непрерывно взирать на Солнце или висеть вверх ногами над кострами, или смотрят на мир толоько через плечо, то или иное, пока по свидетельству очевидцев шеи не скривятся до такой степени, что их уже невозможно вернуть в прежнее положение, а в гортань может попадать только самая жидкая пища, не говоря уж о таких мелочах, как приковыывание себя к высокому дереву кандалами или становятся землемерами, передвигаясь, как гусеницы и измеряя протяжённость целых континетов размерами своего тела, или становятся столпниками и стоят на одной ноге на высоком столбе, но даже эти невероятные издевательства и истязания своих тел не идут ни в какое сравнение с тем, что творится с людьми здесь, в Новой Англии. Каждый день я своими глазами вижу это вокруг, и почти утратил способность удивляться таким проявлениям человеческой природы. Двенадцать подвигов Геракла или подвижнический труд Сизифа могут показаться сущей безделицей в сравнении с добровольными самоистязаниями, которые накладывают на себя мои земляки. Тот совершил всего двенадцать подвигов, и каждый из них мог хоть как-то считаться осмысленным и вёл к достижению какой-то цели, а моим землякам, которых мне приходилось в упор наблюдать, ничего никогда не давалось сделать или довести до конца, ни убить невиданное страхолюдное чудище, или явить миру хоть частичное воплощение любых планов. Слыхом ни слыхивали они о друге Иоле, которому было бы по плечу прижечь шею гидры каленым железом, и поэтому в любом деле стоит им снести одну голову, как на месте её взмывают две другие.

Я то и дело всматриваюсь в грустные лица моих земляков, которых постигла страшная беда, и они получили в наследство ферму, сарай, стадо скота или ржавую груду сельскохозяйственного инвентаря, ибо обладание всем этим богатством является здесь скорее головоломной проблемой, чем обретением. Здесь гораздо легче обзавестись всем этим, чем чудесным образом сбыть свои сокровища с рук.

Видит бог, лучше бы местом их рождения была голая земля в поле, а матерью добрая волчица, может быть такой сторонний взгяд и позволили бы им решить, какая пашня досталась им в пользование. Как, благодаря кому они превратились в рабов земли! За какие грехи их подвергли такому жестокому наказанию, и там, где человек за свою жизнь съедает одну пригоршню гряди, принудить сожрать шестьдесят акромв грязи?

Откуда в них такая страсть – едва родившись, сразу приступать к рытью могил для себя. Теперь они принуждены, как слизняк таскает на спине свой скарб и дом, влачить на себе своё имущество, при том, что едва ли где ещё есть такое неповоротливое, неподъёмное сообщество, чем здесь. Миллион раз я сталкивался с такими бессмертными душами, едва ли не до земли придавленными таким бременем, они едва шевелили членами, вползая на дорогу жизни с амбаром размером 75 футов на 40, никогда не чищенными авгиевыми конюшнями и сотней акров пахоты и лугов, сенокосов и лесных чащоб. Их более счастливые собратья, волею судеб лишённые такой наследственной обузы, едва успевают управляться с тем, что им досталось – немногим кубическим фунтам собственной плоти.

Люди часто предаются заблуждениям. Самые сливки своих душ, самые неиспорченные части их они безжалостно зарывают в землю в качестве удобрения. Судьба, понимаемая, как правило, как логичная неизбежность, толкает их на то, чтобы всю жизнь копить сокровища, не обращая внимания на то, что, как сказано в одной древней книжке, моль и ржа подъедают, а воры подкапываются и воруют. Это путь неисправимых дурней, и очень жаль, что большинство из них обнаруживает свою глупость чаще в старости или уже на смертном одре, когда испрпавить что-либо уже невозможно.

Поговаривают, что Девкалион и Пирр экспериментировали в создании людей, швыряя камешки через плечо:

Inde genus durum sumus, experiens que laborum,
Et documenta damus qua simus origine nati.
(Твердый фундаментом род, всяким трудом закаленный,
Этим уже доказал, кем был в начале начал!)

А вот Рэли в своих стихах сказал по-другому:

From thence our kind hard-hearted is, enduring pain and care,
Approving that our bodies of a stony nature are.

Безусловно и слепо подчиняясь тупому оракулу, кидающему камни через плечо надо иной раз задумываться, куда они попадут.

Как ни странно, даже там, где всё по-видимости находится в порядке, даже в очень благоустроенной стране, внутренне устройство большинства людей, по глупости ли, по невоспитанности или ещё по какой причине, и большинство из них вместо того, чтобы заниматьсчя действительно нужными, важными вещами, занимается всякой досужей ерундой, всякгой мелкотравчатой самодеятельностью, тратя огромные духовные и физические силы на второстепенное, так что самые спелые, сладкие плоды жизни пролетают мимо их разинутых ртов. Они просто исходят болезненной тягой по непосильному физическому труду, и их пальцы слишком грубы для тонкой, деликатной работы. Рабочий человек слишком близок своими физическими проявлениями к животным, и как прпавило не имеет ни средств, ни времени, чтобы поддреживать в себе человеческие свойства. Его не хватает даже на то, чтобы поддерживать тесные связи с другими людьми, что рано или поздно обесценивает него на рынке труда. В конце концов у него ни на что не остаётся времени, и он поневоле превращается в живую машину. Нет у него времени осознать, что он невежда и малообразованный мужлан, а без осознания своей ущербности, человек не способен расти и совершенствоваться. У него нет времени подумать, он всё время применяет свои затверженные навыки. Но прежде чем выносить свой вердикт о том или ином человеке, следовало бы сначала хотя бы немного покормить его и дать подкрепить его отдыхом.

Самые лучшие проявления нашей души имеют столь тонкое, столь хрупкое строение, что их возможно сохранить лишь самым нежным, бережным и рачительным отношением. А мы равнодушна и безжалостны друг к другу, впрочем, точно так же, как к себе.

Немногим из вас удаётся скрыть тот факт, что вы, как и большинство людей, очень бедны, что у вас неслыханно тяжёлая жизнь (а как же иначе?), и вы так замотаны, что едва переводите дух и поднимаете глаза от земли. Вы будете почти наверняка обижены (ибо человек может простить всё, что угодно, кроме взгляда на него, как на отпетого бедняка), если я угадаю, что большинству из вас порой нечем платить за новые штаны и ремонт изношенной обуви, что многим недоступна качественная пища и даже покупая эту книгу, вы тратите краденные часы или взятое взаймы время, временно тратя на себя изъятое у ваших заимодавцев. Не приведи господи попасть в такую переделку и влачить такую жизнь, такую жалкую, ничтожную печальную жизнь. На что, на что, а на это у меня очень намётанный глаз, вы уж со мной не спорьте!

Вечто кидаемые из огня в полымя, вечно погружённые в крайности, вы находитесь в неприрывном процессе пристройства к тому, к чему совершенно невозможно пристроиться, вы сучите ногами, пытаясь избавиться от долгов, и они только нарастают, как снежный ком, как грязь на ваших сапогах, не понимая, что вы служите в трясине, которая римлянами обозвана aes alienum, или чуждая медь. А всё потому, что некоторые из их монет были отчеканены из жёлтой меди; и что в итоге, вот вы прожили свою жизнь и тихо помираете, и вас хоронят в гробу на какие же шиши? Вот на эту именно чуждую медь, и всю жизнь вы раз за разом обещали всё выплатить, после обеда сегодня, вечером, утром завтра, завтра же после обеда выплатить, а сегодня, бац, умираете весь в долгах, как в шелках, и, никогда не приходя в сознание, из кожи вон лезете, стараетесь, как угорь на лугу, угодить нужным людишкам, приклеить к себе клиентов – и для вас тогда все способы хороши, ну, кроме уж совершенно подсудных, вы пользуетесь любыми любыми способами, обманываете, льёте мёд лести, лжёте напропалую, лжесвидетельствуете без границ, голосуете за коррупцию, когда нужно, прогибаетесь до плинтуса, когда приказывают – заходитесь в пароксизме щедрости – и все эти лисьи ужимки и прыжки только для того, чтобы побудить ваших клиентов покупать ваши шляпы, обувь, сюртуки или экипажи, заказывать у вас вашу бакалею, в истошной попытке хоть что-то сэкономить, вы наживаете себе хвори и болячки, но продолжаетет откладывать на случай болезни, закладываете мешочки за комод или в старый носок, суёте своё мелочное сокровище в какую-то щель, а самые ушлые всё несут в кирпичный банк, неважно сколько, незнаемо куда.

Меня всегда удивляло, насколько легкомысленно весь наш пыл посвящён противоестесственной кабале, прозываемой рабовладением, когда везде и всюду вокруг нас существует множество разных, изощрённейших и утончённейших форм рабовладения. Страшно стоять на жаре под плёткой южного надсмотрщика, но много тяжелее и ужаснее, когда, будучи рабом, вы сами себе – надсмотрщик.

Всё это пребувает рядом с нами, так же как и неутихающая болтовня о «Величии человека», его «Божественном Уделе».

Видите вон того извозчика на дороге? Как вы полагаете, чем он занят? Не зная ни дней, ни ночей, он всё время без компаса и астролябии держит путь на рынок. Что в нём божественнного? Осталось ли в нём хоть капля божественного? Все его понятия о долге и присяге ограничиваются воспоминанием, что ему надо напоить лошадей! Эта лошадь – собственность сквайра. А ну, пшла! Да живей! Живей, говорю! Какая тут судьба, Провидение, когда нужно отвезти мешок на склад? Где тут что-то бессмертное и обожественное? Да сами поглядите на него – он моргает, ёжится всё время, как будто боится даже своей тени, нет, эта тварь не бессертна и уж точно не божественна, это всего лишь пленник своих и общественных предрассудков, он заключённый в острог своего мнения о себе, своего подплинтуссного мировоззрения.

Общественное мнение, конечно, влияет на наше мировоззрение, но оно не обладает таким тираническим упорством, с каким нас формирует наше самомнение. Не перст планет, не брови богов определяют судьбу человека, а лишь то, что он думает о себе! Отыщется ли второй Уилберфорс, чтобы Индия мысли и фантазии была освобождена? Где наши трудолюбивые дамы, не устающие вышивать ко дню Страшного Суда свои вышитые крестиком подушечки? Хорошо ли они занимают своё время, чтобы не иметь возможности задуматься о своей судьбе? Можно ли так безжалостно убивать своё время без отмщения Вечности!

Существование величайшего большинства людей совершенно безнадёжно! Их истошно призывают к надежде и «смирению», но то, что они считают «смирением» есть по своей сути безнадёжное отчаяние!

Покинув город, набитый отчаянием, вам представляется возможность попасть в полную депрессии деревню, где вы в утешение имеете возможность видеть храбрых, хищных норок и гладиаторские бои подвальных крыс. Да, многие считают, что игры способны отвлечь человека от этого вскипающего мрака, но даже игры несут в себе скрытое отчаяние. Это не те игры, какие нужны, ибо те потребны только после настоящего, серьёзного труда. Но ясно, что Мудрость никогда не связывает себя с отчаянными поступками.

Стоит только поразмышлять над всем, что катехизис традиционно обзывает святым предназначением человека.

Когда мы предаёмся размышлениям над тем, что по мнению катехизиса является истинным предназначением человека, раздумываем над его истинными потребностями, может сложиться представление, что люди самостоятельно избрали этот стиль жизни, предпочтя его другим формам существования. Большинство людей искренне полагает, что у них нет никакого выбора. Однако бодрые духом и здоровые духовно понимают, что сегодня утром Солнце снова появилось на небе, и ни наши горести, ни наши представления и предрассудки не смогли ему помешать в осуществлении его великой миссии. Человеку никогда не поздно порвать со своими предрассудками. Человек не должен вернить ничему без основательных на то доказательств! Никто никогда не должен принимать на веру никакие доводы, систему правления или образ мыслей, каким бы древним автритетом он ни был освящён. То, что сегодня притча во языцех, то, что сейчас зазубривает каждый в своей школе, то, что твердят всем с амвонов и кафедр, то, с чем человек самостоятельно или благодаря насилию соглашается, завтра почти наверняка окажется грубой подделкой, откровенной ложью, ошибочно принимаемой толпами за злачную тучу, несущую благодатный ливень на тучные поля.

Очень многое из того, что старость отметает, как неосуществимое, что убитый здравый смысл почитает неосуществимым и преступным, вы берёте, начинаете, делаете, и у вас вдруг всё получается. Древним поколениям – старые дела, новым поколениям – новые свершения. Сзади нас остались века, когда люди не знали, что такое огонь, времена, когда они не знали, где достать пищи для поддержания огня, а ныне люди бросают под водяной котёл снизку дров и мчатся вокруг Земного шара быстрее небесных птиц, со скоростью, смертельной для старости.

Старости подобает наставлять не больше и не меньше, чем юности, она уже не столько знает и умеет, сколько растеряла всего по пути. У старости почти всегда дырявые карманы! Могу усомниться, что мудрейшие из мудрейших, прожившие жизнь, полную откровений, смогли постичь хоть что-то, что окажется в итоге абсолютной ценностью.

На деле старость никогда не сможет дать юности в новые времена дельных советов, их жизненный опыт как правило чересчур специфичен, ограничен, и слишком часто их жизнь складывается слишком неудачно как раз в силу ложности их фундаментальных представлений, которые и приводят их жизненный путь к полному краху. Но, заметьте, они никогда этого не признают, объясняя все неудачи всякими мелкими, частными причинами. Часто, вопреки их сверхценному опыты, старые верования проедают их, как ходы, проделанные червяками в сгнившем дереве, они просто становятся более старыми – и всё. Я провёл на планете Земля тридцать лет, и даже под пыткой не смогу похвастаться, что хоть раз слышал от стариков хоть один действительно ценный, серьёзный совет. Они говорили мне что-то, но того, что бы было полезно мне, что сгодилось бы хоть на что-то полезное, сказать не могли. Я сам проделываю каждый день опыт, называемый жизнью, и несть числа обстоятельств этого опыта – история, климат, конкретные люди, давление атмосферы, Солнце – они обтёсывают мой характер, закаляют волю и интуицию и помогают в каждый момент принимать верные решения. А чему может меня научить людей уже умершая жизнь, прошедшая совсем в других условиях, в другие времена и с другими людьми? Их убеждённость с собственной правоте имеет только одно веское основание – они прошли путь, прожили жизнь и не погибли раньше времени благодаря пьяному соседу или свалившемуся на их голову кирпичу. У меня тоже потихоньку появлялся кое-какой личный опыт, но мои наставники даже близко не упоминали о подобных обстоятельствах. Моисей ведь не знал парового котла. Может быть, это было его счастье, и не благодаря ли этому он заикался очень умеренно.

Я имел беседу с одним фермером, и он, как заведённый твердил мне: «Одна растительная пища не годится для питания людей! Если ешь растительную пищу, из чего тогда будут кости оставаться крепкими и расти, как надо?»

Он делает уверенный вывод из своих логических построений и значительную часть своей жизни посвящает надлежащему снабжению своих костей соответствующим строительным материалом, животными белками, и посмотрите, как благоговейно он это делает, не замечая, что каждый день вышагивает за плугом, похлопывая быков по бокам, которые, хотя и целиком и полностью вскормлены одной травой, никто им не помешал при этом обзаводиться костями и скелетом, да и притом таскать на себе невиданные тяжести, работать, не зная препятствий и усталости, таскать, к примеру, его огромный плуг. Наши потребности слишком избирательны. Есть такие, которые, как и иные вещи, имеют характер первой необходимости только в очень специфических сообществах, а часто среди самых ничтожных и испорченных, тогда как в других кругах они являются предметом роскоши, а большинству неизвестны вообще.

Может показаться, что все мирские пути-дороги, горы и долы, пустыни и оазисы давным-давно исследованы и изучены нашими предками, и они, на основании своего опыта, предусмотрели и устроили всё ко всеобщему благу. Мы читаем у Эвелина, что «премудрый Соломон законодательно утвердил расстояния, какие должны быть между фруктовыми саженцами при посадке фруктовых деревьев. Мудрые римские преторы установили условия, при которых можно собирать жёлуди на соседской земле, якобы с соблюдением права соседа, и даже предусмотрели, какой частью желудей соседа можно воспользоваться. Гиппократу принадлежит великое открытие, как нужно постригать ногти – строго по кончики пальцев и не более того. Можно с уверенностью констатировать, что скука жизни и вечный сплин, сопровождавший эту странную породу двуногих животных, уже тогда, буквально со времён Адама обкорнал и обескровил божественное разнообразие и естесственную радость существования. Но все эти странности лишь скрывали контуры неограниченных возможностей человека, и даже нам сейчас трудно судить об истинных возможностях человека, слишком мало было у человека возможностей проявить себя в полной мере, слишком много было препон на свободном пути человека. Но ты, человек, сколь бы ни были твои обломы и провалы, «не предавайся печали, дитя моё, ибо кто же осудит твои свершения, которые остались у тебя нереализованными».

Наша жизнь может быть подвергнута множеству способой проверки, далеко не надо ходить – к примеру, вот такую: видите Солнце, свет которого заставляет мои бобы зреть и наливаться плотью, но думать, что Солнце существует только для того, чтобы освещать ваши бобы – слишком умалять эту великую сущность, попутно оно, Солнце, одаряет светом целый мир огромных, прекрасных планет, в том числе и таких, какие подобны нашей. Если бы мне, да и таким же,, как я, удалось каждое мгновение моей жизни помнить эту абсолютную истину, многих серьёзных ошибок мне удалось бы избегнуть. Но я тогда окучивал бобы только с одной стороны.

Звёзды, огромные и неведомые, непонятные нам звёзды – это вершины неких волшебных треугольников.

Можно только фантазировать, какие странные, разные по своей природе и составу существа в один и тот же час взирают на одну и ту же звезду! Возможности природы и приспособленности живого безграничны, в точно такой же степени и безграничны возможности человека, соперничающие только с разнообразием самих человеческих особей. Нет более разнообразных организмов, чем два отдельно взятых человека. Люди разнообразны и строением своих тел, но ещё в большей степени своей внутренней философией, взглядами и поведением. Живая природа безгранична в своих возможностях, но ещё более безграничны типы людей. Никто из нас не знает, на что способен человек, стоящий напротив. Возможно ли такое невероятное чудо, как взглянуть на окружающий мир глазами другого человека? Бесчисленные века нашего мира предстали бы тогда перед нашими глазами, точно так же, как бесчисленные миры веков. История, философия, мифология, поэзия показались бы пред этой живой и объёмной картиной, готовой нас научить живому и волшебному искусству, лишь плоскими, мёртвыми символами и артефактами.

Но как сильны традиции, привычки и укоренившиеся воззрения людей, как много в них ложного, ошибочного и странного. То, что большинство находит справедливым, хорошим, нормальным, по большей части таковым совсем не является. Я, как немногие, вижу это, и хорошее для многих для меня почти всегда дурное, и единственное, в чём мне приходится раскаиваться, так это в том, что я бываю послушен общему течению и не становлюсь у него на пути, потакая привычной лжи своим покорством и благонравием. Какой злобный бес вселяется в людей? Какой злобный бес давным давно вселился в меня, что я так разнежился в этом прискорбном благонравии и покорности?

Старик, ты сколь угодно долго можешь морочить мне голову своими россказнями о своей беспорочной жизни, называя её мудрой, намекая, что вся она была полна чести, но почему в моей душе сразу же начинает звучать внятный голос сомнения, побуждающий меня бежать от тебя, как можно скорее и как можно дальше?

Юность интуитивно выбрасывает на помойку истории свершения прошедшего дня, как морские суда, беспомощно выброшенные на берег и ни на что уже не годные.

В нас нет привычки доверять импульсам жизни, этому следовало бы учиться и стремиться к этому.

В наших силах было бы для начала ограничить свои заботы о собственной персоне, доведя их к тому пределу заботы, какую мы проявляем о других. Природа может адаптировать любые наши свойства и приспособиться к ним гораздо в большей степени, чем ук этому способны мы сами. Наши слабости, так же, как наши сильные стороны не представляют для неё проблемы, она прекрасно разбирается в их истинной природе и знает им цену. В отличие от высших животных, люди живут в постоянном стрессе, большинство никогда не может отрешиться от постоянного болезненного напряжения – и это имеет характер эпидемии, тяжёлой и всеобъемлющей болезни. Это напряжение на деле является видом общественного заболевания.

Мы все пребываем в чрезвычайно раздутом мнении о значении нашей работы, а посмотрите, сколь много из задуманного нами остаётся нереализованным, брошенным и недоделанным! А что, если нас настигнет серьёзное заболевание? Мы вечно на стрёме, вечно ожидаем от жизни неприятных сюрпризов, вечно в напряжении! Наша решимость не жить верой, когда возможно избежать этого, неизбежна, проведя тревожный до одури день, к ночи мы начинаем невесть почему и невесть чему читать молитвы, вверяя себя размытой неизвестности. Мы стараемся угнездиться на нашей земле, укрепиться основательно и надолго, а потом, зажившись этими привычными формами, начинаем сами боготворить свой образ жизни, отметая малейшую возможность перемен.

Мы сами приковываем себя к одной форме жизни, а между тем этих форм куры не клюют – их столько, сколько можно прочертить радиусов, проведённых из одного центра.

Всякое естесственное изменение, которое свойственно самой неизменной Природе, большинство воспринимает, как чудо, они и являются чудесами, совершаемыми каждое мгновение Вечности. Слова Конфуция: «Истинность знания заключается в том, чтобы знать, что мы знаем то, что мы знаем, и не можем знать того, чего не знаем». В тот момент, когда хоть один человек сумеет постигнуть разумом то, что ныне внятно только нашему воображению, я предрекаю, что тогда все сообщества начнут основывать на этом свои жизни.

Стоит подумать, какими же тревогами озабочены большинство людей, и стоит ли им столько предаваться этим тревогам и заботам. Людям, привыкшим к обретениям цивилизации, сдавленным ею, крайне необходимобыло бы хотя бы на миг отойти от цивилизации и попытаться приобщиться к простой, естенсственной, природной жизни, хотя бы для того, чтобы осознать первоначальные, фундаментальные потребности, какими руководствуются простые люди, живущие вдали от цивилизованного мира, понять, как люди умудряются их удовлетворять там, или хотя бы перечитать исторические опусы, чтобы почерпнуть из них, что люди покупали и потребляли веками для удовлетворения своих потребностей, какие запасы, и запасы чего они делали, то есть понять, без чего люди вообще не мыслили своего существования.

Ясно, что века нарастающего прогресса практически не поменяли фундаментальные потребности человека и никак не поменяли законов развития человека. Это не удивительно, ибо за эти века даже скелет древнего человека ничуть не стал отличаться от скелета человека нынешнего.

Что я полагаю под термином «жизненные потребности»? Под ним я разумею вещи добываемые для себя человеком потому, что человек находит эти вещи полезными, важными и потому ценными, вещи, без которых большинство не может обойтись, неважно почему – из бедности ли, безграмотности или из философского или этического фанатизма.

Надо сразу признать, что у большинства есть одна главная потребность – и это потребность в пище.. Бизон, дитя прерий, удовлетворяется несколькими охапками свежей травы и водой на водопое. Ещё ему потребно укрытие в лесу под пологом ветвей или в тени скал. Животным нужна еда, убежище, иногда – самка. Наш климат диктует для человека следующие основные потребности – это еда, кров над головой, одежда на теле, дрова или любое иное топливо в холодный период. И пока этого у нас нет, вся наша мыслительная деятельность будет отвлечена занозой, беспокойством и поиском этих вещей. Пока этого у нас нет, мыслить свободно мы никогда не научимся, так же, как и решать любые серьёзные проблемы, возникающие на нашем пути. Все нынешние достижения цивилизации были интуитивно открыты человеком в его беспокойных поисках защиты. Так выдуман был дом и крыша над ним, одежда и волшебное открытие человеком свойств огня – в первую очередь для приготовления пищи. Вареная, печёная и жареная пища изменила за тысячелетия его жулудок, а изменив желудок, изменила и его мозги. Но прежде чем он стал готовить на огне, он, конечно, первым делом оценил возможность обогреться около углей догорающего леса, а потом только понял, что может иметь постоянный, неугасимый пожар в очаге своего дома, что было для него несомненной роскошью. Но даже и кошки и собаки приобретают привычки, и они становятся их второй натурой. Итак, наш кров и наша одежда служат сохранению нашего природного тепла, когда у нас появляется из лишек тепла, когда у нас появляется запас топлива, и когда у нас появляется излишек энергии, она начинает идти на более высокие потребности – например, на приготовление пищи.