Зарыты в нашу память на века
И даты, и события, и лица,
А память, как колодец, глубока.
Попробуй заглянуть – наверняка
Лицо – и то – неясно отразится.
В. Высоцкий

У каждого человека с течением времени происходит накопление жизненного материала, с которым хочется поделиться. Вот и у меня сейчас настал такой момент. Не откладывая в долгий ящик, я тут же взялся за перо. Так получилась небольшая книга. По своей сути она состоит из разноплановых рассказов. Объединяет их лишь одно – мои воспоминания.

В первом речь идёт о судьбе деревенского мальчишки из Тверской области, растущего в единении со своими родными, сверстниками, природой. Здесь же рассказывается о возник-новении первых чувств у детей к противоположному полу.

Во втором воспоминания возвращают нас в 70-е годы про-шлого столетия. Тогда я учился в Калининском (ныне Твер-ском) Суворовском военном училище. События происходят на Красной площади в Москве.

Третий – это память о родном Челябинском танковом учи-лище, с которым связаны самые интересные юношеские годы.

Четвёртый повествует о минно-розыскной собаке по клич-ке Анчар, служившей в 45-м ОИСП (отдельном инженерно-сапёрном полку) в период Афганской войны.

В пятом мне хотелось поведать о том, как в далёком холодном Магадане жила наша молодая семья. Кроме взрослых и детей, общий кров с нами делили две собаки: большой королевский пудель и немецкая овчарка. Вот об этих красивых, умных домашних животных пойдёт рассказ.

Следующий, шестой, – «Медведь» – не фантазия, а реальность одной неудачно состоявшейся охоты.

Последний, седьмой, – «МСП-194» – трагическая по-весть о гибели маломерного судна, случившейся 14 августа 1994 г. в заливе Забияка Охотского моря. Это никем не опубликованное, страшное по своему исходу событие-катастрофа, несмотря на давность лет, заставило меня вновь прибегнуть к «архивам» своей памяти. Подобные случаи, как ни печально, продолжаются и сейчас.

Геннадий Гусев

В ЕРЕМКОВЕ

Вот моя деревня, вот мой дом родной…

Иван Суриков

В начале 70-х годов прошлого столетия наша семья жила в небольшом железнодорожном посёлке Еремково Удомельского района Калининской (ныне Тверской) области. В самом посёлке и примыкающих к нему деревнях находились хлебопекарня, молокозавод, совхоз, льнозавод, а также две школы, детсад, магазины, склады и базы. В полутора кило-метрах располагалась поселковая больница. Места у нас были красивые: голубые льняные, золотистые ржаные, зелёные картофельные и капустные поля. В лесах полно водилось дичи, а в многочисленных озёрах – рыбы, не говоря уже о ягодах и грибах. Каждый селянин имел свой надел земли, своё нехитрое подворье.

Я хорошо помню, как мы делали заготовки на долгую хо-лодную зиму. Мешков десять-пятнадцать отборной картошки закладывали в подполье, закатывали в банки варенье, солили огурцы, зелёные помидоры, грибы, квасили в пропаренных вереском бочках капусту, морозили собранные поздние ягоды брусники и клюквы. При хорошем урожае лишнее сдавали на заготовительные пункты по смешным на сегодняшний день ценам: 4—6 копеек за один килограмм картошки. В Москве и Питере она уже стоила 12—16 копеек. Но, надо признаться, нынешних изысков наш народ тогда не видел. За докторской колбасой и шпротами перед праздниками ездили в саму сто-лицу или Питер. Мы тогда не знали вкуса пепси-колы и кока-колы, гамбургеров и чипсов, разрушающих наше здоровье, а просто употребляли натуральный продукт: хлебный квас, клюквенный морс, домашнее парное молоко, ели своё мясо и местную свежевыловленную рыбу.

Да, иной раз задумаешься и поверишь, что не каких-то там сорок-пятьдесят лет прошло с тех пор, а целая вечность. Всё изменилось кругом. Грандиозная техническая революция, урбанизация, отток сельского населения в города привели к разрушению веками питающего великую державу столь ей необходимого живительного, плодородного человеческого слоя. С уходом людей из созданного их трудовыми руками реально существовавшего «рая» гибнет, зарастая, заболачиваясь, земля; затягиваются осотом, тиной озёра. Сегодня крайне редко увидишь в средней полосе пасущиеся на сочных лугах стада коров, лошадиные табуны. Разве только их мясо можно лицезреть в разделанном, замороженном виде с иностранной этикеткой в каком-нибудь супермаркете. Да, печально и скорбно. Однако бесполезно горевать о содеянном. Что сделано, того уж не вернёшь, а если и вернёшь, то только новым надрывным трудом, кровавым потом российского народа.

Однако отложим в сторону политическую полемику, её сегодня достаточно в СМИ, и вернёмся к своим воспоминаниям.

Итак, когда мы жили в посёлке Еремково, мой отец, Юрий Васильевич, работал на молокозаводе мотористом, а мать, Маргарита Николаевна, -заведующей и одновременно продавцом в железнодорожном магазине. Родители много трудились, вели домашнее хозяйство. На мне лежала ответственность обеспечивать наш дом и проживавших невдалеке от нас бабушек (двух сестёр по материнской линии, живущих вместе) водой, которую я возил им в сорокалитровом алюминиевом бидоне летом на велосипеде, прицепив к раме крюком, а зимой – на санках. Уличная колонка находилась в полукилометре от дома. Можно представить, как тяжело приходилось ребёнку справляться с этой нелёгкой задачей. Мой собственный вес тогда составлял меньше, чем бидон с водой. И если он сваливался с санок или велосипеда, то невероятно трудно было его поднять. Но на это никто никогда не обращал внимание. У каждого были свои дела.

Бабушки Евдокия и Нюра всегда радовались моему при-ходу. Тут же накрывали стол, кормили пирогами с черникой или яблоками, с капустой, луком и яйцами. Выставляли поджаристую с боков, душистую творожную или брусничную ватрушку. Разве от такого откажешься?! Когда уходил, иногда давали пятак на кино. Пенсии у них были маленькие (40 рублей), несмотря на то, что все свои силы, здоровье они отдали тяжёлой работе на льнозаводе.

Сделав письменные уроки, я отправлялся гулять с друзья-ми. Зимой мы катались на санках, лыжах, играли на озере в хоккей. Обычно игры заканчивались затемно, и я, уставший, замёрзший, еле волоча ноги, возвращался домой. Выслушивал нотации от матери, обещал исправиться, но через несколько дней всё повторялось. Часто игры в хоккей с ребятами из соседней деревни переходили сначала в споры, затем в пота-совки, драки. Как же без этого!? Только так, считал и считаю, формируется характер настоящего мужчины. Главное – лишь бы никакого издевательства, унижения, мести. Помахали кулаками, сбросили напряжение – и до очередной встречи. А ссадины и синяки на теле – это пустяки, заживут. И дей-ствительно, уже через день наши команды вновь сходились в жёстком поединке.

На лыжах тоже стоит немного остановиться. Те, кто освоил данный зимний вид спорта или хотя бы немного умеет кататься на лыжах, поймут меня. Так вот, тридцать-сорок лет назад ни о каком глобальном потеплении речь ещё не шла. В нашей Тверской области снег на землю ложился в ноябре и начинал таять только в апреле. Поэтому вся деревенская ребятня, да и взрослые тоже, умели и постоянно пользовались лыжами. Представьте, как приятно погонять по лесу, заметённому искристым, пушистым снегом, распугивая зайцев, покататься с ветерком с крутых склонов, косогоров, карьеров, попрыгать с трамплинов! Лыжи в те года у нас были простые, дере-вянные. Крепления состояли из кожаного ремня да верёвки или резинки. Вместо ботинок – валенки. Но ничего, сейчас любой горнолыжник позавидовал бы тому, как, на чём и где мы катались. Кроме того, и в школе на уроках физкультуры учащиеся часто бегали на лыжах, сдавая нормы ГТО, выполняя разрядные нормы. Куда ж без этого? Ведь основная территория нашей страны – холодная, северная. Ежегодно лучшие лыжники отбирались и готовились к районным и про-чим соревнованиям. Тем, кто готовился и участвовал в них, наша школа выдавала лыжи получше – на ботинках. Однако всё равно высоких результатов мы никогда не достигали, по-скольку отсутствовала хорошая материальная и тренировочная база. Занятия проходили от случая к случаю. У дирекции, преподавательского состава отсутствовала заинтересован-ность. Все они были обременены домашними делами. Одним словом – деревня. Но от участия в спортивных мероприятиях никуда не денешься. РОНО по головке не погладит.

Как-то при отборке кандидатов на поездку в районный центр (г. Удомля) к очередным лыжным забегам выпала честь показать свои способности и мне. Надо было пробежать три или пять километров в индивидуальной гонке. Стоял крепкий мороз. Трасса пролегала по полю, лесным участкам, пробегала вдоль частных жилых построек. Чтобы не обморозиться, я опустил на пушистой зимней шапке «уши» (спортивной не было), а вместо перчаток надел огромные варежки из цигейки. Когда очередь дошла до меня, сбросил пальто, оставшись в свитере, приготовился к старту.

– Пошёл! – кричит тренер.

Стараюсь с места разогнаться изо всех сил, оторваться от стартующих следом ребят. А дальше, выдерживая высокий, ровный темп, пройти всю дистанцию. Лыжи неплохо скользят. Значит, мазь угадал. Трасса короткая. Выкладываться при-ходится по полной. Вот уже иней покрыл свитер на спине и шапку. Становится жарко. Большая часть пути позади. Остаётся съехать по пологому спуску вниз, миновать кустарник, частные дома, а там недалеко и финиш. Кажется, всё складывается для меня удачно. Вдруг замечаю справа возле дома своего товарища Вовку Пядова. Он мне что-то кричит и машет рукой почему-то в сторону от лыжни. Я его, конечно, не слышу. От бешеной гонки кровь стучит в висках, да и «уши» на шапке опущены. Только и могу, что улыбнуться, коротко кивнув в ответ. Вижу, Вовка хватается за голову и отворачивается. Что за чёрт! Поперёк лыжни, проходящей в кустарнике, низко натянута верёвка. На максимальной скорости под горку я влетаю в Вовкиными руками искусно установ-ленный барьер. Короткий свободный полёт. Глубокий нырок головой в сравнительно мягкий сугроб. Лыжи, лишившись хозяина, продолжают свой путь к финишу…

Проходит несколько секунд. Прихожу в себя. Встаю. Смо-трю, как Вовка ловит лыжи и бегом несёт их мне. Они целы. Ярость и злость обуревают меня. Вовка испуган, оправдывается:

– Я хотел тебе помочь выиграть соревнование! Кричал, показывал, куда надо ехать! А ты не понял!

– Да зачем мне такая помощь! – орал я ему в ответ.

Ещё немного, и мы бы точно подрались. Но тут меня нагнал следующий участник гонки. Пришлось быстро становиться на лыжи и ликвидировать отставание. А с Вовкой мы потом долго не общались. Слишком ярким был тот эпизод.

Однако игры, спорт – это всё хорошо. Но коли ты живёшь в деревне, то особенно не побездельничаешь. Чем я становился старше, тем чаще отец привлекал меня к различным работам. Взяв на льнозаводе или молокозаводе лошадь, мы ездили в лес за дровами. На выгоревших летом участках вы-резали двуручной пилой мёртвые деревья (с подгоревшими корнями), везли их на дровнях домой, где пилили и рубили на более мелкие поленья. Затем для просушки складывали их в длинные, высокие поленницы.

В хорошую погоду выходили сами или выезжали на грузовике со знакомыми отца на подлёдную рыбалку. К вечеру практически всегда возвращались с хорошим уловом щук, окуней, ершей, плотвы, краснопёрки.

В нашей семье, как, пожалуй, тогда в каждой, где были мужики, имелось ружьё. У нас – одностволка ИЖ16. Отец использовал её для охоты, но не на дичь, а, возможно, для некоторых будет странно узнать, – на щук. Весной, когда озёра и реки вскрывались ото льда, на мелководье выходила нереститься щука. Тут-то её и поджидали охотники. Это, конечно, считалось браконьерством, однако такая охота не наносила урон экологии, или, будет точнее сказать, ихтиологии. У нас единицы промышляли ею. А вот если сравнить, что творилось в России в 90-х – начале 2000-х годов, тогда и вовсе говорить не о чем. Водоёмы просто под гребёнку вычищали от рыбы: сетями, электроудочками, травили, лучили и т. д. Словно под нашими ногами враз оказалась чужая земля. «Грабь – не хочу!» Да и сейчас этот процесс всё ещё продолжается. Побывав в 2016 г. в родных краях, своими глазами видел, как совершенно спокойно днём поперёк Еремковского (Клещино) озера рыбак-браконьер ставил сеть. В те года, о которых я пишу, так открыто и безнаказанно сделать это было невозможно.

Тогда, хорошо помню, раза три-четыре в сезон подстрелишь несколько приличных хищных рыбин, законсервируешь, поешь свежего щучьего мяса с икрой, угостишь соседей. Они тоже с тобой чем-то поделятся. А иначе в деревне не проживёшь. Так вот насчёт этого ружья у меня в памяти остались несколько эпизодов. На двух из них я хотел бы остановиться. Ружьё у нас висело на настенном ковре (не как сейчас требуют хранить оружие в специальном металлическом ящике). Отец рано научил меня стрелять из него. Я помогал ему готовить патроны к предстоящей охоте: забивать капсюль в металлическую гильзу, засыпать порох, дробь или картечь, набивать сделанные из старых валенок пыжи. Отец, конечно, предупреждал меня и о соблюдении мер безопасности при обращении с оружием, приводил страшные жизненные при-меры и требовал, чтобы я без его разрешения не прикасался к ружью. Так было до определённого момента.

Однажды отец с матерью пошли вечером в кино. Я остался один. Жили мы тогда в дедовском доме, вернее, занимали две отдельные комнаты. Стояла поздняя холодная, сырая осень. За окном от сильного ветра шумели голые тополя, стучала наружная входная дверь. Ни телевизора, ни радио у нас не было. Мне шёл 6-7-й год. Оставаться одному в пустой квартире в таком раннем возрасте было довольно жутко. Кругом что-то скрипело, шуршало. Окружающий мир представлялся огромным и непонятным. Чтобы как-то справиться со своим страхом, я включил в комнатах свет, забрался на кровать, обложился по-душками – сделал засаду. Снял со стены ружьё. Представил себе, как какой-то злой человек, бандит, ломая дверь, врывается к нам в дом. Вот тут он и попадёт мне на мушку:

– Стой, стрелять буду! Лечь на пол! – тогда крикну я. Увлёкшись игрой, я не заметил, как пробежало довольно много времени. Страхи ушли, ведь в моих руках теперь было настоящее оружие. И вдруг в замочной скважине еле слышно провернулся ключ, дверь тихо скрипнула, открылась. Родители, наверное, думали, что я уже сплю, и постарались как можно незаметнее войти в квартиру. Но не тут-то было. Я всё почувствовал и уловил. Взвёл курок, направив ствол ружья в сторону двери.

Первым понял серьёзность обстановки отец. Он мгновенно побледнел. Сделал осторожно шаг вперёд, заслонив собой мать. Стараясь не спровоцировать дальнейшие мои действия, ровным голосом попросил отвести ствол ружья в сторону. Но я этого не сделал. Видя, как родители испугались, за-нервничали, мне стало смешно. Теперь игра вошла в новую фазу – с уже реальными игроками. Только, в отличие от них, один лишь я знал, что ружьё не заряжено. Но этого не мог знать мой отец. Можно представить, что он пережил тогда, пока приближался ко мне, уговаривая положить ружьё, какие только подарки ни обещал.

Однако всё, как говорят в таких случаях, слава богу, закон-чилось благополучно и для родителей, и для меня. Правда, я не получил не только обещанных подарков, но и возможного ремня, обошлось лишь серьёзным разговором.

Второй интересный момент, но теперь уже реально связан-ный с охотой, случился со мной значительно позже. Тогда я учился, кажется, в 8-м классе.

С приходом весны постепенно вскрываются реки и озёра, заливая при этом прибрежные низменные места, в которые на нерест шла щука. В то время мой отец серьёзно заболел и находился на стационарном лечении в больнице. В один из выходных дней, взяв ружьё и с десяток патронов к нему, за-ряженных крупной дробью и картечью, я задумал отправиться на охоту. Свой выбор сделал на озере Большая Кжемля. Зная, что меня не погладят по голове, если встречусь с кем-нибудь из взрослых, не говоря уж об участковом или работнике рыбоохраны, решил не рисковать и идти по лесу. Несмотря на яркое солнце, в лесу было сыро, кое-где лежал снег. На ногах у меня – отцовские рыбацкие сапоги на 2—3 размера больше моего, плюс ружьё да тёплая зимняя одежда. Всё это давало о себе знать. Пройдя несколько километров по лесным тропа и наконец-то добравшись до озера, я совершенно вымотался. Но раз дошёл, то решил продолжить намеченное дело. Отдохнув, осторожно, оставаясь незамеченным, пошёл вдоль левого берега осматривать подходящие для охоты участки. Вскоре нашёл такой. Он представлял собой большую заболоченную поляну с торчащими из воды кочками сухой прошлогодней травы, мелкими деревьями. Само озеро набухло. Пористый серый лёд всплыл. В образовавшиеся огромные полыньи между ним и берегом как раз и должна заходить щука. Само место и погода позволяли надеяться на успешную охоту. Самое главное, думалось тогда, чтобы никто не помешал.

Прошло некоторое время. Стою на берегу, весь в ожи-дании. Ружьё подготовлено к «бою». И вдруг вижу: вдоль берега пошли круги. Щука! Жду. Проходят ещё несколько напряжённых минут. Прогулявшись вдоль береговой черты, хорошо исследовав и найдя это место для себя подходящим, хищница решилась выйти на мелководье. Здесь, осторожно обходя вокруг кочек, кустов, она стала оставлять икринки, а за нею тут же следом шли более мелкие самцы, оплодо-творяя их.

Я осторожно двинулся навстречу живой «эскадре», состоя-щей из «ударного авианосца» и его охранения: «крейсеров», «эсминцев» и прочих «кораблей», – держа её под постоянным прицелом. Необходимо было подобраться как можно ближе. В то же время одно неловкое движение, один посторонний звук – и рыба снова уйдёт в озеро. Ещё следовало учитывать глубину её погружения. Чем ближе к поверхности щука, тем больше вероятность её подстрелить или оглушить.

Ориентируюсь по сапогам. Глубина – сантиметров 30—40. Стою как вкопанный, боюсь вздохнуть. Щука, наматывая кру-ги, всё ближе и ближе подплывает ко мне. Вода совершенно чистая. Палец – на курке ружья. Однако понимаю, что надо ещё немного подождать. Вдруг щука, сделав вираж, проскаль-зывает прямо между моих ног и направляется в сторону. Всё, медлить нельзя! Выстрел! Столб огня, дыма, брызг! Вытираю рукавом мокрое лицо. В двух метрах от меня кверху брюхом плавают щука и семь самцов. Забрасываю ружьё за спину и спешу выбросить оглушённую рыбу на берег, пока та не пришла в себя.

Проделав эту работу, срезал толстую ветку берёзы, насадил за жабры рыбу. Попытался забросить за спину, но ветка сло-малась. Одна только щука без самцов в длину была больше метра. Вместе с ружьём такую ношу я не смог дотащить до дома. Пришлось зачехлить ружьё и спрятать в лесу в куче валежника.

С огромным трудом уже к вечеру я добрался домой. Но зато как были удивлены и рады такому улову в моей семье. Даже отцу никогда не удавалось подстрелить или поймать такие экземпляры.

Приходящая следом за зимой весна вносила свой неповторимый оттенок, можно сказать, некий другой жизненный аромат. Природа после долгой спячки пробуждалась, сбрасывая с себя надоевшее белое холодное бельё, медленно, капризно примеряя и надевая праздничную, цветную одежду.

Вся детвора была несказанно рада приходу весны. На весё-лых журчащих солнечных ручьях мы делали искусственные запруды, пускали собственноручно изготовленные парусные кораблики. Сделав надрез на коре, собирали в банки холодный сладковато-вяжущий берёзовый сок.

Помню, что в этот период каждый ребёнок обязан был со-брать и принести в школу стакан берёзовых почек. А далее они сдавались государству и шли на изготовление лекарств.

Мы вдвоём с отцом вставали на лыжи, шли в лес рубить берёзовые ветки. Волоком тащили их домой. А там вечером в тепле всей семьёй принимались за нелёгкую работу. Почки были очень мелкие, липкие, и собрать стакан было не так-то просто. Несколько вечеров уходило на это.

В конце мая – начале июня на лесных лужайках, пригорках расцветали белоснежные ландыши. За ними и за душистой земляникой местная ребятня на велосипедах ездила далеко вдоль железной дороги. Увидев залитую мелкими сладкими ягодами лужайку или откос, тут же спрыгивали с великов и наперегонки бежали к нетронутым земляничным полянам. Сначала вдоволь наедались сами и лишь затем приступали к сбору ягод в чашки или небольшие лукошки.

Ещё одно из увлекательных, весёлых мероприятий у ребят было ловить майских жуков, которые с наступлением тепла вылезали из своих нор и по вечерам, как пули, неприятно жужжа, летали низко вдоль земли. Пацаны и девчонки в эти поздние часы собирались за околицей, чтобы изловить как можно больше этих страшных «злодеев». На опушках, пригорках мы носились за ними с берёзовыми ветками или сачками, намереваясь догнать, сбить быстро летящего жука. Иногда в порыве погони не смотришь под ноги, так увлечёшься, что вдруг оступаешься, влетев в какую-нибудь яму, или спотыкаешься о камень, кочку. Короткий свободный полёт. Жёсткое приземление. Лицо изодрано, в крови, штаны порваны, синяк на теле! Да, и так тоже бывало. Зато на следующий день, при-дя в школу и достав на уроке под партой спичечную коробку, показываешь друзьям, какой экземпляр ты вчера поймал. Иногда кто-нибудь выпускал жука в классе. Он кругами, пугая всех, носился по периметру помещения. Девчонки вскакивали, пищали. Пацаны смеялись, некоторые пытались его поймать. Короче, в классе наступал полный коллапс! Бедная учительница без толку кричала, стучала указкой по столу, пытаясь хоть как-то навести порядок.

В это тёплое время, когда сама природа звала к себе, дурманила наше сознание источающимися, как из рога изо-билия, всевозможными запахами, пленяя красотой цветов и растений, трудно было усидеть дома. Желание учить уроки отсутствовало полностью. Видя это, родители (во всяком случае, мои) старались ограничить наши гулянья. Однако лично я находил различные способы, как улизнуть из дома, закрытого на внешний навесной замок. Часто в этом мне помогал мой дед Василий Алексеевич. В тот период (я уже писал) мы занимали две комнаты в дедовской квартире одноэтажного железнодорожного дома. Когда родители уходили вечером в кино или ещё куда-нибудь в гости, то мать мне строго-настрого наказывала:

– Сиди дома! Учи уроки!

Но разве это было возможно? Какие там уроки, когда друзья собираются за околицей ловить жуков, играть в прятки, жечь костры!.. И я, выждав несколько минут: вдруг родители вернутся, – открывал форточку и звал деда. Дед Вася часто выходил из дома (с другой стороны) и подолгу сидел на деревянном крыльце, покуривая скрученную из газеты папиросу. Услышав меня, неспешно подходил к окну, подшучивал и подсмеивался надо мной. Я слёзно просил его помочь выбраться из этой «тюремной клетки». Дед вначале договаривался со мной о том, что я его не подведу и до при-хода родителей буду дома. Затем он притаскивал от сарая лестницу, и я через форточку по ней спускался на землю. Со временем мои похождения всё-таки становились известны родителям и безнаказанно уже не проходили. Доставалось также и деду от моего отца и от бабушки Лены.

Из весенне-летних игр мне особенно нравилась лапта. Это чисто русская игра. Первые свидетельства о ней обнаружены при раскопках Древнего Новгорода и относятся к XIV веку. Лапта развивает координацию движений, скорость, быстро-ту принимаемых решений. К тому же она командная игра. А это многого стоит. Одно – ты отвечаешь за себя, другое – за коллектив. Американцы, например, просто берут и копируют чью-нибудь игру (бейсбол, регби, а также американка – игра в бильярд), с одной стороны, добавив в неё больше помпезности, с другой – упростив. Наша лапта задорная, весёлая, быстрая. Здесь нет никаких прибамбасов, только сильные руки, быстрые ноги, зоркий взгляд, резкие, точные движения тела. Вот, например, высказывания нашего великого писателя А. И. Куприна об этой игре: «Лапта — это народная игра, одна из самых интересных и полезных игр. В лапте нужны: находчивость, глубокое дыхание, внимательность, изворот-ливость, быстрый бег, меткий глаз, твёрдость удара руки и вечная уверенность в том, что тебя не победят. Трусам и лентяям в этой игре нет места».

Помню, очень ценились тогда «арабские» мячики, и прежде всего своей упругостью. От удара битой (в роли которой была обычная палка) они летели очень далеко, но в то же время хорошо принимались (ловились), не выскальзывая из рук, а при броске точно попадали в цель. В игре часто участвовали и взрослые, тогда она становилась ещё более задорной и весёлой.

И вот учебный год закончен, наступала самая любимая пора у всех детей. Любимая, прежде всего, тем, что утром можно было подольше поваляться в кровати, а тёплым звёздным вечером допоздна задержаться с ребятами на улице, не надо учить нудные уроки, сидеть по несколько часов в классе. Наступали весёлые, вольные, интересные дни.

Когда вода в озёрах и реках хорошо прогревалась, мы устраивали состязания на Еремковском озере (озеро Клещино) на то, кто быстрее всех проплывёт от берега до вбитого в или-стое дно кола, дальше всех нырнёт. Со временем, научившись хорошо плавать, пацаны переплывали его с одного берега на другой. Само озеро, похожее на огромное чёрное живое кру-глое зеркало, в диаметре составляло где-то с километр. Для нашего юного возраста такая дистанция на открытом водоёме без спасательных средств была приличной.

Девчонки по окончании горячего летнего дня тоже часто приходили на озеро. Бывало, не взяв с собой купальники, предварительно убедившись, что пацанов рядом нет, заходили в прибрежные кусты и там раздевались догола. Осторожно ступая по колючей болотной траве, прыгали в мягкую, ласкающую тело воду. Упустить такой момент ребята, конечно, не могли. Дождавшись, когда все девчонки окажутся в озе-ре, более старшие и уверенные в себе, с показной наглецой пацаны осторожно подкрадывались поближе к ним. Уловив удобный момент, тут же ныряли и под водой плыли навстречу. Чем ближе удавалось подобраться к беззаботно купающимся «русалкам», а если повезёт, схватить, скажем, за ногу, тем интереснее была последующая картина. Внезапно ещё со-вершенно спокойное, отдыхающее от дневного зноя озеро разом взрывалось криком, визгом, судорожным барахтаньем. Девчонки как ошпаренные выскакивали на берег. Только мель-кали их голые задницы, когда они бежали к спасительным кустам. Пацаны взахлёб хохотали. В ответ летели довольно неприятные слова. Но всё это быстро забывалось. Проходило несколько минут, и вот они, уже одетые, гордые, выходили из леса, становились в сторонке, отжимали, расчёсывали мокрые волосы, делали вид, что нас не замечают. Ребята, в свою очередь, тоже вылезали из воды. На берегу разжигали большой костёр. Наступала очередь нашему брату показать слабому полу свою ловкость и бесстрашие. Когда костёр по-настоящему разгорался и языки пламени поднимались сравни-тельно высоко, начинались состязания в прыжках. Во-первых, надо было не испугаться и прыгнуть через огонь, во-вторых – далеко от берега и как-то по-особенному «приводниться». Ребята по очереди с разбега прыгали, бултыхались в воду. У кого-то при этом на семейных трусах не выдерживали резинки. Но никакого конфуза почему-то это ни у кого не вызывало, только брызги, крики, смех!

Если вспомнить, как меня научили плавать, то это будет, возможно, тоже занятно. Вернее, учёбы как таковой и не было вовсе. А тренерами для меня стали родные дядьки по отцов-ской линии. Однажды после сенокоса, в котором принимал участие и я (разбрасывал граблями для просушки скошенное сено), все, хорошо разогретые, уставшие, пошли на озеро, взяв меня с собой. Берег (его и тропинку к нему сегодня называют Гусевым) представлял собой небольшой открытый болотный участок, резко обрывающийся в глубину. Вода чистая, но чёрная из-за илистого дна.

Мужики, повесив на кусты потную от тяжёлого труда одежду, с разбега бросились в озеро. Мне тоже предлагали окунуться. Однако я не умел плавать, тогда мне было лет во-семь. Стоял, улыбался и мотал головой. Накупавшись, братья вылезли на берег, и кто-то из них предложил:

– А что, давайте Генку научим плавать?!

Все разом согласились. И не успел я ничего предпринять, как тут же был раздет. Меня крепко схватили за руки и ноги, раскачали и под мой дикий крик бросили в чёрную бездну. Здесь у меня воспоминания больше представляют обрывочную ленту: собачье барахтанье, глотание воды, кочка жёсткой травы, берег. Долго откашливаю попавшую в лёгкие воду. Мне плохо, хочется реветь, но чисто физически не могу. А вот мои дядьки отчего-то безумно смеются. С этого дня я стал самостоятельно плавать. По сей день воду безумно лю-блю. Много с тех пор прошло времени, но такого сурового урока никогда не забуду и о нём не жалею.

Часто летом в наш район заезжали цыгане. Они становились разноцветным, шумным табором невдалеке от посёлка. Вечером весь табор собирался возле своих палаток. Разжигались костры. В густой, пьянящий вечерний воздух, насыщенный ароматами полевых растений, добавлялся аппетитный запах свежеприготовленных на живом огне: мясного супа хабе рома, заправленного луком, зеленью; кукурузной каши хывиций; пресных горячих колобков пугаччо. Всё это быстро со-творённое женскими рука-ми волшебство подавалось к импровизированному столу на лужайке, где в это время, отдыхая, покуривая свои трубки, сидели, полулежали их мужья, отцы, братья, ведя серьёзные разговоры.

Когда всё было готово к трапезе, то вот здесь и начиналось самое интересное, замечательное, за что мы прощаем и любим этот своеобразный народ. Взрослые, усладив свои желудки простой кочевой едой, хорошо запив вином, брали в руки гитары и под их плачущие, страдающие звуки долго пели красивые, трогательные песни. И вдруг струны взрывались неуёмным всплеском радости жизни, выбрасывая из тьмы к пламени костра цыгана или цыганку. Табор охватывала волна буйства весёлой песни, пляски…

Несмотря на то, что родители нам не разрешали даже приближаться к цыганам («вот возьмут и увезут с собой в Молдавию или Румынию – и поминай как звали»), мы всё равно ходили в табор. Для нас это было что-то сказочное, бесшабашно вольное, весёлое, дикое. Взрослые цыгане на нас, как и на своих детей, не обращали никакого внимания. Они находились во власти тёплого летнего вечера, каких-то своих дум, пламени огня, задушевной, рвущей струны гитары песни.

– Эх, ромалэ!..

Мы, пацаны, присаживались невдалеке, наблюдая за живой театральной сценой жизни вечно кочующего, странствующего по просторам многих государств народа. К нам подходили цыганята, просили деньги. За две-три копейки они готовы были станцевать или спеть. Но иногда и нагло требовали их. Когда получали твёрдый отказ, возникала потасовка, которая быстро пресекалась взрослыми цыганами.