Czytaj książkę: «Пап»

– Пап, а сделай лодочку?

Отец делает «лодочку» из ног, я туда с удовольствием заползаю, ложусь и начинаю грести с нескрываемым удовольствием. Лодочка качается, вокруг плещут волны, надо мной проносятся с криком белые чайки… Я счастлив. Мне, наверное, года 4. Не так уж и часто мне удается застать отца врасплох и в блаженно-добродушном настроении, чтобы он согласился со мной поиграть. Нет, он добрый и как-то очень приятно пахнет. Чем-то очень своим, родным, с этим запахом так спокойно и уверенно и уж абсолютно не хочется вылезать из этой сказки. Пригревшись, я потихоньку засыпаю. Отец очень аккуратно, чтобы не разбудить, переносит меня в кровать, бережно укрывает одеялом и прикрывает дверь. Но, не до конца, чтобы, проснувшись, я не испугался темноты и свет понемногу пробивается в мою комнату.

– Пап, а расскажи про себя?

Мне уже семь лет и меня ужасно распирает от любопытства по всякому поводу. А ведь действительно, папа тоже был когда-то маленьким, как я (хотя представить это как-то не просто). Но ведь был же! Интересно, а каким он был? Как я? Ну, то есть такой же характер, мысли, увлечения, футбол, собаки? Интересно, мог бы я с ним дружить?

– Ну что тебе рассказать? Папа расплывается в полуулыбке, ему приятен мой искренний детский интерес. Глаза становятся еще добрее, лицо приобретает хитрый и добродушный вид, его мысли уносятся в далекое прошлое, взгляд мечтательный, он ВСЕ видит. Как это было…

* Ну, родился я в селе Арзгир, это 200 км от Ставрополя. Вся родня теперь осталась там. Кто? Ну, мой брат, он меня постарше, его сыновья, их у него пятеро и дочка, т.е., мои племянники и племянница. Как получилось, что я оказался в Ставрополе? Ну, это целая история. Это надо долго рассказывать. Может, в следующий раз? Нет? Ну, смотри, если надоест слушать, скажи.

– Нет, не надоест, не надоест!

* Так вот, родился я в Арзгире, там свой дом, в моей комнате, где я родился до сих пор в потолке остался вкрученный крюк, на котором висела моя кроватка, а мать ее качала. Раньше так было.

* Ну, потом как у всех, учился в школе, правда, уже в Черкесске. Туда перевели отца работать. А переводили его несколько раз, так что учился я и в Нальчике, и в Черкесске. А в Черкесске отец стал директором винзавода. Да, вино дома не переводилось.

– А разве тебе уже было можно? – с завистью и надеждой спрашиваю я.

* Конечно, нет. Но мать сильно разбавляла сухое вино водой и мы с ребятами после того, как до икоты наиграемся в футбол, пили вот такую смесь. Очень хорошо утоляло жажду. Что? Да нет, мы не хмелели, все выходило с потом. Так что был таким же мальчишкой, как и ты. Ну, понятное дело, хулиганили, дрались, играли в футбол, волейбол. Короче, все как у всех. Так, ну на сегодня хватит, спасть пора, потом доскажу. Спокойной ночи!

– Пап, а как ты вообще попал в Арзгир? Все наши родственники говорят, по-моему, на украинском языке? Я что-то почти ничего не понимаю. (Мне уже где-то 13-14 лет).

* Это совсем давняя история. Все просто. Раньше действительно, и мой отец, и дед жили на Восточной Украине, отсюда и говор украинский. А в тридцатые годы прошлого века был страшный неурожай и голод. Народ не выдержал, стал сниматься с насиженных мест, собрал какие ни есть манатки и в путь! Куда? А куда глаза глядят, к лучшей жизни. Ведь должна же она где-то быть? Вот, запрягли они лошадей и долго– долго ехали, недели, месяцы. Нигде не находили пристанища. И тут на тебе, мать честная! – оазис! Как из-под земли. Везде степь, да пыль с песком, а тут – глазам не верят! Зелень, озера, лиманы, речка, рыба, трава зеленая, сочная, земля как пух. Вот и решили они здесь обосноваться. Так и живут по сей день. А поскольку все были из Украины, то и говор украинский остался. Кто ж их переучивать-то будет? Развели лошадей, скотину, птицу, понастроили дома из глины (саман называется, теплые такие). Вот и зажили хорошо посреди степи в зелени и сытости. Там-то я и родился в 1922 году. Ну, дальше ты уже знаешь. Как что потом? Я ж тебе рассказывал. Ааа! После школы? После школы была война. Точнее, не сразу. Хотел я поступить в мореходное училище. Это была моя мечта. Но где Арзгир, а где море? Даа, далековато. Да и, надо сказать, в 39-м уже началась 2-я мировая. Какое тут уж море? Вот и решил отец отдать меня в артиллерийское военное училище. А поскольку тяга для артиллерийских орудий в то время была конской, то мне повезло и после поступления я, в основном, работал с лошадьми, которых очень любил. Трудно ли было поступать? Да нет, мне очень легко давались точные предметы. Физика, математика, геометрия. Это ты у нас филолог. И философ. ( Уж больно много рассуждаешь). Да вот, кстати, остались у меня блокнотики, где я записывал формулы всякие, законы.

В малюсеньких блокнотах идеальным каллиграфическим почерком были мелко-мелко записаны множество всяческой физико-математической всячины.

– Это что, шпоры?

Отец немного смутился. – Нууу… нет. Это так, чтобы не забывать. На память.

Я, конечно, засомневался, но вида не подал. Однако, и почерк и размеры оценил по достоинству. Да и хранить столько лет! Это действительно, вызывает уважение!

*Так вот, экзамены для меня были делом плевым. Да и не помогал никто в те времена. Попробуй не сдать! Запорет отец. Может, и не до смерти, но сесть сможешь не скоро. Рука у него тяжелая была. Да вон, глянь на фотографию. (Да, серьезный у меня был дед. Взгляд пронизывающий, тяжелый, абсолютно уверенный в себе. Как говорится, вижу цель, не вижу препятствий. С таким совсем не хочется спорить). Вот и думай, сдавать или не сдавать. Так вот, сдал я экзамены, стал учиться. Мне нравилось. Что нравилось? Да и учиться, и то, что ребят много. Весело. Опять же, начал уже более серьезно играть в футбол и волейбол. Играл сначала за роту, потом уже и в сборную училища входил. И все бы хорошо, если бы не война. Фашист, собака, подбирался все ближе и ближе и нас перевели на ускоренные курсы учебы. А тут еще и «Катюша» появилась. Совершенно секретное оружие. И мы его как говорится, ускоренно осваивали. До самого 41-го года. Видишь мою фотографию? Да, молодой совсем, 19 лет. Это нас привезли на один день в Москву для соблюдения формальностей после окончания училища, вот мы и отпросились сфотографироваться в «Метрополе», т.к. в город нас не пускали. Боялись, чтобы не проболтались про «Катюшу». Это самая первая моя фотография в форме. Что потом? Потом – спать! Позже доскажу. Когда? Когда время будет.

– Пап, ну ты же обещал! Ну, когда потом? Потом мне будет некогда. Давай, давай, не отлынивай, а то мы тебя всем семейством заставим мемуары писать. Ну вот, другое дело. Так что было потом? Ты остановился на том, что война началась.

* Ну, так вот. Война началась. Война… Да. Так вот, перебросили нас на 1-й Белорусский фронт. И начали мы воевать. Ну что рассказывать? Всяко было. И страшно, и весело, и вообще не в моготу. Не знаю я, что тебе рассказывать. Ну не тактико-технические характеристики же «Катюши»? Что, хочешь, чтоб я рассказал?

И отец, как на экзаменах, начинает бойко и абсолютно не сбиваясь рассказывать технические возможности «Катюши», которые уже никогда не смогут стереться из памяти. Да, глубоко в сознание запаяла их война!

– А предатели у вас были? – вдруг выпалил я и сам удивился своему вопросу.

Отца аж передернуло от воспоминаний.

*Ну, может и не предатели, но сволочей хватало. Вот как-то раз такое было. Был я начштабом дивизиона. После марша останавливаемся мы на привал. Отступали мы, если честно. 42-й год. Не пришел еще день нашего наступления. Так вот. А что такое остановиться на временный привал? Никто же не знает, надолго это или нет. Значит что? Надо кухню развернуть, палатки поставить, машины замаскировать. Ну и, туалет, конечно, тоже нужен. А как без него? Народу-то много, отдельное сооружение не состряпаешь, да и ни к чему. Девчонок у нас не было, стесняться некого. Поэтому, вырывался длинный ров, все дружно садились, ну и … опрастывались. А когда сворачивались и покидали позицию, это дело надо было закопать. Ну не оставлять же в таком виде. Своя земля же. Советская. Ну, обычно это дело «доверяли» молодым призывникам. Ну а как еще? Вызываю я троих бойцов и даю команду: закопать. Двое ничего, честь отдали и пошли выполнять, а третий заартачился – не буду и все! Хоть ты его убей! А по законам военного времени за невыполнение приказа – расстрел на месте, без суда и следствия! Ну, все это, конечно, знали, но как-то применять такую меру не приходилось. А тут, кажется, как раз тот самый случай. Напомнил я ему этот закон, а ему хоть бы хны! Как и не испугался! Расстроился я вконец, вытаскиваю трофейный «Вальтер» (мне его мой дружок, Виктор Шилов подарил) и говорю: «Ну что ж, тогда пошли на расстрел за невыполнение приказа». Он выходит. Идет. Харахорится, вроде как бы не боится. Не могут же человека расстрелять за г…но! Смех, да и только! Отвожу, значит, я его подальше, на опушку леса. Говорю: «Поворачивайся лицом к лесу!». Он отвернулся, стоит, но, вроде, как бы начинает понимать по моему лицу, что я не шучу. А я уже взбесился, говорю типа что-то «За невыполнение приказа командования…. В военное время…» ну, и все такое. Да, а стрелял я очень хорошо, с детства натренировался. И стреляю я в веточку, что над его ухом. Веточка чик! и отлетела, парень бух на колени слезы в три ручья, ползет ко мне, умоляет… Короче, отпустил я этого вонючего интеллигента, отправил зарывать траншею. Куда он денется, конечно, зарыл. Только в скором времени мне этот случай ох, как подпортил жизнь! Потом как-нибудь расскажу. Уж лучше б я его пристрелил тогда! Ну да, что сделаешь, того уж не исправишь. Это, конечно, не предательство в чистом виде, но, все же, если каждый будет отказываться от выполнения приказа? Что тогда будет? И смогли бы мы войну выиграть? Вот я и говорю, что когда тебе мать говорит: пропылесось полы, так кочевряжишься с Женькой, все делите. Кому что полегче сделать, все на бабушку свалили, а ей тяжело, не молодуха же! Так что давайте, слушайтесь мать и бабку, договорились?

Еще бы, попробуй тут не договориться. Как-то раз, когда родители были на работе, а мы, два братца, остались с бабушкой, чего-то мы с Жекой не поделили. А мне в ту пору было лет 7-8, ну, брату, соответственно, на 5 лет больше. Слово за слово, а тут и до метания тапок дошло. Помнится, когда все мои доводы были исчерпаны, а у брата их всегда оставалось великое множество, да еще такие едкие и обидные, я снял тапок и швырнул ему его вдогонку. И, как ни удивительно, попал! Да еще точно по башке! Когда Жека развернулся, глаза его были, как у Вия, а может, и хуже. Слава богу, на ту пору подоспела бабушка и развела нас по комнатам. Понимали, что, если по возвращении с работы, эта информация дойдет до отца, то нам двоим придется крайне туго. Ремешки тогда носили тоненькие, мода такая была, чтоб ей! Широким-то не больно. Ну, поорешь для порядка, ну слезу пустишь, а на самом деле, не больно. Зато потом мама пожалеет, а может даже чего вкусненького даст, на том все и кончается. Обиды проходят, все плохое забывается. Так вот, чуя беду, мы с братцем объединились и начали уговаривать бабушку ничего не говорить родителям по возвращении с работы. После долгих разговоров и обещаний вести себя «чемно» и помогать ей во всем, бабуля разомлела и пообещала молчать. Однако, когда вернулись родители, и, после традиционного вопроса – как дети, не хулиганили , бабуля с умилением начала рассказывать в подробностях, кокие мы хорошие, подрались, помирились. Прощения просили, пообещали… (Бабушка «нажимала» на «О», поскольку была родом из Вятки, Кировские мы) Но тут отец уже решил не дослушивать окончание и рука потянулась к тоненькому кожаному «дежурному» ремню. Да, это запомнилось. Получается, действительно, надолго. Не могу сказать точно о воспитательной эффективности данного метода. Но в память это врезалось надолго.

– А еще про войну расскажи!

* Да что про нее рассказывать? Иной раз и вспоминать не хочется. Страшно.

– А ты немцев сам убивал?

* Сам? Это как? Ну, в штыковую атаку, конечно, не ходил, мы же не пехота. А вот однажды немцы подошли так близко, что пришлось бить прямой наводкой. Было это в начале войны. Кстати, про Флерова мы тогда и не слышали. Так что, еще непонятно, кто же был первым? Так вот, тогда никто не подсказывал, сами догадались. Выкопали под машины траншеи, загнали их туда и получилось, что пусковые установки встали горизонтально. Тут мы в первый раз, хоть и вдалеке увидели убойную силу «Катюш». Дали несколько залпов. Ни неба, ни земли. Ничего живого в радиусе десятка километров. Все смешалось между горизонтом и облаками. Солнце затмило напрочь. Сплошная черная пыль с дымом, такое впечатление, что земля дыбом встала. Страшное зрелище! Это под Насвой было. В феврале 44-го. Вот за это я и получил орден «Отечественной войны 2-й степени». Как за что? За смекалку с прямой наводкой. Ну, в этот раз обошлось, а вот однажды наша разведка ошиблась и дала нам координаты уже занятой нашими деревни. А мы как лупанули! Вспоминать не хочется. Закончили мы артподготовку, отдыхаем. И тут, спустя несколько часов дозорный кричит: человек! Думали – фриц раненый, ан нет, наш. Ползет еле-еле, за живот держится и зубами скрежещет. Отпустил немного руки – и мы замерли. Осколком ему живот распороло. И из пилотки, прижатой к животу, вывалились все его внутренности. Он их, оказывается, собрал в пилотку, прижал внутрь и так прополз километров десять. Посмотрел он на нас таким взглядом! В глазах боль, досада, горечь и обида. «Что ж вы своих? Мать вашу!» И умер. Вот такие пироги… Много я такого навидался. Тебе лучше и не знать. Эх! А помнишь, как мы с тобой военные раньше пели?

Был у отца песенник. Небольшая такая книжонка в очень твердом сером переплете. А там – песни военных лет. Очень мы любили иногда открыть эту заветную книжку и запеть негромко в два голоса. «Шумел сурово брянский лес…», «Артиллеристы, Сталин дал приказ…» или «Темная ночь…». Много песен перепели. До сих пор все слова помню. Люблю я эти песни, люблю до сих пор, наверное, больше всех остальных. Есть в них душа, да такая, что веришь в них сразу и навсегда. И неважно, что голоса у нас с отцом, как говорится, домашние, не эстрадные, но получалось как-то задушевно и правдиво, без фальши.

– А у тебя же есть и орден Отечественной войны 1-й степени? Это же круче?

* Да, наверное, покруче будет.

– А ее тебе за что дали?