Что делать? Из рассказов о новых людях – век спустя

Составитель Виктор Гаврилович Кротов

© Гавриил Яковлевич Кротов, 2024

ISBN 978-5-0064-2122-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

На обложке: Н. Г. Чернышевский (из открытых интернет-источников); Г. Я. Кротов (из семейного архива)

От публикатора

Роман «Что делать?» был написан Николаем Гавриловичем Чернышевским в 1862—1863 годах, во время пребывания под арестом в Петропавловской крепости.

Роман «Что делать?» был написан Гавриилом Яковлевичем Кротовым в начале шестидесятых годов XX века, в исправительно-трудовой колонии особо строгого режима, где автор отбывал срок за якобы антисоветскую деятельность. Ему разрешили писать при условии, что это будет только подражание, а не что-то оригинальное. Оригинальное конфисковывали. Это откровенное подражание Чернышевскому уцелело. Не заметили, что это не подражание, а попытка представить осуществление идеала в иную, советскую эпоху.

Роман был написан убористым, но чётким почерком в четырёх общих тетрадях. Для убедительности во многих местах были подклеены статьи из газет и журналов, иллюстрирующие мысли автора о современных для этих лет возможностях сельского хозяйства и промышленности. Первым внёс свой важный вклад в cудьбу этой книги мой брат Яков Гаврилович Кротов, перепечатав текст отца на машинке. Спустя многие годы, это значительно облегчило мне ввод романа в компьютер.

Избегая редакторской правки ради сохранения самобытного авторского стиля, я позволял себе лишь небольшую корректуру в тех случаях, когда она заведомо улучшала изложение.

Все ссылки принадлежат мне, и направлены на то, чтобы облегчить восприятие читателю уже из теперешнего, XXI века.

Гавриил Кротов написал ещё немало книг, ссылки на них даны в приложении. Ни одно из этих произведений не было опубликовано при его жизни. Сейчас они изданы, хотя и очень небольшими тиражами, но имеются в центральных российских библиотеках, а также существуют в электронном виде. Их легко найти в интернете на площадке «Ридеро», а также на других электронных площадках.

Виктор Кротов

«Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее сколько сможете перенести, настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждением ваша жизнь, насколько вы сможете перенести в неё из будущего…»

Чернышевский

Предисловие

С какой целью я начал этот труд? Может, вы подумаете, что я пишу от нечего делать? Но в этом случае есть великолепное средство – ничего не делать. Такое состояние безделья мы даже называем отдыхом. Ведь как бы ни был бездарен роман, работа над ним влечёт муки творчества, неудовлетворённость от бессилия выразить то, что хотелось бы сказать и что нужно сказать.

Может быть, вас обидит, что я пародирую Чернышевского, но я сам бы счёл это святотатством, если бы это было так, но я не пародирую, а продолжаю Чернышевского – его герои перенесены в условия нашего времени.

Может быть, вы упрекнёте меня в том, что я со своим безвестным именем и слабеньким талантом берусь решать такие проблемы, которые были бы под силу Шолохову, Федину, Аксёнову, но они молчат, а я не могу молчать. Так бы и следовало назвать мой роман.

Всё это я предвижу и понимаю.

У меня нет и тени художественного таланта. Я даже и языком-то владею плохо. Но это всё-таки ничего – читай, добрейшая публика! Прочтёшь не без пользы. Истина хорошая вещь – она окупает недостатки писателя, который служит ей. Поэтому я скажу тебе: если бы я не предупредил тебя, могло бы показать, что повесть написана художественно. Но я предупредил, что таланта у меня нет – ты будешь знать теперь, что все достоинства повествования даны ему только истинностью.

Да, дорогой читатель, должен предупредить, что я выдвигаю проблемы, но не решаю их и не вычёркиваю из заглавия вопросительного знака. Это значит, что многое ещё нужно искать.

Я знаю, что в наше время появились ищущие люди. Их мнениями я дорожу и вперёд знаю, что они за меня. Добрые и сильные, честные и умелые, вы во все времена возникаете между людьми, а теперь вас уже немало и быстро становится всё больше. Если бы вы были публика, мне уже не нужно было бы писать; если бы вас ещё не было, мне ещё не было бы можно писать. Но вы ещё не публика, а уже вы есть между публикой – поэтому писать мне нужно и должно.

Герой моего романа – Лопухов, но не тот Лопухов, который жил сто лет тому назад, а его потомок. Не будем копаться в родословной моего героя, примем его таким, каков он есть. Посмотрим более внимательно на него самого.

Пока что мы знаем, что он студент Тимирязевской академии. Сам Лопухов положительно знал, что он окончит институт и будет аспирантом. Это давало основания если не гордиться, то, по крайней мере, быть довольным самим собой и чувствовать себя спокойно. Но Лопухов не был спокоен. Он, как и все, побаивался учения и практики, не потому что он боялся, что не усвоит материала и не сдаст зачётов, а опасался бесплодности своих знаний и постоянно чувствовал, будто вместо макарон проглотил бумажный серпантин.

Это черта любопытная. В последние десять лет стали появляться между некоторыми лучшими студентами этакие нигилисты, не верящие в полученные знания. Тут не было страха за личное материальное благополучие. Можно было стать аспирантом и получить кафедру или получить должность и приобрести авторитет. К тридцати годам сделаться главным, в 35 лет перейти в областную номенклатуру, а в 45 лет работать в центре. Но они, видите ли, рассуждали иначе: по их мнению, наука всё ещё находится в младенческом состоянии, и такой её уровень не соответствует существующему ныне строю. Наша наука и организация хозяйства должны иметь наглядное преимущество перед буржуазной наукой, а тем более хозяйством, хотя бы в отношении два к одному.

И вот они для пользы любимой науки охотно бросают учение или работу в благополучном хозяйстве. Бранят их на чём свет стоит, но они всё же посвящают все свои силы этой самой науке или этому самому хозяйству. Они отказываются от дипломов и материальных благ, оставляют альма матер и идут рядовыми работниками на практическое дело. Иногда как будто не связанное с избранной отраслью. И здесь они не думают о личном заработке, а идут на лишения и неудобства, не замечая их. Поэтому они не связывают себя семьёй, ради которой пришлось бы идти на уступки собственной совести. И, если женятся, то находят себе такую же чудачку, согласную кочевать с места на место и растить детей в спартанских условиях.

Не думают они и о своём послужном списке. Меняют иногда не только место работы, но и род занятий, оставляя агрономию ради строительства, механизации или химии. Они ищут каких-то новых знаний, вернее, комплекса их. Как они увязывают агрономию с архитектурой или судостроением, педагогикой медициной, ихтиологией – сразу, пожалуй, и не поймёшь.

Им не даёт покоя вопрос «Что делать?», и они ищут ответ на него.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Умный дурак

В один прекрасный день… Ну вот, с первой строки ты уже нахмурился, читатель. Ты недоволен этим избитым выражением. Кто только не начинает рассказ словами «В один прекрасный день»!.. Но это был действительно один из прекрасных дней.

Может, некоторые люди (точнее, студенты Тимирязевской академии) не замечали сперва, что день прекрасный, но к четырём часам это стало очевидно для большинства. Ещё бы – конец мая, природа… Вы сами знаете, насколько великолепна природа в конце мая. Иной раз, правда, этого не замечают, но если у вас за плечами двадцать лет и вёсны вам ещё не примелькались, если сданы зачёт и вы находитесь в блаженном состоянии космической невесомости: четвёртый курс – уже пройденный этап, а пятый курс где-то далеко впереди, но вы уже числитесь на пятом курсе.

Вот в такой-то прекрасный день группа студентов ворвалась в комнату студенческого общежития.

– Где наш триумфатор? – галдели студенты. – Где тот, кто первый стал отвечать по билету и отвечал в стиле докторской диссертации, повергнув комиссию глубиной, обширностью и новизной своих знаний и убеждений?..

Но комната была пуста. Триумфатор исчез. На столе к вазе с цветами была прислонена записка. Замети, как нахмурился студент, читавший записку, одна студентка нетерпеливо пропищала:

– Что случилось? Уж не самоубийство ли?

– Почти, но только хуже, – ответил студент и прочитал вслух:

«Ребята! Я ухожу из института. Передайте моё заявление в деканат, а вещи – коменданту.

Когда-нибудь встретимся.

Жму ваши лапы.

Лопухов».

– Вот дурак! Такие блестящие способности, сам Н. говорил, что его курсовка и рефераты достойны докторской диссертации. Аспирантура во всяком случае была ему обеспечена. Дурак!..

Поднялся шум, но все сошлись на том, что Лопухов – дурак.

– Подождите, ребята! Как это так – «умный» и вдруг «дурак»? Это вроде деревянной железки.

Теперь уже ровно ничего нельзя было разобрать – и «дурак», и «умный»… Но скоро нашли определение: «чудак».

Это было точное слово. Именно так мы называем умных людей, которые мыслят, поступают, действуют и живут не по-нашему. Или, по крайней мере, не так, как все.

* * *

– Как это так? – возмутится читатель. – Советский студент, лучший из студентов, которого автор явно намерен представить за образец нового человека, а следовательно самого лучшего человека, вдруг ни с того ни с сего, что называется с бухты-барахты, бросает институт накануне получения диплома. Главный герой романа должен быть, безусловно, положительным героем, манкирует учением – какой пример для молодёжи!

Ах, мой проницательный и добродетельный читатель, не торопись с выводами. Разберёмся спокойно. Никакой тут бухты-барахты нет. Для этого нам придётся заглянут в детство нашего героя Леонида Гавриловича Лопухова.

Не развлечение,
а руководство к действию

Лёня лежит на кушетке. Он свободен. Это значит, что нет уроков и неотложных дел. Нет мамы, которая могла бы найти неотложные дела. Нет старшего брата Вити – ярого противника безделья. Как же можно ещё использовать свободу, если не для чтения книг.

Он устроился со всеми удобствами: он лежит на кушетке головой к двери, ноги на кофре, книга на стуле. Справа – батон, слева – колбаса. Лёня поглощён книгой больше, чем поглощением пищи. Иногда хлеб он закусывает хлебом, иногда колбасу заедает колбасой…

Но вот рука не нащупывает ни батона, ни колбасы. Упали на пол? Нет, всё съедено. Невероятно, но факт. Сыт ли? Кажется, да. Продолжает читать, лёжа на спине.

Дочитал. «Вот здорово: идеальный город доктора Саразена» Книга захватила, взволновала, но что делать дальше? В детстве (ведь четырнадцать лет уже никак не назовёшь детством) Лёня старался воплотить её в жизнь, в реальную (не считая условностей) действительность – играя, он переживал в образах эту книгу.

«Три мушкетёра» – пожалуйста: одеяло Максимки, младшего брата, на плечи, шпагу в руки – и он уже Д’Артаньян.

Опрокинутые стулья, покрытые портпледом, – вот «Наутилус». Под столом – прекрасные таинственный грот. Позовите его – он не сразу откликнется, потому что он не Лёня, а капитан Немо. Он погрузился в морскую пучину, находит сокровища, спасает ловцов жемчуга, таранит военные корабли.

Мама (хорошо, что она педагог и к тому же немного чудачка) не препятствовала этим творческим играм и не покупала новых стульев, которые пришлось бы беречь, не доверяя их превратностям морской пучины или ветрам пампасов и прерий, где мчатся мустанги и всадники, потерявшие голову.

Но что делать с ней, с этой книгой?

Прочитав её, хочется быть доктором Саразеном, построить прекрасный город и населить его прекрасными людьми. Просто так лежать и мечтать – не в характере Лёни.

Что делать?

Как увидеть город доктора Саразена? А его необходимо увидеть, а потому – создать.

Что делать?

Спросить старшего брата Витю? Наверняка скажет «Отстань!». Спросить маму? Пожалуй, посмеётся. Хорошо, что она всё же немного чудачка, и с ней всегда можно поговорить и о Мойдодыре, и о Роберте Оуэне. Вот и сейчас мама внимательно выслушала, улыбнулась и поцеловала Лёню, словно поздравила с днём рождения или с окончанием очередного класса школы.

– Лёнечка, да ты просто вырос, и книги у тебя теперь взрослые. Сказку, как бы она ни была затейлива, можно сыграть, как и любую фантазию, даже замысловатую. А великую человеческую правду можно только сделать. Но только тогда, когда ты будешь доктором, как Саразен, инженером, как Сайрус Смит, директором фабрики, как Оуэн, человеком с университетским образованием, как Петрашевский, Слепцов, Верещагин, Кобылянский, Соловьёв… Учись – и тогда, если сохранишь эту мечту, найдёшь себе товарищей, и вы построите не только идеальный город, но сделаете гораздо больше. Только ты сохрани эту мечту!

– Обязательно, мамочка!

Эту способность воплощать печатные строки в образы Лёня перенёс и на учебники. Проходя по географии Индию, он обобщал всё прочитанное и виденное: книгу про Маугли и кино «Джунгли», картины Верещагина и рассказы Жюль Верна, иллюстрации книг и журналов. Он видел белых слонов и охоту на тигров, дворцы и хижины, раджей, баядерок и истощённых рабочих… История нашествия монголов у него сливалась с книгами Яна. Он видел единый порыв Пересвета и Толубея, видел Евпатия Коловрата, стоящего возле стены, но ещё более несокрушимого, чем стена. Видел пляску монголов на помосте, постеленном на тела русских воинов. Десяток-другой строчек учебника дополнялись множеством книг, кинофильмов, картин, иллюстраций, дающих возможность видеть и слышать.

Даже изучая английский язык, он прежде всего слышал в нём речь Оливера Твиста, маленького лорда Фаунтлероя и доктора Ватсона. Это оживляло и английский язык, и литературных героев.

Нередко, отвечая на уроке домашнее задание, он увлекался и выходил за границы учебника. Учитель, покачивая головой, нерешительно ставил ему тройку.

Математика оживала и превращалась в модули нервюр и шпангоутов, а физика – в поршни моторов и в подъёмную силу угла атаки и угла у плоскости самолёта.

Но хорошо прочитать в четырнадцать лет «Пятьсот миллионов бегумы» и ожидать, пока станешь доктором или инженером. А каково прочитать в двадцать лет роман Чернышевского «Что делать?»!.. Об этих малых делах во имя великого будущего, где в каждой мелочи быта, как в капле воды, отражается величие духа человека, посвятившего себя этим малым делам. Нужно быть простым и убеждённым человеком, чтобы делать эти дела. Для этого не надо быть великим, а просто самым простым человеком.

Разговор с проницательным читателем

Знаю, знаю тебя, мой проницательный читатель, мой беспощадный критик. Помню, как ходили мы с тобой в театр Железнодорожного Транспорта на спектакль «Знатная фамилия», и ты, купив программу, ещё в фойе безошибочно определила: это отрицательный тип, а это – социальный герой. Он сперва влюбится в N, но потом осознает свои ошибки в быту и на производстве и женится на N2 – это она помогла ему осознать переоценку новаторского метода. Парторг – сухарь, директор – бюрократ, X – сознательный вредитель, а Z – примкнувший, но впоследствии осознавший.

Помню. Поэтому не берусь удивлять тебя сюжетной линией и сложностью коллизий. Где уж нам! Буду просто рассказывать.

– Но это не типично! – запротестуешь ты, мой проницательных читатель.

Не в обиду тебе будь сказано, мой проницательные читатель, ты привык угадывать действия, встречая типичных героев. Они для тебя, как европейцы для китайца, все на одно лицо. А ведь на самом деле между европейцами несомненно больше разнообразия, чем между китайцами. Так и в типах этого романа – разнообразие личностей более многочисленное. Тут есть всякие люди: и сибариты, и аскеты, и суровые, и нежные. Но самый жестокий из них проток по сравнению с нами, трусливые очень храбры, самые аскетичные считают необходимым для людей больше комфорта, чем воображают люди не их типа. Самые чувственные строже в нравственных правилах, чем морализаторы не их типа. И всё это они представляют как-то по-своему: и нравственность, и комфорт.

Хорошо с вымышленным героем – делай что хочешь: отполируй его как следует, поставь на пьедестал и заставь всех подражать ему. Если же условия повествования не позволяют ему стать эталоном общественных добродетелей и автор чувствует, что герой не укладывается в типографские рамки, можно убить его. Ведь никто Шолохова за убийство героев «Поднятой целины» или Аксёнова за убийство Виктора из «Звёздного билета». Люди даже одобряют это убийство – нечего, мол, ему делать в институте с его теорией «Дубль-вэ». Но я своего героя убить не могу. Не могу и сделать из него образец добродетелей для школьной хрестоматии. Он слишком серенький, упрямый, непокладистый, не всё делает охотно, что необходимо делать (ты помнишь, как неохотно он выносил мусорное ведро), не всё учит с нужным прилежанием (никогда не радовал отметками по чистописанию). Мусорное ведро не вынесет, а кирпичи или воду строителям будет носить охотно. Чистописание для него – нож острый, а рисунки человечков отделает с изумительной тщательностью. А уж как хотелось видеть его золотым или серебряным медалистом – не получилось.

Словом, мой герой – моё родное детище. Он мой сын и моя беда, как всех родителей, у которых дети не оправдывают надежд.

Вообще слово «герой» по отношению к моему литературному персонажу – неподходящее слово, но так уж принято. Не «герой», не «тип», так зачем же тащить его в литературное произведение? – скажешь ты, мой проницательный читатель. Но таков он есть. Он тебе не нравится? Не удивительно, он и самому себе не нравится (тем-то он и хорош). Да и кому же он может понравиться, если вот сейчас он презирает и ненавидит самого себя?

Глава и действия, которым нельзя подобрать название

Полюбуйся, проницательный читатель, двадцатилетний юноша лежит на кровати в студенческом общежитии и грызёт сам себя. Устроил сам себе строгий, беспощадный суд. Так как самому себе врать нельзя, то надежд на оправдательный приговор нет.

Тебе не знакома такая форма суда, проницательный читатель? Это страшная вещь! Иногда человек, отвечая перед самим собой, выносит себе смертный приговор как судья и как палач приводит его в исполнение.

Итак, полюбуйся: Лёня лежит на кровати в куртке и даже в ботинках. Правда, длинные ноги не уместились на кровати и нелепо свесились на пол носками вместе и широко раздвинутыми каблуками. Он лежит лицом к стене, да ещё уткнувшись в подушку, так что выражение его лица не позволит нам определить его душевное состояние. Но раз мы пишем литературное произведение, то мы уже в какой-то степени инженеры человеческой души. А если не инженеры, то, по крайней мере, прорабы – от нас не утаишь свои переживания. Пусть все подходят и спрашивают: «Лёня, что с тобой?», а в ответ слышат: «Отстань!», «Оставьте меня в покое!», «Иди к чёрту!» – в зависимости от пола и возраста. От нас этим не отделаешься.

Что мучает Лёню, нам ясно уже из тоскливого восклицания:

– Что делать?

Но этого нам мало. Проследим его мысли.

– Что делать? – восклицает юноша, а мысль продолжает обвинительный процесс:

– А что ты умеешь делать? Ты заканчиваешь Тимирязевку. У тебя почти готова дипломная работа. Ты можешь пролезть в аспирантуру, «остепениться», но ты ничего не умеешь делать. Ты ничего не способен показать людям образец своего труда, как могут наглядно показать свои способности музыкант, художник, артист, гончар, кузнец. Ты – дилетант. Ты легко схватываешь и повторяешь чужие мысли и поэтому легко сдаёшь зачёты, но это – способность попугая. Ты изумительно защищал теории Вильямса, Докучаева, Костычева, а теперь можешь легко опровергнуть их и защитить теорию Прянишникова. Ты знаешь то и другое, но убеждений у тебя нет. Что будешь говорить колхозникам, которые в течение двадцати лет, пока ты набирался ума, изучили свою почву, её структуру, особенности рельефа местности и микроклимата. Какое откровение ты принесёшь им, чтобы они увидели и сказали: «Не напрасно мы тебя ждали двадцать лет и кормили своим хлебом». Ты преподнесёшь им теорию Прянишникова, а чем ответишь на эрозию почвы? Имеешь ли ты право с этим балансом учить людей? Что ты можешь им показать, чем подтвердишь свои слова? У людей есть свои убеждения, выработанные опытом, а что ты противопоставишь этим не всегда ошибочным утверждениям? Нужно будет показать людям воочию преимущества научного метода и самой системы хозяйства. Тебя ждут там, но не как кучера, а как коренного в упряжке. Потянешь ли ты?

Нет, ты не хранитель неопровержимой истины, а дилетнат. И всегда был дилетантом.

Вспомни!

В детстве ты учился выпиливанию, но понял, что достаточно сделать десяток полочек – и они уже никому не нужны. Ты учился выжигать, но понял, что ты только уродуешь образы прекрасного, сделанные до тебя. Ты делал судомодели, но понял, что твоя подводная лодка не имеет отсеков погружения, а просто держится на одном горизонте, благодаря удельному весу. Ты делал авиамодели, но оставил их, так как таймерная модель набирала высоту вертикальным полётом, что не соответствовало законам аэронавигации. Ты изучал фотографию, авто, английский язык, но нигде не мог зацепиться за творчество. Ты прошёл производственную практику на строительстве и на текстильной фабрике, а пошёл в Тимирязевку. Ты надеялся на земле применить свои способности, сделать землю прекрасной и изобилием земных плодов радовать людей. Ты мечтал создать нечто необычное, но стал пользоваться обычными справочниками и таблицами, перед которыми твои знания сводились на нет. Ты старался расширить свой кругозор, обогатить свои знания, но это прекратилось в их коллекционирование.

А нужно объединить навыки, знания и опыт в одно целое, создать нечто мощное, имеющее силу наглядности и убедительности.

Для чего?

Для воплощения своих убеждений. Даже не лично своих, а нескольких поколений. Твой дед дружил с петрашевцами, учился у ленинцев. Твой отец произносил слово «коммунизм» как символ веры. Он боролся с нэпманами и кулаками, мечтал доказать преимущество коммунистического хозяйства перед буржуазным и капиталистическим.

То, о чём мечтали отцы, должны совершить мы. Нам дано всё. Революция совершена, буржуазия сломлена, реконструкция народного хозяйств произведена. А мы… Что сделали мы?

Надо сделать так, чтобы любой человек, приехавший из капиталистических стран: рабочий, крестьянин, буржуа, и особенно молодёжь, увидев наше хозяйство, организацию быта и человеческих отношений, замер бы от восхищения перед неопровержимой сверкающей истиной и сказал: «Да, жить надо только так!». Чтобы убогой и серой показалась ему своя жизнь с холодильником и автомашиной, с обособленным бытом квартирных коробок, с назойливо-крикливой роскошью ресторанов, дешёвых и уродливых заведений.

Можешь ты это сделать, попугай с бестящими ответами на зачётах и оригинальными мыслями в дипломной работе?

Нет, нет и нет!

А раз «нет», то нечего делать в Тимирязовке! Решено! Я согласен получить диплом не раньше, чем получу стотыся рублей с гектара, будь то глина, песок, болото или лес.

Приговор вынесен (слава богу, не смертный!): исключение из института и изгнание в места отдалённые бессрочно, вплоть до…

Не ожидала ли его судьба Вечного Жида?.