Czytaj książkę: «Всерьез и в шутку»

Czcionka:

ISBN 978-5-0051-8736-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВСЕРЬЕЗ

Обстоятельства

Направленья традиций, новаций
Бередит потаенный маршрут,
Он нигде не желает назваться,
Фигурируя тут как не тут.

Сивый миф геологию учит
Копать глубже всяческих недр:
Полней запредельная участь,
Чем земной испаримый резерв.

Индустрия для нужд обиходных
Берет у природы сырье,
А природа и в кланах, и в клонах
Возьмет непреклонно свое.

В узине, что зовется оседлость,
Года сплющат каждый хребет,
Увеличивая повсеместность,
Где нас положительно нет.

Гибло в свете таких полаганий
Коченеют завет и статут.
Божью искру в земном балагане
Исповедует изгнанный шут.

«Тени, смело отставшие от категорий Олимпа…»

Тени, смело отставшие от категорий Олимпа,
скатились в шумливое царство зеленых понятий,
где жмых, потайные шипы, откровенная липа
знают, как быть; где догадки готовы поклясться.

Олимп чудотворно врачует свои аксиомы,
если их надорвут, уходя, сумасбродные тени,
что в сфере низинных реалий сгущают фантомы,
режут вкось по живому банально избитые темы.

Однажды, раздернув сплетения мглы, беспримерно
снизошло Олимпийского света блаженное эхо
и, ударившись об умозренье слепого Гомера,
разлетелось к оплотам веков гомерическим смехом.

На войне как на войне

Часовые стоят в авангарде,
Мутный ноготь скользит по карте,
Застывает на белом пятне.
Оно ниоткуда берется,
Едва различимо смеется,
Когда стойкость лежит на войне,

А тактику всякой задачи
Понимают не так, а иначе
И жизнь отдают за так —
Цели, цензы и ценности лживы…
Брезжат сущие альтернативы
Тем, кто в сути Земле не земляк.

Сверхчеловеческое

Заступает за крайности сверхчеловек,
Его тень, не рискуя, давно оторвалась,
А все постулаты из альф и омег
Помалкивают, в обстановке теряясь.

Разрываются формулы личных блокад —
И бегут в капилляры запретные токи
И что-то еще – напролет, невпопад,
Задев намагниченной мысли отеки.

Воздух, с лазурной подсветкою, чист,
Не заражён всенародным дыханьем;
В отдаленье играет эфирный флейтист —
Не ангел, не демон, а царь ликований.

Обманчив за гранью рутины финал —
Доходишь до точки, а там запятая.
Субъект, что в себе человека попрал,
Меж валентностями новизны западает,

Всё выбирая на риск свой и страх,
А всего ничего по шкале Абсолюта;
Для жизни, висящей на хрупких костях,
Лишь костоеда снисходит оттуда.

Деформирует цифры обратный отсчет,
С ними еще как-то нужно считаться;
Тот, кто стал хомо сапиенс наоборот,
Пока не лишился проклятой матчасти.

Не дается единственно верный прием
В хаосе рвенья и манипуляций,
Отзвучавшие в косности amen и om
Теперь ни на чем не умеют сказаться.

Сам Заратустра не так говорил,
Как следовало б. Его темный кумир —
Белокурая бестия в вечность влюбилась
И вены рвала… Или с жиру бесилась
И на щит поднимала трансжир.

«Информацию о сердцеедах…»

Информацию о сердцеедах
принимает не к сведенью донор,
а всегда близко к сердцу берет.
Третьим миром помазанный Рерих
для расцвета своих гармоний
на «Алгебре» правил штрихкод.

Вера блуждающих миссий
потеряла свои постулаты
и горою стоит ни за что.
С корабля убежавшие крысы,
в пароходстве лишаясь мандата,
узнали про гамбургский счет.

Солнце нежит стило и стилеты,
печется о библиях шатких,
явно перегревая их суть, —
и в любой стороне сего света
шебуршат их сухие остатки,
пока мокрое дело да суд.

«Заблуждения сброда, разброды…»

Заблуждения сброда, разброды
Соборности вносят объём
Дутый в бесповоротность народа
На привычном пути нелюдском.

Прирожденные светочу тени
Так, бывает, узоры сплетут,
Что дает он на ниве суждений
Не плоды – химерический фрукт.

Масса-магма, накрыв с поличным
Обжитого пространства кусок,
Знает: в ходе вещей неритмичном
Неизбежен и этот наскок.

Свечи, звоны и шик веночный
Рекламируют вечный покой,
А тот, кто его лишь пророчит,
Представляет не той стороной.

В любой из земных ситуаций
Брезжит сверхгалактический луч —
Может, пешка вселенских паяцев,
Может, к вышней открытости ключ.

Сторожка

К автономной сторожке у леса,
Поглотившего множество смут,
Продвигаются те интересы,
Что в сравненье нигде не идут.

Архитектор воздушного замка
Ей внедрил невесомости ком;
В паре с много несущею балкой —
Уводящий несносность проём.

Печь беспечная – на домовитость
Гениальный недружеский шарж;
В ночь подполье лунатику выдаст
Адекватный дорожный багаж.

Званый гость обретет за порогом
Всё, о чем вдохновенно мечтал,
Плюс неких субстанций немного,
Чтоб разрушить былой идеал.

На торце беспорядочный номер
Преломляет невиданный свет,
Что душевные фибры затронул
Тем, чьи взгляды сошли на нет.

Сердцевина личности

В непотревоженных зарослях психики
зреют бутоны,
Тысячу лет в них повязаны клятвою
схемы цветов.
Гормоны, чем старше, тем ветренее
к дисгармонии склонны.
Прорывы дерзающих мыслей
все ближе к зиянию прорв.
Каждый орган достанут
губительные метастазы;
Скелеты в шкафу
истерично дополнят досье.
После инфарктов, убийств,
отравлений, чумы, эвтаназий
Одна Божья искра живет,
конгруэнтная вечности всей.

Перспективы

Раздолья бегут ради счастья и славы
Прорвать полосу горизонта;
Над ними – мерцание звездной облавы
И бестрепетный ядерный зонтик.

Молодецки настроенные километры
Удлиняют дороги прогресса,
У обочин впотьмах расставляют химеры
То, что стоит здесь черной мессы.

Повсеместно медово-молочные реки,
В сухом лишь имеясь остатке,
Вспоминают, как зрели для сверхчеловека
И нигде не сдались попрошайке.

Романтичные дали скрывают натуру,
Подкупая оптический принцип;
Там алчут найти: кто кругов квадратуру,
А кто – богатейшего принца.

Перекрестки скрестили железные копья,
Им не стать золотой серединой,
А на всех направлениях – лазы, подкопы
С безвылазною перспективой.

Окраина

На окраине, в зыбях, сбивается с толку
вся парадигма центральных значений,
там её респектабельную окаёмку
дергает дикий запал приключений.

Меж волею к власти, неволей, безвольем
есть перспектива – вздохнуть вольготно,
потому что, как счислено оком сокольим,
ближе с окраины до горизонта.

Все конечные станции мягко склоняют
одуматься каждый обратный билет
и двоятся для тех, кто уже к ним питает
неадекватно большой пиетет.

Там порой ситуации так пограничны,
что певцам экзистенции много понять
еще предстоит, с переходом на личность
границы систем передвинуть. Как знать…

Арлекин

Арлекин в клоунадах держав
Смеется отнюдь не последним;
Он, в толк повседневность не взяв,
Берет ее в ладные бредни.

Неубранства и голи печать
На его расписном гардеробе,
Он склонен дерзить и дерзать,
Но мало походит на -фоба.

Удаляясь на Млечный свой Путь,
Неизвестной формации сила
Раз его, торопясь обогнуть,
Мимоходом слегка зацепила —

И под черепом, как на ветру,
Сместились ментальные вехи,
Не сочли это вовсе за труд —
Сманеврировали ради смеха.

Сложно мерить: что так иль не так;
Даже фишка бывает каноном.
Арлекин как бестактный мастак —
Подкован, при этом раскован.

Скоморошеству благоволил
Провозвестник «Веселой науки»,
Что небесных богов хоронил
И с нагорным кумиром аукал.

Арлекин не смазлив, не удал,
В нем погода и время не лечат
Нелюдимости яркий оскал
И замазанную человечность.

Головные уборы землян
Ладят с модою, титулом, расой;
Лишь колпак с бубенцами не дань
Отдает окруженью, а дар свой.

Шут родной атмосфере не чужд,
Но притягивает чужбина…
Все факты для собственных нужд
Передергивает Коломбина.

Первозданность

Первозданность молится
(вторичность на подходе!):
– О Царь судьбы и вольности!
Не дай меня природе,

Верни меня безродности,
В сакральное поместье,
Где всё в масштабе пропасти
И всюду повсеместность.

Первозданность чувствует,
Что ген ее потомства
Двинулся в отсутствие,
Где на всё есть спросы.

Внимает Вездеслышащий
Таким благим молитвам – и
Какой-то космос вымощен
Счастливыми убитыми.

«Из усыпальниц давнишних царей…»

Из усыпальниц давнишних царей
исходят блики
внутреннего (не) сгоранья страстей
и ноты-брызги.
Скопилось в реалиях тесной избы
много азарта?
Или грузно не та в золотые гробы
выпала карта?
Эти вспышки хромой метафизики зря
дергают воздух —
не приобщат ни штыка, ни штыря
к метавопросу.
Канувшей царственности лунатизм,
поползновенья
просят себе дополнительных виз
у провиденья.
Но фортуна захлопнула диапазон
царских экспансий
и вывела к верхним орбитам мадонн
из биомассы.
Призвана царский апломб размягчать
их миловидность,
но не все к их причудливости в очах
приноровились.

Столетия

Когда на исходе столетье,
на взлете другое —
с подвижкой в сухом этикете,
с устоями оргий.

Отточит свои глазомеры
ложе Прокруста
и облагородит манеры
в духе Минюста.

Усилит матчасть, матерея,
матрица мафий;
ужалят орфизмы Орфея
нерв орфографий.

Сорвут пацифистскую пломбу
Марса педали,
но хуже и шпаги, и бомбы
все те же грабли.

У столетий двоичный символ
(люлька во гробе)
и многомодальны курсивы
на писаной торбе.

Века-бегуны не хранимы
извечностью сроду,
а их летуны-херувимы
по сути – ни к черту.

Кто достаточно в явь надышит,
берется за горло;
не дрогнет у Тех, кто свыше,
ни квант ореола.

Происшествия

На сотом витке катастрофа
Пригвоздила сбежавший маяк,
Сжала гвозди спектаклей в гофры,
Взметнула, как рой железяк.

Искрутившийся столик спирита
От нездешней душистости вспух;
Не желая остаться гибридом,
Испустил вызывающе дух.

Полый беспочвенный вирус
В пустотелую клетку вошел;
И что там у них не сложилось, —
Оказалось загадкой большой.

Низкопробности доли и воли,
В раже прыгая выше себя,
Сантиметр над собой побороли,
Но на два отступило Сверх-Я.

Событийность, бытье изощряя,
Разветвляет поспешно маршрут
И буксирует хаты, что с краю;
Те не знают, на что идут.

Ход вещей от начала прельщался
Многогранностью всех баррикад.
Колобродит расхожее счастье
В тупиковости координат.

Перипатетики

Перипатетики в дебри
вели резонерство, гуляя
В рощах, где Пан уважал
только панский резон,
И доходили подчас
до такого первичного края,
Где не бывало еще
всех других четырех сторон;
А потом возвращались
на лоно исходных позиций,
Под эгиду Афины
иль менее броскую сень.
На векторах сил
громыхали вдали колесницы,
Курс мореходов плясал
под охотничью дудку Сирен.
Перипатетики в ходе прогулок
меж древних реалий
Вдавались в иллюзии
или давили железный закон,
Но, избегнув одышек,
занятия те прогуляли,
Когда Аристотель, спеша к алетейе,
вершил марафон.

«Вдоль антенн, обнимая помехи…»

Вдоль антенн, обнимая помехи,
Новостные интриги простив,
Летит легендарное эхо;
Что-то дал ему канувший миф
И цивилизаций огрехи.

Череда заклейменных теорий,
Когорты проклятых веществ,
К месту Проповеди Нагорной
Несут прирожденный им крест,
На сожжениях – огнеупорный.

Ничто над собою не властно,
Всё, однако, собой дорожит.
Борьба и единство контрастов.
Завершаются все метражи
Резким обрывом пространства.

«Днем в эстетичной ловушке озерной…»

Днем в эстетичной ловушке озерной
Сохраняются звезды в строжайшем почете —
И выходят на берег из обсерваторий
Окропить заводской телескоп звездочеты.

К месту корней своих, отчих коряг и
Радикальности – в сверхзвуковой карете,
Из огня и воды, медных труб бумеранги
Возвращаясь, опаздывают на столетья.

В виде милостыни изумруды, рубины
Проходят по делу о мега-хищеньях;
По доброй неволе и злым, и невинным
Нарезает землицу блистающий лемех.

Присягнув передатчику, чудо-частоты
Транслируют антимиров богомолье,
И только отдельные блудные ноты,
Упав, дребезжат на антеннах юдоли.

Акты прямо зависят от противодействий
И вкось от того, что должно не случиться.
Застят небо благие курьезные вести,
В которых заинтересованы лица.

Проселок

Утешительный зов проселочной дороги отчетливо внятен. Говорит ли то душа? Или мир? Или Бог?
М. Хайдеггер

Проселок всегда выполняет свои задачи,
Нехитрые с виду, подчас и совсем не видные,
А еще синтезирует нечто такое в придачу,
Что не усвоится суетностью иль доктринами.

Подпочва богата песчинками, что заносились
Ветром с пещер, не доступных для минералогии.
На поворотах флюиды рассеивает катехизис,
Спевшийся в чем-то с петляющими эклогами.

Отливает оттенками оникса иль аметиста
Рябая смола утрамбованного покрытия.
То, что вот-вот за пределы должно закатиться,
Перекликается радужно с тем, что на выкате.

Здесь у фигур умолчанья незыблемей позы;
Курьез поджидает отвагу и предосторожности;
Скорость колес и подошв, также их перекосы
Обнуляет порой знаменательная нехоженность.

У обочин сезонно разбросаны, собраны камни.
Былые кумиры следы обновляют по праздникам.
Над капканами яро весь час интригующей кармы —
Сил, против бега часов устремленных, догматика.

Жажда неба

Замедляется кровосмешенье
Мировоззрений в зеницах;
А фары былых усмотрений
Коченеют на дне глазном.

Боевой указующий вектор
(отовсюду – на передовую)
Подвизается в иды кривою,
Что вывозит борцов хоть куда.

Кто не может напиться неба,
Культивирует эту жажду;
Исходя из тоски безысходной,
Порой превосходит себя.

Уступки тройной несвободе
Переступают границы,
Где уже не натужится поступь,
Потому что ей держат шаг.

Возбудители вычурных фобий
Повстречали разносчиков маний;
Так они завязали знакомство,
Что гордиев узел поник.

Кто стремился напиться неба
В моменты смертельной жажды,
Захлебывался не летально
Электричеством лунных фаз.

При заносчивости выкрутасов
Изготавливают алгоритмы
Для спрямления коловорота,
Который не взять в оборот.

Скачки волкодава-прогресса,
Сбив авантюрные планки,
Буксуют в благом порыве
Перед (пре) красной чертой.

На какие объемы неба
Хватит горячечной жажды?
Как в разливах его бездонья
Исчерпается этот вопрос?

Пожелтели отписки Писаний.
А Слово, что было в начале,
До того лишь договорилось,
Что могло бы и помолчать.

Призвание

У субъекта, носильщика прока
В ненасытную прорву Земли, —
Дорога одна, с нестыковкой;
Ноги намертво к ней приросли.

Поток фантазийных вибраций
Направляет беспечная ось,
А серьезно доводится браться
Лишь за то, что уж как-то взялось.

Рулевая вселенская тяга
Подцепляет нутро на крючок,
Всюду вытащит из-под коряги
Не легших на курс лежебок.

У призвания много названий,
Средь наглядных: на шее хомут,
Среди писаных: предначертанье;
Имя пункта прибытья: капут.

Эта точка лукаво двоична
И по счету большому – не в счет,
Но, чтоб выглядеть дальше прилично,
Нужно там положить живот.

Лингвистика

Наращиванье потрясений
В панораме любых сочинений
Обеспечивает потасовка
Сильных и слабых склонений.

Нудный жемчуг расчетливой притчи
Пнули стразы вербального китча;
Перлы мечутся, мучится бисер;
Языкастости – косноязычны.

Препинания знаки не склонны
Гнать волну, и качают те волны
Белый парус, всегда одинокий,
Ассоль напугавший по полной.

Многопрофильные фарисеи
На грамматику хинди подсели,
А два ее лучших спряженья
Заартачились и обрусели.

Понимаемое между строчек
Ничего не доводит до точек,
Но закон сохраненья энергий
Те позиции не обесточил.

Монолог постороннего

Я здесь ни за что не в ответе,
Для меня – ни родной задачи,
ни огня белокурых бестий,
ни косой донкихотской клячи.

Ничего не имею против,
от противного не рассуждаю;
в струе, что не ведал Понтий,
руки чище его умываю.

Ращу умозрение, мыслю —
означает ли, что существую?
Под эгидой ли мудрого присно,
курсирую ныне впустую?

Попутчиков нет и не будет.
Из всей исторической славы
лишь помнятся рейтинг иудин,
инквизиторские забавы.

Пойдут еще (с богом?) мессии
наносить светозарные раны…
Зря стою на своем… Раны сини…
И неусвояемость манны…

«В зрачках – мистификаций отраженье…»

В зрачках – мистификаций отраженье,
На уровне подспудном – нелады;
Веществ непредсказуемый обмен – и
Сдвигается масштаб моей беды.

Снятся экзекуторы и судьи,
Потопленных церквей колокола.
Иггдрасиль впотьмах блуждает-блудит,
Раня плод любви и корень зла.

Вновь тешится вторичная задача,
Химеру для ответа обретя.
А по мне как плакал, так и плачет
Небывалый сектор бытия.