Czytaj książkę: «Две версии любви»
Романовск Приволжский. 1975, декабрь. Алексей
Когда меня во флот определяли, то обещали, что мир посмотрю: целых три года на казённых харчах путешествовать. Не служба, а мечта! Ну что ты там, призывник Алексей Смирнов, в своём Романовске Приволжском видел?
Оказалось, с-с-сука, служба не курорт, особенно на флоте. Три года, как три века. Матросом на танкере обслуживания нашего доблестного трижды краснознамённого Военно-Морского флота. Мир, конечно, посмотрел, местами – так очень подробно. Но в основном – вылазка тесной группой в сопровождении нашего «ГэБиста» офицера политотдела, будь он неладен, Всеволода Иваныча Галушко. Якорь ему в гузло! Как тень в фуражке за нами следовал. Никаких тебе походов налево: шаг в сторону – и тебя уже вылавливают, словно заблудшего пса. А потому хоть Франция, хоть Япония, хоть, будь она неладна, Камбоджа, един хрен: посмотрите налево, посмотрите направо – архитектура, храмы. А мне в восемнадцать – двадцать лет вот оно только это и надо было, да?
Одна радость, в портах удавалось купить сигарет нормальных: Мальборо кумачово красное, Кэмел с верблюдом, а во Франции Житан голубой, который горло драл почище самосада. Суточных только на сигареты и хватало. А в остальное время – тяготы службы матроса. Посреди всего этого трёхлетнего похода одно светлое пятно – дружественная Куба. Там мы встали в док на ремонт. И начальство с барского плеча наградило нас за верную службу отечеству суточными и увольнительными на всё время ремонта. Даже Галушко расслабился – куда мы денемся с «подводной лодки»: войска Фиделя круго́м, особо не побегаешь.
А нам, кроме портовых кабаков, сигар, рома и баб ничего и не надо. За два с лишним года на судне без особ женского пола всё так дымилось, что ночью можно вместо факела улицу освещать.
Мне вообще трудно было, я перед армией ни одной девки не пропускал. Ну как я не пропускал, они меня сами за ушко да на солнышко. Ясен красен, почти два метра росту (198 см, если что), косая сажень в плечах, глаз озорной и шалый, да и после первого раза, когда Ируся меня девственности лишила, по городку приятный для меня слушок пошёл, что не всё в рост ушло, кое что и на орган осталось. Так что до призыва я, как сыр в масле, от одного тёплого очага к другому. А тут почти на три года в узел пришлось завязать. Но этот неожиданный увал стал шансом поправить здоровьице.
В первый же день купили в складчину сигары Партагас и ром Саньтьяго де Куба. Сигара пахла подсушенной травой, нагретой солнцем, и обжигала нёбо странным терпким вкусом. Ром, сахарно-тростниковый, лился в горло как раскалённый мёд. Вообще не понял удовольствия от всего этого: сигара слишком горькая, ром – муторно сладкий. Да и курить-то я бросил сразу же после той сигары.
Но настоящая прелесть заключалась не в табаке и алкоголе. Цель похода в кабак была совсем иная. Ром, конечно, расслабил, но там ничего особого и не требовалось от видного парня, чтобы подцепить местную Мучачу. Чуть ли не с порога на меня положила глаз умопомрачительная мулатка Роса, с глазами, в которых бурлила вся та самая Куба, жаркая, пьяная, полная страсти. Роса не улыбалась – она искрила, как праздничный салют. Роса не говорила, а пела, даже когда спорила о чём-то с официантом. Её жесты, покачивания бёдрами, даже взгляд – всё это было танцем. А я, человек из провинции, кроме наших северных баб особо никого и не видел. И как оказалось, по большому счёту в любви был не совсем-то и опытным. У нас в Романовске, как тебе бабы дают? Ну или по рабоче-крестьянски на спине мерно поохивая в такт, либо раком, задрав подол, но в том же темпе. А здесь… тёмно-коричневая кожа, упругая грудь с крепкими, почти всегда напряжёнными, почти чёрными сосками и тёмный, совсем по-иному очерченный островок чёрных, как смоль, коротких кудряшек. И кроме всего этого великолепия, то, что она со мной делала и чему научила… вот я даже слово не матерное подобрать-то не могу. И что, вот так можно? И туда?! И ртом не только песни орать?
И тот месяц я провёл, ничего не видя вокруг. Я звал её Чикита, а она меня Лекс. Зачем я был ей? Да затем же, зачем и бабам в родном Романовске Приволжском. Большой, крепкий, выносливый и… голубоглазый. А может, думала, замуж позову и уедет она с этого богом забытого острова. Жили-то они совсем небогато, и все наши утехи проходили на циновке в закутке дома её родителей, уходивших из вежливости погулять, когда мы с Росой заявлялись разгорячёнными в дом.
Но наше счастье было недолгим. Ремонт закончился. Я обещал писать письма и отчалил в рейд, без особой надежды когда-то ещё её увидеть. Теперь-то я понимаю: мы оба знали, что это всего лишь портовый роман. Танкер не будет ждать, а Роса не станет цепляться за моряка, который через пару недель растает за горизонтом.
В тот вечер я понял, что все эти россказни про экзотику, про карибскую магию – не выдумка. Наш нефтевоз ушёл… Но дьявол побери, я до сих пор вспоминаю её!
Возвращение домой после службы должно было стать началом чего-то нового. Или хотя бы нормального. Казалось, жизнь должна заиграть яркими красками, но вместо этого всё было, как и раньше: ленивая Волга, знакомые улочки и те же постные, недовольные лица вокруг.
Провинциальный городок встретил меня безрадостно, привычной для конца октября сыростью и серостью. Хорошо, что друзей валом, да и подружки тоже не забыли. И жизнь завертелась каруселью из баб и алкоголя. Вечер за вечером одно и то же: встречи с корешами, байки про службу, карты под вермут или водярик, ну и девку зажать, если прибивалась к нашей компании.
…Да-а-а, худо-бедно, но жизнь продолжалась. Устроился на местный молокозавод наладчиком оборудования – единственное мало-мальски солидное предприятие на левом берегу реки нашего городишка.
Работа не бей лежачего, сто баб вокруг – выбирай любую. И выбирал. Без базара – сегодня одна, завтра другая. Я принимал это как должное. Типа современный Дон Жуан провинциального разлива. Но ни одна из них не могла выбить из головы кубинские страсти. Мулаточка Роса снилась по ночам. Почти каждую ночь. Вот тебе и портовая проститутка, а из головы не выкинешь.
Но 24 ноября всё изменилось. Это был последний день навигации перед закрытием переправы на зимовку. Я ждал мать, гружённую сумками. Стоял на набережной, разглядывал Волгу и приближавшийся паром. И тут увидел её. Она первая выпорхнула с парома, мелькнула яркой молнией в своих красных брюках и синей меховой шубке. Явно не местная. Другая. Как с картинки журнала мод. Подозреваю, по таким и Москва плачет.
Лёгкая. Быстрая. Птица, блин. Райская. Не успел даже моргнуть, как девчонка взлетела на наш крутой холм по деревянной лестнице и исчезла. Я ещё долго искал её глазами, но всё без толку.
Той ночью мне не снилась кубинка. Вместо неё в голове крутилась незнакомка. А чёрт, думал я, какая же она! Стильная штучка! Не то что наши – все как под копирку в ширпотребе. А тут – другая, манкая. Из тех, которые не пропадут, не затеряются. На баб-то я насмотрелся. Не больно-то меня и удивишь. И вдруг – одно мгновение, взгляд издали, и память выжгло дотла: кубинка с её горячим темпераментом куда-то испарилась. А эта – в красных брючках – не выходила из головы.
Интересно, кто она? Работает на ткацко-прядильном комбинате правого берега? Да быть того не может! Слишком яркая для провинциальной ткачихи.
Я ворочался в кровати и прикидывал… Чёрт! Чёрт возьми, как же она меня зацепила!
Прошла неделя. Таинственная незнакомка не забылась. Спросил мать, видела ли она её на пароме в тот день и не признала ли, чья это девчушка так расцвела за три года.
Мать пожала плечами:
– Да скорее очередные киношники приехали фильм про прошлый век снимать на наших-то живописных антуражах. Видела я такую. Актрисулька, наверняка. Вот чего ты забиваешь себе голову ерундой всякой? Остепениться пора! Найди порядочную девушку, женись и внуков нам нарожаете. Нагулялся, поди, уже… Соседки жалуются: обижаешь ты их дочулек… Хожу и глаза ото всех прячу.
* * *
Субботнее утро началось, как обычно. Матушка с утра суетилась на кухне: гремела кастрюлями, выпекала что-то вкусненькое.
– Лёшик, ты помнишь – сегодня вечером идём к Наташе на день рождения. Я флакон духов купила и коробку конфет. Подаришь от себя. А мы с отцом ей сотенку рубликов в конверте преподнесём.
Я потянулся, скинул одеяло и почувствовал лёгкий привкус вчерашней беды. Голова гудела, как трансформатор на подстанции, а желудок бурчал возмущённым радиоприёмником. Юрка, гад, опять наливал «по одной маленькой», да с вермутом мешал. Никогда… слышите? Никогда не смешивайте водку с вермутом! Организм за ночь чётко объяснил мне последствия таких экспериментов. Рыгал. Пару раз. Принимать это пойло моя биосистема больше не горела желанием.
Да, кстати, вечером опять предстоит попойка: сестра устраивает домашнюю вечеринку по случаю днюхи. Юбилей какой-никакой – 25 лет.
– Алексей, ты хоть человеком стань к вечеру, – строго сказала мать, бросив на меня взгляд, полный сомнения. – Наташа пригласила подругу из Москвы, присмотрись – хорошая девушка. Вот и шанс твой вырваться из нашего захолустья. Побрейся, приоденься! Столичные девушки на кого попало глаз не положат. Прикупила я тебе в Москве немецкий твидовый пиджак и американские Левисы. У фарцовщиков взяла. Ты же, дубинушка, за годы службы из всех шмоток вырос, пообносился… Гормонами роста вас там, что ли, накачивали? – продолжала мать, гремя посудой.
Твидовый пиджак. Левисы. Конечно, круто, но что мне в них делать в этой дыре? И без этих шмоток все и так пижоном считают. Я, может, лучше в свою форму моряка влезу – удобнее и привычнее.
К вечеру за столом собралась разношёрстная компания. Родственники зятя, друзья Наташки, парочка соседей. Я старался держаться подальше от центра внимания, пока напротив меня не подсела та самая московская подруга.
Среднего роста, с гордо поднятой пимпочкой носа, увенчанной круглыми очками с выпуклыми линзами. Волосы коротко подстрижены, как у пацана, платье серое, без единой лишней детали. Живое воплощение скучной, монотонной ботанички.
За столом она принялась рассуждать о новых методах генетической селекции, буквально убив меня своим «захватывающим» рассказом о крестовидных опытах на горохе.
– Вы понимаете, Алексей, законы Менделя – это же основа всего! – произнесла она, поправив на носу очки. – Вы только подумайте, как удивительно может наследоваться рецессивный признак!
Я кивнул. А куда деваться? Обещал матушке держать себя в руках. Но мысленно уже отсчитывал секунды до конца её монолога.
Когда гости начали расходиться, я уже знал, что сбегу куда подальше от этой «московской» обители знаний. Да в гробу я видел столичную прописку, если к ней прилагаются такая «краса» неземная и манеры серой квочки, готовой часами обсуждать… горох. Горох со мной?! Тычинки и пестики – ещё бы куда ни шло…
Пару рюмок коньяка окончательно убедили меня, что клубный вечер – лучший способ забыть эту москвичку с её Менделем. Ноги сами привели меня к двери клуба. А там – музыка, танцы, огни, жизнь! Ну кто сказал, что мухосранские клубы не могут быть лучше московских лекций?!
В клубе меня ждал сюрприз…
Париж. 1974. Лина
«Бонжур! Амур! Тужур!»
Воздух Парижа пропитан запахами свежеиспечённого багета, горячего шоколада, цветущей глицинии, выхлопных газов и… ароматом любви. Любовь кружит по Парижу – струится по улицам, танцует на мостах, шепчет у фонарей, крадётся по тенистым аллеям парков и, конечно, рассаживается в уютных кафе с видом на Сену.
Средь бела дня, на виду у всех, на скамейках парка Жардан Монсо влюблённые парочки растворяются в поцелуях. А я с учебником на коленях сижу на зелёном газоне среди студентов и растворяюсь не в любви, а в мудрёных формулах фотохимических цепных реакций.
Любовь витает и на этом зелёном газоне, а у меня – начало конца моих первых романтичных, платонических чувств. Ничто не предвещало такого финала. Ничто!
Ещё вчера мир вокруг ликовал, пел, танцевал. Мы стояли на набережной Сены у моста Александра III, со стороны ресторана-парохода, смотрели на тихую воду, и он сказал, что ничего лучшего в его жизни не было с тех пор, как мы познакомились. Его рука – уверенная, тёплая – лежала на моей. Он смотрел так близко, что я ощущала не только стук его сердца, но и трепет ресниц. Я тогда ещё не знала, что это было прощание…
А сегодня утром – тишина, разорванная лишь шуршанием красочного конверта. В конверте открытка с золотыми буквами, сообщающими о предстоящем торжестве. Бракосочетание. Его. С кем-то другим. Смотрю на открытку, а перед глазами всё ещё играют отблески ночной Сены, отражающей огни фонарей моста.
Ни слёз, ни крика, только глухая пульсация в висках и застывший вопрос: «Почему?»
Париж продолжает кружить в своём бесконечном танце любви. Но я уже в стороне, словно замерла между строк этой мелодии.
Романовск Приволжский. Осень 1975. Лина
Через год я оказалась в провинциальном российском городке Романовск Приволжский, на родине матери, где всё ещё проживали две её сестры. В городке возводилась вторая очередь текстильного комбината. К тому времени строительство основной части комплекса завершили, и в полную мощь работали льнопрядильный, ткацкий и красильный цеха. Возведение комбината имело статус Всесоюзной ударной комсомольской стройки, и мне не стоило усилий получить комсомольскую путёвку с гарантией трудоустройства и обеспечения жилья.
Конечно, родители пребывали в шоке, всячески отговаривали от столь опрометчивого решения: покинуть их самих и, главное, такую распрекрасную Францию.
Да, мы жили в Париже. Родители занимали скромные должности служащих в Посольстве СССР во Франции.
– Ты вообще в своём уме? Тебе одной на миллион желающих выпал шанс отучиться в Париже, иметь стопроцентную возможность на легальную работу и натурализацию. И всё это коту под хвост?! И чего ради?! Ладно бы ещё – в матушку-Москву, так нет, собралась в богом забытый Зажопинск, – негодовала мать. – Поймать Жар-птицу и променять её на серого воробья?!
Зажопинском мать называла свою родину, милый провинциальный городок, из которого она сбежала в Москву в том возрасте, в котором я распрощалась с Парижем. Колесо семейной истории повернулось вспять! Мать негодовала. Отец вздыхал. Но родители знали мой упрямый характер, и им ничего не оставалось, как смириться и вызвать на телефонные переговоры старшую сестру матери.
И я не свалилась на родственников с бухты-барахты, не стала обузой: администрация предоставила комнату в пятиэтажном доме со всеми удобствами. Дом был построен под квартиры, но затем решением сверху его пероборудовали в образцово-показательное общежитие комбината. Из трёх таких высотных домов выросла новая часть городка. Улицу с этими «высотками», дворцом культуры, детским садиком, парикмахерской, продовольственным и промтоварным магазинами и кафе назвали Молодёжная. Комбинат стал градообразующим предприятием Романовска Приволжского.
Часть городка, расположенная на правом берегу Волги, в народе – Правобережье, произвела на меня впечатление неоднозначное: разбитые, ухабистые дороги, неказистые деревянные домишки, мокрые и серые от дождя, а на прилавках продовольственных магазинов скудный ассортимент.
А ещё… слова, окрашенные грубой бравадой и переполненные нецензурной бранью, сыпались в разговорах мужчин разных возрастов и судеб. Безразлично, о чём шла речь – будь то погода, политика или рыбалка, – грязные выражения звучали неизменно. Я стояла окаменев, ошеломлённая этим безудержным потоком. Никогда прежде не доводилось мне слышать ничего подобного. Никогда!
Но нашла я и плюсы, и они перечеркнули все минусы. Романовск Приволжский расположился на крутых берегах «глубокой и полноводной матушки Волги», на семи холмах. И на каждом холме возвышались величественные собор, храм или церковь, возведённые в разные эпохи России. Формально городок основан в конце XIII века – богатейшая история! Сколько новых её страниц я открою здесь для себя! А какая архитектура домов Божьих!Немой восторг от их благолепия ощущала я – завораживали стиль и узоры церковного зодчества, перезвон колоколов, Воскресное богослужение, на которое спешили чистенько одетые тётушки и бабушки… Было мне это роднее и милее великолепного Нотр-Дам де Пари.
А для местного населения всё перечисленное – обыденность, как школа для детворы, или закопчённый от топки углём банно-прачечный комбинат, расположенный по соседству с главным собором, или через дорогу от него – продовольственный магазин с устаревшим названием «лабаз». Роскошь и убогость в одном флаконе. Кажется, люди не замечали ни величия, ни красоты.
Моста через Волгу не было. Люди и автомобили переправлялись с одного берега на другой теплоходом или грузовым паромом. С палубы теплохода открывался потрясающий вид: живописные холмы, увенчанные старинными деревянными лестницами, круто взбирающимися вверх от пристаней к набережным. Эти ступени, хоть и пропитаны духом времени, были настоящим испытанием для пожилых людей. Но в овраге между холмами пролегала автодорога с пологим подъёмом, и вдоль неё вилась пешеходная тропа. Забегая вперёд скажу, что я всегда выбирала лестницу. И она, ведущая ввысь, станет трамплином для прыжка из моей прошлой истории в будущую…
Самопрезентация
Моё имя Ангелина. В быту – просто Лина. На день приезда в Романовск Приволжский мне двадцать один год. По тем временам, особенно для провинции, ох, и засиделась я в девках. К шестнадцати годам я окончила школу в Москве, перепрыгнув с первого класса в третий. Родителей в год моего шестнадцатилетия направили работать во Францию. Высшее образование по специальности химика-технолога получила заочно в МХТИ имени Менделеева. Но параллельно училась и в Парижской школе изящных искусств Beaux-Arts de Paris, поступила в неё на основе творческого отбора: с детства увлекалась рисованием, лепкой, рукоделием. В этой школе специализировалась на декоративно-прикладном искусстве и занималась бальными танцами…
А теперь несколько слов о внешности. Рост – несчастные 160 см, вес – лёгкие 45 кг. Зелёные глаза. Пухлые губы. Прямой нос. Широкие скулы. Длинные светлые волосы. Подобная внешность трудно вписывалась в типичные русские или славянские каноны. В Париже, едва услышав мой акцент, меня нередко принимали за шведку или немку.
Вот и представьте себе такую пигалицу на улочках тихого провинциального городка. Короткая твидовая юбка, белый свитер крупной вязки, итальянские черные лаковые сапоги-чулки до колен. На лице – яркий, почти театральный макияж: густые ресницы, ставшие такими благодаря чудодейственной французской туши, светло-зелёные тени на веках и вызывающе алая помада. Этот наряд был дерзким даже по меркам Парижа или Москвы, а в провинции и вовсе выглядел как нечто из другого мира.
Но ведь именно такой образ обожали «девушки из высшего общества» в моей парижской школе искусств. Для меня же этот стиль был чем-то вроде новой роли, которую я примерила на себя всего за год до переезда в этот тихий уголок. И вот теперь эта «вторая кожа» стала моим защитным панцирем, скрывающим всё, что я не хотела бы показывать. Но и сам панцирь вызывал взгляды…
Ну и пусть все видят: я уже не милая, трепетная, наивная девочка с широко распахнутыми глазами, а яркая, дерзкая, самоуверенная, гордая и… неотразимая. Да, я придумала эту роль и решила, что если не суждено стать актрисой на сцене или в кино, то справлюсь с ролью в реалиях жизни. Удивительно, постепенно я приняла этот облик, и он стал моим естеством.
Вот такая девушка приехала в маленький провинциальный городок России начать здесь новую взрослую жизнь.
Родные люди
Тётушки Капиталина и Василиса, дядюшка Аркадий встретили меня на железнодорожном вокзале областного центра. Едва заметив родную кровинушку в запотевшем окне тормозящей электрички, они радостно замахали руками. Пока тётушки по очереди обнимали и целовали «пельмяшку» – так ласково окрестил меня дядя Аркадий – троекратно в щёки, дядюшка подхватил мои чемоданы.
Эта тёплая, задушевная встреча растрогала меня до слёз. За всю свою жизнь я не могла припомнить ни одного материнского поцелуя, постоянно ощущая мамино холодное безразличие, хотя изо всех сил старалась заслужить хотя бы доброе слово.
Простые, открытые, душевные русские люди! – билось в сердце.
Старшая тётушка Василиса – все ласково зовут её Васеня – невысокая женщина с простым милым домашним обликом и добрыми глазами, в которых читалась природная мудрость. Её муж, дядюшка Аркадий, словно созданный в пару к супруге, дополнял её своей спокойной основательностью и надёжностью человека, на которого всегда можно положиться. У них двое детей: сын Владимир и дочь Оля. Живут они в уютном частном доме в посёлке Заречный, в пятнадцати километрах от Романовска Приволжского.
Владимир старше меня на четыре года. Толковый парень, специалист-механизатор, за добросовестный труд получил от посёлка двухкомнатную квартиру в новом доме. Женат на белокурой красавице Любаше с васильковыми глазами и звонким смехом. Воспитывают двух сыновей-погодков: шустрого Мишу и не по-детски рассудительного Васю.
Оленька – пятнадцатилетняя дочь, поздний ребёнок, кровинушка любимая, розовощёкая девочка-хохотушка, физически развитая не по юным годам, дружит с пареньком Андреем семнадцати лет, целыми днями пропающим у них в доме.
– Зато на глазах у родителей, – философски замечает тётушка, – от греха подальше.
Милое, дружное семейство! Такое впечатление, что тётя Васеня, словно заботливая курица-наседка, готова в любую минуту растопырить свои крылья и собрать всех цыплят поближе к себе – обласкать, согреть, защитить от любых невзгод. Я невольно сравнила её с мамой… Неужели они родные сёстры? Такая разница, однако…
Вторая тётушка, Капиталина – просто Капа для всех, без церемонного «тёть» – жила в самом Романовске Приволжском, недалеко от величественного главного собора. Её жилище располагалось в двухэтажном старинном мещанском доме, разделённом на восемь коммунальных квартир. Незамужняя.
Любимый ею парень геройски погиб в грозные годы Великой Отечественной войны, и Капа до конца своих дней осталась верна первой и единственной любви. Удивительная, цельная женщина! И какая красавица! Статная фигура, серые глаза нараспашку, густые каштановые волосы с благородной сединой у висков.
Капа воспитывала племянницу Надю – дочку младшего брата, который сто лет назад бросил жену с малышкой-дочерью и канул в неизвестность, скитаясь неведомо где по просторам страны. Мать девочки со временем встретила другого мужчину, а Надю оставила на попечение Капы, хотя изредка и навещала их, привозя скромные гостинцы.
* * *
Первые дни я провела в тесной, но уютной квартире Капы. Надя в это время гордо представляла комсомольскую организацию комбината на ответственном слёте рабочей молодёжи в Москве.
Перед её возвращением я успела перезнакомиться со всей многочисленной роднёй и понять, какие люди населяют этот провинциальный городок. Моя короткая твидовая юбка – последний писк парижской моды – произвела настоящий фурор среди местных жителей. Пришлось срочно сменить её на демократичные брюки-клёш от бедра.
Впрочем, вопрос о том, что всё-таки больше шокировало почтенных обывателей – вызывающе короткая юбка или эти широченные брюки-паруса – так и остался открытым. Подобных «морских» штанов я не видела ни на ком в округе.
– Лучше подметать пыльные улицы этими моряцкими штанами, – мудро заметила Капа, – чем доводить голыми коленками старичков до инфаркта, особенно в районе собора, где те с утра до вечера сидят на скамеечках и дружненько обсуждают всё, что движется и дышит.
Как в воду глядела! Уже на следующий день, проходя по соседней улице, я услышала:
– Ты глянь-то, Фискина дочь пошла! Ну вылитая-то Анфиска! Така же худа да горделива! – тётка в потёртой серой курточке, с белым платочком на голове, по-старушечьи завязанном под подбородком, даже не пыталась понизить голос, с явным удовольствием вспоминала мою мать тихим «добрым» словом, а заодно и меня удостаивала «тёплой» характеристикой.
Рассказать о жителях Романовска Приволжского, не упомянув их особенный местечковый диалект с певучим протяжным «о-о-о», – значит не рассказать ровным счётом ничего. С первых же произнесённых слов безошибочно понимаешь: перед тобой коренной житель или приезжий. Так мелодично говорили и все мои новообретённые родственники. Естественно, я ожидала подобный слог и от Нади.
Она вернулась поздним дождливым вечером – усталая, промокшая до нитки, с двумя тяжеленными сумками, битком набитыми невиданными в здешних краях деликатесами: отборной колбасой, мясными наборами для наваристого супа, твёрдым сыром, банками ароматного кофе и парой бутылок благородного красного грузинского вина.
В те непростые времена в отдалённых от столиц местах подобные продукты на полках магазинов попросту отсутствовали. Предприимчивые соседи по очереди отправлялись на «большую охоту» в Москву – за триста километров от родных мест. Привезённые сокровища справедливо делились поквартирно.
Слава богу, жители этого старинного дома знали друг друга буквально с пелёнок, поэтому никаких недоразумений между ними не возникало. Легко могли выручить и «пятёрочкой» до получки или пенсии. Своеобразный кооператив взаимопомощи. Неудивительно, что соседи знали друг о друге всю подноготную до мельчайших подробностей. Ничего не утаишь в таком тесном мирке!
Капа встретила Надю прямо у порога, ловко подхватила обе неподъёмные сумки, а затем церемонно отстранилась, чтобы торжественно представить меня.
Я застенчиво улыбнулась, когда наши взгляды наконец пересеклись.
– Ну привет, француженка! Так вот ты какой, цветочек аленький! —звонко воскликнула она и дружески взяла меня за руки своими тёплыми ладонями. – Будем знакомы, сестричка! Спать нам придётся вместе в одной кровати – слава богу, она достаточно широкая! Так что давай знакомиться поближе, прежде чем разделить «супружеское» ложе!
К моему удивлению, говор Нади не был ни характерным окающим волжским, ни привычным акающим московским – она изъяснялась той чистой, правильной речью, какой вещают дикторы центрального радио и телевидения.
Мы тепло пожелали Капе спокойной ночи и прошли в уютную комнату Нади. Она торжественно извлекла из старинного буфета хрустальные бокалы – хрусталь в те времена являлся непременным атрибутом и показателем материального благополучия – и ловко открыла бутылку терпкого вина.
Я практически не употребляла спиртного, если не считать слабоалкогольного горячего глинтвейна, традиционного угощения рождественских европейских ярмарок. Но в такой душевной обстановке решила не упрямиться, а хотя бы символически поддержать компанию и пригубила незнакомый терпкий напиток.
– Завтра на комбинат вместе идём, – деловито сообщила Надя. – Тебе предстоит со многими познакомиться, обойти все цеха и отделы. Не торопись с окончательным выбором – вакантные места имеются. А ты у нас девушка образованная, из самой МАсквы, да ещё и из ПарЫжу, да к тому же с челобитной до самого царя-батюшки нашего – Царькова Сергея Петровича. Аж за тридевять земель поклон ему шлют!
Честно говоря, я не понимала: она так добродушно шутит или это тонкий сарказм? Ох, непроста оказалась сестрица-то наша!
Наде двадцать три года. Не замужем. Терпеливо ждёт любимого парня со службы на далёком морском флоте. Окончила престижный технический вуз в Ленинграде – вот откуда её безупречная, чистая фонетика! После завершения учёбы по распределению вернулась в родные края, на комбинат, в отдел главного технолога.
Она чуть выше и немного плотнее меня, рыжеволосая, с умными серыми глазами за аккуратными очками. Чертами лица мы действительно похожи – не зря в дальнейшем нас постоянно принимали за родных сестёр.
Лукаво ухмыльнувшись, Надя высоко подняла изящный бокал, посмотрела на переливающиеся блики хрусталя в свете люстры и прищурилась.
– Наденешь мою юбку – в талии резинку как следует утянем, – распорядилась она с видом опытного наставника. – А сразу после знакомства с начальством смотаешься на теплоходе за Волгу. Там отличное ателье, мать моей подруги – опытная закройщица. Закажи себе пару юбок приличной длины, хотя бы до колена. А в промтоварном магазине купи резиновые сапоги: через пару недель начнётся такая непролазная грязь, что все дороги превратятся в сплошную кашу. Утонешь в своих изящных парижских «лодочках-чулочках»!
Вот те на! Старшая сестричка неожиданно включила нотки командира октябрятской звёздочки!
– А откуда тебе известно содержимое моего скромного гардероба? – притворилась я наивной овечкой. – Мы ведь только что познакомились!
– Папаша твой заботливый вызывал на переговоры и попросил проследить за так называемым «дресс-кодом», как он напыщенно выразился. Мол, полная беда с этим кодом, надо срочно выручать бедного родителя, чтобы не было мучительно стыдно за такую непутёвую дочь. – Надя замолчала на минуту задумавшись… – лично я горячий сторонник полной свободы в любых проявлениях: носи что душе угодно, самовыражайся как заблагорассудится… Но для первого знакомства с серьёзным начальством всё же настоятельно рекомендую надеть мою скромную серенькую юбку, а уж дальше сама жизнь покажет – бить или не бить! – она весело засмеялась и решительно опрокинула половину бокала. – Только не обижайся на прямоту! Я честно обещала папаше ответственно подойти к твоему «рандеву» – это тоже его изысканное выражение. А там дальше поступай как знаешь.
Я ещё раз осторожно пригубила вино. Оно успело нагреться в бокале и приобрело более приятный, мягкий вкус. Надя одобрительно кивнула и жестом подбодрила: «Пей, пей, не стесняйся!»
Приятное тепло медленно разлилось по всему телу. Ах, вот оно, это волшебное состояние лёгкости и раскованности, ради которого люди пьют вино! Стало горячо и удивительно легко на душе. Теперь я совершенно спокойно лягу в одну кровать с кузиной, хотя днём эта необходимость слегка напрягала, но я успокаивала себя мыслью, что это временное неудобство и ненадолго.
Утром пронзительно зазвенел будильник. Капа побежала на крохотную кухню ставить чайник и готовить бутерброды. Надя накручивала непослушные волосы на бигуди. Я умылась прохладной водой – душа в доме, естественно, не было – и присела перед зеркалом, чтобы натянуть на лицо привычную вторую защитную кожу: безупречный макияж.
Удивительно, но Надю мой боевой раскрас нисколько не шокировал, но привлёк её пристальное внимание. Окончательно добил кузину изящный флакон духов Opium, каплю которых я деликатно растёрла на запястье. Она буквально потеряла дар речи, переключив все пять чувств на одно – обоняние.
