Czytaj książkę: «Московский Бродвей»
Глава 1
— Ну где же они? — в сотый раз глядя на часы, вопрошал худой, болезненного вида режиссер с жидкой рыжеватой бородкой. — Светик, солнышко, сбегай вниз, посмотри, нет ли этих…
Некрасивое лицо режиссера выражало крайнюю степень озлобленности, смешанной с усталостью, переходящей в безнадежность.
— Ну что бегать, Савелий Яковлевич? — заныла ассистентка Света, румяная деваха с полными белыми руками и в коротком платье. — Можно и в окошко выглянуть. Их машину сразу заметишь…
— Сбегай, сбегай, не ленись. — Режиссер в изнеможении опустился на диван с гнутыми ножками, стиля Людовика этак Шестнадцатого, и бесцеремонно закинул прямо на шелковую обивку ноги в дорогих, но очень пыльных ботинках. Ассистентка Света рысью побежала к выходу из павильона.
Присутствующие на съемочной площадке, увидев, что сам режиссер принял горизонтальное положение и явно намерен передохнуть, моментально расслабились, как по команде «вольно». Оператор опустился в пляжный шезлонг, стоящий рядом с тележкой на рельсах, ассистенты и помощники разбрелись по площадке, достали пластиковые бутылки с газировкой, зашуршали пакетами с бутербродами. Весело загудел электрический чайник в углу. Три осветителя в грязных майках погасили софиты, достали свой «беломор» и задымили, держа папиросы заскорузлыми пальцами. Девушки достали пудреницы и занялись своими носами.
В одном из бесчисленных съемочных павильонов Останкинского телецентра было очень жарко. Даже после того как мощные источники света погасли, воздух здесь казался густой горячей массой, облегавшей все тело и выгонявшей из организма последние капли жидкости.
Режиссер обвел взглядом полководца площадку, тяжко вздохнул, вынул из золотистого портсигара короткую толстенькую сигаретку без фильтра и тоже закурил. Он сильно нервничал. Впрочем, состояние нервозности было весьма характерно для съемок телепрограмм, к участию в которых приглашены звезды эстрады. Никто и представить не может, с какими ужасными и порой непреодолимыми трудностями сталкивается режиссер в таких случаях! У каждой звезды масса собственных запросов: одной необходимо, чтобы ее артистическая уборная была оборудована кондиционером с джакузи, другая требует ананасов в шампанском, третья еще каких-нибудь выкрутасов, которые рождаются в воспаленном мозгу дорвавшегося до огромных денег вчерашнего провинциала. Все звезды, как одна, ненавидят остальных, все отказываются выступать вместе, поэтому их необходимо разводить во времени… И все без исключения обладают скверной привычкой невоспитанной барышни: они постоянно и непременно опаздывают на съемки.
Это, пожалуй, было самым худшим. Потому что отвечать перед продюсером за простой группы и съемочной техники придется именно ему, Савелию Ковтуну, режиссеру этой дурацкой программы. А для продюсера опоздание и прочая чепуха не аргумент.
Толстый и длинный столбик пепла упал с сигареты режиссера на обивку старинного дивана и немедленно прожег дырку в красивом набивном шелке. Ковтун поморщился, жестом указал декоратору на повреждение. Тот немедленно принялся клеить заплатку. Режиссер тяжело поднялся и, заложив руки в карманы, прошелся по павильону.
Интерьер павильона воспринимался как насмешка. Несмотря на страшную жару, здесь царила холодная и снежная зима. Более того, по сценарию здесь встречали Новый год… Все вокруг было украшено блестящими игрушками и праздничной мишурой, стояли елочки всех размеров, пол был засыпан специальной, жутко дорогой (режиссеру это было известно лучше других) импортной имитацией снега. Шли съемки новогодней программы ОРТ. Ковтун с радостью бы перенес их на более подходящее время года, но дирекция твердила свое: быстрее, быстрее, быстрее… Вот и приходилось париться…
Ковтун посмотрел в сторону массовки. По смелому замыслу сценариста, действие происходило в Голландии, в королевском замке, где-то в середине семнадцатого века. Причем в морозную зиму. Поэтому мужчинам выдали тяжелые, расшитые золотом камзолы, треуголки, подбитые фальшивым мехом пелерины и высокие сапоги, а дамам — платья с пышными кринолинами и теплые накидки. Теперь же, во время перерыва, угол, где устроилась массовка, походил больше на общую баню: все скинули тяжелые одежды и остались кто в чем. Плавки и кружевные трусики смотрелись чем-то лишним на потных, раскрасневшихся телах. Мужчины в трусах и напудренных париках лениво развалились на диванах. Женщины, больше для порядка, прикрывали грудь полотенцами. Впрочем, никому в такую жару было не до флирта — добраться бы до холодного душа…
Да, подумал Ковтун, пожалуй, неплохо было бы встать под холодный душ. И стоять под струями ледяной воды как можно дольше… Но к сожалению, отлучаться никак нельзя. Нужно быть на месте и ждать этих… Ковтун с обидой покосился на большую дверь в дальнем углу павильона. Ассистентка Света все не шла.
Хорошо еще, нет публики… Совсем бы намучились. Ковтун несколько раз снимал передачи, которые предполагали присутствие публики в зале. Одному пить хочется, другому в туалет, у третьего аритмия. Кошмар!
Ковтун вздохнул, затушил бычок в вазе с бутафорским фикусом и немедленно достал из портсигара еще одну сигарету. Полуголая массовка глядела на него с завистью. Вообще-то в павильоне курить было строго запрещено — любая искра могла поджечь декорации. Но по неписаным законам на режиссеров эти правила не распространялись. Все, что способствовало поднятию его работоспособности и творческого духа, приветствовалось и поощрялось, даже если выходило за рамки дозволенного. Кроме него, курить разрешалось еще и осветителям, которые, во-первых, без курева работать решительно отказывались, а во-вторых, проходили специальный противопожарный инструктаж и были материально ответственными за любые возгорания.
Ковтун сделал еще пару вялых кругов по съемочной площадке, промокнул неприятно-влажным платком лоб и затылок, снова сел на антикварный диван. В павильоне стояла тишина, прерываемая негромкими разговорами массовки.
— Приехали, — влетела в дверь ассистентка Света, — уже поднимаются! Сейчас будут здесь!
Долгожданное известие совершенно не обрадовало Ковтуна, а только заставило его опять недовольно взглянуть на часы. Из восьми часов, отпущенных на смену, три прошли в бесплодном ожидании… Опять продюсеры будут ворчать.
— Так, — несколько раз хлопнув в ладоши, произнес он зычным режиссерским голосом, — все по местам. Массовка, подготовьтесь. Свет, камера!
Мужчины и женщины из массовки нехотя поднялись и принялись натягивать на себя пыльные, тяжелые костюмы. Вокруг завертелись костюмерши.
— Грим массовке, — напомнил Ковтун.
Из коридора донеслись гулкие звуки шагов нескольких пар ног и громкие разговоры, перемежаемые взрывами смеха. Ассистентка Света многозначительно заморгала Ковтуну.
«Ну да, — печально подумал тот, — им, конечно, весело. Смеются… А на то, что другим не до смеха, им, конечно, насрать…»
Секунду спустя в широких дверях съемочного павильона появилось несколько человек. Процессию возглавлял высокий человек почти двухметрового роста, широкоплечий, массивный, но неуловимо изящный, передвигающийся с какой-то кошачьей грацией. Длинные кудрявые волосы, намазанные чем-то блестящим, закрывали пол-лица, и ему приходилось то и дело смахивать их со лба, чтобы не наткнуться на стену, — это, очевидно, являлось частью его имиджа. На его смуглом лице застыло самодовольно-нахальное выражение.
«Как огурчик выглядит, — с тоской подумал Ковтун, — конечно, такие бабки заколачивать… Да еще с такой женой…»
Да, это был он — любимец российской публики, настоящая звезда эстрады певец Элем Симеонов, который прославился не столько своими выступлениями, сколько удачной женитьбой на легендарной Анне Разиной.
Вслед за Симеоновым шла его знаменитая жена — легенда советской, а затем и российской эстрады Анна Разина. Конечно, изрядно постаревшая, потускневшая и утратившая былое очарование, но еще в отличной форме. Пожалуй, она и теперь могла дать фору любой из десятков девчонок со слабыми голосами, которые разъезжали по России, выступая с концертами по провинциальным городам и зарабатывая большие деньги, на которые сразу же покупалась «визитная карточка» любой эстрадной звезды — длинный, как трамвай, бестолковый и неповоротливый «линкольн». Любая из бесчисленных певиц отдала бы полжизни хотя бы за частичку славы Анны Разиной. Славы и влияния… Лишь несколько человек в российском шоу-бизнесе обладали таким влиянием.
Звездную пару сопровождали трое охранников — здоровенных малых с бычьими шеями и не менее бычьими лицами. Войдя в павильон, они профессионально оглядели помещение и, не заметив ничего опасного, продолжили движение.
Ковтун сделал над собой усилие, нацепил профессионально-доброжелательную улыбку, раскинул руки в стороны и направился к ним.
Присутствующие на площадке по-разному отреагировали на появление кумиров. Осветители, не обратив ровно никакого внимания, продолжали дымить своим «беломором», ассистенты и помощники также продолжали заниматься своими делами. Только массовка с интересом поглядывала на вошедших. Еще бы — не каждый день увидишь вживую тех, кого привык видеть только на экранах телевизора.
— Приветствую, Анна Кирилловна, — с деланой радостью, которая, впрочем, не слишком отличалась от настоящей, воскликнул Ковтун. — Очень рад вас видеть! А мы уж думали, вы не появитесь.
— Ну что ты, Савва! — ответила Разина. Она переходила на «ты» начиная со второй минуты разговора, тем самым моментально показывая собеседнику, кто есть кто. — Мы же договаривались! Как мы можем подвести? А что касается опоздания… Просто мы сначала на концерте задержались, потом в пробке… Ты же знаешь, какие в Москве автомобильные пробки!
— Да, и не говорите! Страшные пробки! — ответил Ковтун, который уже полгода ездил на метро: машину пришлось продать, чтобы рассчитаться с долгами. — Очень рад вас видеть. Очень рад. Замечательно выглядите, Анна Кирилловна.
Высокомерно кивнув и чуть растянув губы в подобии улыбки, Разина ответила на комплимент. Затем вынула из сумочки сигарету и закурила. Охранники стояли как статуи.
— Здравствуйте, Элем, — обратился Ковтун к певцу, — ну как, вы сегодня в форме?
Тот пожал протянутую режиссерскую ладонь и кивнул.
— Я всегда в форме! Как бык-производитель! — повернувшись к жене, тяжеловесно сострил Симеонов. Разина даже не улыбнулась, осматривая павильон.
В ответ на шутку певца Ковтун заставил себя растянуть губы в жалкой улыбке.
— Жарко тут у вас, — заметила Разина.
Режиссер развел руками:
— Ничего не поделаешь. На такую площадь никаких кондиционеров не хватит. А вентиляторы тоже включать нельзя, они нам весь снег сдуют. Так что приходится терпеть.
— Ну ничего, потерпим! — жизнерадостно потер ладонями Симеонов. — Как говорится, вперед и с песней!
И сам же оглушительно и неожиданно захохотал. Нервный Ковтун вздрогнул и потянулся длинными тонкими указательными пальцами к своим пульсирующим вискам. Разина продолжала дымить и осматривать павильон. Охранники даже бровью не повели.
— Хорошо, — слабым голосом произнес Ковтун, — можете переодеваться, Элем. Там для вас приготовлена отдельная уборная.
Он указал в угол павильона.
При слове «уборная» Разина оживилась, щелкнула пальцами охранникам:
— За мной, ребятки.
И все пошли в сторону артистической уборной. Туда же потянулись костюмеры и гримеры со своими ассистентами.
Ковтун опять захлопал в ладоши, впрочем, все было готово к съемкам.
Спустя несколько минут Симеонов вышел из артистической уборной. Он был великолепен — расшитый золотым позументом камзол, треуголка с пышными перьями, туфли с огромными блестящими пряжками. Сбоку на расшитой перевязи болталась длинная шпага с украшенным блестящими камешками эфесом. Из-под головного убора небрежно выбивались белые кудри парика. Под носом Элема Симеонова красовались маленькие усики.
Певец должен был изображать русского государя Петра Великого, прибывшего со свитой в Амстердам, где в его честь дают бал. По смелому замыслу Ковтуна, русский царь должен был по своей привычке напиться и шокировать чопорных европейских аристократов своими выходками. Конечно, все это дело должно было сопровождаться песнями Симеонова.
— Ну как? — помахивая тросточкой, которая в его огромных ручищах смотрелась как карандаш, спросил Симеонов.
— Очень хорошо, — ответил Ковтун. — Просто великолепно.
— Я тоже так думаю, — самодовольно ответил Симеонов.
— Вы помните текст?
— Хм… Спрашиваете! Конечно, помню!
— Тогда давайте порепетируем.
Ковтун повернулся лицом к площадке и закричал:
— Массовка, по местам! Приготовиться! Где актеры?
Из-за декорации вышли двое актеров — король Нидерландов и его дочь — принцесса. Последняя пыталась спрятать горящую сигарету в кружевном рукаве своего платья. Заметив вопиющее нарушение, Ковтун нахмурился, и девушка быстро затушила сигарету о резную спинку стула. Режиссер с выражением безнадежности на лице махнул рукой…
— Так, — снова захлопал в ладоши Ковтун, — приготовиться. Элем, займите свое место. Вот здесь, возле короля. Да-да, между ним и принцессой.
Симеонов послушно подошел к монарху. Ассистентка вручила ему большой хрустальный бокал, сделанный, впрочем, из оргстекла.
— Приготовились… Начали! — сказал Ковтун. — Элем, ваша реплика!
Симеонов повернулся к королю и, улыбаясь, произнес:
— Ваше величество, у нас в России после первой не закусывают!
— Что вы говорите! — ответствовал голландский король, старательно имитируя акцент. — Дас ист фантастиш!
— И после второй — тоже! — сказал Симеонов и опрокинул бокал.
Король вытаращил глаза…
Ковтун уныло наблюдал за происходящим. Элем играл отвратительно, актер, изображавший голландского короля, в общем, тоже. Да и текст, который собственноручно был написан Ковтуном, даже ему самому казался просто тошнотворным.
— Придворные! — закричал Ковтун. — Давайте, давайте! Прохаживайтесь.
Придворные послушно начали прохаживаться взад-вперед.
«Ничего, — подумал Ковтун, слушая идиотский диалог монархов, — сойдет. „Пипл схавает“, как говорит один наш шоумен…»
— …А после пятой у нас начинают петь! — заявил Петр Первый, бросая бокал на пол. Пластмассовый сосуд закатился под диван.
— Хорошо, — оценил Ковтун, решив не мучиться дальше, — это последняя реплика. Теперь песня. Порепетируем ваши передвижения.
Оператор расставил на полу специальные метки, которыми Симеонов должен был руководствоваться, передвигаясь по площадке, и кивнул Ковтуну. Режиссер махнул рукой звуковику, и тот врубил на полную мощность песню Симеонова.
Танцевать Симеонов любил. Он делал это самозабвенно и с удовольствием. Говорили даже, что в свое время перед ним стояла дилемма — стать певцом или танцором. И только большие деньги, маячившие на горизонте будущей звезды эстрады, решили дело.
Придворные продолжали прохаживаться по площадке, Симеонов танцевал и исправно открывал рот под свою песню. Мелодия была заводная, мелодичная, и Ковтуну даже понравилось.
«Нет, определенно неплохо. Этот номер будет центральным в программе. Эффектно снимем, смонтируем, все будет хорошо».
Перед мысленным взором Ковтуна уже встала замечательная сцена: он в безукоризненном смокинге под аплодисменты взбегает на сцену и получает приз за эту программу. А потом новые заказы, слава, деньги… Покупка машины и дачи. Отдых на Канарах. Приглашение в Голливуд…
Все это настолько живо и реально предстало в воображении режиссера, что он не слишком отдавал отчет в том, что в действительности происходило на площадке. А между тем там творились странные вещи…
Элем Симеонов выделывал невообразимые па. Хлопья имитатора снега так и летели из-под каблуков его туфель. Анна Разина нервно курила, — видимо, молодой муж, при всех своих достоинствах, имел и негативные стороны: он напоминал ей об утраченной молодости, когда она сама почти вот так же скакала по сцене… Теперь же Разиной ничего не оставалось, как скрывать подтачивающую ее зависть. Охранники удобно устроились на ящиках из-под съемочной аппаратуры и равнодушно следили за происходящим. Казалось, они достигли нирваны и их уже ничто в этой жизни удивить не может. Все остальные были заняты. Ковтун, как уже говорилось, мечтал…
Внезапно один из придворных запустил руку под свой камзол. В этом жесте не было ничего удивительного, к тому же его почти никто не заметил: в этот момент придворного закрывала мощная фигура Симеонова.
Придворный вынул руку из-под камзола. В ладони оказался нож. Обычная финка с тонким лезвием.
Дальше события развивались настолько быстро, что никто из присутствующих даже не успел отреагировать. Разина только вытаращила глаза и протянула руки к мужу. На лицах медитирующих охранников отразилась вялая мыслительная работа. Массовка бросилась врассыпную…
Молодой, довольно тщедушный парень, изображавший придворного, кинулся с ножом к Элему Симеонову. Тот танцевал, повернувшись спиной к нападающему. Парень быстро подскочил к певцу, размахнулся и нанес Элему Симеонову сильный удар ножом в плечо. При этом он что-то выкрикнул, однако, по-видимому, никто, кроме Симеонова, не расслышал этих слов. От неожиданной боли Симеонов заорал так, что почти перекричал собственную фонограмму. Парень, не теряя времени, нанес еще один удар и пустился наутек.
Истекающий кровью Симеонов упал. Темная лужа быстро растекалась по искусственному снегу.
Фонограмма продолжала орать голосом Симеонова, поэтому ни его крика, ни визга женщин разобрать было нельзя. Разина с широко раскрытыми глазами поднялась со стула и выронила сигарету. Синтетический снег тут же почернел и оплавился.
Ковтун очнулся и, повинуясь какому-то условному рефлексу, побежал за придворным. Охранники, которые наконец оценили ситуацию, сделали то же самое. Но почти одновременно споткнулись о толстые кабели осветительных приборов и шмякнулись мордами о рельсы на полу.
Ковтун выбежал из павильона и понесся по бесконечному останкинскому коридору.
— Сто-ой! — закричал режиссер вслед удаляющейся фигуре в старинном камзоле. Парень, конечно, и не думал останавливаться. Он по-прежнему сжимал в руке окровавленный нож и замахивался им на редких прохожих. Ковтун побежал за ним. Им двигала естественная ненависть к человеку, который вот так, в одну секунду, разрушил все розовые мечты и поставил под угрозу его, Ковтуна, славу, карьеру и благосостояние.
Парень свернул в один из боковых коридоров, и на некоторое время Ковтун потерял его из виду. Однако не зря режиссер работал здесь, в Останкинском телецентре, уже несколько лет. Он быстро сообразил, что если преступник не свернет в маленький коридор — откуда по лестнице можно попасть на другую, черную лестницу, — то окажется в тупике, где только одна дверь — в туалет. И вот там-то его и можно будет взять.
Сзади доносились крики переполошившейся телевизионной публики. Ковтун свернул в коридорчик и снова увидел спину преступника. К счастью, тот не заметил выхода на лестницу. Ковтун бросился за ним.
— Стой! — кричал он, но парень и не думал останавливаться. Ковтун видел, как он, оказавшись в тупике, ворвался в туалет и с грохотом захлопнул дверь…
В коридоре было тихо. Видно, никто из многочисленной останкинской охраны еще не успел сюда добежать. Ковтун подошел к двери туалета и решительно распахнул ее.
Здесь было пусто. Сначала Ковтун подумал, что преступнику удалось каким-то образом скрыться. Только вот каким? Потом из дальнего угла туалета донеслись звуки какой-то возни и приглушенный женский вскрик.
«Это женский туалет», — вспомнил Ковтун.
— А-а-а-а! — раздался хриплый полушепот.
— Молчи, сучка! Прирежу! — расслышал Ковтун. Он неторопливо и осторожно подошел к крайней, прямо возле окна, туалетной кабинке. Взялся за ручку и решительно открыл дверь.
Парень в расшитом золотом камзоле держал свой нож точь-в-точь как в детективных фильмах — это Ковтун непроизвольно определил взглядом профессионала — прямо у горла своей жертвы, чуть вдавив лезвие в кожу на ее шее. И женщина лет тридцати, подвернувшаяся под руку преступнику, вела себя точно так же, как и бесчисленные жертвы в кино. Она сидела без движения, чуть приоткрыв рот, будто в беззвучном крике. В глазах ее застыл невыразимый ужас. Пожалуй, если бы Ковтуну когда-нибудь довелось снимать подобную сцену, он непременно точно так же построил бы мизансцену…
Женщина даже не успела натянуть джинсы, когда в кабинку ворвался преступник, поэтому ее растопыренные пальцы прикрывали бедра.
Несмотря на драматичность момента, Ковтун зорким режиссерским глазом заметил, что по драматургии эпизода здесь не хватает спасительной, доброй силы, которая должна вызволить жертву… И тут же вспомнил, что именно он, режиссер Савелий Ковтун, и является сейчас этой самой силой. Он, и никто другой….
— Опусти нож, — сказал он негромко и спокойно, именно так, как это делали в детективных фильмах положительные герои, даже совершенно безоружные.
Парень только покачал головой, насколько это позволил жесткий и высокий воротник бутафорского камзола. И еще сильнее вдавил лезвие в шею женщины. Ковтун подумал, что сейчас из-под острого лезвия должна начать стекать маленькая и тонкая струйка крови. Этого, впрочем, не произошло.
— У тебя нет шансов. Сейчас сюда придут, — проговорил Ковтун.
— Тогда я ее прикончу. — Голос преступника оказался низким и тоже спокойным.
— Зачем ты это сделал? — спросил Ковтун и тут же об этом пожалел. С парнем произошла мгновенная перемена. Он покраснел, напыжился и истерично заорал:
— За Анжелику! Я этого подонка прикончил за Анжелику! Сволочи, гады!
И абсолютно неожиданно для Ковтуна он чуть опустил нож и резанул по плечу жертвы. Кровь хлынула как из водопроводного крана, — видимо, лезвие ножа задело артерию. Женщина даже не успела вскрикнуть, с ужасом в глазах быстро обмякла. Руки безжизненно повисли.
Ковтун почувствовал, как его конечности коченеют. Он попытался крикнуть, но неожиданно обнаружил, что горло способно издать только жалкие звуки не громче шепота. «Нет, — машинально подумал он, — на роль положительного героя-спасителя кого попало не возьмешь. Тут нужен Брюс Уиллис…»
Преступник широко раскрытыми глазами смотрел на кровь, заливающую длинные полы его камзола, белые панталоны и туфли с пряжками. В конце концов он толчком отбросил от себя тело женщины, которая, очевидно, находилась в глубоком обмороке. И поднял глаза на Ковтуна, который продолжал стоять, не в силах сдвинуться с места.
— За Анжелику, — прошептал убийца и легко воткнул нож в живот Ковтуну. Тот с изумлением уставился на рукоятку, торчащую из его тела, затем перед глазами режиссера все потемнело и он упал навзничь.
Из коридора уже доносились крики и топот. Убийца быстро вышел из кабинки, разбил окно и, не оборачиваясь, сиганул вниз.
