Czytaj książkę: «Мичман Изи»

Глава I
которую читателю будет очень легко прочесть

Мистер Никодемус Изи был джентльмен, проживавший в Гэмпшире; он был женатый человек и обладал большим состоянием. В большинстве случаев супружеская чета легко обзаводится детьми, но частенько затрудняется их прокормлением. Мистер Изи этим не затруднялся, так как детей у него не было; но ему страстно хотелось иметь ребенка: ведь мы всегда мечтаем о том, что нам недоступно. Прождав десять лет, мистер Изи потерял всякую надежду. Говорят, философия может утешить огорченного человека, хотя Шекспир утверждает, что нет утешения против зубной боли. Как бы то ни было, мистер Изи занялся философией. Внимание его устремилось главным образом к вопросам о правах человека, о равенстве, о несправедливом распределении блага на земле и т. п. Однако никто не хотел слушать его философию. Женщины не желали признавать прав за мужчинами, утверждая, что они никогда не бывают правыми; мужчины же, посещавшие мистера Изи, были все богатые собственники, отнюдь не желавшие делиться с неимущими. Как бы то ни было, они предоставляли ему заниматься этими вопросами, а сами занимались его портвейном. Его философию они находили плохой, но вино очень хорошим, а ведь вещи надо принимать такими, как их находишь.

Впрочем, мистер Изи как будто и не подозревал, что его исследования должны тем или другим путем проводиться в жизнь; он ограничивался разглагольствованиями о социальном неравенстве и благодушно пользовался своим состоянием.

Пока мистер Изи толковал о философии, мистрисс Изи терпеливо слушала, и они представляли весьма счастливую супружескую чету, занимаясь каждым своим делом и не мешая друг другу. Мистер Изи знал, что жена не понимает его, и потому не огорчался, что она слушает его не слишком внимательно; а мистрисс Изи не заботилась о том, что говорит ее муж, лишь бы он не заставлял ее подавать реплики. Взаимная уступчивость всегда способствует семейному счастью.

Была и другая причина, способствовавшая их согласию. В спорных вопросах мистер Изи неизменно давал преимущество своей супруге, говоря, что она поступит, как ей угодно – и это нравилось его супруге; но когда доходило до дела, мистер Изи всегда поступал по-своему, – и это нравилось ему. Правда, мистрисс Изи давно уже убедилась, что ей не приходится поступать по-своему, но она была очень покладистого нрава, и так как в девяти случаях из десяти было совершенно безразлично, как именно сделано дело, то она довольствовалась уступками на словах. При таком благодушии супруги мистера Изи его семейное счастье, как легко себе представить, трудно было возмутить. Но, как уже давно замечено людьми, человеческие судьбы переменчивы. В конце одиннадцатого года мистрисс Изи в первый раз пожаловалась на тошноту после завтрака. У мистрисс Изи были свои подозрения; для всех остальных ее состояние не оставляло никаких сомнений; для всех – кроме мистера Изи; добряк не подозревал, что исполнение его заветных желаний так близко; он давно уже решил, что наследника ему не дождаться, и не замечал изменения фигуры своей жены. Мистрисс Изи тоже была еще не совсем уверена – боялась, что это недоразумение, какое-нибудь случайное недомогание, и потому ничего не говорила супругу. Наконец, однако, и у мистера Изи открылись глаза; когда, же, обратившись к жене с расспросами, он узнал поразительную новость, они открылись еще больше, и он щелкнул пальцами, и от восторга пустился в пляс с грацией философа или медведя на горячей плите.

Мистрисс Изи не щелкала пальцами и не пускалась в пляс, ей было совсем не до того, когда начались боли; но мистер Изи презирал боль, как все философы, когда терпеть ее приходится не им, а другим.

В надлежащее время мистрисс Изи подарила своему супругу мальчика, которого мы рекомендуем читателям как героя этой книги.

Глава II
в которой мистрисс Изи по обыкновению поступает как ей угодно

На четвертый день после разрешения от бремени мистрисс Изи, мистер Изи, сидевший в покойном кресле подле ее постели, начал так:

– Я думаю, моя дорогая мистрисс Изи, какое имя дать ребенку.

– Имя, мистер Изи! Да то самое, которое вы носите, какое же еще?

– Нет, душа моя, – возразил мистер Изи, – хотя и говорят, что все имена хороши, но мое мне не кажется хорошим. Это худшее имя в календаре.

– Чем же оно не подходит, мистер Изи?

– Не подходит ни мне, ни ребенку. Никодемус чересчур длинное для того, чтобы писать его полностью, а Ник – вульгарное. Кроме того, раз будут два Ника, то мальчугана, естественно, будут звать молодым Ником, а я, разумеется, окажусь старым Ником, что уже пахнет чертовщиной¹.

– В таком случае, мистер Изи, предоставьте мне выбрать имя.

– Конечно душа моя, для того-то я и заговорил об этом предмете так рано.

– Я думаю, мистер Изи, назвать мальчика именем моего бедного отца – пусть он зовется Роберт.

– Очень хорошо, душа моя, если вы хотите, пусть он будет Роберт. Вы поступите, как вам угодно. Но надеюсь, душа моя, что, подумав немного, вы согласитесь что против этого можно сделать существенное возражение.

– Возражение, мистер Изи?

– Да, душа моя; Роберт, быть может, очень хорошее имя, но вы должны подумать о последствиях; его, наверное, будут называть Боб.

– Так что же, и пусть называют Боб.

– Я этого и в мыслях допустить не могу, душа моя. Вы забываете, что в той местности, где мы живем, всюду пасутся стада овец.

– Но, мистер Изи, какое отношение имеет овца к христианскому имени?

– Очень существенное – женщины никогда не думают о последствиях. Душа моя, у овец большое касательство к имени Боб. Спросите любого фермера, он вам скажет, что из сотни собак овчарок девяносто девять имеют кличку Боб. Теперь заметьте: пойдет наш ребенок гулять в поле; вы вздумаете позвать его. Кто же явится на ваш зов вместо вашего ребенка? Дюжина псов, которые сбегутся на кличку Боб, махая своими обрубленными хвостами. Как видите, мистрисс Изи, из этой дилеммы не выберешься. Вы поставите вашего сына на один уровень с грубыми животными, дав ему христианское имя, которое, ввиду его краткости, монополизировано местными собаками. Всякое другое имя, какое только вам вздумается, дорогая моя; но в этом единственном случае позвольте мне наложить мое вето.

– Хорошо, посмотрим, но я придумаю потом, мистер Изи; у меня голова болит.

– Я придумаю за вас, дорогая моя. Что вы скажете насчет имени Джон?

– О нет, мистер Изи, это такое обыкновенное имя.

– Доказательство его популярности, душа моя. Оно библейское – его носили один из апостолов и Креститель – было также с дюжину пап этого имени. Оно королевское – множество королей были Джонами, а кроме того, оно коротенькое и звучит честно и мужественно.

– Да, это правда, но ведь тогда мальчика будут называть Джек.

– Ну, что ж, многие знаменитости были Джеками. Был – позвольте – Джек убийца Великанов и Джек – да, Джек Кэд, великий Бунтовщик, и Трехпалый Джек, мистрисс Изи, знаменитый негр, и наконец, сударыня, Джек Фальстаф – честный Джек Фальстаф, остроумный Джек Фальстаф.

– Вы говорили, мистер Изи, что позволите мне выбрать имя самой.

– Но, разумеется, душа моя, я предоставляю выбор вам. Решайте, как вам угодно, но согласитесь, что Джон самое подходящее имя. Не правда ли, душа моя?

– Это ваша всегдашняя манера, мистер Изи: вы говорите будто предоставляете решать мне, но мне никогда не приходится решать. Я уверена, что ребенок будет окрещен Джоном.

– Он будет окрещен, как вам заблагорассудится. Теперь я припоминаю, что несколько греческих императоров назывались Джонами; но решайте сами, душа моя.

– Нет, нет, – возразила мистрисс Изи, которая чувствовала себя нехорошо и не могла продолжать спор – я предоставляю это вам, мистер Изи. Я знаю, будет то, что всегда бывает – вы предоставляете мне решение, как дают золотую монету маленьким детям: будто бы в их полную собственность, но с тем, чтобы они не смели ее тратить. Пусть он зовется Джоном.

– Ну, вот, душа моя, не говорил ли я вам, что вы согласитесь со мною, если подумаете? Я знал, что вы согласитесь. Я предоставил вам решение, и вы говорите, что его нужно назвать Джоном: значит, мы одинакового мнения, и этот пункт можно считать улаженным.

– Я попробую заснуть, мистер Изи – я нехорошо себя чувствую.

– Как вам угодно, душа моя, – отвечал супруг, – вы можете во всем поступать по собственному усмотрению. Для меня величайшее удовольствие исполнять ваши желания. Я пройдусь по саду. Покойной ночи, душа моя.

Мистрисс Изи не отвечала, и философ вышел из комнаты. Как легко можно себе представить, на следующий день мальчик был окрещен Джоном.

Глава III
в которой нашему герою приходится дожидаться конца дебатов

Трудно придать интерес главе о детстве. Первое время развития у всех детей проходит одинаково. Мы не можем поэтому много сообщить о самых ранних днях Джека: он сосал грудь и отрыгал молоко, за что кормилица называла его голубчиком, а там опять сосал. По утрам он орал как петух, пищал, когда его мыли, таращил глаза на свечку и строил гримасы ветру. Шесть месяцев прошли в этих невинных развлечениях, а затем на него надели штанишки. Но я должен заметить, что мистрисс Изи не могла сама кормить младенца, так что пришлось заменить ее кормилицей.

Ординарный человек удовольствовался бы рекомендацией врача, который заботится об одном: чтобы для младенца был достаточный запас здоровой пищи. Но мистер Изи был философ, он занимался в последнее время краниологией и завел с доктором ученый разговор по поводу того, что его единственный сын будет получать питание из неизвестного источника.

– Кто знает, – заметил мистер Изи, – не всосет ли мой сын вместе с молоком худшие страсти человеческой природы.

– Я исследовал ее, – возразил доктор, – и могу смело рекомендовать.

– Это исследование было только предварительным, за которым должно последовать более важное, – отвечал мистер Изи. – Я сам исследую ее.

– Кого вы исследуете, мистер Изи? – воскликнула его жена, лежавшая в постели.

– Кормилицу, душа моя.

– Что вы исследуете, мистер Изи? – продолжала супруга.

– Ее голову, душа моя, – отвечал супруг. – Я должен определить, каковы ее наклонности.

– Я думаю, что вам лучше оставить ее в покое, мистер Изи. Она придет сегодня вечером, и я допрошу ее построже. Д-р Миддльтон, что вам известно об этой молодой особе?

– Мне известно, мадам, что она сильна и здорова, иначе бы я не выбрал ее.

– Но хороший ли у нее характер?

– Ну, о ее характере я ничего не могу сказать, мадам, но вы можете, если угодно, навести справки. Я должен заметить, однако, что если вы будете чересчур требовательны в этом отношении, то вам, пожалуй, трудновато будет найти желаемое.

– Ну, я посмотрю, – возразила мистрисс Изи.

– А я ощупаю, – подхватил ее супруг.

Это собеседование было прервано появлением той самой особы о которой шла речь. Горничная доложила о ее приходе, а затем ввела ее в гостиную. Это была красивая, цветущая, здоровая с виду девушка, неловкая и наивная в обращении и, по-видимому, не чересчур умная: в выражении ее лица голубиного было больше, чем змеиного.

Мистер Изи, которому не терпелось приступить к исследованию, заговорил первый:

– Молодая женщина, подойдите сюда, я исследую вашу голову.

– О, сэр! Она совершенно чистая, уверяю вас! – воскликнула девушка, делая книксен.

Доктор Миддльтон, сидевший между постелью и креслом мистера Изи, потер руки и засмеялся.

Тем временем мистер Изи развязал тесемки и снял чепчик с девушки, а затем запустил пальцы в ее волосы, причем лицо ее выразило страх и изумление.

– Я с удовольствием замечаю, что вы обладаете значительной дозой благодушия.

– Да, – ответила девушка, приседая.

– Также почтительности.

– Благодарствуйте, сэр.

– Орган скромности тоже сильно развит.

– Да, сэр, – отозвалась девушка с улыбкой.

«Совершенно новый орган», – подумал д-р Миддльтон.

– Фило-прогенитивность весьма сильна.

– С вашего позволения, сэр, я не понимаю, что это значит, – отвечала Сара, приседая.

– Тем не менее вы доставили практическое подтверждение. Мистрисс Изи, я доволен. Желаете вы предложить ей какие-нибудь вопросы? Хотя в этом нет необходимости.

– Разумеется, желаю, мистер Изи. Скажите, милая, как вас зовут?

– Сара, с вашего позволения, сударыня.

– Давно ли вы замужем?

– Замужем, сударыня?

– Ну да, замужем.

– С вашего позволения, сударыня, я несчастная, сударыня, – отвечала девушка, опуская глаза.

– Как! Вы не замужем?

– Нет еще, сударыня.

– Праведный Боже! Доктор Миддльтон, как могли вы прислать сюда эту особу? – воскликнула мистрисс Изи. – Незамужняя женщина и уже имела ребенка!

– С вашего позволения, сударыня, – перебила молодая женщина, приседая, – он был очень маленький.

– Очень маленький! – воскликнула мистрисс Изи.

– Да, сударыня, очень маленький и умер вскоре после своего рождения.

– О, доктор Миддльтон! Что же это такое, доктор Миддльтон?

– Дорогая мистрисс Изи, – сказал доктор Миддльтон, вставая, – это единственная особа, подходящая для вашего ребенка, какую я мог найти, и если вы не возьмете ее, то я не ручаюсь за его жизнь. Правда, можно разыскать замужнюю женщину, но замужние женщины, обладающие нормальными чувствами, не станут бросать собственных детей; а так как мистер Изи утверждает, а вы, по-видимому, верите, что питание, получаемое вашим ребенком, может повлиять на его характер и наклонности, то, мне кажется, они рискуют гораздо сильнее пострадать от молока замужней женщины, бросившей своего ребенка ради прибыли. Несчастье, случившееся с этой молодой женщиной, не всегда свидетельствует о дурной натуре, а часто только о сильной привязанности, о крайней доверчивости и простоте.

– Вы правы, доктор, – возразил мистер Изи, – и ее голова доказывает, что это скромная женщина, с сильным религиозным чувством, добродушным нравом и другими хорошими качествами.

– Голова может доказывать что угодно, мистер Изи, но ее поведение говорит совсем другое.

– Она вполне годится для своей роли, мадам, – выразил доктор.

– И с вашего позволения, сударыня, – прибавила Сара, – он был такой маленький.

– Передать ей ребенка, сударыня? – спросила временная кормилица, слушавшая молча. – Он так беспокоится, бедняжка, и засунул себе в рот кулачок.

Доктор Миддльтон кивнул головой и спустя несколько секунд мастер Джон Изи прильнул к Саре, точно пиявка.

– Господь с ним, какой голодный! Вот, вот, постой же минуту, а то захлебнешься, бедняжка!

Мистрисс Изи встала с постели и подошла к ребенку. Первым ее чувством была зависть, что на долю другой досталось удовольствие, от которого ей пришлось отказаться; следующим – восхищение при виде блаженного личика ребенка. Спустя несколько минут младенец спал крепким сном. Мистрисс Изи была довольна; материнское чувство одержало верх над всем остальным, и Сара формально водворилась в качестве кормилицы.

С течением времени Джек Изи начал ползать и показывать свои ноги так откровенно, что ясно было, что он не всосал скромности с молоком Сары; равным образом, он, по-видимому, не приобрел от нее ни почтительности, ни благодушия, так как хватался за все, мучил котенка до полусмерти, царапал мать и таскал за волосы отца; тем не менее, и мать, и отец, и все домашние уверяли, что это самое милое и кроткое дитя во вселенной. Но если бы мы вздумали рассказывать все удивительные приключения детства Джека с момента его рождения до семилетнего возраста, хранившиеся в памяти Сары, которая осталась его нянькой после того, как он был отнят от груди, то они заняли бы, по крайней мере, три больших тома. Джек воспитывался так, как обыкновенно воспитывается единственный ребенок, то есть делал все, что ему было угодно.

Глава IV
в которой доктор предписывает ребенку школу в качестве лекарства против пореза пальца

– Вы не думаете отдать мальчика школу? – спросил доктор Миддльтон, которого грум, прискакавший на взмыленной лошади, просил пожаловать немедленно Форест-Гилль – так называлось имение мистера Изи, где его встретили сообщением, что мистер Изи порезал себе палец. По суматохе, наполнявшей дом, можно было бы подумать, что он отрезал себе голову – мистер Изи в беспокойстве расхаживал взад и вперед, мистрисс Изи была почти в обмороке, и горничные сновали и суетились вокруг нее. Все были в волнении, исключая самого мастера Изи, который с повязанным тряпочкой пальцем и пятнами крови на передничке уплетал вишни, не обращая ни малейшего внимания на окружающую кутерьму.

– Ну-с, в чем дело, молодой человек? – спросил доктор Миддльтон, войдя в комнату и обращаясь к Джеку, как самому разумному из всей компании.

– О, доктор Миддльтон, – перебил мистер Изи, – он порезал себе руку; я уверен, что перерезал нерв, а в таком случае ему сведет челюсти…

Доктор, не отвечая, осмотрел порезанный палец, а Джек Изи продолжал возиться с вишнями правой рукой.

– Не найдется ли у вас в доме липкий пластырь, мадам? – спросил доктор после осмотра.

– О да! Сбегай Мэри, сбегай Сара!

Спустя несколько минут девушки вернулись – Сара с липким пластырем, а Мэри с ножницами.

– Будьте покойны, мадам, – сказал д-р Миддльтон, наложив пластырь, – я ручаюсь, что дурных последствий не будет.

– Не лучше ли отвести его наверх и уложить в постель? – спросила мистрисс Изи, вложив гинею в руку доктора.

– Безусловной необходимости в этом нет, сударыня, – сказал д-р Миддльтон, – но во всяком случае и вреда не будет.

– Пойдем, милый, ты слышишь, что говорит доктор Миддльтон.

– Да, я слышу, – ответил Джек, – но я не хочу.

– Милый Джонни, пойдем голубчик, пойдем родной.

Джонни уплетал вишни и не отвечал.

– Пойдемте, мастер Джонни, – сказала Сара.

– Убирайся, Сара, – ответил Джонни, дав ей тумака.

– О! Фи, мастер Джонни, – сказала Мэри.

– Джонни, радость моя, – сказала мистрисс Изи, умоляющим тоном, – пойдем, ведь ты пойдешь?

– Я пойду в сад и нарву еще вишен, – заявил мастер Джонни.

– Хорошо, пойдем, радость моя, я отведу тебя в сад.

Джонни вскочил и уцепился за руку матери.

– Что за милое, доброе, послушное дитя! – воскликнула мистрисс Изи, – его можно вести на ниточке.

«Да, рвать вишни», – подумал доктор Миддльтон.

Мистрисс Изи, Джонни, Сара и Мэри ушли в сад, оставив доктора Миддльтона с мистером Изи, который ничего не сказал в течение этой сцены. Доктор Миддльтон был толковый, разумный человек, не желавший никому навязываться. Если он взял гинею за накладку липкого пластыря, то его совесть была спокойна на этот счет. Время было ему одинаково дорого, затратил ли он его с толком или попусту; бедняков же он лечил даром. Постоянно бывая в доме, он достаточно насмотрелся на мастера Джона Изи, и пришел к убеждению, что бойкий и смелый мальчик от природы не лишен хороших задатков, но может быть только испорчен домашним воспитанием, которое сводилось к безграничному баловству со стороны как отца, так и матери. Мистер Изи не был лишен здравых идей о вреде и ненужности телесных наказаний, о правах человека и т. п., но выводил из них нелепую систему воспитания, из которого устранялся всякий элемент обязательности, а все сводилось к безграничному потаканию всем капризам и прихотям ребенка. Поэтому общественное воспитание, при всех его недостатках, казалось доктору гораздо более полезным для мальчика, чем система домашнего баловства. Итак, когда хозяйка вышла из комнаты и не могла их слышать, он уселся на стул и предложил мистеру Изи вопрос, которым начинается эта глава.

– Вы не думаете отдать мальчика в школу, мистер Изи?

Мистер Изи положил ногу на ногу, а руками обнял колено, как всегда делал, когда готовился вступить в спор, и произнес речь о недостатках школьного воспитания.

Доктор Миддльтон знал, с кем имеет дело, и терпеливо выслушал рацею.

– Я согласен, – сказал он наконец, – что во всем, что вы говорите, много справедливого; но в школе он найдет дисциплину, товарищество, которое воспитает в нем чувство общественности, наконец, приобретет запас хотя бы элементарных, но точных знаний. Таким образом он будет лучше подготовлен к восприятию ваших наставлений.

– Я сам научу его всему, – возразил мистер Изи, скрестив руки на груди с решительным видом.

– Я не сомневаюсь в ваших способностях, мистер Изи; но, к несчастью, вы всегда будете встречать непреодолимое препятствие. Простите, я знаю, на что вы способны, и не сомневаюсь, что для мальчика было бы истинное счастье иметь такого наставника, но, говоря откровенно, вам так же хорошо известно, как и мне, что материнская нежность мистрисс Изи всегда будет преградой вашим намерениям. Он уже так избалован ею что не хочет ничего слушать; а раз это так, то что же вы с ним поделаете?

– Я согласен, дорогой мой, что в этом пункте представляется известное затруднение, но материнская слабость будет исправлена отцовской строгостью.

– Могу я спросить, как именно, мистер Изи? Так как мне это кажется невозможным.

– Невозможным! Клянусь небом, я заставлю его повиноваться, или, – тут мистер Изи приостановился и закончил, – или потребую у него объяснения причин его неповиновения, доктор Миддльтон.

Доктор Миддльтон подавил желание рассмеяться и возразил:

– Я не сомневаюсь, что вы придумаете какую-нибудь систему, с помощью которой заставите его признать ваш авторитет, но что же последует дальше? Мальчик будет считать мать своей защитницей, а вас тираном. Он получит отвращение к вам и в силу этого отвращения будет относиться невнимательно и непочтительно к вашим наставлениям даже в тех случаях, когда они окажутся доступными его пониманию. Между тем, мне кажется, что это затруднение может быть обойдено. Я знаю одну весьма почтенную особу, пастора, имеющего школу, в которой розга не применяется; я напишу ему и расспрошу подробно; и тогда, если ваш мальчик будет избавлен от опасности, которой грозит ему чрезмерная снисходительность мистрисс Изи, он в несколько лет приготовится к восприятию ваших более важных поучений.

– Пожалуй, – сказал мистер Изи после некоторого молчания, – ваши слова заслуживают внимания. Я согласен, что вследствие нелепой снисходительности мистрисс Изи мальчик отбился от рук и не захочет меня слушаться в настоящее время; и если ваш друг не применяет розги, то я серьезно подумаю, не поместить ли в школу моего сына Джона в видах получения элементарного образования.

Доктор Миддльтон добился своего, польстив философу. Через день он явился с письмом от педагога, в котором применение розги с негодованием отвергалось, и мистер Изи за чайным столом объявил супруге о своих намерениях в отношенииих сына Джона.

– В школу, мистер Изи? Как, отправить Джонни в школу? Такого ребенка в школу?

– Конечно, душа моя, вы должны согласиться, что в девять лет пора уже учиться грамоте.

– Но он уже почти умеет читать, мистер Изи; конечно, я сама могу его научить. Не правда ли, Сара?

– Истинная правда, сударыня; он еще вчера говорил буквы.

– О, мистер Изи, кто это надоумил вас? Джонни, голубчик, поди сюда – скажи мне, что такое буква А. Ты распевал ее в саду сегодня утром.

– Я хочу сахару, – возразил Джонни, протягивая руку через стол к сахарнице, которой не мог достать.

– Хорошо, радость моя, я тебе дам большой кусок, если ты скажешь мне, что такое буква А.

– А – это ангел, у него есть крылышки, – сердито отвечал Джонни.

– Вот, мистер Изи; и он может сказать всю азбуку, правда, Сара?

– Может, может, голубчик – правда, можешь, Джонни?

– Нет, – возразил Джонни.

– Да, милый, конечно, можешь; ты ведь знаешь, что такое буква Б? Правда, знаешь?

– Да, – отвечал Джонни.

– Вот, мистер Изи, вы сами видите, сколько он знает, и какой он послушный мальчик. Ну, Джонни, голубчик, скажи же, что такое буква Б.

– Не хочу, – возразил Джонни. – Яхочу сахару, – с этими словами Джонни, взобравшийся на стул, потянулся к сахарнице через стол.

– Боже мой! Сара, стащите его со стола, а то он опрокинет кипяток!

Сара схватила Джонни за ноги, но он перевернулся на спину и дал ей пинка в физиономию, когда она делала отчаянные усилия стащить его. Обратный толчок от этого пинка заставил его проехаться по гладкой поверхности стола и толкнуть головой чайник с кипятком, который опрокинулся в противоположную сторону, и, несмотря на быстрое движение мистера Изи, порядком ошпарил ему ноги, что заставило его вскочить с совсем не философским ругательством. Тем временем Сара и мистрисс Изи схватили Джонни и тянули его в разные стороны, причитая и охая. Боль от ожогов и равнодушие, проявляемое к особе мистера Изи, вывели последнего из себя. Он выхватил Джонни из рук женщин и, позабыв о правах человека, принялся угощать его шлепками без всякого милосердия. Сара вступилась было за своего питомца, но получила такого тумака, что не только искры посыпались из ее глаз, но и сама она растянулась на полу. Мистрисс Изи ударилась в истерику, Джонни ревел неистово, так что за четверть мили было слышно.

Не знаю, сколько времени продолжал бы мистер Изи внедрять философию в мальчика, но внезапно дверь отворилась, и мистер Изи, все еще не выпускавший из рук Джонни, увидел доктора Миддльтона, остановившегося в немом изумлении. Он обещал прийти к чаю и поддержать, если нужно, аргументацию мистера Изи; но очевидно ему показалось, что в аргументации, к которой прибегал в эту минуту мистер Изи, его помощи не требуется. Как бы то ни было, при появлении доктора Миддльтона, Джонни был выпущен и с ревом покатился на пол, Сара оставалась там, где растянулась, мистрисс Изи билась на полу в истерике, чайник тоже валялся на полу, один лишь мистер Изи не только стоял, но и подпрыгивал от боли.

Никогда еще появление врача не было так своевременно. Сначала мистер Изи не находил этого, но его ошпаренные ноги так болели, что он скоро переменил мнение.

Прежде всего доктор Миддльтон подобрал мистрисс Изи и уложил ее на диване. Сара поднялась на ноги и увела из комнаты ревущего и лягающегося мастера Джона Изи, за что и получила с его стороны несколько здоровых щипков и укусов. Лакей, которого позвал доктор, подобрал чайник, так как больше ему нечего было делать. Мистер Изи, охая от боли, растянулся на диване, и доктор Миддльтон находился в большом затруднении, что ему предпринять. Он заметил, что мистер Изи нуждается в его помощи, тогда как мистрисс Изи может свободно обойтись без нее; но как оставить даму в истерике, наполовину серьезной, наполовину притворной? Наконец, доктор Миддльтон приказал лакею позвать всех горничных, которые и отвели мистрисс Изи наверх, после чего он мог подать помощь единственному пациенту, нуждавшемуся в ней. Пока доктор стаскивал чулки с ошпаренных ног мистера Изи, последний рассказал ему о том, что произошло, в коротких словах, прерываемых оханьем от боли. Лекарства доктора Миддльтона быстро облегчили телесные страдания мистера Изи; но сильнее обваренных ног его угнетала мысль, что доктор оказался свидетелем его вспышки и не философской аргументации над мягкими частями мастера Джона Изи. Доктор постарался пролить бальзам исцеления на эту рану.

– Дорогой мой мистер Изи, мне весьма жаль, что с вами случилась такая неприятность, но вы обязаны ею безрассудной снисходительности мистрисс Изи к ребенку. Меня, однако, радует, что вы так серьезно относитесь к родительским обязанностям, и пытаетесь, как сами говорили мне, исправить материнскую слабость отцовской строгостью. (Доктор произнес эту похвалу тоном глубокой серьезности, хотя не без труда удержался от улыбки). Но видите ли, дорогой мой, избыток слабости и баловства с одной стороны неизбежно влечет за собой усиленные меры исправления с другой, имеющие характер вспышки, и справедливого, положим, но все же раздражения. Между тем, в школе мальчик найдет дисциплину, равную для всех, и исключающую возможность как баловства, так и расправы по мотивам личного раздражения. Во всяком случае, мне приятно видеть, что вы принимаете серьезные меры к устранению вредных последствий чрезмерной снисходительности матери.

– Да, конечно, я не могу допустить порчи ребенка, – отвечал мистер Изи, довольный тем, что доктор помогает ему выпутаться из затруднения. – Но завтра он отправится в школу, я твердо решил это.

– Он будет обязан этим мистрисс Изи, – ответил доктор.

– Именно, – подтвердил мистер Изи. – Доктор, мои ноги опять разболелись.

– Продолжайте примачивать их водой с уксусом, пока я не пришлю вам мазь, которая быстро облегчит боль. Я зайду завтра. Кстати, завтра же мне нужно побывать в школе мистера Бонникестля; там у меня есть маленький пациент и, если угодно, я могу отвезти туда вашего сына.

– Это будет очень удобно для нас, доктор, – сказал мистер Изи.

– В таком случае я загляну к мистрисс Изи, а завтра буду у вас в десять часов. Покойной ночи.

– Покойной ночи, доктор.

Доктору нужно было еще подготовить мистрисс Изи. Он преувеличил ожоги ее мужа, преувеличил его гнев, и советовал ей ни в коем случае не противоречить ему, пока он не умиротворится. На следующий день он явился за мальчиком, и несмотря на оханья Сары, несмотря на слезы мистрисс Изи, которая не решилась протестовать, и на отчаянное сопротивление мистера Джонни, наш герой был усажен в карету доктора Миддльтона и препровожден в школу мистера Бонникестля. Водворение его в этом учреждении произошло без дальнейших осложнений, так как, убедившись в бесполезности сопротивления, мистер Джонни, скрепя сердцем, покорился судьбе.