Czytaj książkę: «Лед и пламя»

Czcionka:

Жану Аркашу¹, с которым я разделяю любовь к семейным ценностям, наш уголок Нормандии, наше прекрасное «любовное приключение» и, главное, крепкую дружбу.

1

Кейт полюбила его с первого взгляда. Скотт показался девочке самым очаровательным из молодых людей, которых ей доводилось до сих пор встречать. Настолько он не был похож на ее братьев с их резкими, грубыми подростковыми играми и неприятным мальчишеским языком, с чем ей каждый день приходилось иметь дело. Совершенно покоренная, она протянула Скотту детскую ладошку, уже предчувствуя, что он на всю жизнь останется ее единственным другом.

В тринадцать лет Кейт познала горе расставания с отцом и потеряла, как ей казалось, все жизненные ориентиры, когда приехала с матерью в имение Джиллеспи, где у нее было единственное желание – плакать, плакать без конца, что она и делала все последние месяцы. Отчим Ангус сразу же испугал ее своим пронзительным, недоверчивым взглядом, вместо того чтобы сказать ей хотя бы «Добро пожаловать!». Само же поместье и огромный особняк викторианской эпохи произвели на нее столь гнетущее впечатление, что она не представляла, как сможет провести в таком доме хотя бы одну ночь. Даже пейзаж, воистину грандиозный, внушал ей отвращение. Но мать и не думала о том, чтобы как-то поддержать, успокоить и придать ей уверенности: она отнесла ее плач к детским глупым слезам маленькой капризной девочки и не переставала нахваливать бесчисленные преимущества будущей новой жизни.

И на самом деле их жизнь полностью изменилась. Повторный брак матери с Ангусом Джиллеспи перевернул с ног на голову прежнее существование, и радоваться тут было особенно нечему. Кейт и ее братьям пришлось расстаться со своими школами, а значит, и с друзьями, прежними привычками и занятиями, не говоря уже о парижской квартире. Огромный контейнер, отправленный в Шотландию, вместил большую часть одежды, но сколько же всего пришлось оставить: книги, игрушки, настольные игры, как оказалось, занимавшие слишком много места. Глядя в иллюминаторы самолета, уносившего их в Глазго, они со щемящим сердцем смотрели, как постепенно исчезала внизу земля родной Франции.

В Джиллеспи их ожидали только морская пена безбрежного океана, лежавшая на холмах пелена тумана да пасущиеся вдалеке отары овец. Почему мать решила похоронить себя в этих диких местах, а вместе с собой и их тоже? Любовь матери к Ангусу в глазах Кейт была немыслимой: это был высокий, массивный мужчина с суровым, будто высеченным из камня лицом. Даже смягченные облаком рыжих волос с проблесками серебряных прядей, черты лица казались грубо вытесанными долотом; зато взгляд светлых, словно вылинявших глаз был настолько пристален, что, казалось, пронзал душу насквозь. Кейт, согласно традиции, пришлось называть его «отец», что поначалу внушило ей ужас, но она покорилась, воображая, что ведь теперь и Скотта она может считать братом.

Джиллеспи представляло собой обширное угодье с раскинувшимися, насколько хватало глаз, пастбищами, необозримыми ячменными полями, урожай с которых поступал на два винокуренных завода, где производился виски – главное богатство семьи уже в течение многих поколений. И девочке долгие годы предстояло слышать бесконечные разговоры о солоде, дроблении, браге и дистилляции. Во время семейных трапез подобные разговоры за столом обычно заводил Ангус, бомбардируя Скотта самыми заковыристыми вопросами. Он редко старался что-то подсказать или помочь с ответом Скотту, хотя его иногда так и подмывало, особенно во время игры в гольф или на охоте, – тот до всего должен был додумываться сам.

С тех самых пор, как их дальний предок приобрел титул барона, купив земли, согласно шотландскому обычаю, поместье Джиллеспи процветало, и Ангус очень рассчитывал на Скотта в том, что именно на его плечи должно было лечь увековечивание славной родословной. Поэтому, разочарованный и обеспокоенный тем, что у него лишь единственный наследник, он воспитывал мальчика в большой строгости. Первая его супруга, Мэри, долго не могла забеременеть, прежде чем на свет явился долгожданный мальчик. Но роды, которые принимали, разумеется, не в больнице, а в самом поместье, оставили у женщины такое кошмарное впечатление, что, сколько бы ни упрашивал муж, на вторичный подвиг она ни за что не желала соглашаться. Хуже того, она не проявляла к новорожденному подобающей материнской любви, словно затаив на Скотта обиду за то, что он принес ей столько мук, появившись на свет. С тех пор она делала все возможное, чтобы как можно дальше бежать от Ангуса, да и от дома тоже, проявив невиданную доселе любовь к разведению овец. И преуспела в этом. Мэри до того увеличила поголовье скота, что Ангус даже купил ей небольшую прядильную фабрику, которая производила изделия из шерсти, полученной от овец их стада. Мэри сама занималась составлением эскизов, рисовала узоры кардиганов, шарфов и шапочек, что ей очень нравилось. Уезжая из дома на фабрику ранним утром, она возвращалась домой лишь ближе к ночи. Но однажды вечером не вернулась вовсе. Машина упала в овраг, и ее искореженный остов обнаружили лишь спустя несколько дней. По свидетельству медиков, смерть оказалась мгновенной, ибо женщина была задушена раздавленными металлическими креплениями пояса безопасности.

Потрясение оказалось для Ангуса очень тяжелым. К счастью, в этом горе большую поддержку ему оказала его сестра Мойра, которая и взяла на себя все обязанности по содержанию дома, чем она занималась еще до брака Ангуса и к чему вернулась с большой радостью. В течение какого-то времени их маленькое семейство вроде бы снова обрело более-менее нормальное существование. Пока Скотт был еще ребенком, а он был очень привязан к тете Мойре, Ангус мог этим пользоваться, чтобы вернуться к привычным делам. Винокурни приносили неплохой доход, а в память о Мэри он оставил нетронутой и прядильную фабрику. Затем он решил немного расширить семейное хозяйство и приютил у себя одного из своих малоимущих кузенов – Дэвида, которого сделал управляющим, после чего стал потихоньку задумываться о втором браке. Но женщинам он доверял мало, и ни одна из предполагаемых невест не казалась ему подходящей на роль матери семейства. Единственная, в ком он мог увидеть достойную супругу, должна была непременно оказаться горожанкой, которую притом не смутил бы переезд в Джиллеспи.

Между тем Скотт подрастал. Слишком нежное воспитание тетушки Мойры привело к тому, что он становился упрямым, строптивым и чересчур избалованным ребенком, так что в конце концов Ангус решил отправить его в пансион. Выбрал он, разумеется, высококлассное заведение, известное как строгостью дисциплины, так и хорошими результатами учебы своих питомцев. Скотт приобрел там блестящее образование, ум его получил должное развитие во многих научных дисциплинах, и, кроме того, пансион сделал его прекрасным спортсменом. Юноша отлично играл в регби, занимался верховой ездой, боксом, фехтованием и скалолазанием. Каждый раз, когда сын приезжал домой на каникулы, Ангус приобщал его к традициям семейных занятий, таким как стрижка овец или уборка ячменя. Об «интернатских» годах, проведенных в пансионе, которые иному показались бы слишком суровыми, у Скотта остались самые приятные воспоминания; юноша оставил в стороне все дурное, с чем там столкнулся, и, главное, сохранил прочную дружбу со многими из товарищей.

После окончания курса он получил право на годичный отпуск. Ангус решил предложить ему поездку на несколько месяцев в Европу, но не просто так, а с особой миссией – ознакомиться с методами работы в крупных сельскохозяйственных поместьях за пределами Великобритании. Этот глоток свободы был очень полезен молодому человеку, который только теперь наконец-то почувствовал себя истинным шотландцем, и тем не менее в Джиллеспи вернулся с удовольствием, зная, что отец ждет его, чтобы передать ему бразды правления поместьем.

Стремясь как можно лучше проявить себя и приобретенные им знания, Скотт меньше всего ожидал, что ему придется встретиться лицом к лицу с мачехой. Ибо Ангус счел за лучшее не сообщать ему до поры до времени о вторичной женитьбе. По его мнению, эта тема была слишком серьезной и личной, чтобы обсуждать ее по телефону. Он с неслыханным цинизмом заявил сыну, что приберегал этот «чудесный сюрприз» до его возвращения. Поставленный перед свершившимся фактом, Скотт почувствовал себя так, словно его окатили ледяной водой. Мачеху его звали Амели, она была француженкой, разведенкой, да к тому же обремененной четырьмя взрослыми детьми.

Трое из них – мальчики Джон, Джордж и Филип – были уже подростками, а единственная девочка тринадцати лет казалась совсем ребенком. Только она и вызвала в глазах Скотта симпатию, потому что он угадал ее полную растерянность, почти отчаяние. Зато мальчишки, которые и провели-то в доме всего несколько недель, уже неплохо устроились и вели себя так, словно это была давно завоеванная ими территория. Совершенно очевидно, что воспитание их оставляло желать лучшего, однако Ангус будто не замечал этого и ни во что не вмешивался. Он был настолько счастлив вновь обзавестись супругой, что ее «хвост» нисколько его не интересовал. Эта ребятня от другого мужчины, да еще и англичанина, заслуживала лишь относительной доброжелательности, да и то из чистого уважения к Амели, но уж никак не из желания заниматься наставлением их на путь истинный.

Мойра же, казалось, была обуреваема двумя крайне противоречивыми чувствами: с одной стороны, она радовалась, что брат нашел-таки себе жену, однако с другой – не испытывала ничего, кроме неприязни, к этой незнакомой женщине, явившейся сюда со своим стадом. Она и не стала ничего скрывать, заявив Скотту, как только тот вернулся, что малышка Кейт была обворожительной, а вот три ее братца – отвратительными. В комнатах, отведенных последним, всегда стоял шум и гам, слышались звуки драки или грохот какой-то невразумительной музыки. Кейт, напротив, производила так мало шума, что ее перемещение по коридорам вообще было незаметным; нередко девочку можно было видеть застывшей в одной позе возле окна, и она казалась целиком погруженной в созерцание парка.

По правде говоря, слово «парк» применительно к окружавшему особняк саду было, пожалуй, слишком напыщенным. Ангус не питал пристрастия к красотам, находившимся рядом, и он не обращал внимания даже на цветы, которые время от времени срывала там Мойра. Его неукоснительным требованием было лишь то, чтобы газоны всегда были аккуратно подстрижены, с чем его двоюродный брат Дэвид худо-бедно справлялся при помощи шумной электрокосилки. Но, поскольку сухие ветки с больших деревьев никогда вовремя не обрезались, при каждом более-менее сильном порыве ветра они рушились вниз со страшным треском, загромождая аллеи. И тем не менее благодаря двум каменным фонтанам и нескольким кованым скамейкам это место таило в себе некое романтическое очарование, неизменно приковывавшее взгляды Кейт. Там она обнаружила немало потаенных местечек, где при желании можно было укрыться от тирании братьев и безразличия матери. Большую часть своего первого лета в Джиллеспи девочка провела именно там, заранее пугаясь начала учебного года, которое вновь должно было бросить ее в неведомое. Втайне она писала письма отцу, хотя и не могла их переслать, поскольку не знала адреса. После развода он не давал о себе знать, а спросить у матери, как он поживает, она не решалась. Разумеется, даже это отсутствие новостей все-таки было лучше тех невообразимых ссор, предшествовавших разводу, но сердечко Кейт каждый раз больно сжималось, когда она думала об отце. Увидится ли она еще с ним? Не забудет ли он своих сыновей и особенно ее, которую часто называл «мое сокровище»? Женился ли он снова, подобно матери? Она ничего не знала и очень страдала, но открыться ей было некому. Сидя в тени деревьев или на бортике одного из фонтанов с открытой книгой на коленях, она продолжала писать бессмысленные горькие послания, в которых хотя бы изливала свое отчаяние.

Но в один из серых и холодных дней, предвещавших приход ранней осени, Скотт застал ее врасплох. На плечи юноши был наброшен свитер, в руках он держал топор, с волос по лбу стекали бисеринки пота.

– Читаешь что-нибудь интересное? – спросил он, возникнув перед ней, как привидение.

Она почувствовала, что у нее внутри все тает от благодарности к мальчику, поскольку он остановился специально ради нее, обратился к ней и улыбнулся.

– «Отверженные», французский роман.

– О! Виктор Гюго. Я вижу, ты любишь серьезные книги.

– Пока я не знаю, что буду проходить в школе по программе, потому и не понимаю, что стоит читать. Но как только начнутся занятия, похоже, мне придется больше уделять внимания английским или… шотландским авторам.

– В любом случае ты со всем отлично справишься.

– Мой отец – англичанин, – напомнила она.

Сказав это, она покраснела. Имела ли она право говорить с ним об отце? Девочка поспешила сменить тему и поинтересовалась, знает ли Скотт, в какую школу она пойдет?

– Нет, это же девичья школа.

– Ах, как хорошо! Мне так будет гораздо спокойнее. Мальчишки иногда бывают до того… невыносимы.

Она снова испугалась, что проявила неучтивость.

– Я имела в виду братьев, – уточнила она, сделав многозначительную гримасу. – Вы наверняка уже это заметили.

Она увидела, как по лицу юноши пробежала тень, но он ответил ей спокойно, размеренным тоном:

– Меня слишком долго не было дома, чтобы я мог составить себе какое-нибудь мнение о них.

– В их возрасте вы были таким же буйным?

– Да, – признался он. – Очень! Но, правда, у меня не было сестры.

– Ну так вот, теперь есть я, – произнесла она, придя в ужас от того, что сказала.

Он бросил на нее странный взгляд, кивнул и снова взял топор, который недавно положил у ее ног. Расстроенная тем, что он уже уходит, Кейт тоже встала, чтобы пойти вместе с ним.

– Вы срубали деревья? – спросила она.

– Да нет, дров нарубил для топки. Эти камины просто ненасытны, сколько они их жрут! А скоро придут настоящие холода. Шотландский климат наверняка тебе покажется куда менее мягким, чем парижский.

Скотт старался не показывать виду, что ему было бы приятно избавиться от нее поскорее, пока девочка продолжала идти рядом.

– Вы что, бывали когда-нибудь в Париже?

– Нет. В этом году я провел несколько недель во Франции, но в Париже был только проездом.

– О, вам бы там понравилось! Это фантастический город, там столько людей, столько всего, чем можно заняться или что посмотреть! Как же я любила мою школу возле Люксембургского сада, куда мы бегали с подружками на переменках. Там столько прекрасных клумб, скульптур, огромный водоем и…

Несмотря на все усилия сдержаться, ее внезапно охватила икота, после чего она разрыдалась, закрыв лицо руками.

– Кейт, что случилось?

Она почувствовала, что он ласково, совсем слегка взъерошил ей волосы.

– Не плачь, – проговорил он. – Я понимаю.

Вопреки ее мнению, вести со Скоттом светские разговоры оказалось выше ее сил, а воспоминание о Париже погрузило в невыразимую печаль. Что она делала в этой незнакомой стране среди чужих ей людей? Она привыкла скрывать слезы, потому что мальчишки смеялись над ней, а мать читала нотации, но Скотт вел себя естественно – не иронизировал и не чувствовал себя неловко.

– Простите, простите, – повторила она, вытираясь рукавом. – Я чувствую себя такой…

– …потерянной? Это нормально – здесь ты не у себя.

– Мама говорит, что теперь это и наш дом тоже.

– Конечно, – сказал он с долей сомнения.

Почувствовав его нерешительность, она поняла, что только что совершила очередную глупость. Она не могла справиться с ситуацией, но догадывалась, что Скотт, несомненно, всех их ненавидел: ее, братьев, да и мать тоже. Интересно, что испытал он, увидев перед собой всю эту ораву незнакомцев, поселившихся в его доме? Проклятый трус Ангус приберег для него «сюрприз», который мог попросту вызвать у него шок! А что, если он решит уйти отсюда? В конце концов, он уже был почти взрослым человеком и мог сделать, что его душе угодно, в том числе и бросить все к черту.

– Вряд ли вы пришли в восторг от нашего приезда, – печально произнесла она.

Услышав его смех, Кейт подняла голову и посмотрела на него. Скотт отнюдь не показался ей враждебным, а просто очень развеселившимся.

– Ну и смешная же ты девчонка, Кейт! Мои чувства в данном случае не имеют никакого значения.

Не успели они достичь центральной аллеи, как перед ними вырос величественный особняк. Девочка вздрогнула и замедлила шаг.

– Ну и костерчик я сейчас разожгу! Если продолжишь читать в гостиной, тебе станет жарко.

Он положил руку ей на плечо, ободряя ее и как бы подталкивая к особняку.

– Все будет хорошо, – добавил он совсем тихо.

Кейт впервые почувствовала себя увереннее и спокойнее. Она отчаянно нуждалась и в том, и в другом, боясь в это поверить, но рядом со Скоттом она сразу ощутила себя не такой одинокой. Девочка подняла глаза, обратив их на высокий белый фасад здания и пытаясь разглядеть окно своей комнаты, но так и не смогла угадать, постоянно сбиваясь со счета. Когда же она обернулась, Скотт был уже далеко, идя в другом направлении и небрежно покачивая рукоятью топора, который по-прежнему держал в руке.

* * *

Как только дочь подняла голову, отыскивая свое окошко, Амели поспешно отошла в сторону. Машинально взглянув в окно и будучи убежденной, что парк совершенно пуст в такое время, она с раздражением увидела, что ее дочь Кейт находилась в компании Скотта. У нее не вызывала никакого сомнения враждебность юноши к их семейству. Что в таком случае он мог рассказывать девочке-подростку? Или она заблудилась в крохотной рощице, затаившейся среди лужаек? Ведь девчонка все время проводила на улице, с книгой под мышкой, с этим скорбным лицом и вечно набрякшими от слез глазами. Бог ты мой! И как она не понимала, насколько им всем повезло? Да могла ли она мечтать о жизни в таком прекрасном особняке, в двух шагах от морского берега, окруженная роскошью и записанная в элитную частную школу? Да если бы она, Амели, не встретила Ангуса, если бы не подтолкнула его к поспешному браку, что было бы со всеми ними, с Кейт и ее братьями? Союз этот не просто устраивал обе стороны, он был для них настоящим спасением. Да Амели и не пришлось совершать никакого насилия над собой, поскольку Ангус ей нравился. Нет, нельзя было сказать, что она была в него влюблена, но разве не миновало для таких, как она, время романтических бредней? До чего они дошли с подобным браком с Майклом? У них была свадьба, о которой только можно было мечтать, с «венцом непорочности» на голове, а уж сколько было произнесено слов с клятвами в вечной любви! Этот «прекрасный англичанин», как она его называла, пока ее сердце еще билось от волнения при виде его, – что он сделал? Наградил кучей детей до того, как она перестала его волновать, а потом бросил и отпустил на все четыре стороны! В течение первых лет замужества она подарила ему одного за другим троих сыновей, и ей бы уже хотелось остановиться, чтобы окончательно не превратиться в наседку, но, увы, Майкл непременно хотел дочку, которая, впрочем, не заставила себя долго ждать. И какое-то время все шло прекрасно, у них вроде бы была настоящая семья, поселились они в хорошей квартире, которую им выделила компания Майкла, да еще не где-нибудь, а посреди квартала Сен-Жермен-де Пре! Днем Амели занималась детьми, но почти каждый вечер они отправлялись куда-нибудь с Майклом. Поначалу она знакомила его со столицей, гордясь своим статусом парижанки, но очень скоро Майкл сам стал ей показывать модные местечки. Он очень любил шумные вечеринки, праздничные застолья с друзьями, но ведь не он же вставал по ночам давать детям пустышки или бутылочки с едой! И только одни разговоры о том, как он обожает своих детей, – заниматься он ими никогда не занимался. Годы шли, а она так ничего и не замечала. Ни ставшего привычным и не дающего уже никакой радости быта, ни слишком уж хорошеньких сотрудниц Майкла. Он все чаще отлучался из дома, ссылаясь на бесконечные конгрессы, собрания и симпозиумы. И она, идиотка, принимала все за чистую монету с наивностью поглощенной делами домохозяйки… Он и выходные-то почти не проводил с семьей, а когда такое случалось, то его безумно раздражало все, что в ней происходило: сплошной шум и гам, никакого покоя. А что могла поделать Амели с тремя буйными подростками? Да, она с ними не справлялась, ведь помощи со стороны их отца она никогда не видела. Квартира их превращалась в сплошное поле битвы, куда уж тут было Амели думать о внешности? И однажды в ванной комнате она нашла записку от Майкла, который оказался слишком трусливым, чтобы объясниться лицом к лицу: он писал в ней жене, что «кое-кого встретил».

После нескольких семейных сцен, достойных эпоса Гомера, под гром барабанного боя произошел развод. Найдя самого крутого и хорошо оплачиваемого адвоката, Майкл добился того, что по суду должен был выплачивать им лишь смехотворное денежное пособие. Но самым возмутительным было то, что он с видом триумфатора заявил, что компания, выделившая им в свое время квартиру, предоставила в ее распоряжение аж целых полгода, чтобы она подыскала себе за это время другое жилье. Эта подачка тоже якобы вошла в «компенсационное пособие» и была великой милостью! Не сдержав слез, Амели вымолила еще несколько дополнительных месяцев этого срока, чтобы дети смогли доучиться в своих школах, пока она будет срочно устраивать дела с переездом. Что же ей оставалось делать? Идти работать? Но ведь на обучение потребовалась бы уйма времени, и устроиться она смогла бы лишь на самую мизерную зарплату. И тогда она решила сделать ставку на самое себя. Она вновь стала за собой ухаживать и, бросая детей одних по вечерам, откровенно начала искать нового мужа. Ей ведь не было еще и сорока лет, да и внешне она оставалась привлекательной. И вот благодаря невероятной удаче ей удалось познакомиться с Ангусом. В Париже он оказался проездом, так что времени у нее было мало. И пока он с упоением рассказывал ей о Джиллеспи, своих винокурнях и прядильной фабрике, она открывала для себя все больше и больше достоинств в совместной жизни с этим человеком. Шотландия? Ее это совершенно не пугало. Пусть хоть у черта на рогах, пусть в Шотландии, но где бы оно ни находилось, это прекрасное поместье, фото которого он ей охотно продемонстрировал, она согласится там жить с превеликим удовольствием, но лишь в роли законной супруги, госпожи Джиллеспи. Ангус что-то там вскользь упоминал о Скотте, своем единственном двадцатидвухлетнем сыне, но она его не слушала: все ее мысли были заняты лишь тем, как бы его скорее подчинить себе, воспользовавшись своим арсеналом роковой женщины. Прекрасно отдавая себе отчет, что ее приданое новобрачной сильно обременено четырьмя детьми, она продемонстрировала ему всю мыслимую и немыслимую чувственность, на которую только была способна, да так, что Ангус побывал на седьмом небе от счастья.

Вспоминая эти подробности обольщения, Амели улыбнулась. Теперь-то муженек полностью был у нее в руках, вернее, на самом коротком из поводков. Но и Ангус, как говорится, за ценой не постоял: несмотря на свои шестьдесят, он, пылкий, как юноша, исполнял неукоснительно каждой ночью свой мужской долг. Притом он обладал своеобразным грубоватым шармом в противовес изнеженному, расслабленному Майклу, и Амели как раз это и нравилось, ибо она не хотела вспоминать ничего о первом супруге. Страница была перевернута, хотя, пожалуй, чересчур быстро, и, следовательно, немудрено, что детям не так-то легко было привыкнуть к отчиму. Но рано или поздно они, конечно, привыкнут и к нему, и к великолепному поместью, которое станет их новым родовым гнездом. Сознательно решив слегка ослабить поводки на шеях детей, она надеялась, что деревенские забавы, а заодно и обязанности их слегка успокоят. К тому же неужели Ангус не поможет завершить учебу ее мальчишкам? Если он хоть немного привяжется к ее детям, а особенно к Кейт, то будущее всех четверых будет обеспечено. Пока Ангус считал своим сыном только Скотта, но, возможно, позже он приобщит и пасынков к делам поместья, а потом и к наследству… Как истинный шотландец, он потребовал, чтобы был заключен брачный контракт, который, подобно всем контрактам, легко можно было изменить. Амели не только знала, чего она хотела, но также и понимала, как этого достичь.

Она снова приблизилась к окну. Теперь парк был абсолютно пустынным. Скотт и Кейт исчезли. Этим двоим нечего было делать вместе. Явная антипатия, которую проявлял по отношению к ней Скотт, нисколько Амели не смущала. Напротив, она была ей даже на руку. И она очень на это рассчитывала, чтобы пожаловаться Ангусу, что, дескать, его сын ее не признает, так же как и его сестра, тем более что, можно сказать, так оно и было на самом деле. Ибо Мойра встретила ее со сдержанностью, которая граничила с откровенной холодностью. Но, однако, отныне весь этот маленький мирок, хочешь не хочешь, будет вынужден признать в ней законную хозяйку поместья.

Повернувшись спиной к окну, Амели оглядела комнату: стены, обшитые темным деревом, расписанный фресками потолок с арабскими мотивами, тяжелые пыльные шторы. Нет, ее комната должна выглядеть по-иному, несомненно, и, главное, ее стоит непременно освежить тем, что принято называть «изящным французским вкусом». Ангусу обязательно должно понравиться. Амели начнет с нее, с этой комнаты, а уж затем возьмется за остальную часть поместья, придав ему свое видение удобного и комфортного жилья. Мальчишек поселили там же, на том же этаже, только в западном крыле, и пока они были в восторге от своей относительной свободы. Их не интересовали ни мебель, ни цвет стен, они с ликованием продолжали сеять хаос, фоном к которому служила их безобразная музыка. Кейт, напротив, смущали огромные размеры ее спальни, обтянутой серым, местами пожелтевшим от времени бархатом. Даже у Ангуса появилась на лице гримаса, когда он открыл туда дверь. А Мойра, тоже не пришедшая в восторг от комнаты, объяснила, что так малышка будет хотя бы немного ближе к матери. В особняке, имевшем множество комнат, повсюду были коридоры и коридорчики, замысловатые переходы, лесенки, тупички, так что разобраться во всем этом лабиринте новеньким сначала было нелегко. Но на следующий же день после приезда Амели, несколько раз обойдя особняк, решила, что обязательно составит себе четкое представление о том, кто и где здесь живет. Мойра, кузен Дэвид и Скотт обитали на третьем этаже, а это означало, что Ангус много лет провел в одиночестве на втором этаже. Этот уж точно был не из пугливых!

Амели села в изножье кровати и начала размышлять. Когда ее дети привыкнут к новому жилью, действительно ли им будет здесь нравиться? Что и говорить, место само по себе было великолепным, и теперь они могли считать его своим домом. Кроме того, они привыкнут называть Ангуса отцом, а это непременно будет способствовать сближению. Она не собиралась их ни к чему принуждать, они сами должны были открыть для себя всю прелесть жизни в таком необозримо огромном поместье, где они могли носиться сколько угодно по необъятным землям, заниматься любыми видами спорта по их желанию, не имея ни малейшей нужды в деньгах. Что касается ее самой, то она могла только радоваться своему выбору, этой неожиданно выпавшей ей удаче. Она ощущала в себе готовность всей душой полюбить Джиллеспи и целиком внедриться в его жизнь, почувствовать себя его хозяйкой. О Париже она и не думала тосковать, слишком уж мало у нее было там своего, личного, принадлежавшего только ей. В Париже у нее не было будущего: ни у нее, ни у детей. Здесь же она станет непременно возлюбленной супругой, мудрой матерью, кем-то очень важным и значительным.

* * *

Но сладким мыслям Амели не суждено было продолжиться. Прямо перед ее дверью промчались с топотом – это ее ребята затеяли очередную свару, не ограничивая себя ни в криках, ни в музыке, короче, абсолютно ни в чем.

* * *

Из курительной комнаты Ангус сделал нечто вроде своего личного места для уединения. Еще при жизни Мэри, не выносившей запаха его сигар, он приобрел привычку уходить туда и мало-помалу перенес с собой множество счетов и целые кипы бумаг, касавшихся управления поместьем. Так что со временем курительная комната стала его кабинетом, куда никто не смел зайти, не постучав.

– Заходи! – гаркнул Ангус зычным голосом античного глашатая.

Он увидел, что Скотт уже успел принять душ и переоделся. Немногим раньше он заметил его на улице с топором в руке. Выглядел Скотт уставшим, но спокойным. Их первый разговор насчет Амели был довольно резким, как он и ожидал, и теперь Ангус надеялся, что второй сложится более удачно.

– Ты что, решил вырубить все деревья? – с иронией поинтересовался Ангус.

– Нет, просто обрубил сухие сучья, которые ждали этого довольно долго.

– Вообще-то, у нас этим занимается Дэвид. Он платит поденщику, который срезает сушняк.

– Значит, он за ним не слишком-то хорошо следит.

– Ах, вот оно что…

Они обменялись улыбками, как это давно было у них заведено, но Ангус не прибавил, как обычно, что, мол, все равно кузен Дэвид отличный парень, хотя и неважный управляющий.

– Ладно, сядь, нам надо поговорить. Я знаю, что ты не очень-то доволен…

– Скажем иначе, удивлен и нахожусь в растерянности.

– А почему? Я провел довольно много лет вдовцом после смерти твоей матери, разве теперь я не имею право жениться снова? Впрочем, это моя жизнь, а не твоя, и я не должен спрашивать у тебя разрешения. Признай хотя бы, что Амели – красивая женщина.

– У каждого свой вкус. Я привык считать женщинами только особ своего поколения.

– Это что, камень в мой огород?

– Нет, я только хочу сказать, что ей на двадцать лет меньше, чем тебе.

– И что из этого?

– Ничего. Но уж как-то быстро вы все решили.

– Чтобы привезти ее сюда, нужно было сначала жениться на ней. Таково было условие Амели. Да и ее можно было понять: ведь она оставляла страну, все, ей же нужны были какие-то…

– Гарантии?

– Если хочешь. Но ведь это законно, попробуй не согласиться! Сорвать с места четверых детей, покинуть страну, оставить там всех друзей, близких, знакомых…

– А что ты знаешь о ее семье, роде занятий?

– Она не работала. Воспитывать четверых детей – это, знаешь ли, не шутка, на это уходит все свободное время. А вот насчет ее семьи я ничего не знаю.

1.Жан Аркаш (1953 р.) – руководитель французской издательской ассоциации Place des éditeurs; входит в число двухсот крупнейших французских издателей.