Бесы

Бесы – это роман политический, социальный. Без понимания этого, текст не усвоится. Это роман о социальной ситуации в России в 60-70е годы, когда в интеллигенции набрали обороты всевозможные западные и славянофильские идеи о том, как сделать мир, общество лучше. Желание перемен, коренных изменений было для всех общим местом. А вот способы по достижению этого «хорошего»… В общем, в Бесах как раз очень мастерски передан этот винегрет идеологический, который и обозначен в заглавии. ВСЕМ рекомендую).

Как может не полюбиться город, где дети, прогуливая школу, кормят чипсами “Pringles” не воробьев, а чаек. Где не привыкли беречь солнечный свет? Где на улицах дегенеративного искусства больше, чем в Париже, а в переулках готического квартала изо всех щелей тянет марихуаной? И еще – везде пальмы тепло и море, как в Сочи. Хотя, я не был в Сочи.

Так получилось, что несколько дней в Барселоне я провел в полном одиночестве. Компанию мне составлял только Федор Михайлович Достоевский. Я слушал с телефона роман «Бесы». И утром одного из таких одиноких дней я решил взойти на гору Тибидабо, чтобы увидеть красоту мира. Я позавтракал, перелил вчерашние остатки красного вина из стеклянной бутылки в пластиковую, положил ее в рюкзак, бросил туда же карту и запасные носки. На всякий случай взял со стола пачку сигар и вышел из квартиры.

На метро я доехал до станции Тибидабо. Поднялся. Ярко светило солнце, и день обещал быть прекрасным. Однако знаменитый синий туристический трамвайчик, следующий к подножью горы, про который я читал в путеводителе, не ходил. Не сезон. Я распутал наушники, включил книгу, сделал глоток вина, и пошел пешком по сверкающим рельсам пустого города. Бесноватая свита Достоевского полетела за мной.

«Россия, как она есть, не имеет будущности», – заговорил в ушах Кармазинов, это страна «деревянная, нищая и... опасная» и надо уезжать в Европу, где каменные строения, где хоть что-то стоит прочно. Когда я дошел до горы, оказалось, что в январе не работает и фуникулер. Сувенирные лотки стояли накрытые железными коробами. И я пошел вверх по грунтовой дорожке, по обеим сторонам которой росли лиственницы и туи, наполняя воздух чуть кислым хвойным запахом.

Я взбирался почти три часа. За это время мимо меня проскочили только три велосипедиста и одна белка. С каждым новым витком дороги город под ногами становился все дальше, все условнее. Живая материя уступала место простой геометрии, и разрасталось небо: синее с прихотливо ползущими облаками над шахматной доской расчерченного города. Схемы начались и в романе. Разделение человечества не две неравные части проповедовал Шигалев, «одна десятая доля получает свободу личности и безграничное право над остальными девятью десятыми». Потом со своим сумасшедшим проектом вступил Петр Верховенский: «Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства». Потом маньяк Кириллов, идеолог самоубийства, Шатов – с народом «богоносцем»…

Я шел и меня поражал контраст между невероятной одержимостью в русском романе и сонной умиротворенностью европейской жизни. Если бы сейчас, по дороге в гору, я остановил одного из велосипедистов и попытался растолковать какой-нибудь из вопросов Достоевского, он бы обязательно вызвал скорую помощь. И был бы, по своему, прав. Для меня же все вопросы, поднятые в романе, совсем не кажутся устаревшими. Мы продолжаем быть такими же одержимыми, я чувствую это в своей фейсбучной ленте, в разговорах с друзьями.

Роман неправильно трактуют как критику революционного нигилизма, нечаевщины. Роман посвящен нигилизму вообще, проявленному во всех идеологических направлениях. Есть здесь бесы социализма и есть бесы либерализма. А Шатов исповедует вообще националистические идеи сурового консерватизма, близкие Достоевскому. Но и его автор делает одержимым. «Бесы» – роман об одержимых. О тех, кого «съела идея». Кто выше Бога и человечности поставил революцию, национальную идею или представления о прогрессе.

Погруженный в русские вопросы, я взошел на вершину горы к большому собору. У входа в него на каменной ступеньке сидели двое бродяг, девушка с пирсингом в носу, одетая грязненько, но по последней европейской моде, в лосины и крупные широкие полусапожки и длинноволосый парень в вельветовом пиджаке. А с ними – красивая статная собака, дог. Она стояла неподвижно в жестких лучах заходящего солнца перед сводчатыми дверями и будто сторожила святыню. Больше никого. За храмом открывалась широкая панорама с пустыми зелеными склонами гор, за которыми был виден уже какой-то другой город.

Я зашел внутрь храма, чтобы немного передохнуть после долгого восхождения. Посидел, послушал григорианский хорал в записи и понял, что жутко проголодался. Я вышел на улицу стал оглядываться вокруг. В окнах большого ресторана, напротив меня, были перевернуты стулья. Видимо, до начала сезона. По перилам летней веранды расхаживал праздный кот. Чуть ниже один ресторанчик все-таки работал. Смешливая сеньора-официантка и, наверное, по совместительству хозяйка, совсем не понимала по-английски. Я хотел заказать красного вина, но жестикулировал так неловко, что она чуть не принесла мне кока-колы. А дальше все было сказочно – полбутылки вина, полцыпленка, салат из грубо нарезанных овощей, где кольца лука только облиты винным уксусом, оливки и куски ветчины. И хоть сеньора не принесла ничего из того, что я заказывал, было ужасно вкусно.

Когда я рассчитался и вышел из ресторанчика, солнце заходило. Длинные острые тени туи нарезали дорогу аккуратными треугольниками. Я вспомнил про сигары в рюкзаке и решил выкурить одну. Я сел на скамейку, закурил, выпустил большой клуб дыма и посмотрел на город: паэлья, хамон, кофе-соло и никаких страданий. Скукота. Я вновь распутал наушники и включил плеер. Достоевский продолжил свою горячечную скороговорку. «Какое счастье, что у меня есть дом», – подумал я.

А вот давайте честно, а то зачем ходить вокруг да около, как только дело касается обаяния тяжёлого и мрачного... Вкус к истерике, вкус к серёзному и масштабному, доминирующий в путаной, но необычайно сильной манере Фёдора Михайловича, побеждает все возможные плюсы умеренной и правильной прозы, которую мы называем "хорошей".

Однажды мне довелось слышать сравнение Достоевского с "Мерседесом". Мол, люди, не разбирающиеся в машинах, на вопрос "какая машина лучше", всегда отвечают "Мерседес". Потому что это бренд, это притча во языцех, это слава над известностью, это то, как мы ассоциируем слово "литература" с именем Достоевского.

Действительно, очень многие читающие люди, особенно молодые читающие люди, называют ФМ своим любимым автором. Его романы - едва ли не единственный эмоционально усвоенный материал из школьной программы. Но оттого ли это, что Достоевский как Мерседес? Оттого ли это, что люди плохо разбираются в машинах? О, нет - полагаю с несвойственным мне оптимизмом. Достоесвкий - это тот автор, коим можно болеть, коим можно страдать, на нём учишься и мужаешь. Он - лучшее нетривиальное образование души. Он не врёт, не подлизывается к истине, умеет видеть хорошее в плохом и похое в хорошем. В конце концов, мало в чьих строках любовь так жива, трепетна, беспола и бесадресна, как в строках Достоевского. Под крылом его авторитета действительно тепло и спокойно за свою советь, как обещают учебники, монографии и список "главных книг" Бродского.

Но "Бесы" - не "Идиот". Они даже более, чем "Преступление и наказание" ,учат от обратного.

Поэтому, думаю, мне повезло, что я взалась их читать уже сейчас, а не три-четыре года назад. Бесы воплощают в себе противоречивую притягательность тяжести и боли, от которой часто открещиваются. Так, как, например, "Мастер и Маргарита" проверяет человека на притягательности зла. Бесы Достоевского будут помельче мефистофелевского пафоса Воланда, конечно. Они живут в душах эпохи, в героях времени, в тяжёлом сне русских сомнений. Казалось бы, не лучшая тема для современного читателя. Но чёрт возьми! - до чего прозорлив ум этого миролюбца!Будучи фанатиком судебных хроник и однодневных социальных разбирательств, ФМ своих героев точит из чего-то... постоянного, неизбывного. Страшного. Темнота притягательна, так как свет в ней - победа усилий, а не данность.

Мотивы могут повторяться. Студенты - рассуждать, женщины - истеричить, чиновники - пить и цитировать Писание. Но повторяя себя вновь и вновь Достоевский всегда писал о разном. В "Идиоте" - об идеале, в "Братьях..." - о силе крови, в "Претуплении и наказании" - о теориях, в "Бесах" - о темноте. Ох, да что я такое толкую... везде о всём, и столько, сколько ни в какую эпопею не вместится. Тонны мыслей и ситуаций, тонны сомнений и уверенности, неподъёмная, пугающая наука ЖИТЬ.

Бесы в 18 меня восхитили. Сейчас... То ли время другое, то ли я выросла. Не разочаровалась, просто как-то они воспринимаются по-другому. Достоевский велик: и словом, и идеями, и тем, как умеет всё это преподать. Но книга теперь не кажется взрывом, не вызывает эффекта разорвавшейся бомбы, хотя всё так же будоражит ум и оставляет много вопросов. И если  раньше для меня она была больше о революции, то сейчас это философия, глубокое погружение в бездны человеческой души, в её самые тёмные тайны, во мрак и ад. Да уж, если в ранней юности идеалы революции казались такими близкими и понятными, то сейчас на это смотришь смотришь свысока, как на взрослого человека, читающего по слогам.

Каждый герой романа носит свой ад, взращивает своих бесов. От незаметной, тихой Даши, до подлеца Верховенского. Тьма у Достоевского настоящая, "луча в тёмном царстве" не предвидится...

Трудно что-то говорить, а тем более писать об этом произведении. Для меня автор оставил большую загадку, потому что, как мне кажется, сам так до конца и не определился со своими героями. Одних он наделил мужеством, но бесхарактерностью, других подлостью, но уверенностью. Сомневающихся - мягкостью, решительных - малодушием. Храбрых - подлостью, честных - бездушием, красивых - странностью, ущербных - печатью блаженства. А вот любил хоть кого-то из них? Кажется, не выделен ни один персонаж, но каждый из них- то самое звено, которое и делает цепочку Бесов логической, хотя, возможно, и малопонятной.

Я и в 18 не восхищалась Ставрогиным, а теперь то и подавно. Кем? Человеком без характера и стержня? Подонком, который пытался совратить маленькую девочку? Всё, что он вызывает, это негодование, презрение и непонимание. Впрочем, такие чувства вызывают многие персонажи. Но есть и такие, например Шатов, которому невольно сочувствуешь. Он, как загнанная собаками лань, пытается выбраться из тупика, хотя и понимает, что все попытки тщетны и клыкастая пасть смерти вот-вот примет его в свою бездну.

Женские судьбы вообще печальны и безрадостны. Особенно тех, то помоложе. Лиза, обе Марьи, Даша... Все они жертвы. Мужчин, обстоятельств, времени. Преданные, проклятые, уставшие нести бремя, отвергнутые, отчаявшиеся....

Любовь, нравственность, революционные идеи, философские размышления,  саморазрушение, - в этом романе столько всего. А главное - в любом возрасте находишь его интересным и всегда интригующим. «Роман без прикрас».

А тьма всё не проходит, и бесы лезут со всех сторон, убивают, поджигают, ранят, соблазняют и кидают в пучину отчаяния. Кто прав? Кто виноват? Почему ради чьих-то амбиций, идеалов и идей кто-то должен отдать жизнь? Зачем эти жертвы? Чтобы кто-то мог сказать, что сделал всё возможное и даже  больше "во имя"... Чего? Славы, денег, власти? Оглянитесь? Что-нибудь изменилось?

Никогда разум не в силах был определить зло и добро или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал...

Ничего не меняется. Мир не меняется, хотя сменяются столетия. И сидят бесы в людях, плетут свои бесовские интриги, а когда вырываются наружу, то белый день становится чернее ночи от их алчности и святотатства.

У всякого народа свое собственное понятие о зле и добре и свое собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать.

Как вы всё так предвидели, Фёдор Михайлович?

это классика! высокое произведение о том, если отсутствуют в людях нравственность, нормы морали, вера в бога, то общество разлагается. человек может найти объяснение любому своему поступку, даже самому отвратительному, или преступлению.