Зачем писать? Авторская коллекция избранных эссе и бесед

«Why write?» Филипа Рота вышла в 2017 году , по прошествии пяти лет как он отошёл от сочинительства. Издательство «Книжники» опубликовали её на русском языке в 2021 году под названием «Зачем писать?» в переводе Олега Аляркинского. Русский вариант названия теряет визуальный минимализм, его сменяет дидактическое начало в духе советских инструкций к творческому процессу: «Как делать стихи?» Маяковского, «Рабселькорам и военкорам о том, как я учился писать» Горького и т.д.  В то же время дизайн обложки - провокация со знаком вопроса, и страждущих узнать, зачем же писать, книга привлечёт.

Книга представляет собой сборник эссе, бесед in real life, интервью, в которых Рот делится историей своего писательского становления, даёт критический анализ творчества современников: Бернарда Маламуда,  Сола Беллоу, Герберта Голда, рассказывает о своём подходе к созданию персонажа; вступает в диалог с Францом Кафкой, как с дальним, но уважаемым и любимым родственником, и, погружаясь в историю американо-еврейской литературы, рассказывает, о чем писать, как начать-продолжить-закончить, чем ответить на давление общества. «Натура писателя наполовину состоит из негодования. И своей правоты... Покажите мне писателя, который не свирепеет от того, что его неверно трактуют... Я знаком с парой лауреатов Нобелевской премии по литературе, и, уверяю вас, они бы не стали возражать, если бы их критиков провезли по Пятой авеню в клетках и забросали нечистотами».  

Хотя Рот не становится с щитом и мечом перед своими романами, как в двадцать четырегода отроду, всё-таки он кокетничает: «тогда я совершил две глупости: начал оправдываться и начал защищаться. Очевидно, до сих пор этим занимаюсь». Всем нам хочется услышать оправдание своей горячности. Нравоучениями же автор не ограничивается — детально рассказывает о курьёзных перипетиях на фоне скандальной популярности «Случая Портного» и других произведений. Благодаря хорошему чувству юмора Филипа Рота (и переводчика, который сохранил это) рассуждение увлекает, а беседа теряет натужный пафос «популярного до смерти» автора. Мы проникаем в культурную среду американских евреев, среди которых Рот не был каноническим персонажем. 

Родился Филип Рот в Ньюарке, в штате Нью-Джерси. Семья благополучно жила в еврейском квартале, не придерживаясь жёстких традиций. Столкнувшись с первой критической оценкой творчества своего ребёнка, родители встали на его защиту. Вот и противовес распиаренной «тяжелой писательской судьбы» — семья, поощряющая творческие потуги, не разрушающая вакуум созревающего писателя.

Свобода и наблюдательность дали свои плоды. Насмотревшись на «пристойность» своих одноклассников, начитавшись романов с архетипическими персонажами-евреями и гоями, Филип Рот начинает разрабатывать своего персонажа: «в мире есть желания, которыми даже писатели, обладающие раскрепощенным воображением, не осмеливаются наделить своего персонажа-еврея».

Рот не выступает против всеобщей трагедии Холокоста или богоизбранности еврейского народа, жертвенности, страдания, геноцида — он меняет угол зрения на эти культурные штампы, записывает их на клочке бумаги и прячет в карман пиджака под сердце. Такая рефлексия сшибает всеобщее, генетически заложенное представление об этих явлениях в жизни еврейского народа и выводит на свет Божий частную юношескую историю из неподцензурной беседы, на которую тоже повлияла трагедия Холокоста, религиозные ограничения, обрезание крайней плоти, запрет на интимную близость с христианкой или мужчиной. Важно, что именно период юношества больше подходит для смены парадигмы мышления из-за быстро образующихся нейронных связей. На примере своих романов Рот рассказывает о формировании идейно-образного начала прозаического мира — это фундамент художественного произведения у каждого писателя. 

Перейдём к проблематике художественного текста. У автора должен быть зудящий вопрос, на который он будет отвечать в процессе написания книги, если не в течение своей писательской жизни. Где опустил свой якорь Рот? Конечно, в самом наболевшем. Что стыдно, опасно, не принято обсуждать в религиозной семье? Секс и окружающие его запреты. В религии точнодаётся понятие брака, но не разнообразие интимной близости между людьми. Сексуальное просвещение остаётся табуированным и у атеистов. Так что на этом поле ещё долго можно собирать урожай, главное — улучить момент и обойти цензурные препоны.

Запретный плод сладок, и дело тут не в проецировании читателем своей жизни на события в тексте, на чем играют авторы повсеместно, и даже не в прямой параллели сюжета с биографией писателя, хотя попытки такого анализа тоже неоднократно предпринимались — «Суть в том, чтобы воспринимать все, что я сочинил, как реальность, которую можно принять за сон». Автор за счёт своей откровенности заручается дружбой (или ненавистью за смелость) читателя, как будто они вдвоём попали в передрягу, о которой никому нельзя рассказывать, и теперь этот секрет связывает их до самой смерти. Проще говоря, автор снимает социальное напряжение, груз ответственности с еврейского народа перед гоями, перед евреями, перед прошлым и будущим и «разрешает» им жить простой грешной жизнью.

Люди всю жизнь бегут от сексуальной мании (культ «Трахизма и Отсосизма»). В «Случае Портного» читатели увидели расширение «допустимого» в литературе: описывать секс с точки зрения «фарсовой стороны двух респектабельных и добропорядочных граждан». В противовес укоренившемуся конфликту между совестливым евреем и вожделенным неевреем. Для писателя крайне важно обрести свою истину, которую он будет уверенно транслировать в массы, но также важно, чтобы она коррелировала с окружающей действительностью и была нужна-важна людям: «нервная упругая проза, соответствующая запросам эпохи, … и не только стиль прозы упруг, но и мораль тоже упруга». Хоть в дальнейшем автор и пишет, что художественное сочинение должно быть самоценным и независимым, без ориентации на читателя. 

Работает писатель в уединённом загородном доме, прерываясь на чтение, которое помогает ему оставаться в тонусе, и редкое общение с близкими по духу авторами. Ах, да, ещё и работа. Как и большинство литераторов, Рот преподаёт — в Чикагском университете английский язык и литературу. Помимо финансовой поддержки, на примере своих студентов он выявлял настроения молодёжи, их восприятие художественного текста, что, хоть и на бессознательном уровне, повлияло на его формирование. В поздних интервью он спокойно рассуждает о писательской рутине, поэтому — поклон составителям за обширный временной период, который показывает не только смену писательского подхода, но и гибкую человеческую натуру. Материальный вопрос часто вызывает у авторов бурю эмоций: от надоблачной надежды до едкого раздражения, мол, умереть в канаве, но остаться собой — терпимое завершение жизни на земле. 

На начальном этапе работа над текстом с бесконечным аналитическим дном показывает взаимосвязи всего со всем. Эта контаминация помогает автору найти своего читателя или хотя бы сформировать его образ. Тут Рот кокетничает, отмечая, что у него есть, скорее, образ «античитателя». Уточняя при этом, что его аудитория состоит из еврейских евреев, нееврейских евреев (подобные его персонажам), и неевреев, которые хотят узнать о евреях. Да, последние точно будут в комичном восторге, поправ приличия! Ведь Рот методично разрушает респектабельный образ еврейского еврея, рискуя благополучием своих соплеменников и своей репутацией. Раввины не единожды хулили романы Рота и его самого на публичных собраниях, куда могли пригласить и автора, что называется «на публичную казнь». В письмах читатели осуждали Рота изрядно, в критических статьях американских журналов высказывались неоднозначно. Но, главное, — говорили. Раскрыв основные идеи своих романов в «Читая себя и других», Рот постелил себе соломку на случай смены правительства «свободной» Америки или резко радикального изменения в еврейской общине, мировоззрении общества и других социальных катаклизмов.   

И вот наступает тот самый момент чистого листа. Да, наступает он у всех, и не знаю, что страшнее, — остаться непризнанным или всё-таки облажаться после признания. Да, у Рота были и многочисленные единомышленники. Как работает автор над новым романом? В первые полгода — поиск темы: ощупывая, перебирая слова, выписывая страницу за страницей — всё, чтобы отделаться от предыдущей книги. Сериальность автора в 1985 году ещё не прельщает, сейчас же на невозможности отделаться от предыдущей книги молодые авторы выстраивают целые Вселенные, худенькие, чахленькие, друг на друга похожие, но — коммерчески успешные. 

Когда тема найдена — самое страшное не найти средств для её реализации. Филип Рот раз за разом пишет начало, красным выделяет на распечатанных листах удачные абзацы, которые могут навести на мысль или встать в середину повествования, он ищет живость, которая задаст тон всему повествованию. Но удача — это моменты сопротивления, неприятности, что-то, что удивит самого автора и подхлестнёт его решить новую задачку. Если писать недостаточно трудно — вы ещё не отделались от себя прошлого, чтобы приступить к себе настоящему. Такой юношеский максимализм, который, собственно, и стал его фишкой. Вопрос трудности написания — дискуссионный: писателю может быть трудно, но итоговая вещь, если и тяжеловесная, тодолжна увлечь настолько, что препятствие слога не составит хлопот. Если читатели не будут дочитывать книгу, какой смысл её писать? Все пробы пера Рот не перечитывает и к ним не возвращается. Автор предлагает из тематического потока выуживать новизну: «я люблю, чтобы сюжет стремительно двигался в одном направлении, а потом внезапно застигал меня врасплох»

Также Рот не обсуждает с другими авторами их писательскую рутину, куда интереснее узнать ответ на вопрос: он такой же псих, как я? И, отвечая на вопрос, зачем же писать — затем, чтобы узнать, сколько ещё по миру психов, поддерживающих автора с его надеждами на реформы в обществе, причудливыми табуированными персонажами, своеобразной манерой говорить; затем, чтобы быть услышанным и понятым; затем, зачем евреи, как и все люди, занимаются сексом — чтобы передать свои гены и знания будущим поколениям. А уж как писать — личное дело каждого, Рот лишь делится своей историей писательского становления, в определённый исторический период, которая так или иначе дала почву для этой рецензии. Пишите, да обрящите.      

Много слов, но, мало толку. В целом мысль зациклена и сводится к евреям. Большой объем, поэтому надо быть готовым потратить время на бестолковое содержание, в целом ничего полезного не вынесла из книги.