Czytaj książkę: «Это»
© Фай Гогс, 2024
© ООО «Вершины»
© XSPO 2025
* * *
Предисловие переводчика
Перед тобою, читатель, тот самый, скандально знаменитый роман «Это» – книга, которую совсем недавно в Америке ждал шумный успех!
Сразу уточним: злые языки уверяют, что успех книгу действительно ждал, но так и не дождался. А вот что касается шума, то его-то как раз было больше, чем достаточно! И не то, чтобы он был совсем уж дурного толка, нет. Правда, и хорошим этот шум назвать язык не повернется. Насколько нам известно, автору до сих пор грезится, что если бы не ряд необъяснимых случайностей и странных совпадений, репутация у книги могла бы быть и подостойнее – но давайте начистоту: тогда ее не стоило издавать вовсе. Честно говоря, это вообще лучшее, что могло с нею случиться – но увы, ко всеобщему и единодушному огорчению этого с нею так и не случилось. Роман был закончен, издан, и едва выйдя в свет, успел оскорбить буквально всех!
Что, звучит сомнительно? Мол, разве автору не пришлось бы для этого сотворить нечто решительно невозможное – не только уместить на пяти сотнях страниц хотя бы самый приблизительный перечень этих так называемых «всех», но еще и оставить достаточно места для оскорблений? Думаете, ему просто-напросто не хватило бы места, чтобы оскорбить всех женщин, мужчин, детей и веганов1 независимо от возраста, цвета кожи, любого рода убеждений или процента жира в тканях?
Ну так вот: автор божится, что сумел уложиться в пять жалких строчек. Как? Он утверждает, что ему всего только и надо было «разок-другой проигнорировать ту кислую мину на их глупых физиономиях, с помощью которой они якобы абсолютно недвусмысленно давали ему понять, что выбранные им местоимения больше никак не соотносятся с их актуальным внутренним «я».
Ага, видите? Уже готовы начать скандалить? Что ж, автор великодушно согласился подсластить вам эту горькую пилюлю. Бескомпромиссный апологет всех мыслимых форм дискриминации, «которые совершенно необходимы для устройства многоступенчатого стеклянного потолка, мешающего идиотам просочиться в курилку», на этот раз он решил изменить себе и оскорбил заодно всех животных, «что сообща источают больше зловония, чем одна Эллен Дедженерис».
Отдадим ему должное – он не только не спрятался за спинами у оппонентов оскорбляемых, как до него поступали все и всегда, но поступил ровно наоборот: всыпал перцу этой неженке Земле – «кому слипшейся космической грязи, который, как совсем недавно выяснилось, люто ненавидит любые углеродосодержащие формы жизни».
А чтобы «зловредной толстухе» не было одиноко, он включил в список оскорбляемых луну, солнце и «прочий беспорядочно раскиданный по небу флюоресцентный мусор», точно также, общим списком и оскорбив их – ибо слишком уж велика была вероятность, что увлекшись гигантоманией он мог упустить из виду «всех этих тошнотных слизистых дерьмолиз… в смысле, микрофлору», напрочь забыв о роли, которую приписывают ей те, в кого вся эта скользкая мелюзга в итоге и выродилась – «краснозадые павианообразные эволюционисты».
Зато после того, как автор посвятил «наглой шушере» целый абзац, ему осталось лишь выкрутить колесико до упора и размазать по предметному стеклу атомы и нейтрино, «мнительных проныр, чья роль в публичном дискурсе была столь незаслуженно раздута после одного единственного, в меру меткого бомбометания, на которое всем давным-давно начхать».
Что ж, скажем сразу – со всеми своими задачами автор справился превосходно! Настолько, что оскорбились сразу все и за всех: мужчины оскорбились за детей, дети – за женщин, женщины – за веганов, веганы – за животных. И все они, включая чуть было не забытые им растения, «которым сидеть бы, да помалкивать в тряпочку на своих навозных грядках»; включая даже Эллен Дедженерис, «которой навряд ли за всю ее тупую жизнь говорили что-либо более лестное» – все они почему-то вдруг решили оскорбиться за его нападки на транс-людей.
Несмотря на то, что нападки эти не помешали оценить сей труд совсем уже за иные (без кавычек) достоинства (без кавычек) тем немногим, кто за деревьями все же разглядели маковую, так сказать, делянку, участь книги была незавидна. После вступления в силу сорока девяти судебных запретов (по числу штатов США минус Техас, жители которого книг не читают, зато имеют на все свою собственную точку зрения), она исчезла с полок и стала библиографической редкостью; автор же был вынужден скрываться из-за многочисленных угроз со стороны оскорбленных им меньшинств (с кавычками).
Старожилы Чукотки по сей день вспоминают загадочного иностранца, который время от времени врывался в хижины промысловиков тюленины, требовал настоянного на ягеле спирту, песцового жиру и немедленной встречи с «Aliná Kabaeffá». Ни разу так и не получив желаемого, он исчезал в суровой полярной ночи за считанные минуты до приезда соответствующих служб.
Его долго не могли изловить; а когда капкан захлопнулся (медвежьи капканы не раз доказывали свою замечательную эффективность даже против самого опасного хищника на земле – амурского тигра), выяснилось, что на русский Север он попал прямиком с американского юга и что он стал первым, кто сумел вплавь преодолеть расстояние между Аляской и Островами Гвоздева, подгоняемый кашалотами-людоедами и страстным желанием отомстить своим жестоким преследователям.
“ …Kakim escho koshalotam, you f… assholes?! Kvirpersonam, stupid, kvirpersonam!!!” – орал он, поражая своим необузданным темпераментом приютивших его невозмутимых оленеводов.
Под их же руководством, движимый все тем же чувством мести, автор попытался освоить трудный русский язык. Удалось ли ему в этом преуспеть? Вот об этом мы с вами и узнаем, прочитав его собственный перевод своего романа с английского. Итак, встречайте – «Это».
– Пэнни! Пэ-э-энни! Эй, Пэнни, где ты? Скорее ко мне, малышка! Пэнни!!! – услышим мы однажды наш же собственный отчаянный крик, так?
Ведь с этого все и начнется? А может, не с этого? А может, с чего-нибудь другого, чего-нибудь, что давно уже началось, или начинается прямо сейчас, причем начинается чем-то таким, о чем мы вообще ни сном, ни духом? А почему бы просто не взять, и честно не признаться: с чего бы эта заварушка ни началась, нам с вами о ней неизвестно больше ничего определенного?
Да и с какой вообще стати мы лезем к вам с этими нашими «мы» и «нам с вами», если никто из вас, милые мои, даже в самых общих чертах не представляет, о какой заварушке идет речь, а единственное имя на обложке этой книги, да к тому же еще и содержащее до нелепости очевидную аллюзию на брутального средневекового пиромана, намекает на то, что проблем с идентичностью и множественностью у ее автора вроде как и быть-то не должно?
И почему мы упорно продолжаем талдычить это «мы», сделав это еще раз буквально секунду спустя после того, как сами же себя в этом и уличили? Ведь теперь даже у самых доверчивых читателей может возникнуть опрометчивое впечатление, что злоупотребление множественными формами – не говоря уже о некоторых вольностях в обращении с временами – просто жалкая попытка автора свалить вину за это неведение на них, только и всего!
Так попробуем же сразу искоренить едва взошедшие плевелы подозрительности и недоверия, мешающие и вам, и нам узреть свет истины: да, именно я не знаю, когда дела приняли настолько скверный оборот, что пришлось обозвать их этим курьезным словом – «заварушка»!
Хотя мой издатель Рональд и предупредил меня, что после такого признания его твиттер наводнят гневные послания от безгрешных любителей бросаться камнями, которые в ретроспективном океане причин и следствий чувствуют себя столь же непринужденно, как Иона в китовьем чреве, я все же не очень-то переживаю на сей счет. Почему-то мне кажется, что не найдя подходящего камня в своей клинике для принудительного избавления от алкогольной и наркотической зависимости, эти кретины и сами вряд ли докопаются до подлинной причины всех причин: то ли это Господь, отделяя твердь от воды, не позаботился снабдить ее достаточным количеством мелких осколков скальной породы, то ли дурные гены папаши-пьяницы лишили их шанса расширить ареал поиска.
А раз автор не видит смысла изливать душу перед жалкой кучкой торчков и алкашей, так не все ли равно, с чего он начнет свое повествование? Да хоть бы даже и с того самого, лет эдак тысячу назад поросшего густым фиолетовым мхом клише с кинотеатром и медленно гаснущим в нем светом. И если вы вправду хотите, чтобы дело наконец сдвинулось с мертвой точки, я настоятельно рекомендую вам перестать всюду совать свой длинный сопливый нос, закрыть глаза и просто представить, как…
«…в зале медленно гаснет свет, и на экране мы видим умилительную картинку – яркий солнечный день, небо голубое, травка зеленая, кругом пасутся барашки, ну, а может и коровки, невелика разница. Немолодая женщина в платке, мальчик лет восьми и небольшая собака неизвестной породы идут к реке…»
М-даа… Сам уже вижу, что пока все это слишком похоже на рекламу какого-нибудь чудодейственного йогурта, который с гарантией избавит вас от ваших гадких кишечных газов. И пока вы не услышали ничего о том, как же, мол, замечательно иметь домик в деревне, и не достали свой любимый «сорок пятый», чтобы решительно оспорить это утверждение – пусть и бесспорное само по себе, но после серии последних американских выборов вдруг приобретшее отчетливо иронический подтекст – может, я еще успею вам сказать, что женщина – это моя… ну, допустим, тетя, тетя Джулия; как зовут собаку, вы уже знаете; но вот с пацаном… Проклятье! Не успел!
А ведь еще немного терпения, и вы бы поняли, что никто тут и не пытался посягнуть на священную монополию ваших обожаемых сфинктеральных паразитов обстряпывать свои грязные делишки. Эта история вовсе не о йогурте – и уж тем более она не о детках с собачками.
Ну, вы поняли, о чем я. Не одна из тех, где невыносимо слащавый голос за кадром во всех тошнотворных подробностях поведает вам о трогательных детских открытиях, которые в будущем помогут мелким засранцам избежать маниакально-депрессивного синдрома и ежеутренней пинты теплого пива с таблеткой «Золофта» вприкуску. Нет! Здесь повествуется о настоящих мужчинах, крепких ребятах, которым злодейка-судьба отвешивает здоровенный тумачище – но эти молодцы под воздействием приданного импульса только ускоряются, обгоняют ее на круг и сами устраивают этой твари хорошенькую головомойку. То есть, как вы уже наверняка догадались, речь пойдет обо мне.
Учтите еще вот что: вам от меня так запросто не отделаться, а ваше удостоверение члена Стрелковой ассоциации штата Коннектикут можете засунуть себе сами знаете куда. Никогда не забывайте о том, что сказал однажды Скотт Фицджеральд: «Обязанное быть рассказанным будет рассказано неизбежно; а если это кому-нибудь не по душе – пускай прямо сейчас мне об этом скажет, я не обижусь!»
Ох уж этот старый добрый Улыбчивый Скотти, как мы тогда его называли за глаза, который унаследовал от своего великого тезки маниакальную страсть к занудным историям – в основном про всякие неприятности, случавшиеся с теми, кто уделял слишком много внимания его торчащим в разные стороны зубам, но начисто игнорировал его огромные (для его тринадцати) кулаки.
И не думайте, что теперь я пытаюсь вас запугать. Хотя невероятная история, произошедшая со мной ровно семнадцать лет и два месяца спустя после описываемых здесь событий, и заслуживает того, чтобы вы сами, добровольно, без принуждения и насилия захотели узнать все подробности, вы можете делать, что пожелаете. Разве под тем видео с лебедем, который прикармливает карпов похлеще Криса Хемсворта, уже хватает ваших рыдающих от умиления рожиц, чтобы он мог преспокойно позволить себе обзавестись собственным рыбным рестораном и навсегда избавиться от домогательств очередного орнитолога-дилетанта?
Я правда отчего-то все продолжаю верить, что хотя бы у мизерной части из вас отсутствуют скрытые или явные признаки необратимых психопатических девиаций – и это несмотря на стремительно множащиеся доказательства обратного! Но даже если вы и относите себя к числу таких выпендрежников, то не кажется ли вам, что эту вашу манеру набрасываться на людей и визжать, настаивая на своей исчезающе-маловероятной вменяемости, консилиум сочтет отнюдь не идеальной тактикой?
Наоборот, быть может вам стоит внять совету любого из тех малолетних сетевых браминов в трехсотдолларовых леггинсах и сделать ровно то, за что вы сами только что пытались навесить на шею автора целую гирлянду из собачьих голов – а именно повернуться лицом к своему альтер-эго, этому облезлому, меланхоличному, трусливому, раздираемому противоречиями, снедаемому беспричинной неудовлетворенностью истеричному ничтожеству, этой скорбной, плешивой, смердящей, покрытой гноящейся коростой, истязающей себя немотивированным самобичеванием тошнотворной горгулье, и задать ей тот самый-распресамый, архинаиглавнейший вопрос: «Объясни-ка, чучело: на кой черт ты уговорило меня выложить мои последние двенадцать с полтиной за самый дешевый вариант этой книги в мягкой обложке? Насколько удачна эта наша с тобою, так сказать, инвестиция?»
Ну что же, ответ на него вы совсем скоро узнаете. Но не раньше, чем в моем внутреннем рекурсивном кинотеатре перестанут крутить этот маленький дурацкий флешбэк – иначе вы ни в жизнь не разберетесь, что там к чему, ясно?
Короче: малец, то есть я, подходит, в смысле подхожу к реке, и ставлю корабль на воду. Он плывет некоторое время по течению, затем цепляется за водоросли и замирает на месте. Я пытаюсь этот корабль освободить, кидая в него камешки, но он уже слишком далеко от берега. А тетя Джулия, значит, и говорит:
– Я думаю, тут нужен ветер. Давайте подуем!
Я, естественно, начинаю дуть изо всех сил, но ничего не получается. Тетя Джулия хитро так улыбается и продолжает:
– Ну, раз ветер нам не помог, тогда…
Так, стоп. Хватит с вас пока. Добавлю только одно: пусть в это и очень непросто поверить, но именно здесь, на берегу реки Джеймс в Вирджинии, и прямо в этот самый момент произошло нечто ужасное, нечто такое, что и привело к череде тех самых, знаменитых, леденящих кровь событий, которые описываются на страницах этой – и не только этой, но многих, мно-о-огих… нет, не так… мно-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о-огих книг!
Ну что, сосунки? Вам уже стало страшно?
Глава 1
В которой извращенца выведут на чистую воду
На пороге моей крошечной манхэттенской квартирки стоял тощий, всклокоченный, красноглазый субъект в плаще, и бессмысленно таращась на меня в упор, продолжал давить на кнопку звонка.
– Отпусти, – сказал я ему, морщась от пронзительного визга, который по мнению маркетологов «Дженерал Электрик» не отличен от утренней соловьиной трели, – дверь давно открыта.
Субъект отпустил, молча протянул мне мятый конверт и смылся. Несколько минут я боролся с непреодолимым желанием разорвать письмо, не читая, потому что у меня вдруг появилось ясное предчувствие – нет, скорее, даже убежденность, что после знакомства с содержимым моя жизнь изменится навсегда – а главное, бог его знает, как именно.
Победило любопытство, и вскрыв конверт, на котором не значилось ни моего адреса, ни адреса отправителя, я достал небольшой лист дорогой розоватой бумаги с напечатанным на нем коротким текстом, визитную карточку некоего мистера Келли – «эсквайра», и еще один конверт поменьше, скрепленный сургучной печатью с изображением головы святого Иоанна. Я начал с записки:
М-ра Джозефа Стоуна, живущего, согласно нашим сведениям, в Нью-Йорк Сити, просят связаться с м-ром Хьюиттом Келли, поверенным в делах миссис Джулии Елизаветы Стоун, оставившей этот мир 25 сентября 2023 года. Оглашение завещания состоится 1 октября 2023 года в Клермонте, округ Суррей, Вирджиния, в 5:30 пополудни.
Отложив записку, я закрыл глаза и глубоко задумался. Размышлял я о вещах, вроде бы напрямую к делу не относящихся – например о том, насколько же всяким отвратным типам вроде Хамфри Боггарта было проще, чем мне сейчас! Брови домиком, пачка-другая «Честерфилда» без фильтра и Генри Манчини с командой скрипичных виртуозов, до времени притаившихся в спальне – много ли ему было надо, чтобы подобающим образом отреагировать на печальные новости?
А как мне надлежало излить свою скорбь, если никакой скорби я не чувствовал? С момента нашей последней встречи с тетей прошло пятнадцать лет, и я ее почти не помнил. Придя к таким печальным выводам, я открыл второй конверт и достал письмо, написанное от руки:
«Джо, мой дорогой, раз ты читаешь это, значит, они нашли тебя. Слов нет, как мне жаль, что все так получилось – но ты ведь так и не дал мне шанса исправить это! Я сделала большую, нет – огромную ошибку, и прошу у тебя прощения! Хотя, думаю, ты все же мог бы поговорить со мной. Я бы поняла. Ладно, дело прошлое; я умираю; так давай уже наконец простим друг друга!
Насчет наследства: как ты вскоре убедишься, я почти все оставила Лидии. Она была рядом со мной, а о тебе я даже ничего не знала… Но все не так просто. В последнее время у меня появилось одно подозрение по поводу нее. Мне трудно объяснить это, просто я недавно стала замечать – что-то… Ладно, скажу, как есть: я уверена, что наша Лидия – ведьма!
Пожалуйста, не удивляйся. Помнишь, как часто я говорила тебе о том, что настоящее зло всегда прячется где-то совсем рядом? И что иногда оно забирает у нас тех, кого мы любим? Уж не знаю, чем бедная девочка могла прогневать Господа, но если это так, то и после смерти не будет мне покоя! Хотелось бы верить в то, что я ошибаюсь, но если ты все-таки сможешь как-то обосновать мои подозрения, возможно, тебе еще удастся спасти ее душу. Деньги и дом тогда станут твоими.
Умоляю, постарайся найти доказательства! Если что-нибудь найдешь, просто расскажи об этом отцу О’Брайену, и пусть он примет решение. Запомни: на все это у тебя будет ровно сорок восемь часов с момента вскрытия завещания, минута в минуту. Это очень, очень важно! Да, я понимаю, как странно это звучит, но прошу тебя, поверь – я не сошла с ума на старости лет!
Что ж, прощай, мой мальчик. Люблю тебя всем своим больным сердцем! И будь осторожен, ради бога!»
Я посидел еще некоторое время с закрытыми глаза, пытаясь справиться с приступами тошноты. Следовало как можно скорее ответить на три вопроса. Прежде всего: кто, черт побери, такая Лидия? Тетя взяла меня к себе после смерти моих родителей, когда мне было три, так? Затем я прожил у нее семь с половиной лет, о которых мало что помнил, кроме одного: я определенно был ее единственным живым родственником!
Далее: кто такой отец О’Брайен, который, как следовало из прочитанного, должен будет сыграть решающую роль в возможном обретении мною столь вожделенного статуса яппи? И, наконец, третье: а почему это меня тошнит?
Впрочем, ответ на последний вопрос показался мне очевидным. Это был страх, хотя страх, надо сказать, весьма труднообъяснимый. Нельзя же было всерьез подумать, что тетка и в самом деле не свихнулась, раз понаписала такое! Однако страх тоже может стать прекрасным советчиком, особенно, если вы собираетесь выкинуть что-нибудь идиотское.
«Что же тебя смущает? – спросил я сам у себя, – опять любопытство?» И сам же себе ответил: «К дьяволу – любопытство! Это жадность, дружище, и я намерен заполучить мои денежки!»
А вот это было уже кое-что, потому что жадность, в отличие от страха – простое, ясное и рациональное чувство, прочная основа, на которой можно было выстроить стратегию дальнейших действий. Но Трусливый Джо не сдавался: «Хороши же мы с тобой будем, если из-за нелепых фантазий сумасшедшей женщины начнем преследовать кого-то, с кем мы даже не знакомы, дабы убедить кого-то, кому не были представлены, в каком-то шизофреническом бреде!» А Джо Жадина решительно его перебил: «Заткнись, сопляк! Может, тетка и была с приветом, но эта ведьма собирается заграбастать наши деньги! Так что давай-ка поедем туда, и отнимем их у нее!»
И вот тут-то мне придется немного подпортить настроение моему дорогому читателю, готовому самонадеянно устремиться вслед за мной в погоню за миллионами покойной тетушки. Да-да, тебе, мой друг – и не надо тут недоуменно вертеть головой, ибо я смотрю сейчас прямо на тебя, несчастного вуайериста, мечтающего прокатится вместе со мной после предполагаемого получения мною жирного чека на шикарной яхте с красоткой в бикини. Тебя, мусолящего страницы моей книги своими влажными пухлыми пальчиками в нетерпеливом ожидании волшебного момента, когда бикини будет сброшено, и красотка удобно расположится на моем лице, обхватив своими нежными губками мой трепещущий от сладкой неги…
Эге-гей, друг мой, не так быстро! Спрячь-ка лучше пока свою мерзкую дрочильную помпу, больной ты сукин сын, поскольку тогда еще было совершенно непонятно, стоило ли мне срываться в Вирджинию за неделю до моей свадьбы именно с такой вот красоткой, у которой, скажу вам по большому секрету, стояла на приколе в Хэмптоне именно такая шикарная яхта! Поэтому вместо описания моих грядущих развлечений я собираюсь поделиться с тобой, жалкий извращенец, своими страхами, сомнениями, и даже – о боги! – смутными детскими воспоминаниями…
«Отчего же смутными, Джо, – спросят меня те две-три странноватые, чрезмерно любознательные личности, которые до сих пор не захлопнули в негодовании мою книжку и не выкинули ее на помойку, – отчего же смутными, если прошло всего-то пятнадцать лет?» И я отвечу: ну неужели вам самим не ясно, отчего? Зачем вы лезете ко мне со своими тупыми вопросами? Ну хорошо, объясню, раз уж вам интересно:
Вообще-то детские годы любого нормального человека тесно связаны с чередой болезненных, запредельно-интенсивных переживаний, воспоминания о которых сразу сорвали бы нас с катушек и отравили бы жизнь доктору П. Э. Лефковичу, Маунт-Киски, штат Нью-Йорк, специализирующемуся на лечении истерических психозов, не будь эти воспоминания намертво похоронены где-то глубоко внутри нас.
Некоторые умники, правда, утверждают совершенно обратное: мол, не запихай мы в подсознание кучу травмирующей нас ерунды, то стали бы все, как один, румяными жизнерадостными молодцами, бросающими мяч на тысячу ярдов, и лениво попивающими мартини, пока слуги ищут его среди секвой, растущих прямо у нас на участке. Да вот только вряд ли хоть кто-нибудь из этих демагогов смог бы легко ужиться с воспоминаниями вроде нижеследующих, не развлекаясь при этом вырезанием куском ржавой трубы свастик на своих собственных щеках:
Вы неподвижно лежите за деревом в лесу, прячась от Дункана и его дружков, и вдруг вам на голову прыгает белка; вы невольно вскрикиваете, обнаружив себя, и одновременно испустив все содержимое мочевого пузыря прямо в ваш любимый «Ливайс», который шили не для всяких там слабаков, а для ровных пацанов, о чем во весь голос объявляет Дункан, вытаскивая вас на поляну, где собрался весь ваш класс, и все присутствующие, в особенности девочки, покатываются со смеху, тыча пальцами в ваши мокрые штаны, пока, наконец, одна из них, та самая, в которую вы уже пару лет как безнадежно влюблены, сжалившись, не уводит вас к себе домой, чтобы вы могли постирать штаны и принять душ, и пока вы, стоя голым у нее в ванной и дрожа от ярости и унижения роетесь на полке для лекарств ее родителей, надеясь создать адскую смесь, которая вызовет мгновенную, но, предпочтительно, мучительную смерть, вдруг входит она, скидывает с себя всю одежду и нежно обнимает вас, но вы, вместо того, чтобы целиком отдаться новым и неожиданным для вас ощущениям, поглощены резкой болью, исходящей из области вашего уха, за которое крепко держится заскорузлой плотницкой ручищей внезапно появившийся на пороге ванной комнаты ее отец, и т. д., и т. п…
Не факт, что все описанное, кхе-кхе, случилось и в моей жизни, но, наверное, что-то подобное испытать мне все-таки пришлось, поскольку практически ничего из того, что происходило со мной до десяти я не помнил (кроме нескольких мелочей вроде имени моей учительницы в начальной школе – миссис Гэвино).
Мои отец и мать погибли в автомобильной аварии, когда мне было три года2, но ваши попытки придать своим самодовольным физиономиям выражение фальшивой скорби по несчастному сиротке Джо лишены смысла хотя бы потому, что родителей я тоже не помнил.
Вы, тем не менее, наверняка изнываете от желания поделится своей убежденностью в том, что они прямо сейчас наблюдают за мной с небес, и, разумеется, непременно мною гордятся. Но лично мне нравится думать – вернее сказать, нравилось – что если эти ублюдки и попали в рай, то лучше бы они понаблюдали оттуда за занятиями на муниципальных курсах вождения, дабы удостовериться в существовании безопасных способов попасть из пункта «А» в пункт «В», не подвергая риску ни свои, ни чужие жизни.
Я ведь, да будет вам известно, тоже находился в той машине, и только чудом остался цел и невредим – но полагаю, что близкое знакомство с содержимым их черепных коробок вряд ли благотворно отразилось на последовательности моих решений, которые лишь по чистой случайности не привели меня к тому, чтобы отправиться в Калифорнию и вышибить мозги Питу Дэвидсону, сочтя его одетой в человеческую кожу гигантской канарейкой-людоедом.
Заметьте, что очередная оговорка с настоящим и прошедшим опять же была умышленной, поэтому давайте считать, что все, чем я делюсь на страницах моей книги относится (относилось) к тому Джо, герою мифов, мадригалов и мемов – уподобим его наливающейся соком виноградной лозе – а вовсе не к теперешнему, как следует выдержанному в дубовых бочках тяжелейших невзгод и выдающихся побед, с едва заметным оттенком утонченной скорби и величественной мудрости в послевкусии.
Про нынешнего Джо не будет сказано более ни слова, потому что вряд ли бы вы обрадовались, если бы я просто выложил здесь описание текущего положения вещей, убив интригу этого повествования. Мне вовсе не улыбается получить коллективный иск с требованием вернуть каждому из вас, дорогие мои, по двенадцать с половиной баксов. Разумеется, все это не касается извращенца, (который, подозреваю, все-таки остался с нами, чтобы по своей гнусной привычке продолжать подглядывать) – поскольку уж он-то (последний спойлер) точно получил бы искомое удовлетворение!
Итак, как выяснилось впоследствии из копии полицейского отчета, который я нашел в своем личном деле, выкраденном мной при побеге из католической школы в четырнадцатилетнем возрасте, полиция обнаружила меня в супермаркете спустя сутки после аварии (дело было в Денвере, где я родился), на мне не было ни царапины, и я сидел на полу, впившись зубами в кусок сырого стейка, позаимствованного мною с прилавка. Никто не знал, где я провел эти сутки. Единственной моей живой родственницей была тетя Джулия, сводная сестра отца, незамужняя и бездетная, которая и взяла меня к себе.
Как уже упоминалось, саму тетю я помнил довольно плохо, соответственно, о подробностях моего воспитания ею и говорить не приходится. О его результатах можно смело судить хотя бы по тому, что мои очевидные криминальные наклонности за те десять с лишком лет, которые разделяли кражу мяса и моего личного дела, так и остались при мне.
Она жила в небольшом вирджинском городке, в громадном каменном доме на берегу реки Джеймс, была очень набожной католичкой и обладала весьма крупным состоянием, об источнике которого мне ничего не было известно. Я отчетливо помнил лишь общее впечатление доброты и глубины, которое она производила на всех, кто ее знал.
Однако, в моих воспоминаниях о тех годах всегда присутствовала одна загвоздка, которая, честно говоря, до сих пор пугает меня до чертиков: сколько бы я ни пытался вспомнить что-либо еще, относящееся к моей жизни в Клермонте, я будто упирался в стену, из-за которой сочился мутный туман страха и безумия – и проникнуть за эту стену я не мог, несмотря на все мои старания!
Вам может казаться, что я немного преувеличиваю. Да что уж там – вы можете даже подумать, что сейчас я вам откровенно вру (вот ведь занимательный оксюморон!) Но можете не сомневаться: если бы я тогда мог выбирать – поехать в Клермонт, или попытаться аргументированно убедить всех обрезанных жителей Уильямсбурга отведать лестерширского свиного пирога на пасху, то маца там давно уже продавалась бы только в аптеках по пол унции на руки и только с письменного разрешения ребе Мойше Шлиссельбаума!
