Czytaj książkę: «По следам призрака», strona 6

Медленно текут минуты…

За последние дни Мустафин потратил немало труда и времени, чтобы добиться главного – заставить признаться Лачугина, что в день убийства он был в лесу, видел там Олю Портнову. Этому в первую очередь способствовала очная ставка с Тумановым. И вот теперь предстояла решительная схватка…

В ранней молодости Мустафин занимался боксом. Каждый раз перед выходом на ринг он испытывал волнение, безудержное, неодолимое. Нет, оно не было вызвано боязнью проиграть, оказаться в нокауте, ведь зачастую это волнение приходило и тогда, когда Мустафин знал, что перед ним соперник, уступающий ему в силе. Скорее, наоборот, оно было вызвано желанием победить и победить как можно лучше.

Вот и сейчас он испытывал примерно такое же волнение, волнение перед решающим боем…

Лачугин вошел в кабинет, держа за спиною руки, встал у двери, и лишь когда по знаку следователя удалились конвоиры, приблизился к столу, за которым сидел Мустафин, и с тяжелым вздохом опустился на стул.

За эти дни он заметно похудел, осунулся. В его бледности и худобе, в глубоко запавших с синими кругами глазах прятались тоска и страх, нет, не прятались, а скорее даже трепетали, боясь обнаружить себя.

Мустафин неторопливо привел в порядок свои бумаги, поднял взгляд на Лачугина.

– Ну, продолжим, – сказал, не отрывая глаз от арестованного. – Если помните, мы в прошлый раз остановились на том, что вы пошли в лес, как сами изволили выразиться, подышать свежим воздухом, встретили дочь Портновых, покушали ягод… Ну, а дальше… Что же все-таки было дальше?

– Я уже рассказывал вам… – отвечал помрачневший Лачугин, нервно поглаживая пальцем шрам над губой. – Мы походили по лесу, покушали ягод, и я расстался с нею, ушел из леса. Вы же сами знаете, меня потом видели на работе…

– Стало быть, вы продолжаете отрицать свою причастность к убийству?

– Убийству… – досадливо покачал головой Лачугин и демонстративно отвернулся. – Вам сколько ни говори, все одно… Да на что мне было убивать ее? На что?

Следователь чуть прищурил взгляд.

– Петр Рябов… Вы знали его?

– Отчего же не знать, знал. Землячок он был мой. Вместе когда-то грязь месили на буровой. На троих вместе соображали… Да мало ли чего еще.

Говорил Лачугин горячо, зло, внушительно, но руки его все более дрожали, а в голосе нет-нет да проскальзывали нотки растерянного недовольства.

«Ничего, пусть выложится весь до конца!» – думал следователь, наблюдая за всеми его промашками. Он продолжал держать Лачугина под пристальным взглядом.

– Мы получили подтверждение о том, что вы отбывали наказание в одной колонии с Рябовым…

– А я и не делал из этого секрета. – На этот раз уже совсем зло огрызнулся Лачугин. – Вы же не спрашивали меня об этом! Спросили бы – я и так бы вам сказал: да, отбывал. Вместе тянули срок! Ну и что из того? Вам ведь известно, наверное, что Петька Рябов давно уже прошел проверку в чистилище и бряцает костями где-то там…

– Вы о всех земляках так?

– А что я сказал особенного?

– Уж слишком много злобы, пренебрежения в ваших словах…

– Да что тут сюсюкаться! Все мы одним миром мазаны и для одного земного уголка пришли на свет…

– Жаль… – обронил следователь, не спуская глаз с Лачугина.

– Что жаль? – повернулся, наконец, к нему Лачугин, искоса взглянув на лежащие на столе бумаги.

– Жаль, что вы так рассуждаете. Рассуждали бы иначе…

– На что вы намекаете, гражданин следователь? Все говорите какими-то загадками… Петьку Рябова зачем-то вспомнили…

– Да ненавидел очень, говорят, Рябов Портновых…

– А мне что за дело до этого? Портновы… Что они сделали мне такого? У меня с ними все на мази. Если что у них было с Рябовым, так с ними и разбирайтесь!

– Ну что же… – медленно произнес следователь. – Я вижу, настало время ознакомить вас с материалами некоторых исследований, произведенных по нашей просьбе экспертами и специалистами…

Он склонился над своими бумагами.

Лачугин сразу же насторожился, беззвучно сглотнул слюну. Он пристально следил за тем, как следователь ищет что-то, перебирая бумаги и повторяя с отсутствующим взглядом: «Где же они, где же они…»

Вот он отобрал пачку бумаг и фотографий.

– Начнем, пожалуй, с этого, – показал Лачугину две фототаблицы. – На рукаве вашей рубашки и на ботинках обнаружены следы крови. Группа ее совпадает с группой крови дочери Портновых. Объясните, как могло случиться, что на вашей одежде оказалась кровь убитой?

– Кровь? На моей одежде? – мгновенно побледнел Лачугин. Руки его заползали по груди, коленям, но после некоторой заминки он овладел собой и заговорил так, будто только что вспомнил забытое.

– А-а, кровь! А я не понял вас сразу. Тут, знаете ли, дело такое… самое обычное. Когда возили девочку в больницу, я как раз ездил туда и помогал выносить ее из морга. После вскрытия, значит. Там, видать, и запачкался. Там, а где же еще?

По ожившему лицу, странно заблестевшим глазам было видно: Лачугин испытывает внутреннюю радость от этой внезапно пришедшей в голову удачной мысли, в которой он, очевидно, видел свое спасение.

– Да, верно, – согласился следователь. – Вы действительно ездили в морг и помогали уложить девочку в машину. Вы не забыли даже пустить слезу, обласкать несчастную, когда ее стали опускать в могилу. Все это было, но… – следователь чуть помедлил, наблюдая за нетерпением Лачугина. – Но предусмотреть все, право, невозможно. Кровь убитой обнаружена и на вашей рабочей куртке, которой, как ни странно, не было на вас, когда вы приходили в морг…

– Не было рабочей куртки? – снова заерзал на стуле Лачугин. – Погодите, а в чем же я был?

– Вы были в пиджаке!

– Пиджаке? Ах да! А кровь, значит, на рабочей куртке?

– И еще на сорочке, и на ботинках… – испытующе смотрел на него следователь.

– Можно я взгляну на это самое… на заключение, где сказано об этом.

– Пожалуйста!

Лачугин взял протянутый ему акт экспертизы, прочел его не торопясь и, возвратив следователю, потупил взор.

– Этого не может быть… Это какая-то ошибка… – произнес он хриплым подавленным голосом, уставившись в пол тем растерянным, опустошенным взглядом, который не нуждается ни в каких разгадках. И следователь решил, что настало время для окончательного удара.

– Но это еще не все, – заговорил он теперь уже твердым, не терпящим возражения тоном. – В руке у девочки оказались ваши волосы. Вы понимаете – волосы! О том, что они ваши, бесспорно доказано экспертизой! И даже собака…

– Что собака? – вздрогнул Лачугин.

– Даже собака оставила свой «автограф» на ваших брюках. Как знала… Да, да, не удивляйтесь. На штанине ваших брюк, в которых вы ходили в тот день на работу, – следы от зубов убитой вами собаки, дворняжки Портновых… – Следователь разложил перед Лачугиным целую кипу исследовательских документов. – Это не мои домыслы, Лачугин. Это заключения специалистов. И каждое из них имеет доказательственное значение. Вот, взгляните на них, вникните в их смысл. Может быть, вы, наконец…

– Не надо… – Лачугин поднял трясущуюся руку, но тут же беспомощно опустил ее и погрузился в молчание. Было слышно, как тикают часы на руке следователя. Прошла минута, а Лачугин все молчал. Лишь лицо его покрывала мертвенная бледность.

О чем он думал сейчас? О том, каким синим было небо и как ярко светило солнце в тот день, когда он вышел за ворота исправительно-трудовой колонии и, с упоением вдыхая напоенный весенним ароматом воздух, пешком пошел на вокзал, чтобы оттуда поехать домой? О том, каким вкусным и приятным был первый обед за семейным столом, когда рядом сидели жена и дети? Или ему вспомнился тот тихий жаркий полдень, когда, подойдя к сломанному забору, он увидел девочку, мирно бредущую к лесу? А может быть, он представил сейчас воочию ту маленькую лесную поляну, березу и траву на ней, обрызганные кровью?

Так это было или нет, а только усмехнулся Лачугин и произнес с желчью:

– Ухватили все же за хвост… Цапнули… Хоть отсюда – прямо на эшафот! Ну, молодцы! Поздравляю. Кричать «браво», что ли? Закричу…

Он вскинул голову и вдруг захохотал. Захохотал дико, по-звериному.

– Да, я – убийца! Убийца! – закричал он, буквально захлебываясь от хохота. – Я… я ненавидел Портнова, его жену, весь род его! Вся грудь моя была наполнена ядом! Яд разъедал мне ум, сердце, все, все, все! Я не выдержал, слышите, не выдержал! Ха-ха-ха! Как увидел девчонку, стройную, красивую, все разом перемешалось в голове! Я пошел за ней, пошел, как волк, как гиена. Все время я следил за каждым ее шагом. Возле поляны никого не было. И собака гуляла где-то в лесу. И тут я напал на нее, схватил сзади, а она вырывалась, пыталась кричать. Я зажимал ей рот…

Мустафин слушал его, не перебивая. Он не пытался противодействовать тому, что происходит с Лачугиным, зная, что это – истерия, истерия страха и отчаяния, постоянно преследовавшие его, а теперь нахлынувшие на него с такой внезапной и неукротимой силой, что совладать с ними было просто невозможно. И поэтому он терпеливо ждал.

– Да, да, зажимал ей рукой рот, не давая кричать! – надрывался Лачугин. – Она уже задыхалась. И тут откуда ни возьмись выскочил этот пес и вцепился мне в штанину. Я сначала отбивался ногой, а потом под руку подвернулась коряга. Пса я прибил сразу. Ну, а ее тоже… вгорячах…

Приступ безудержного хохота прекратился так же внезапно, как и начался. Теперь Лачугин сидел, судорожно глотая ртом воздух. Но и это длилось недолго. Он успокоился, наконец, отдышался и продолжал медленно и приглушенно, лишь время от времени как-то жутко вздрагивая всем телом:

– Потом я понял, что влип в мокрое дело… Меня охватил страх. Нет, не страх, а ужас… ужас…

Он повторил «ужас» несколько раз, не решаясь или не находя в себе сил говорить дальше, схватился рукой за голову и, весь согнувшись, тихо, жалобно, по-щенячьи заплакал.

– Меня… меня, наверное, расстреляют, расстреляют… – скулил он, все больше теряя самообладание. – Я вам во всем признался честно. Но все равно, меня расстреляют, я знаю…

– Мы только что говорили здесь о Петре Рябове… – намекающе заметил следователь.

Лачугин поднял голову и в глазах его, наполненных слезами, сверкнула злоба.

– Он, он, сволочная душа, – процедил сквозь зубы убийца. – И сам скормил червей в сырой земле, и меня подвел под вышку, падла… А ведь кто тянул его за язык! – Он несколько раз пошмыгал носом, вытер глаза. – Вы знаете, наверное, срок мне дали за то, что сейф я в колхозе выпотрошил… поехал туда, как истинный пролетарий, хлеб, видите ли, убирать, в комфортабельном автобусе ехал, а оттуда везли уже на «черном вороне»… Потом суд, зона… Когда пришел на отсидку Петька Рябов, обрадовался сначала: земляк, мол, кореш! Последней краюхой с ним делился, в число «авторитетных» его вписал. А он отблагодарил сполна… Целый год ходил поганец с тайной улыбкой, ничего не говорил и лишь на второй, когда уже слег совсем от недуга, выложил все как на духу. Ты, мол, здесь мозоли на пузе натираешь, а Нюрка твоя там с Володькой Портновым такие романсы закатывают… Словно ножом резануло меня по сердцу. Весь свет померк в глазах. Три дня ничего не ел, не пил, а потом заревел, как баба, проклял Володьку и поклялся вернуть ему все сполна… Станете спрашивать, зачем клялся, не разобравшись ни в чем? Эх, скажи мне Петька про все это там, на воле, – враз бы разобрался что к чему. А в зоне? Кругом все одно: вышки да проволока… Гнешь спину с утра до вечера… Дни тянутся, будто годы. Лежишь иногда ночами – глаз не сомкнуть от тоски. А тут еще такое… Как представишь, что жена твоя там… Думал, не выдержу сначала: или свихнусь, или накину себе ремешок на шею… Потом все же взял себя в руки. Успокоился малость. Отложил все, как говорится, на поздний срок… В первое время, как вышел на волю, слова Петькины словно бы и не тревожили сердце. И Нюрку свою не упрекал ни в чем, а лишь приглядывался потихоньку. А потом привычным делом стала матушка-свобода, развязались руки. К рюмке стал опять прикладываться, примечать, что делается вокруг. Увидел однажды я их, Нюрку и его, на каком-то празднике, стоят, беседуют о чем-то, улыбаются так мило, будто под венец собираются. Оборвалось у меня что-то внутри. Все разом вспомнилось: и слова Петькины, и лагерная клятва. Потом видел их еще и еще… Может, и не было ничего особенного между ними, может, случайно все так получилось, но тут уж как знать… Опять злыдня стала приходить по ночам. Снова стала прибивать меня к самой грани сумасшествия. Не мог ни спать, ни есть, одно было на уме – как досадить Володьке, как исполнить ту клятву… Сначала хотел поладить с его Евдокией, сделать все по согласию: что взял, то отдай – и квиты. Не вышло ничего. Гордой оказалась… И после этого еще как-то сдерживал себя, заметал злость и обиду. А как увидел на пустыре девчонку их, юную, красивую, похожую на мать, враз потерял разум и не мог уже ничего поделать с собой, ничего…

Он опять опустил голову и несколько раз всхлипнул.

Следователь смотрел на него холодным взглядом.

– А зачем ходили опять туда, на поляну? Ведь это были вы…

Лачугин продолжал сидеть с опущенной головой.

– Не знаю… – с дрожью произнес он. – Не мог, видать, иначе. Тянуло меня туда. Тянуло, будто к заколдованному месту. И сам не заметил, как побрел к лесу. Ноги подгибаются, боюсь сам, а иду, иду, словно черт какой-то толкает в спину. И дело там было еще… В тот день, когда я загубил девчонку, затерял где-то портсигар, где была справка с моей фамилией. Думал, в лесу, может, обронил. Боялся, что найдете и возьмете меня сразу за хвостик. Вот и решил посмотреть заодно. А теперь уж… – Он опять согнулся и глухо застонал. – Теперь меня расстреляют. Я знаю, расстреляют…

Из кабинета его увели почти под руки. И все время он повторял отрывистое, бессвязное: «Расстреляют меня… знаю… расстреляют…»

И, наблюдая за этой неприятной до отвращения сценой, следователь подумал: «Как же примет кару этот человек, легко и бездумно погубивший молодую, совсем юную жизнь?» – «Человек? – мысленно переспросил он себя и тут же ответил: – Призрак!»

Тайна лесного дома

1

Оперативное совещание закончилось в десять. Все покинули зал заседаний. В коридоре начальник милиции Лесков предложил учтиво, без излишней навязчивости:

– Михаил Иванович, может быть, по чашечке кофе?

Стартов рука об руку работал с Лесковым уже восьмой год, знал его как человека душевного, внимательного, и сейчас, когда он находился здесь, в его «владениях», было бы непочтительным не заглянуть в кабинет хозяина, не присесть и не обменяться с ним хотя бы парой житейских фраз после только что закончившегося делового разговора.

Знакомый кабинет. Рабочий стол с двумя рядами стульев по бокам, небольшой журнальный столик и два неглубоких кресла.

Усадив гостя, Лесков включил селектор.

– Нина, принеси-ка нам кофейку, пожалуйста.

Начальник милиции хотел выйти из-за стола, но протяжный гудок внутренней телефонной связи заставил его остаться на месте и повернуться к стоявшему сбоку микрофону.

– Да, я слушаю вас!

– Товарищ подполковник! – донесся из аппарата голос дежурного. – Тут к вам просится один гражданин.

– Хорошо, направьте его ко мне! – сказал Лесков.

Через минуту-другую медленно открылась дверь, и в кабинет неуверенно, пошатываясь, вошел высокий пожилой мужчина в выгоревшей измятой фуражке, темном потертом костюме и запыленных, давно не видевших ваксы кирзовых сапогах. Вид у него был странный: стоял сгорбившись, время от времени дергаясь и неловко двигая головой. Верхняя губа его была распухшей, кровоточила, под правым глазом темнел здоровенный синяк. Руки, худые, кряжистые, беспомощно висели вдоль туловища, на них виднелась кровь…

Лесков несколько неуверенно предложил посетителю сесть, и тот послушно опустился на находившийся возле двери стул, зябко поежившись и вобрав голову в плечи.

В дверях показалась белокурая головка секретарши.

– Петр Захарович, кофе…

– Потом, потом! – подал ей знак рукой подполковник и, сев за стол, выжидающе уставился на посетителя. Ждал молча и Стартов.

Мужчина чуть приподнял голову, оглядел их поблекшими, стянутыми влажной пеленой глазами и произнес сдавленно, с какой-то томящей болью в голосе:

– Моя фамилия Никитин. Я убил человека…

Последовало долгое молчание.

– Вы пришли с повинной? – настороженно, спокойным и холодным тоном спросил начальник милиции, не отрывая глаз от посетителя.

– Да, – тихо прозвучало в ответ.

– Тогда одну минутку! – подполковник нажал кнопку селектора. – Попросите ко мне следователя. С протоколами и всем прочим. Немедленно!

Последовала еще одна пауза, прежде чем в кабинет буквально влетел молоденький лейтенант, в котором прокурор узнал следователя Исаева, поздоровался и по знаку начальника живо сел за стол, разложив бумаги и вооружившись ручкой.

– Продолжайте! – обратился к посетителю подполковник, посмотрев на следователя, лежащие перед ним бумаги и вздохнув облегченно. – Только расскажите сначала о себе, пожалуйста: кто вы, откуда, что произошло с вами. Да, кстати… – Он повернулся к Стартову, внимательно следившему за всем происходящим. – Вот, это наш районный прокурор. Вам надлежит знать об этом…

– Прокурор? – поднял голову посетитель. Он долгим изучающим взглядом смотрел на Стартова, как бы пытаясь вспомнить что-то, но лишь пожал плечами. – Хорошо. Слушайте. Я уже сказал: моя фамилия Никитин. Никитин Дмитрий Фомич. Родился я в 1921 году в Нижнем Тагиле. До войны окончил семилетку, работал на заводе, а как умерла мать… отца-то своего я совсем не знал… отправился рыбачить на Каспий. А потом война, на фронт меня призвали…

Посетитель опять сгорбился, сжался, потер рукой грудь.

– Нет, не могу, не могу! – произнес он, задыхаясь. – Лучше я сначала про то, как убил… Мне сразу легче станет. Вы уж извините, не могу я так. Я про дело свое сначала расскажу. Ей-богу, так лучше будет.

Он несколько раз глубоко глотнул ртом воздух, опустил плечи и, чуть свесив голову, уставился в пол тусклым безжизненным взглядом.

– Месяц назад я вышел на волю после отсидки. Срок у меня был большой, за убийство одной женщины судили. Ксюши Косовой. Пятнадцать лет пришлось звонка своего ждать. Вот только зря. Не виноват я был. Это все муж Ксюши… будь он проклят… Мишка Косов мне подстроил. Но об этом я потом, попозже. Тут сразу что к чему, поди, не разобраться. Но что ни говори, а вышел я на волю – решил свидеться сразу с этим Косовым. Не старое помянуть, не мстить ему собирался, а разобраться кое в чем, узнать прежде всего, за что он меня тогда в те места дальние сослал, за что загубил мою молодость. Косова-то вы, наверное, знаете. Он лесником у вас здесь работает… работал, – поправился он. – Дом у него в лесу, километрах в сорока отсюда. Вроде кордона…

И начальник милиции, и прокурор напрягли память, силясь припомнить хоть что-нибудь про лесника Косова, но лишь неопределенно переглянулись друг с другом, а лейтенант, который записывал показания посетителя, оторвался на миг от своих бумаг и проговорил задумчиво, как бы рассуждая вслух:

– Косов… Это не тот, что задержал в прошлом году двоих браконьеров?

– Вот видите, – оживился сразу Никитин, улыбнувшись в первый раз горькой, если не едкой улыбкой, – какой он храбрый и прилежный, оказывается. Даже браконьеров ловит. А меня вот… – Он лишь вяло махнул рукой. – Ладно, чего уж… Так вот, вчера после полудня приехал я на станцию, значит, а там уже пешком через лес двинул к дому Косова. Дорога не близкая, сами знаете. А тут еще дождь. Добрался я до кордона лишь к самой полночи. Небо к тому времени уже прояснилось, луна из-за деревьев вышла. Долго стоял я на той знакомой мне издавна поляне, смотрел на деревья, на травку, а больше на дом лесника, откуда и пошли все мои несчастья. И страшно было мне, и тоскливо, и сердце разрывалось, будто кромсали его ножом…

На глазах у Никитина показались слезы. Он пригнул голову и неловко вытер их рукавом пиджака. Руки его нервно дрожали.

– Когда зашел во двор, – продолжил он с обидой и болью в голосе, – набросилась на меня собака. Хорошо еще на цепи была. Тут и свет в окнах зажегся. Проснулся, стало быть, хозяин. Он сразу-то не узнал меня, принял, видать, за какого-нибудь приезжего, без всяких слов открыл двери, впустил. И когда в избу зашел, не опознал сразу. Лишь когда прошел я и сел на скамейку к самому свету, вперил в меня свои серые, холодные глаза и стоял как вкопанный минуты две, не меньше. Так и занемел прямо. Потом: «Митька, это ты?» – говорит, будто сквозь сон, а сам рукой о спинку стула упирается и тихонько прижимается к ней задом. Сел, наконец, аж дыхание перевести не может. Белый как полотно. Оглядел я его. Стар стал, осунулся, сгорбился даже малость. А каков хват был! И я в те времена был не доходяга, но как смял он меня, как в дугу согнул и бросил на помойку! Гляжу, мало-помалу успокоился. «Зачем пришел?» – говорит, а я ему: «Разобраться нам надо, Михаил… За что ты меня так осрамил и наказал жестоко. Скажи, ведь ты сам тогда убил Ксюшу…» А он лишь губы кривит в усмешке. Чудак, мол, ты… Гляжу, водку выставил на стол, закуску, сесть меня рядышком пригласил. А я и говорю ему: «Нет уж, Михайлушка, спасибо тебе, ты меня вдоволь и накормил, и напоил. Век не забуду. Ты лучше скажи мне, как ты живешь на этом свете после всех своих преступлений, неужто не мучает тебя совесть?» Он будто слов моих совсем не слышит. «Ну, раз водки, – говорит, – не хочешь…»

Никитин внезапно замолк, схватился опять рукой за грудь, чуть покряхтел, потерев левую сторону груди. Затем поднял голову и угрюмо посмотрел на начальника милиции.

– Извините, гражданин начальник. И вы, гражданин прокурор. Нездоровится мне что-то. Не дали бы вы мне стакан водицы?

Лесков кивнул Исаеву. Тот вскочил со стула, налил из графина воды в стакан и подал его Никитину.

Никитин торопливо, взахлеб выпил, поблагодарил.

– Может, врача вам вызвать? – осторожно осведомился подполковник, видя, как побледнело, исказилось от боли лицо посетителя.

– Нет, нет, не надо, – тихо сказал Никитин. – Сейчас должно пройти. Со мной такое уже и раньше случалось…

Он вздохнул раза три всей грудью, потер рукой висок и продолжал рассказывать дальше с прежней горечью и обидой.

– Так, значит, он и говорит: «Не хочешь раз водки, тогда я чаем тебя угощу». Встает тихонько из-за стола и вдруг ни с того ни с сего хрясь, хрясь мне кулаком по лицу. Искры у меня посыпались из глаз – я так и покатился по полу. Очнулся, смотрю – двустволка у него в руках. Закричал я тут и рванулся в сторону, к печке. Выстрел прогремел, но, видать, вовремя я отскочил, лишь гарью мне в лицо пахнуло. Подвернулась мне тут под руки какая-то гиря, схватил я ее и что было сил бросил в Косова. Она ему прямо меж глаз угодила. Зашатался он, выронил из рук ружье и вслед за ним и сам грохнулся на пол. Подполз я к нему, гляжу – кровь у него пошла из носа, глаза помутнели, не дышит. И сам не помню, как выскочил из избы и побежал, ног не чуя. Пришел в себя – лес кругом, одни деревья. Думал, заблудился совсем, да нет, сориентировался кое-как по луне и звездам, выбрался на дорогу и дошел до станции. Сначала думал, не буду никому показываться на глаза, уеду, пока не разнюхали. А потом поразмыслил немного, думаю, зачем мне все это? И так вся жизнь искалечена. Хуже того, что было, думаю, уж не будет. Доехал на попутке до райцентра и…

Никитин вдруг поднялся со стула, раскрыв рот, с удивлением посмотрел на сидящих и проговорил дрогнувшим голосом:

– Да что же это? Никак… никак резануло мне по сердцу-то. Все, кажись…

Он бессильно опустился на стул и, склонившись набок, сполз на пол.

– Немедленно врача! – закричал Лесков, и следователь, выскочив из-за стола, тотчас же исчез за дверьми. Прокурор тоже растерянно поднялся с места.

«Скорая помощь» прибыла минут через десять. К этому времени начальник милиции и прокурор успели перенести Никитина в кресло и сделать ему массаж сердца.

Врач, осмотрев больного, заключил: «Похоже, инфаркт. Надо его срочно в больницу!»

Когда Никитина увезли, начальник милиции и прокурор долго сидели молча, обдумывая каждый про себя смысл всего происшедшего.

Первым заговорил Лесков.

– Как думаешь, Михаил Иванович, не соврал нам ничего этот Никитин?

Стартов, как бы не слыша его, окинул кабинет задумчивым взглядом.

– Мне кажется, нет. У них действительно что-то произошло там, в лесной избушке. Разве не видел, он избит весь, напряжен до предела… Надо выезжать туда, – и никаких гвоздей!

– Твой следователь… – начал было Лесков.

– В отпуске, – сумрачно произнес прокурор. – Да и «москвич» у меня со вчерашнего дня на ремонте. Совсем затрещал по швам…

– Ничего, поедем на моей «Волге». Заберем с собой Исаева. Он толковый парень…

– Хорошо. Ты тогда подготовь здесь своих, а я загляну в прокуратуру на пару минут. Надо дать задание помощнику и переговорить с секретарем райкома. Я буду ждать тебя там.

– Договорились!

Вернувшись в прокуратуру, Стартов вызвал к себе своего помощника Долина.

– Вот что, Виктор Матвеевич, – обратился к нему прокурор, усадив за стол. – Тут, понимаешь ли, дело такое вышло… Недалеко от станции, в доме лесника, похоже, совершено убийство. Мы с Лесковым сейчас собираемся выезжать туда… У тебя ведь сегодня, кажется, судебный процесс, – занимайся пока. А потом посмотрим, возможно, и тебя подключим: следователь-то, сам знаешь…

Помощник понимающе кивнул.

– Хорошо, Михаил Иванович.

У самого глаза сразу же зажглись любопытством. В короткой задумчивости он поправил узелок галстука и спросил тихо, как бы на всякий случай:

– А что там за убийство?

– Не ясно пока ничего. Явился, понимаешь ли, в кабинет начальника человек и заявил, что убил лесника. Уверяет, что были какие-то старые счеты, и лесник будто сам первым напал на него. – В общем, туман…

Помощник как-то нерешительно улыбнулся, почти с мольбой посмотрел на прокурора.

– Михаил Иванович, может, нам поменяться ролями, а? Вы – на процесс, а я…

– Что? Ты о чем? Нет, нет, Виктор! Поеду сам – и никаких гвоздей! У тебя процесс, тем более с выездом на предприятие. Ты готовился – тебе и речь держать. Я же сказал, если что, то потом подключим тебя.

Стартов работал в свое время и следователем, и помощником прокурора и понимал желание молодого работника участвовать в расследовании необычного происшествия, показать себя, как говорится, на деле, и поэтому старался как-то смягчить причины своего отказа. И помощник, кажется, тоже понял это.

– Хорошо, – произнес он со вздохом и, встав, посмотрел на часы. – Мне пора, Михаил Иванович!

– Иди, Виктор, – дружески улыбнулся ему прокурор, но прежде, чем помощник направился к двери, жестом руки остановил его.

– Да, чуть не забыл! Если пораньше закончите, имей в виду вот что. После обеда в колхоз «Урал» выезжает комиссия райкома. Я включен в ее состав, и тебе, возможно, придется поехать вместо меня. Там что-то не ладится с сельхозтехникой…

– Сельхозтехникой? – чуть растерянно посмотрел на него Долин. – Но разве… – Он тут же осекся, выпрямился и произнес уже исполнительным тоном: – Все понял, Михаил Иванович. А пока бегу на процесс!..

Оставшись один, Стартов, не теряя времени, поднял телефонную трубку и набрал номер первого секретаря райкома.

– Александр Тихонович, добрый день! Извините, что я так… неожиданно, но у меня к вам просьба. Не могли бы вы освободить меня от участия в комиссии, выезжающей сегодня в колхоз «Урал»?

– А что случилось? – чуть недовольно прозвучало в ответ.

– В милицию только что поступило сообщение об убийстве. Убийца сам пришел и заявил об этом. Я обязан срочно выехать…

Секретарь немного помолчал, как бы раздумывая над его просьбой.

– Гм, а почему вы не пошлете своего следователя? Он что, никогда раньше не выезжал на убийства?

– Следователь в отпуске.

– А ваш помощник?

– Помощник занят на судебном процессе и освободится только после обеда. И если вы не против, то он поедет в колхоз с комиссией, как только управится с делом. Уверяю, не подведет. Сам же я должен при любых обстоятельствах быть на месте происшествия. Есть специальный приказ Генерального прокурора.

– Ладно, – снисходительно сказал секретарь райкома. – Будете еще читать мне приказы… Хлеб убирать надо – вот что главное! Поезжайте.

Прокурор хотел поблагодарить секретаря, но короткие частые гудки возвестили о конце их разговора.

Стартов погрузился было в раздумье, но за окном прозвучали другие гудки – гудки автомашины. Это сигналил о своем прибытии начальник милиции…

Машина ехала лесом.

Стартов с первого года, как приехал сюда, полюбил здешние леса. В тех краях, где он родился и вырос, лесов почти не было. Едешь, едешь – кругом голые степи, изредка холмы, одинокие кустарники, и вдруг впереди, словно из-под земли, вырастет небольшой городок или рабочий поселок, примет, накормит, согреет – и опять степи, степи… А тут куда ни глянь – всюду леса. Березовые, сосновые, а все больше дубовые, темные. Вот и сейчас ехали они среди раскидистых дубов, то красующихся чуть в стороне, то подступающих почти к самой дороге.

Стартов думал о предстоящей работе, столь же, вероятно, обыденной, привычной, сколь и таящей в себе неожиданности.

– Так, так, – нетерпеливо произнес Лесков, поглядев на часы и повернувшись к Стартову. – От станции едем уже полчаса. Участковый говорил, до дома лесника минут сорок езды. Так что скоро будем на месте.

– А охрану там выставили? – спросил прокурор.

– А как же! – уверенно ответил Лесков. – Я перед выездом сам звонил участковому. Он как раз был на станции и сразу выехал на кордон с двумя понятыми. Вон и следы от его мотоцикла видны на дороге…

– Что ж, отлично! – сказал Стартов и, повернувшись к сидевшему рядом Исаеву, спросил полушутливо, с улыбкой:

– Ну а ты, Шерлок Холмс, ничего не забыл? Фотоаппарат, следственные принадлежности…

– Не беспокойтесь, товарищ прокурор! Все здесь! – улыбаясь в ответ, проговорил Исаев, покрепче обнимая увесистый портфель, лежавший у него на коленях.

– Первый раз небось на убийство-то…

– Первый… – засмущался следователь. – А вообще с ножевыми, огнестрельными ранениями разбираться приходилось…

– Ну, тогда чего бояться!

Сидевший слева от Исаева судмедэксперт, седоволосый худенький старичок, ехал молча, время от времени чуть поклевывая. Ночью у него было дежурство и ему почти не пришлось отдыхать.

Лес между тем редел, в кабине посветлело. И вот, наконец, автомобиль, миновав два неглубоких овражка, выехал на освещенную солнцем поляну, на краю которой стоял старый, но крепкий бревенчатый дом, с надворными постройками, опоясанный со всех сторон ровным дощатым забором.

Возле открытых настежь ворот стоял желтый милицейский мотоцикл, возле которого медленно прохаживался участковый Поликарпов и с ним – двое парней в рабочих спецовках. Участковый, словно очнувшись от раздумья, сразу зашагал к автомобилю.