Cytaty z książki «О людях, котах и маленьких собаках»
с утомленным лицом и такими глазами, как будто уже три года ноябрь
Есть у меня знакомый – порядочная свинья (и это единственное, что в нем есть порядочного (с).
К счастью, у них все закончилось хорошо. Они не поженились, у них не родились дети, они не завели собаку и котика, и жили долго и счастливо, никогда больше не встречаясь.
За удовольствием — это не к романтикам, нет. Качественный романтик способен накормить свою оголодавшую женщину восемью видами мороженого, от фисташкового до малинового с лепестками роз. Он станет неторопливо подносить ложечку к ее губам, любуясь тем, как мило она приоткрывает ротик — птичка, вылитая птичка! — в то время, как его птичка будет жевать мороженое и мещански желать борща.
Настоящий романтик, представляя себе романтичный поступок, видит в первую очередь себя в ореоле этого сказочного действия...
Если вектор внимания вдруг перемещается с субъекта на объект, романтический поступок становится уже заботой. А забота — это так скучно, так приземленно. Ну накормил ты ее борщом. Снял с ее подбородка кусок вареной капусты. И что? Откуда взяться красоте, если твоя любовь сидит, сыто и бессмысленно таращась перед собой, как обожравшийся килькой кот, а на губах у нее вместо шоколадного сиропа пошлая сметана?
Когда к тебе приходит кошка, с ней непонятно вообще ничего.
Потом мы долго гуляем под унылым ноябрьским дождем, и я грустно размышляю, что нет ничего хуже этого времени года, когда уже ни октябрьской прозрачности, ни золотых сентябрьских чудес – ничего, кроме грязи, сырости и темноты. В таком мрачном настроении я подхожу к подъезду и вижу, что куст, торчащий в палисаднике, весь покрыт нахохлившимся воробьями. Легким перемещением воробьиной стаи голый куст ивняка превратился в весеннюю вербу.– А говоришь, нету чудес, – укоряю я Дульсинею.– Никогда я такого не говорила! – возмущенно открещивается собака, и верба, хлопая крыльями, взмывает и уносится куда-то в небо.
Когда к тебе приходит собака, с ней все просто и понятно. О, мой человек! – говорит счастливая собака. – Я пришла делать об тебя тепло, светло и любовь.И делает. Прямо тут, на месте, она лежит кверху кудрявым пузом, разбросав уши по дивану, и ухмыляется, излучая ясные, доступные пониманию людей чувства. Они с человеком сочетаются друг с другом, как орешки с пивом, и в этом дуэте столь же примитивны и хороши.
Когда тебя так сильно любят, это обязывает. Я выяснила, что чужое чувство воспитывает во мне толерантность к умственно альтернативной форме кота. Развивает снисходительность и готовность принять любой сотворенный идиотизм если не как своеобразный подарок, то хотя бы как должное. Сильнее прочего ошеломляет лучезарная уверенность Матвея в том, что именно он центр моей жизни, средоточие всего лучшего: счастья, радости, добра и света. Кот работает постоянным транслятором идеи «я любимый! я прекрасный!», и законченным выродком был бы тот, кто не оказался бы внутренне преображен воздействием этого излучения.
Кот Матвей способен творить хню с чем угодно. Например, он любит раскладывать подаренные цветы у меня на кровати, пока я сплю. Ночь, тишина, я лежу вся в цветах – ну чисто Брежнев в гробу. Иногда по дороге, с розой в зубах, кот звереет, начинает мочалить бедную изо всех сил. Тогда эта дебильная икебана со мной в главной роли выглядит так, словно на постели было сражение. Война алой и белой розы.
Вернулась с прогулки.
Давно не видела такого яркого выступления. Февраль, январь и декабрь на одной сцене отрабатывают прощальный концерт и делают это с большим чувством. Снежная симфония с увертюрой поземки и вьюжной сюитой; дирижирует, как всегда, ветер.
Машины в первых рядах горбят белые спины. Ель перед подъездом возбужденно размахивает ветвями, за которые уцепилась золотистая гусеница новогодней гирлянды.
Мы с псом молча стоим перед домом, задрав головы. К симфонии добавилось представление. Маленькие океаны света вокруг фонарей исходят снежными волнами, бушуют и обрушивают в свои меловые пучины невидимые корабли и шхуны с отчаянно задранными носами.
– Чо дают-то? – тихо спрашивает пес.
– «Моби Дика», – говорю. – Кажется.
Музыка беззвучно гремит, набирает силу, ветер подгоняет оркестр все яростнее и неистовей, кордебалет давно сошел с ума и музыканты, окончательно ошалев, несутся за ним следом в пропасть безумия, исступленно терзая скрипки, альты и молящие о пощаде виолончели. Над крышами разевает пасть белый кит и накрывает город кипящей снежной волной.
Похоже, это последняя метель февраля.
Второй раз им так не сыграть.
