Czytaj książkę: «Переход»
Глава 1
Катя проснулась от тишины. В самом хвостике своего утреннего сна она ощутила бесконечную тишину и пустоту – безграничную и спокойную. Тихо и пусто, будто и нет самой Кати. Уже проснувшись, она не сразу услышала обычные утренние звуки – тиканье часов, похрапывание Мартина на своей постельке.
– Я снова Катя, – выдохнув сон, подумала она, – А почему снова-то? Кем была, где меня носило?
Комната необычно освещалась красноватым светом, пробивающимся через плотно задернутые шторы. Странный сон и странное утро, хотелось бы все обдумать, повалявшись и подремав, но Мартин уже вылез из- под своего одеяла и, цокая коготками по паркету, потряхивая длинными ушами, ждал Катиного решения. Вот уже показались ее ноги, нащупывающие мягкие тапки. Ура, хозяйка решила вставать, теперь можно проявлять радость, скакать, громко чесаться, потому что сейчас она пойдет на кухню пить чай, и можно будет сидеть с ней рядом, переминаться с лапки на лапку и сипеть, выпрашивая кусочек булочки с маслом и вареньем. А потом она займется своими непонятными делами, и это можно пропустить, и поспать у плиты. Но Катя, накинув халат, направилась не на кухню, а к окну раздвигать шторы. Яркий, огненный свет хлынул в комнату из окна. Мартин испуганно задрожал и заскулил – за окном вставало солнце. Красное, раскаленное, кипящее, огромное солнце заваливалось на город. Снег на улицах сверкал огненными всполохами, отражая сумасшедшее светило. Но люди просыпались и, подивившись на восход, начинали свой обычный день. Сигналы машин, ругань дворников и бомжей, смех подростков, как и каждое раннее утро, постепенно наполнило улицы.
Катины окна выходили во двор старинного дома. Здесь не так слышен гул большого города. Хорошее, тихое место в центре, небольшая собственная квартирка. Конечно, хотелось бы побольше, ведь комната Антона и вовсе маленькая для подростка. Кстати, ему пора вставать. Спит, как сурок. До полночи слушает музыку или играет в компьютер, а потом дрыхнет – не добудишься. Хотя, сегодня выходной, пусть уж поспит. Он такой замученный учебой в своем лицее, такой худой стал, вытянулся. Он взрослеет и растет так быстро, ему уже тринадцать. Нет, пусть встает – сегодня какое-то странное утро, а он спит.
– Тоша, подъем! Просыпайся и иди смотреть, что творится на улице. Там что-то с солнцем. Иди быстрее!
Катя снова подошла к окну и стала разглядывать остатки морозных узоров на стекле. За окном, у самой рамы лежала красивая мертвая птичка.
– Антош, ну иди же! Здесь птичка умерла. Лежит за моим окном.
Антон ни за что бы не встал так быстро, но замерзшая птичка вытолкнула его с кровати мигом. Красное утро и красный снег удивили его ненадолго, но птица заинтересовала. Он рассматривал ее через оконное стекло долго и внимательно.
– Тош, ну что за птица-то? Ты знаешь?
– Это свиристель. Но этого не может быть. Свиристели зимой у нас не бывают. Они прилетают к нам только летом. Мам, давай откроем окно, может, она еще жива, мы ее отогреем.
– Тош, птичка околела еще ночью. – спокойно произнесла Катя.
– А ведь она прилетела к нам за спасением. – огорчился Антон, – Билась, наверное, в стекло. А мы спали.
– Нет. Если бы она билась о стекло, уж я бы услышала и проснулась. Она просто присела погреться и тихо умерла. Как заснула. – пояснила Катя.
– Хорошенькое дело «заснула» – перед сном не мучаются. – возразил Антон.
– А она и не мучилась, просто боялась умереть, не знала, что с ней происходит. А сама ее смерть – это не больно и не долго.
– Откуда ты знаешь? – заинтересовался Антон.
– Я так думаю. И надеюсь, что это так и есть. Иди, умывайся. А я за тобой.
Антон отправился в ванную, Катя – наконец-то на кухню. Завтрак – дело нехитрое: минутное закипание водички в чайнике и трехминутная овсянка в микроволновке. И тут же к завтраку что-то там по телику. А что там у нас по телику? Блок новостей по всем каналам. Не сильно приятно слушать о всяких несчастьях с утра. Пощелкав кнопками пульта, Катя оставила первый канал. Ну и утречко! Ведущие захлебывались от потока событий: внезапная отставка министра, обвал фондового рынка, одновременные катастрофы самолетов в разных частях мира. Это просто невозможно слушать. Катя давно уже научилась «отключать звук», пусть болтают, их с Антоном это не касается совершенно: ни политика, ни ценные бумаги их больше не интересуют. Самолеты вот только настораживают. Так, пока займемся собой. Катя медленно подняла руки к лицу и, не прикасаясь к коже, начала делать движения, похожие на массаж. Очень приятно, лицо все горит, ладони пощипывает. Теперь разогреваем личико до максимума и произносим… Что произносим-то? Молитву? Заклинание? А неважно. Убираем руки и улыбаемся, ведь эта несложная процедура явно убрала припухлость век, подтянула «гусиные лапки» у края глаз, освежила кожу и окрасила щеки и губы розовым цветом. Красавица, красавица! Ей дают чуть за тридцать, а на самом деле ей уже сорок три. Она редко пропускает этот колдовской массаж. Это как зубы почистить. Ничего сложного, каждая может. Но не каждая знает, и не каждая верит. А Катя знает давно, знает ниоткуда, никто не учил. Попробовала как-то, не прикасаясь потрогать свое лицо, представляя его в деталях. Очень понравилось ощущение горячего пощипывания. Вот и вошло в привычку. А скоро поняла, что молодеет от этих процедур. Вот и красавица! Катя улыбнулась себе, взглянув в зеркало, и прислушалась к новостям. Телевизор бубнил про тридцать три несчастья, но один сюжет был интересен: птицы вдруг потеряли ориентир и сбились с пути, а в Новосибирске уже несколько дней оттепель, и зацвели подснежники. А на дворе – то январь!
Антон вышел из ванной благоухающий и свежий, стройный, высокий, вот девушкам головная боль будет! Он тут же принялся за приготовление завтрака: заварил чай, намазал шоколадной пастой булочки. Он, конечно, самостоятельный и вообще молодец, но … И голос Кати с ценными указаниями донесся до Антона уже из ванной. Вот всегда она так. Будто сам он не справится. Ну, толсто намазывает булочки, ну, забыл положить чайные ложки, ну, беда-то какая?
– Не бурчи, Тош. Что за привычка бурчать по утрам? – шутливо попеняла ему Катя, выходя из ванной в каплях воды на коже.
– Сама же меня затыркала, это не то, то не это, – снова пробурчал Антон.
– Угу. Чай хороший. Ты мяту и мелиссу положил? Чаевед ты мой! – не обращая внимания на его ворчание, приступила к завтраку Катя.
– Так что там, в новостях было? Я слышал что-то про птиц, – быстро восстановил хорошее настроение Антон.
– Что-то происходит. Птицы сбиваются с пути. Наша птичка за окном тоже, наверное, почему-то решила лететь к нам зимой. Что-то сильно нехорошее творится, – задумчиво произнесла Катя.
– Птицы ориентируются по геомагнитным полям Земли. Сбои геомагнитных полей бывают из-за высокой активности Солнца, – тоном учителя, объясняющего тему, заговорил Антон.
– Но тогда и самолеты сбиваются с курса потому же. В новостях сообщили о множестве авиакатастроф в разных точках мира. Меня это пугает.
– Мам, тебя все это пугает? А что может произойти? – стал серьезным Антон.
– Ну-у, не пугает, а настораживает. А вообще-то надо позвонить бабуле. У нее голова может сильно заболеть от этих магнитных бурь. Надо узнать, как у нее здоровье.
– У меня тоже голова болит с утра. Ночью проснулся, чувствую – в затылке ломит, – пожаловался Антон, – Молчи-молчи, не говори ничего про «ночные посиделки с компьютером». Правильно я сказал? Пойду, погуляю с Мартином подольше, проветрюсь.
– Чем ты будешь сегодня заниматься? – спросила Катя, взглянув на него.
– Опередила меня на секунду. Это же мой вопрос: чем ты будешь сегодня заниматься? Кто из нас читает мысли? – прикоснулся и потерся носом об ее щеку Антон.
– Не имеет значения: я прочитала и произнесла или ты прочитал и не успел высказать. Не важно. Мы с тобой привязаны друг к другу, поэтому с нами так и происходит. У нас одна волна и одинаковая группа крови – древняя первая с отрицательным резусом. Ты в своем лицее про кровь все должен знать. Доложите доктор, как обстоят дела с нашей кровью?
– Нормально обстоят. У нас отрицательный резус, а значит, нет обезьяньих антител. Антитела образуются…
– Ой, короче, Склифосовский, – прервала его лекцию Катя, – Верю, что вы в курсе, не за завтраком же медицинские теории слушать. Одним словом, мы с тобой произошли не от обезьян, раз нет этих самых антител. Ну и славненько. Значит, вполне можно развить новую расистскую теорию о Божественном нашем происхождении.
– Ну, ты завернула! – покачал головой Тошка.
– Шутка. Но красиво, – почти с сожалением отказалась от теории Катя.
– Красиво. Но в каждой шутке есть доля шутки?! – попытался определиться Антон.
– Можешь обдумать это на досуге, – оставила ему свободный выбор Катя, – Так чем ты займешь свой досуг сегодня?
– Буду бездельничать в законный выходной. А ты?
– Тоже. Буду валяться на диване, читать умные книжки и гонять вас с Мартином периодически. Бабуля вот только не даст нам побездельничать вволю. Она участвует сегодня в городской выставке комнатных цветов. А после выставки – к нам на доклад о проделанных мероприятиях.
Мартин, услышав свое имя, выполз из угла. Он мелко трясся, опустив голову, и жался к ногам Антона.
– Ма-а, он уже все сделал в этом углу, – определил симптом его страха Антон, – Старый он стал. Эх ты, старый дуралей.
Катя вытащила из угла стул, у которого сидел пес, присела и стала вынюхивать угол.
– Ма, ты сама, как Мартин, – засмеялся Антон, наблюдая, как тщательно она принюхивается.
– Но, между прочим, он тут ничего не сделал. Но скоро наделает, поэтому и трясется от страха, что вот-вот упустит. Тащи ты его быстрее на улицу!
Антон подхватил лохматого Мартина под мышку и, на ходу натянув куртку и ботинки, выскочил на улицу. Очень удобно, между прочим, иметь квартиру на первом этаже. Для тех, кто держит дома собак. Открыл дверь – собачка выбежала сама, прогулялась и вернулась домой. Поскребла лапкой, ей и открыли снова. Мартин тоже, конечно, пользовался привилегией первого этажа, но с тех пор, как он стал стар и совершенно оглох, его торжественно цепляли на поводок и выгуливали перед домом. Он ведь не мог слышать сигналы машин, угрожающих рыков больших собак, даже имени своего – кричи, зови, не дозовешься. Но зато он научился читать по губам и понимать настроение по жестам. Иногда казалось, что вовсе он не оглох, настолько хорошо понимал, о чем речь и совершенно верно реагировал на команды. Но проверка на еду, когда Катя с Антоном на все лады звали «иди кушать, Марти» и сыпали собачий корм, ничего не давала: как храпел на своем диване, так и продолжал храпеть, хотя, когда еще не был глухим, мчался из дальнего конца квартиры на этот зов, услышав звук наполняемой собственной миски. Стал старым, но остался любимым. Ему прощали возрастные привычки есть, выкладывая все твердое на пол и пытаясь пережевывать беззубым ртом, а изо рта вываливались кусочки, и после вокруг его миски разливались моря супа или валялся недогрызанный сухой корм. Да ладно, Марти, не переживай, старичок, вытрем за тобой. А он и не переживал, заваливался у плиты, и снова покой и сон. Невозможно представить, что любимая «шкурка Марти» может умереть. Не будет сопеть, сипеть и храпеть, не будет радоваться и прыгать, как щенок, ежедневно встречая хозяев, умильно дремать, аккуратно подложив лапки под щечку, цокать по полу и просто жить, любить, надоедать, раздражать и восторгать. Его постоянно все тискали, гладили, чесали, а он флегматично позволял все это проделывать с собой. А бабулю он просто обожал, исходил мелкой нетерпеливой дрожью, пока она снимала обувь в прихожей, и ждал, когда же она его погладит и произнесет «малыш ты наш…». Тогда он глубоко вздыхал, заваливался на пол и поднимал лапки, чеши, мол, меня такого хорошего.
Да, бабуле надобно позвонить. Как там ее давление? Телефон у нее только домашний, старый, с трубкой на витом шнурке. И никаких гудков долго нет. Наконец, что-то зашуршало, и раздался гудок соединения, затем голос бабули и посторонняя болтовня то ли радио, то ли других абонентов.
– Мам, доброе утро. Ну, хорошо, добрый день тебе. А нам доброе утро. Антон уже с Мартином гуляет. Ну, ты-то молодец, а мы встаем по выходным попозже. Как себя чувствуешь? У Антона тоже голова с утра болит. Слышала по телеку, что в мире творится? Это все от магнитных бурь. Я тебя плохо слышу, тут кто-то еще разговаривает. Ты к нам приезжай после выставки. Пока, – сумбурный и быстрый разговор среди помех и чьих-то выкриков.
Итак, у бабули давление, у Антона тоже, снег был красным с утра, и вообще утро странное. А! Еще сон! Что-то мне снилось, не помню. И что-то меня напугало. Нет, не так, что-то было хорошее, но непонятное, и это непонятное превратилось в пугающее уже после пробуждения. Вот зря все не обдумала и не запомнила! А теперь и не вспомнить. Что там за окном творится? Вроде, бешеного света этого больше нет. Похоже, сегодня будет очень тепло. Шторку все же стоит задернуть. Ну, его, это солнышко.
Антон с Мартином на руках вошел в комнату Кати тихо и как-то грустно. Мартин по-прежнему дрожал и смотрел исподлобья, урывками. Совершенно непонятно, что с ним.
– Что случилось? Что-то вы быстренько выгулялись. Почему Мартин дрожит? – закидала вопросами сына Катя.
– Сам не пойму, что с ним. Вышел трясущийся, ножку задрал и прямиком домой. Он не хочет гулять. А на нашей улице две аварии. У магазина и у нового дома. И народу уйма. Народные гулянья, что- ли какие. Праздник сегодня? Может Мартин думает, что сейчас начнут петарды стрелять?
– Может, правда сегодня праздник? Целых два года какой-нибудь суперкорпорации! Вечером, как обычно, салют будет.
Она устроила Мартина у себя в ногах, ощупала нос, помяла его живот, открыла и осмотрела пасть. Но нет у него никаких серьезных симптомов! Только дрожь и страх.
– Марти, ложись-ка, дружок, на свою подстилочку. Давай накрою тебя одеяльцем, спи, малыш. Согревайся. А я пойду кексик спеку – бабуля скоро в гости к нам придет. А ты иди, Тош, почитай лучше. Ты же сейчас опять в свой комп зарядишь играть.
– Ма, ну ты же знаешь, что заряжу. Ну, так вот я так и сделаю. А потом почитаю.
И что на это можно ответить? Не орать же. Разумный мальчик, не дурак, имеет свое мнение. Свое почти железное мнение.
– Значит играть ты будешь час, и не больше. О кей? Не из вредности. Мне жалко твои глаза, они тебе еще очень пригодятся, – не менее железно произнесла Катя.
– О кей, – неохотно согласился Антон. Аргумент был веским – зрение портилось слишком явно, и час игры все же получен.
Тихая квартира, тихие обитатели. Мартин, свернувшись, похрапывал под одеялом. Катя на кухне, вынув из духовки остывать сметанный кекс, читала очередную умную книжку про жизнь. И не было никакого красного утра, никакого сна, никаких самолетов, птиц и подснежников. И задвинуты шторы, и не доносятся звуки. И все, как всегда, мирно и спокойно.
Но неугомонный Антошка уже стоял в дверях Катиной комнаты.
– Ма, у меня что-то с компом, он не включается. Вернее, он начал тормозить посреди игры, потом вырубился. И все – больше не врубается.
– Ты уже больше часа играл в компьютер. Вот он и устал. И вообще, не делай с ним экспериментов больше. Пожалуйста, не переустанавливай программы. Оставь его в покое до понедельника. Я программиста вызову, домой сейчас ему позвоню. Дай телефон.
Это просто беда, а не Антоша. Уже сколько раз докапывался в компьютере до самых его компьютерных потрохов. Результат – черный экран и беленький прыгающий курсор. Все интересные программки надо обязательно установить, потом переустановить, потом удалить. И так до бесконечности. У бедного компа крыша съезжает от всех этих переделок. Программист по вызову уже стал другом семьи. Родной человек почти! Так, звоним и заказываем друга семьи на понедельник. Но позвонить, никак не получалось. Телефон не работал. Полная тишина.
– Тош, телефон… Что творится сегодня? – растеряно спросила в пространство Катя.
– Может, что-то случилось, может переворот какой-нибудь, а мы сидим здесь за задвинутыми шторами и ничего не знаем, – начал придумывать версии Антон.
– Включи телек. Может, там знают, что сегодня творится.
– Мам, а телевизор тоже не работает, – удивился Антон, бегая пальцами по пульту.
– У тебя все не работает и все ломается. Посмотри вилку в розетке, – начала сердиться Катя.
– У меня ничего не ломается. Кнопочка, видишь, нажимается, но ничего не происходит. Не рабо-та-ет,– занервничал Антон.
–Дурдом какой-то сегодня с утра, – примирительно заговорила Катя, – Мартин вот, до сих пор сам не свой. Не знаю, что с ним – температуры нет, но весь трясется от страха. Позвоню бабуле, дай мой мобильник.
Но и этот телефон не откликался и не реагировал, а также не включался свет, и не было никакого электричества. И это уже полный беспредел! И даже стало страшно. Но не могут же там наверху, кто там у власти, ничего не знать и ничего не сообщать. Должны же они сказать, что происходит!
– Тош, мне кажется, что происходит что-то серьезное. Собирайся быстро, поедем за бабулей. А, скорее всего, пойдем, – вскочила Катя, мгновенно став собранной и целеустремленной.
Теперь надо думать самим и действовать быстро. Никто, скорее всего, уже не поможет. Не хочется в это верить, но случилась какая-то глобальная катастрофа. И птицы не зря полетели сами не знамо куда. И эти подснежники, и сбой в самолетах, и красное утро. Все это было лишь предупреждением. А теперь дело идет к развязке.
– А что происходит, мам? – взволновано спросил Антон, поняв по ее резкой смене настроения, что происходит действительно что-то серьезное.
Но резкий, дробный стук в дверь, не дал ей ответить, наполнив тихую квартиру тревогой.
– Это,наверное, бабуля. Пойдем открывать, – направилась в прихожую Катя.
Глава 2.
В распахнутых дверях, привалившись к косяку, стояла бабушка. Господи, ведь действительно вокруг творится страшное: на ней лица не было, глаза ввалились, испарина выступила на лбу, за плечами висела огромная сумка. Но бабуля, громко выдохнув и бросив ношу на пол, вбежала в комнату, увлекая за собой дочь и внука.
– Катенька, Антоша, одевайтесь быстрее и скорее на улицу. Я так и знала, что вы дома сидите за шторами своими и ничего не знаете. Сейчас будет землетрясение. Катя, возьми документы и свои колечки там, сережки, золотые только. И быстрее, быстрее прочь отсюда.
– Почему землетрясение, мам? Что, объявили? Тоша, одевайся побыстрее, собери все самое ценное у себя, – поторопила сына Катя, складывая свои вещи.
– Кто объявит-то? Телевизор и телефоны не работают, радио молчит. Я с Норой пошла днем гулять, вышла на улицу, а там ад. Птицы мертвые повсюду лежат, люди вытаскивают все из домов, грузятся в машины и куда-то едут, везде пробки, аварии. Нора моя испугалась, вырвалась и убежала. Машины с семьями, груженые все едут и едут. А куда? Куда ехать? Катя, вещи теплые положи, иголки-нитки, лекарства, свечи. Не спорь, я знаю, я ребенком в эвакуации была.
– А почему ты думаешь, что все же землетрясение? – спросила Катя, не переставая укладывать вещи в сумку. – Может радиация? Птицы, отчего подохли?
– Да я по улице пока к вам шла, верней бежала, в стенах домов, будто трещины появляются. Ну, поторапливайтесь же вы! – нервничала бабуля.
Она говорила, лихорадочно бегая по квартире и быстро заваливая прихожую вещами. Теплые колготки летели в сумку вместе с пакетиками чая, упаковкой сахара и квитанциями об оплате коммунальных услуг. Поняв, что все собрать невозможно, она, в отчаянье, махнув рукой на гору сумок, осознала вдруг всю бесполезность и бессмысленность своих сборов, присела на что-то не глядя, замерла, оцепенев в своих мыслях. Она не слышала больше ничего вокруг себя и ничего внутри себя, ее глаза устремились в одну точку, но и точка не имела для нее значения. Она отключилась, как отключается компьютер, когда у него происходит сбой противоположных команд. Ценность вещей против ценности жизни, желание жить против смирения с судьбой, смысл против бессмысленности происходящего – непонимание противоположностей отключило ее волю, тело и разум.
Катя с Антоном вышли в прихожую одетыми по- походному с небольшими сумками в руках и жмущимся на поводке Мартином. Катин голос вывел бабулю из оцепенения, и она, отдав свою сумку внуку, перекрестив себя, Катю и Антона, вышла из квартиры вслед за ними.
Маленький дворик старого дома был заполнен соседями. Сосредоточено и негромко разговаривая, они складывали свои тюки и чемоданы прямо посредине двора, помогали друг другу подтаскивать их в центр. Кто-то подал мысль, что, если случится землетрясение, то двухэтажный дом не сильно разрушится и в центре двора – самое безопасное мест. Многим некуда было ехать или идти, все решили переждать катастрофу именно здесь, снеся сюда теплые вещи, продукты, котлы и кастрюли для варки на костре. Сомнений, конечно, ни у кого не было – будет землетрясение, кто-то видел трещины в стенах, кто-то слышал об этом прямо по радио, пока оно не замолчало окончательно. Толчков, правда, заметно не было, но трещины на соседней новостройке и вправду были. Птицы вон неместные целым слоем на земле дохлые лежат, кошки куда-то исчезли, а собаки сбились в стаи. Вот-вот грянет. Соседка баба Дуся, тяжело опираясь на палку, подошла к Кате с Антоном.
– Катюша, несите вещи-то свои сюда. Или вы на дачу поедете? Боюсь, не успеете! Вы уж поторопитесь, да и маму свою, Лидию, пожалейте, здесь ей безопаснее будет. Она вона сама не своя.
Бабуля действительно была сама не своя. Из красивой и элегантной пожилой леди она вмиг стала постаревшей, потускневшей, измученной, седой женщиной. Взгляд ее был устремлен вверх, губы беспрестанно шевелились в молитве, иногда она крестилась.
– Ей так легче, тетя Дуся. Пусть молится. Так мысли дурные в голову не попадают. Антош, помоги бабе Дусе, сложи там тюки поаккуратнее, ей тяжело поднимать.
Переступая через мертвых птиц, Катя и Антон сложили соседские вещи пирамидкой. Суета во дворе не была хаотичной, все уже решили, что остаются здесь, и старались максимально облегчить свое дальнейшее существование. Будто муравьи, люди перетаскивали свои пожитки с прежнего места на новое. Только мертвые птицы путали уравновешенную картинку. Антон рассматривал птичек, как знаток-орнитолог, переворачивая трупики. Такие красивые, они еще могли радовать глаз переливчатостью своего оперения, яркостью цвета, изящностью формы, но окоченевшие в снегу лапки, вывернутые нежные шейки, говорили, что это уже конец, это уже все, и их так много, что это уже все для всех.
– Мам, почему они здесь? Ты знаешь?
– Тоша, это не только здесь. Это какая-то всемирная катастрофа. Птицы, самолеты сбиваются с курса. Подснежники в Новосибирске, затопление в Европе. Куда-то пропали магнитные поля, радиоволны, спутниковые сигналы.
– И что с нами будет? Мы….,– не закончил он фразу, боясь страшных слов.
– Не надо думать, что с нами будет. Это только пугает. Тошенька, мы пока живы. Давай думать о сейчас, а не о потом. Сейчас нам надо понять, что происходит на самом деле, – Катя говорила уверенно, делая паузы и интонацией расставляя ударения на важных словах.
–Давайте выйдем хотя бы на улицу, во дворе ничего не поймешь, – сразу же поверил ей Антон, – Где бабуля?
Антон нашел бабушку среди своих соседей. Она по-прежнему стояла, устремив взгляд в небо и тихо шевеля губами в молитве.
– Идем, бабуля. Нам надо выйти на улицу. Кто-то же должен знать, что случилось. Может быть там полиция, люди из администрации, может, скажут куда идти.
Длинная арка темным туннелем вела их к яркому пятну улицы. Все слышнее становились крики, ругань, визг тормозов, какие-то команды. Катя взяла управление на себя и уверенным шагом направляла семью к выходу на улицу. За ней шли Антон и бабуля, забыв про сумки и вещи, оставленные во дворе. Бабушка вначале опиралась на внука, но, услышав звуки улицы, она вновь обрела цель и смысл, и почти догнала Катю.
На улице было необыкновенно светло, солнце светило очень ярко, режуще. На углу у продуктового магазина толпа людей пыталась прорваться внутрь, но двери были закрыты плотными жалюзи. Толпа буквально выгрызала куски жалюзи на входе, а рядом мужчины колотили металлическими прутами огромные стеклянные витрины, но те лишь потрескались на мельчайшие кусочки, оставаясь монолитными. Толпа надавила на толстые стекла, и те, не выдержав натиска наконец рухнули, прогнувшись внутрь. Мужчины и женщины, подростки и старики ринулись вперед, шагая по кускам стекол, по еще живым людям, сваленным напором, набивали на ходу руки и карманы всем, чем придется, и стаскивали коробки и упаковки с полок. Самые сообразительные успели захватить корзины на колесиках и теперь загружали их доверху.
Проезжая часть улицы была забита плотно движущимися машинами. Под их колесами мертвые птицы, перемешавшись с грязным снегом, превратились в кровавую кашу. Грязно-бурые ручьи стекали в канализационные люки. Здесь на улице никому не было дела до птичек.
На противоположной стороне парень быстро распродавал копченую колбасу. Около него стояла толпа с протянутыми руками, в которых были зажаты купюры. Парень доставал колбасу прямо из багажника старой машины. Еще двое крепышей удерживали толпу, периодически постреливая вверх.
Мимо арки в противоположные стороны брели или бежали люди. Шли, ничего не видя, или озираясь, везли детей в колясках, несли их на руках, нагруженные сумками, рюкзаками, чемоданами и пакетами. Пожилая женщина с больными ногами вела двоих укутанных внучат, на их маленьких спинках висели рюкзачки. Сама она несла, перекинув через плечо, две связанные сумки. Молодая женщина в распахнутой шубке бежала, прижимая к себе сына, пытаясь спасти и защитить его.
Мужик с безумным взглядом, размахивая руками, пьяно орал, призывая вступать в ряды защитников. Рядом с ним останавливались люди и спрашивали друг у друга, война или землетрясение, кто напал, от кого защищаться?
А рядом с аркой, на остатках сугроба сидела и плакала девочка лет шести с мертвыми красивыми птичками на коленях. На ней были розовые курточка и шапочка с помпоном. Она повернулась к Кате и беспомощно, тихо заговорила сквозь слезы.
– Они замерзли, да? Такие красивые птички. Я никогда не видела таких красивых птичек. Они не будут больше летать? Тетя, почему они умерли? Их же надо похоронить, а они их давят.
Катя услышала ее тихий голосок сквозь шум и визг улицы так четко и ясно, будто кроме девочки и Кати никого и ничего не было рядом. Она обернулась к малышке и увидела несчастного одинокого ребенка среди стремительно тающего серого снега, трупов птиц, среди безумных людей и событий. Вокруг почти уже не осталось снега, грязные ручьи и лужи заливали всю улицу, фонтанами, взбрызгиваясь из-под колес. Большой дом напротив как-то странно деформировался, покорежился, будто оплавился. И эта девочка здесь – со своим отчаяньем по птичкам, со своим розовым помпоном…
– Ты откуда, малышка? Где твои родители? Давай-ка, я помогу тебе встать, ты простудишься.
– Мама, ушла. Она сказала, чтобы я ждала ее здесь, а сама уехала на машине. Мама говорит, что я сумасшедшая и психбольная. Я, тетя, правда, психбольная, я не играю с другими детьми, я пою, всегда пою и слышу музыку. И сейчас слышу музыку.
– Печальную?
– Нет. Я слышу не такую, как по телевизору, совсем не такую. Она совсем не печальная, она разноцветная и переливается.
Вдруг, шум на улице будто затих, а затем раздался единый вздох десятков людей. На их глазах рекламные щиты вдоль улицы начали корежиться, будто плавиться, потом стали полупрозрачными, прозрачными и исчезли совсем. То же самое произошло с пластиковыми навесами, рамами в домах, со всеми искусственными предметами: вещами на людях, сумками, машинами, вспененной штукатуркой на домах, упаковкой продуктов. Машины остановились, заглохли, они не могли больше ехать, на них исчезли панели водителей, резиновые уплотнители, провалились сидения, выпали оплавленные стекла.
Люди остановились, и на секунды повисла тишина. Потом люди осознали происходящее, и кто-то застыл молча, не в силах пошевелиться, а кто-то зарыдал навзрыд. Мужчины и женщины, старые и молодые обводили все снова и снова сумасшедшим взглядом, хохотали, молились, причитали, пытались собрать то, что уцелело или, бросив все вещи, целеустремленно бросались куда-то прочь. Куда прочь? Это устремление было таким же безумием, как и оцепенение. Люди не властны были более изменять мир под себя. Мир изменялся без их ведома и желания. Дома начали вздуваться пузырями, а затем рассыпаться на мельчайшие фрагменты, которые засыпали и толпу покупателей колбасы, и счастливых обладателей наполненных корзинок на колесиках, и просто прохожих, всех подряд – хороших и плохих, добрых и злых, взрослых и детей, старых и молодых. Всех, кто просто оказался рядом с новыми домами. И все они, как и дома, рассыпались на фрагменты, стали прозрачными и исчезли, будто и не было их никогда. Раздался еще один вздох ужаса, но гораздо более слабый. И появилось много бесцельно бредущих, улыбающихся, счастливых людей. Сумасшедшим легче. Они не отвечают больше ни за кого и не переживают более ни о чем. Их мир остался с ними.
На девочке и Антоне исчезли куртки. Шерстяные и хлопковые вещи, шуба и дубленка остались целы, но обувь у всех развалилась, отсоединившись от исчезнувших подошв. Воздух стал уже жарким, от холодных ручьев и луж поднималось марево.
Катя опомнилась первой. Это ее сон. Все это приснилось ей сегодня утром. В точности так, как происходило сейчас наяву. Сон напугал ее, но теперь она знала, что надо делать.
– Тоша, мамочка, нам надо домой. Идем быстрее домой. Там мы в безопасности. Нельзя сейчас умереть от толпы, надо не так…
– Господи, дочка, ты понимаешь, что происходит? Это атомная война? Скажи, может это нейтронная бомба?
– Мне кажется, что это не война, это для всех, для всех на Земле. Мама, мы уже ничего не изменим, не бойся, пожалуйста. Нельзя бояться. Я все объясню дома. Быстрее домой.
Катя взяла девочку на руки, и все четверо помчались через арку домой.
Во дворе было гораздо спокойнее, чем на улице. Пирамида чемоданов и узлов по-прежнему высилась в центре. Но соседей было гораздо меньше – лишь старики и старухи, которым не под силу было куда-то идти. Они сидели на сваленных прямо на землю одеялах, закрыв глаза – то ли спали, то ли обессилили, а может просто тихо и терпеливо ждали окончания своего земного пути. Они давно уже знали, что тропа их жизни становится все уже и уже, давно смирились с этим, и не все ли равно теперь какой будет завершающая точка.
