Czytaj książkę: «Икона и человек»

Издательство благодарит Евгения Ройзмана за предоставленные фотографии.

Охраняется Законом РФ «Об авторском праве и смежных правах». Воспроизведение книги любым способом, в целом или частично, без разрешения правообладателей будет преследоваться в судебном порядке.

© Е.В. Ройзман, 2017

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2017

Разные люди
Рассказы

Доброе слово

Когда-то мой товарищ завел собаку. Это был еще щеночек, и его чрезвычайно строжили. А я приходил в гости и незаметно его баловал: то по голове поглажу, то пузо почешу, а то незаметно скормлю кусочек мяса или колбаски.

Потом жизнь нас развела, и я попал в этот дом лет через шесть. И могучий породистый пес, услышав мой голос, бросился ко мне, отчаянно заскулил по-щенячьи, стал тыкаться носом, повизгивая, а потом и вовсе перевернулся на спину и стал дрыгать лапами. Хозяева были удивлены – они его таким не видели.

Потом, когда пес стал совсем старым, у него отказывали задние лапы, он даже не мог подняться. И все равно, если я приходил, он радостно повизгивал и старался лизнуть руку.

…Я также с детства помню всех людей, которые любили меня, которые вовремя сказали доброе слово. Меня это согревает всю жизнь, и я всем этим людям очень благодарен.

* * *

Когда-то, в 88-м году, я встретился с Евтушенко. Встретился не где-нибудь, а в Омске. У Евтушенко был авторский вечер. Полный зал народу, в проходах стояли. После выступления выстроилась очередь, человек сто пятьдесят, подписывать книжки. А у меня была с собой рукопись со своими стихами, и я в эту очередь зачем-то затесался. И видимо, выглядел со своими листочками достаточно нелепо, потому что Евгений Александрович обратил на меня внимание и говорит:

– Это что у вас, стихи? Заходите.

И вежливо сказал ожидающим:

– Извините, мне надо поговорить с поэтом.

Он внимательно посмотрел небольшую подборку, на нескольких листах поставил плюсы, а на первом стихотворении размашисто написал: «Кириллу Ковальджи: дорогой Кирилл, горячо рекомендую тебе очень талантливого Женю Ройзмана…»

Стихотворение было следующее:

 
В Империи развал. Шумят рабы.
Спартак в ударе. Просветлели лица.
Но чучело Вождя в плену томится,
А из провинций все текут гробы.
 
 
Окраины бурлят. Им отделиться
Хотелось бы. Кто в лес, кто по грибы —
Куда угодно. Лишь бы от судьбы.
А Император волен застрелиться.
Сенат прогнил. Лишь выправка да спесь.
Все скурвились. Пора срывать погоны.
Из Сирии выводят легионы.
Все правильно. Они нужнее здесь.
 
 
Империя, как тот презерватив,
Что пацаны всем скопом надували,
Вот-вот взорвется, матушка. Едва ли
Империю спасет инфинитив.
 
 
Что делать? Сам не знаю. Но держись.
И утешайся запрещенным средством.
Поэту не к лицу спасаться бегством.
Но все же крикнуть хочется: «Ложись!»
 

У меня от счастья кружилась голова. К Ковальджи я так и не попал. Стихи в «Юность» взял у меня Натан Злотников, опубликовали их лет через пять. Рукопись с автографом Евтушенко куда-то пропала (потому что я ее таскал и всем показывал), но доброе чувство благодарности меня не покидает. Всего-навсего отнесся по-человечески, а столько лет помню!

Может быть, и потому в том числе стараюсь помогать молодым поэтам.

Аванс

Едем с Доросинским ночью из Верх-Нейвинска. Устали уже. Скорость двести.

– Сань, ты чего?

– Не обращай внимания, это я так, чтобы не заснуть.

Вдруг говорю неожиданно:

– Слушай, я тебе сейчас одну серьезную историю расскажу, с которой все начиналось…

В конце 80-х у меня была «восьмерка» подготовленная. И я на этом отрезке тренировался каждый день. А потом как-то перевернулся на ипподроме, сделал несколько оборотов и весь кузов замял.

А машину мы делали у Женьки Кондабаева в Верх-Нейвинске. Он сам уже не гонялся, а с машинами всегда помогал. А так как кузов долго выводить было, он вмятины и заломы замазал мовилем – чтоб не заржавело. Так я ездил на пятнистой машине. Как жираф.

И вот 31 декабря, вечером, приехали мы с Андрюхой Урденко забирать машины из Верх-Нейвинска (Андрюха родом из Первоуральска. Здоровый и добродушный парень. Играл в волейбол. Когда учился в «железке», в общаге его звали Масса). Женька выкатил за проходную обе машины. Стоим, разговариваем. Холодно. Андрюха торопит меня, говорит:

– Поехали быстрее, поехали…

– Ну, ты тогда езжай, а я еще минут десять поговорю и тебя догоню у города.

Он остолбенел от такой наглости. У него такая же полуторалитровая «восьмерка», и отыграть десять минут на семидесяти километрах немыслимо. Он говорит:

– Ты сам-то понимаешь, чего сказал?

– Давай-давай, езжай!

Посмотрел он на меня с сожалением и говорит Кондабаеву:

– Засекай!

Уехал. А я чувствую – погорячился. Женька говорит:

– Может, через пять минут поедешь?

Я говорю:

– Нет, все уже. Отступать некуда.

Пристегнулся. Женька дал отмашку. Я погнал. Просто страшно. Кто ездил по этой дороге, знает, о чем речь. А ездил я тогда на «БЛ». Была такая резина. После десяти градусов мороза – как на коньках.

Снегу намело. В одном месте меня понесло на внешнюю обочину. Успел открутить колеса, переключиться. Ударило. Зацепил обочину, сугроб через капот пошел. А у «восьмерки» на скорости запаса по мощности нет – страшно. А куда денешься, только в этих ситуациях и отыгрывается. Остановиться уже не могу.

Перед длинным подъемом разогнался, вошел на ста шестидесяти (больше она у меня не ехала). И вдруг у обочины замигала аварийка. И мужик с бабой выходят на дорогу и руками машут. Попытался начать тормозить – машина едет, как ехала. Я махнул рукой и снова было добавил газу, и вдруг что-то меня задело. Съехал в обочину (на «БЛ»-ке только так и тормозят). Попереключался, остановился метров через триста. Пока задним ходом до них доехал – шея затекла.

Все, никто уже никого не догнал. Расстроился. Вылезаю из машины. Стоит зеленый «москвич», заиндевевший. И мужик с бабой вокруг него приплясывают.

– Что, – говорю, – случилось у вас? Новый год встречаете?

– Вот, масло вытекло, до города не дотянули.

Открыл я багажник, дал им масло. Помог завестись. Чего уж, все равно никуда не тороплюсь. До Нового года еще время есть.

Я говорю:

– Что бы вы делали, если бы я не остановился?

Они вдруг говорят:

– А мы знали, что вы остановитесь.

– Откуда?

– А перед вами парень проехал на синей «восьмерке». У него масла не было. Но он сказал, что следом вы поедете на пятнистой машине. Остановитесь и дадите нам масло. А мы ему говорим: «А вдруг мимо проедет?» «Нет, я его знаю, он точно остановится и точно вам даст масло».

Дальше я ехал уже спокойно и все пытался осознать происшедшее.

Вот так вот мой товарищ отрезал мне все пути для отступления. Он просто выдал мне аванс, который я продолжаю отрабатывать до сих пор.

«Раб КПСС»

Светлой памяти Вити Махотина

посвящается этот рассказ

Витя Махотин – уникальный тип. Говорить о нем можно бесконечно. Сразу из детдома он попал в тюрьму. Отсидел ни много ни мало шестнадцать лет. Изъездил этапами весь Союз. Никогда и нигде не унывал. Сделал на лбу наколку «Раб КПСС». В Тагиле на больничке наколку варварски вырезали, на лбу остался шрам. В лагерях Витю все уважали и звали Репин. Кроме того, он вызывающе похож на Ленина.

Освободившись в тридцать лет, Витя получил первый в своей жизни паспорт. В графе «национальность» зачем-то написал: «еврей». Все удивлялись. Витя тоже.

Идти ему было некуда. Питался он в столовой на Химмаше. Брал два стакана чая и поднос с хлебом. Соль и горчица стояли на столе. Хлеб в те годы был бесплатным.

Родители давно умерли. У Вити остался только один родной человек. Старенькая бабушка Вера Витю очень любила. Вот о ней и пойдет речь.

Бабушка Вера была замечательной старушкой. Когда Витя сидел, она писала ему добрые письма, посылала сало, махорку и шерстяные носки. Витя отсылал ей все заработанные в лагере деньги.

Витя всегда жил очень небогато. Прямо скажем, нуждался. Но каждый раз, когда у него появлялись деньги, он их раздавал людям, которым они еще нужнее. Удивительно стойкое неприятие довольства и достатка. А про тех людей, которые слишком хорошо живут, бабушка Вера так и говорила: «Блинами жопу вытирают».

Витя приехал к бабушке Вере. Поселился в маленьком домике. А еще у бабушки Веры жили две собачки и три кошки. На Пасху бабушка Вера белила хатку. Собачки и кошки ютились на диване. Она их шугала, пытаясь выгнать на улицу. Хитрые звери перебегали с дивана на комод, с комода на подоконник и никак не хотели идти на улицу. На что бабушка Вера с укоризной им замечала: «Вы што, дурачки, на улице говны тают, а у вас ноги мерзнут?!»

Витя очень любил бабушку и написал ее портрет. Портрет получился замечательный. Витя вставил его в киот и, куда бы ни переезжал, везде возил с собой. Эта картинка в начале 90-х годов висела в Музее Свердлова на Карла Либкнехта, где работал Витя. Мое внимание на нее обратил Брусиловский. Показал на эту работу и сказал мне: «Все-таки Витя очень сильный живописец».

К тому времени у меня было уже много Витиных работ. У него лично я ни разу ничего не купил. Он мне всегда дарил. Доходило даже до скандала.

Когда Витя был директором выставки, у него висела другая замечательная картинка – «Бабушкино кресло». В глубоком старом кресле дремлет величественная старуха, а сбоку тихонечко, на цыпочках подкрадывается ее маленький рыжий внучек. Я эту картинку видел на фотографиях, она мне очень нравилась. Я знал, что она находится в частной коллекции, и это немало меня удручало.

Однажды на выставке на Ленина, 11, я читал стихи при большом скоплении народа. Витя выпил водки и перевозбудился. «Что я могу подарить тебе?» – кричал он. И тут я увидел на стене эту картинку. «Витя?» – спросил я, холодея от собственной беспардонности. Витя сказал: «Все, она твоя!» Перевернув картинку, я увидел надпись: «Диме и Наташе Букаевым от Виктора». «Как же так, Витя?» «А вот так!» – ответил он и лихо приписал фломастером: «А также Евгению». Как выяснилось потом, Витя выпросил эту картинку у хозяев на выставку под честное слово на три дня.

Был скандал. Картинка осталась у меня.

Кстати, насчет кресла. Когда Витя жил на Ирбитской, у него был день рождения. Собрались все. Пришел Фил (Виктор Филимонов из консерватории) с какой-то девицей. Но жена Фила пришла еще раньше. Фил с девицей ввалились к Вите, ничего не подозревая. Был ужасный скандал и мордобой.

Жена победила. Фил с девицей убежали зализывать раны. Часа три-четыре умный Фил отсиживался в огородах, ожидая, когда его жена уйдет. И снова они с девицей зашли поздравить Витю. Жена была там. Снова была драка. Соседи вызвали милицию. Милиция приехала через два часа, когда уже все разошлись. Менты вломились в квартиру и застали Витю в халате, сидящего в кресле. «Поехали», – сказали они ему. «С чего вдруг?» – ответил Витя, который, как и все нормальные люди, ментов не любил и имел на это все основания. «У вас тут был скандал», – заявили менты, на что Витя резонно возразил: «Надо было ехать, когда был скандал, а сейчас-то вы на фиг нужны?» – «Вам придется пройти с нами!» – «С места не встану», – сказал Витя.

И действительно, Витя не встал с кресла. В райотдел его доставили вместе с подлокотниками. Дали пятнадцать суток и увезли на Елизавет. Марина Браславская, Тамара Ивановна, Эмилия Марковна и Светка Абакумова возили ему передачки. Витю все любили.

Все эти годы «Портрет бабушки» не выходил у меня из головы. Я не знал, с какой стороны зайти. Начал я очень деликатно: «Витя, продай мне этот портрет». Витя посмотрел на меня как на идиота: «Ты сам-то понял, что сказал?! Ты мне предложил продать бабушку! Ты бы свою бабушку продал? Как у тебя язык повернулся?!» Витя побледнел. Я понял всю глубину своего падения и к этой теме больше не возвращался. Но портрет бабушки мне нравился очень, и я считаю, что это одна из лучших Витиных работ.

Через пару лет я забежал к Вите в музей. Смотрю, сидит ошарашенный Костя Патрушев и держит в руках портрет бабушки Веры. «Вот, – говорит, – у Вити купил. За сто двадцать рублей». Я очень расстроился, посмотрел на Витю и говорю: «Витя, как это могло случиться?» «Да, – говорит Витя, – неловко как-то вышло, бабушку продал…» Я говорю: «Витя, а как ты теперь собираешься мне в глаза смотреть?» Витя очень смутился. Все замолчали. Мне было очень обидно… Вдруг Витя поднял указательный палец вверх и сказал: «О! Я знаю, как исправить!.. Я сделал нехорошо, я продал Косте бабушку! Я виноват!» Он бросился к сундучку: «Я все исправлю!.. Я продам тебе дедушку!» И торжественно вручил мне замечательный акварельный портрет дедушки Никиты. Портрет был хорош, но обида еще осталась. «Нечестно, – говорю, – Витя, дедушка-то не родной». Витя говорит: «Вот чудак, кто ж тебе родного-то продаст?»

Однажды нашего товарища Олега Пасуманского в начале 90-х годов жестоко избили омоновцы. Ни за что, просто так. Олег лежал в 14-й больнице у доктора Ваймана. Мы с Витей решили Олега навестить и утешить. Я заехал за Витей на Ирбитскую. Витя только что закончил автопортрет. Автопортрет мастерский. Витя в тельняшке, похожий на Ленина, на фоне горисполкома. «Витя, продай картинку», – взмолился я. «Забирай», – сказал Витя. Я дал ему пятьсот рублей, забрал картинку, и мы поехали навещать Олега. Уже в больнице Витя забеспокоился: «Что ж мы, как индейцы какие, с пустыми-то руками. Так и опозориться недолго». Мы зашли в палату, Олег лежал весь перебинтованный. Олег увидел автопортрет и просветлел. «Вот, – говорю, – Олег, это тебе от нас». «Что значит от нас, – возмутился Витя, – ты-то тут при чем?»

Я уже говорил, что почти все свои работы Витя мне подарил. Он также подарил мне две работы Валеры Гаврилова 70-х годов, несколько замечательных работ Лысякова, лучшую работу Вити Трифонова «Обком строится», несколько картинок Брусиловского, старые работы Валеры Дьяченко, одну картинку Языкова, Лаврова, Зинова, Гаева, да и не вспомнить всего.

Однажды мы с Брусиловским решили выпить бутылочку вина. И встретили Витю Махотина. «Витя, выпьешь с нами?» – «Нет. Никогда. Я не такой. Разве что в виде исключения». Сидели на берегу Исети. Брусиловский, глядя на воду, задумчиво сказал: «Все-таки Махотин – замечательный живописец». «Уж получше вас-то, Миша Шаевич», – ответил Витя.

Однажды Витя зашел к нам в музей. Я обрадовался и говорю: «Вот Витя Махотин, непосредственный участник жизни и смерти».

Эти слова Миша Выходец взял эпиграфом к своему замечательному стихотворению.

Ода-эпитафия отсутствующему счастливо

Виктору Федоровичу Махотину,

человеку и гражданину нашего мира,

непосредственному участнику жизни

и смерти.

 
Неплохо, но давно нехорошо.
Кто не пошел ни с короля, ни с пешки —
Тот никуда из дома не пошел.
Скорлупки внешней от ядра орешка
не отделял.
Что нажил – прожил, что налил – то выпил.
Не ублажал многоголовый пипл.
Не накопил ни фунта, ни рубля.
На кровке не божился – буду бля.
И не был бля. И божию коровку
в себе не раздавил.
 
 
Оборванным листочком, полукровкой
Не слыл среди людей.
Ни эллин, ни ромей, ни готт, ни иудей.
На белом свете он такой один.
Ни жертва, ни палач, ни раб, ни господин.
Оратай без сохи. На мирном поле воин.
Он моего почтения достоин
За то одно, что мелкие грешки
Не превращал в великие стишки.
 
 
Однажды он оставил нас.
В свой день и час неторопливо
За ним закрылась дверь.
Он в мире всем теперь
Отсутствует счастливо.
 

Когда я был президентом Фонда, день заканчивал очень поздно, потому что ездил на Белоярку, заезжал на Изоплит в реабилитационный центр и только после этого, полностью высушенный, почти ночью ковылял домой.

А Витя Махотин жил прямо по дороге, на улице Ирбитской. Витя называл ее «Ирбитская-стрит» и добавлял, что раньше он жил на «Финских коммунаров-стрит».

У меня руль прямо сам туда поворачивал. Я стукал кулаком в стенку, заходил.

Витя жил небогато, но очень чисто. У него в комнате была куча книжек и картинки. Картинки он мне дарил (а я еще, болван, кочевряжился и не всегда брал). Мы с ним чаю заварим в эмалированных кружках, пряники, сахар… И сидим, о жизни разговариваем.

А тут как-то Витя достал альбом с фотографиями.

Я смотрел, смотрел:

– Витя, а сколько у тебя детей?

Не задумываясь:

– Восемнадцать.

Я взвыл:

– Витя, ну хорош врать! Если б ты сказал «пять», ты б меня уже убил наповал. Ну, скинь немножко!

– Хорошо. Шестнадцать. Но больше не скину, даже не проси! – Вскочил. Борода всклокочена. – И не вздумай торговаться, я против истины не пойду!

Я говорю:

– Ну, хорошо, перечисли.

– Лешка, Петька, Ленка, Илюху ты знаешь, Анька, Вовка, Прохора ты знаешь, Серега, Клавка…

Бормотал, бормотал, загибал пальцы – сбился.

– Слушай, – говорит, – я ведь тебе наврал. Похоже, все-таки восемнадцать.

Я тем временем фотки смотрю:

– Витя, ты сколько раз был женат?

– Восемь. Или девять. Вот здесь точно не скажу – соврать боюсь.

Показываю фотку:

– А это кто?

– О! Это Светка! Как я ее любил!

– Это что, мать Прохора?

– Нет, мать Прохора – другая Светка. Я ее еще больше любил! Это Ленкина мать.

– Так это она к тебе с дочкой тогда приходила?

– Нет. С дочкой Юля приходила.

– Это с которой у тебя еще в детдоме любовь была?

– Нет. В детдоме у меня была любовь с Танькой… Как я ее любил!

Я растрогался.

– Витя, – спрашиваю, – это была первая любовь?

– Что ты! – отвечает. – Первая любовь вот – Аленка!

Выхватывает фотку: стоит испуганная девочка с мишкой в руке, мишка свисает до полу.

Начинает мечтательно:

– Ей было семь, а мне восемь…

– Так ты же говорил, что она была взрослая!

– Это не она была взрослая! А наша воспитательница Элла Герасимовна! Но это было уже позднее…

– А это кто, твой друг?

– Какой друг?! Это мой сын!

– Так это который от Розки?

– Ну ты даешь! От Розки – Илюха! А это Ваня – от Лили.

– Вот это, что ли, Лилина фотка?

– Это не Лиля! Это Генриетта! Я ее до сих пор люблю!

– А это чья фотка?

Бамс меня по руке!

– А вот этого не трожь! Могут у меня, у взрослого человека, быть маленькие тайны?..

Конечно, Витя прикалывался. Потому что имена каждый раз менялись. Но получалось у него очень складно и красиво.

Когда Витя умер, его отпевали в Михайловке. Было огромное количество безутешных женщин. Я такого не видел нигде.

И совсем по-другому плакала красивая рыжая девчонка, похожая на Витю.

На самом деле у Вити трое детей: Илья, Прохор и Клава…