Czytaj książkę: «Тайга мятежников любит»
Рай и ад не в конце жизни – они здесь и сейчас. Каждый момент открывает дверь, и в каждый момент вы можете двигаться из ада в рай, из рая в ад.
Шри Раджниш.«Корни и крылья»
Очень много лет назад
Мы в лесу зарыли клад.
Мы зарыли под сосной,
Но не скажем, под какой.
Считалка
30 мая, 2006 год
Над столицей сибирского государства распростерся обширный антициклон. Солнце жарило, раскаляя дома, мостовые, головы четырех миллионов людей, населяющих этот город великих возможностей. Плавился асфальт. Марево зноя накрыло студенческий городок Новониколаевского университета. Тополя, облепленные пухом, напоминали предынфарктных старцев. У крыльца шестого корпуса пыхтел отработанным топливом автомобиль экстренной медслужбы – кому-то из преподавателей журфака стало плохо.
Зато на факультете общественных наук царила поздняя осень. Дверь в аудиторию украшало объявление: «Заходите на лекцию – у нас прохладно!» В просторном амфитеатре храма знаний работали кондиционеры, дышалось легко и свободно. Неудобства доставляла лишь сама лекция.
– Итак, уважаемое собрание, проклятый вопрос российской истории – «Почему?». – Доктор исторических наук Леонид Осипович Загорский насмешливо обозрел аудиторию. – Более пространно – «Почему так плохо?», или «Почему так глупо?», или «Почему так кроваво?». Практически все труды по истории России представляют попытку дать ответ либо уйти от ответа. Сегодня мы не будем разбирать гипотезы «народа-богоносца, осаждаемого бесами», «особого пути России» и другие измышления, подменяющие аргументацию заклинаниями. Тратить время на «географический детерминизм», объясняющий все беды расположением на стыке Европы и Азии, мы также не будем. Турция расположена аналогично, Панама с Египтом сидят на двух стульях, во всех этих странах случались периоды подъема и упадка, вырастали собственные претенденты на роль Ивана Грозного, Петра, Троцкого, но развернуться им не давали. Давайте разберемся, почему именно Россия вот уже тысячу лет ковыляет по обочинам.
– Это безобразие, я против… – прошептала Чеснокова – эксцентричная брюнетка со смешными косичками в форме рожек. Генка Шуйский сидел рядом с подругой и согласно сопел. Максим Казаченко не стал комментировать. Чеснокова было решительно права. Весенний семестр на третьем курсе практически завершен, зачетная неделя подходит к концу, до начала экзаменов две недели – пустота, академический вакуум, время, когда студенты корпят над билетами, штудируя сложный курс, а не внимают заумным лекциям. А ведь профессор известный интриган, он может выдумать еще и не такое…
Непредсказуемая личность продолжала вещать:
– Начнем, как водится, с начала. Переломный момент российской истории – монголо-татарское нашествие. Во многих исторических трудах недостатки общественного строя Руси объясняются наследием пережитого от степных захватчиков. Так неловкий адвокат смягчает сердца присяжных, сваливая жестокость подзащитного на дурное влияние друзей детства. Подобная аргументация уничтожается одной фразой: «За прошедшие годы обвиняемый мог бы и повзрослеть». Ну что ж, начнем с детства и «плохой компании». Рассказывая, каким положительным был некогда предмет исследования, обычно ссылаются на богатые культурные традиции городов Древней Руси – Киева, Новгорода, Смоленска. Действительно, было вече – инструмент демократического контроля княжеской политики и зачатки европейской феодальной традиции договоров сюзерена и вассалов. А также зарождающийся «средний класс». Вот только нынешняя Россия начиналась отнюдь не там, хоть и просится в преемники. Более того – именно основатели нынешней России не пожалели ни сил, ни времени, ни чужих жизней, стремясь уничтожить наследие Киевско-Новгородской Руси. К сожалению, им это удалось.
По флангу закряхтели, Максим повернул голову и обнаружил прогульщика Иннокентия Семигина, которого минуту назад здесь не было. Постоянно где-то витает – тридцать пять мужику, вечно взъерошенный, спешащий. Работает корреспондентом в «Сибирском вестнике», а еще жена на шее – вздорная, не работавшая ни дня в жизни (а Семигин – та жертва, которую требует ее красота).
– Не знаешь, – шепнул Семигин, – он сам придумал или можно прочесть?
– Не знаю. Сиди и слушай.
– А как я буду слушать, башка трещит – не евши, не спавши, редактор последнюю статью разнес, сказал, что чересчур хорошо, поскромнее бы надо, а еще Люсьен…
– Слушай выборочно, – перебил Максим, – Загорский источники на доске напишет.
– А если сам импровизирует?
Максим вздохнул, сделал вид, что Семигина не знает, – и очень вовремя: всевидящее око уже отметило нарушителей дисциплины. Ходили ужасные слухи – что профессор способен уловить не только горловой шепот, но также неплохо ориентируется в инфракрасном и ультрафиолетовом диапазонах.
– Люсьен, говорю, в деревню укатила… – по инерции бурчал Семигин. – Думал, неделю проживу по-человечески…
– Семигин! – повысил голос профессор. – Вы опять опоздали?
– Ах да… – сказал Семигин и сделался каким-то звездно-полосатым.
«Запугали человека», – сочувственно подумал Максим.
– Лекция не футбол, – хрюкнул за спиной Генка Шуйский.
– Проще забить, чем не забить, – разжевала Чеснокова.
– Не возражаете, если я вас отвлеку, Семигин? – профессор иезуитски улыбнулся.
– Сделайте одолжение, Леонид Осипович, – сглотнул Иннокентий.
– Спасибо. Как вы думаете, чем отличались в начале второго тысячелетия верховья Волги от Поднепровья?
Семигин растерянно уставился в потолок и снял с него первое попавшееся:
– Способом хозяйствования, профессор…
– Странно, вы попали, – удивился Загорский. – Не забудьте раскрыть тетрадку и записать все, что я скажу. А после лекции – переписать ее начало у Казаченко. Итак, опоздавший вы наш, хозяйство северо-востока Руси от хозяйства юго-запада отличалось принципиально. Лесостепи юга – теплый климат, черноземные почвы. Для прокорма семьи большой участок не требуется – юг густо заселен. Зимы короткие и мягкие – нет повседневной нужды в калорийной пище, требуется меньше теплой одежды. Вместо бревенчатой избы – строение из лозняка, обмазанное глиной. Мало хороших пастбищ, но и без лошади можно обойтись – участок маленький, лето долгое, хватит и вола. Север, напротив, – обилие лесов, бедная почва, долгая зима и короткое лето…
– А мы и не знаем, – пискнул кто-то из задних рядов.
– Знаете, – согласился Загорский. – Я прекрасно помню, что преподаю не натурологию в первом классе гимназии. Итак, север Древней Руси. Почвы подзолистые – надо засевать обширные площади, разводить скот. Строить прочные избы с большой печью. Для перевозок нужна лошадь, поскольку поля бескрайние. Леса снабжают ягодой, орехами, мясом. Лось не хуже, чем корова, и его не надо выращивать. В достатке топлива и материала для строительства. На лекциях по всемирной истории вам расскажут, как во Франции в конце XV века вводили жестокие наказания за самовольную вырубку, отказывались от бань и заменяли кулинарию холодными закусками – не от хорошей жизни. Леса практически вырубили. России подобная катастрофа не грозила – пока власть не захватили большевики…
Профессор сделал паузу, звякнул графинчиком. По аудитории прошелестел завистливый гул. Максим украдкой повертел головой. Достало всех – по тысячному разу. Бергман с Худасевичем играли на галерке – то ли в карты, то ли в мини-монополию (без кубика и простыни). Ничем орлят не испугать. Задумчивая Алла Микош – пережившая развод и целый месяц украдкой наблюдавшая за Максимом – прекратила зевать, подперла подбородок кулачком и думала, чем бы еще заняться. Шептались Генка с Чесноковой: первый предпочел бы, чтобы его мозги утекли за границу, а не в канализацию, а Чеснокова высказывала мнение, что в жару быстрее худеешь. Остроумный Генка тут же предлагал подруге рецепт похудения: понедельник – яблочко, вторник – репа, среда – простокваша, четверг – полбананчика, пятница – разгрузочный день, суббота – кремация.
– Не могу избавиться от ощущения, что меня не слушают, – задумчиво изрек профессор.
– А вы пулемет на стол поставьте, – встрепенулся троечник Бергман.
Аудитория вяло похихикала. Профессор тоже улыбнулся.
– Я подумаю, Бергман. Итак, северные леса. Жители применяют подсечно-огневой метод, давно забытый на юге и западе… Госпожа Микош, отложите, пожалуйста, зеркальце и напомните нам, что такое подсечно-огневой метод.
Алла Микош, нашедшая себе занятие, уронила «рыльный» аксессуар (как остроумно окрестил его Генка), изобразила страдание – дескать, будьте снисходительны, профессор, не все же такие умные, как вы.
– Понятно, – ухмыльнулся лектор, – городские дети. Овощи произрастают на прилавках, за рекой мычат бифштексы по-английски. Послушаем, что скажет Бергман – соседу он уже проиграл, заняться нечем…
Здоровяк Бергман обиженно пророкотал:
– Помилуйте, профессор, это вовсе не карты… – ухватил подсказку и забормотал: – Ну, это устаревший экстенсивный метод, профессор… Задолго до посева деревья на участке подсекают. Весной, когда сухо, жгут, потом обрабатывают и засевают… Как-то так.
– Ну, примерно, – допустил профессор. – У вашего батюшки плантация, конечно, на высшем агротехническом уровне, но и предысторию забывать не стоит. Только одна ошибка – карымы в Забайкалье применяют этот метод и сейчас, отбиваясь от егерей. Итак, участок засеян, осенью даст урожай… Мамаевский, вы чего там возитесь?
Вечный двоечник Мамай гладил по коленке Леонору Сорокину. На последней вечеринке Леонора проиграла Мамаевскому в «американку» – а пари заключали на «все, что хочешь». А что еще можно хотеть от первой красавицы потока? Сорокина отодвинулась. Мамай покраснел. Студенты, особенно те, кто были в курсе, гаденько захихикали.
– Это еще ничего фамилия… – прошептал с верхотуры Генка, склоняясь к Семигину с Максимом, – у меня соседом в Петропавловске был капрал по фамилии Пузо – худой, как лопата. Так он впадал в бешенство, когда при нем называли его фамилию…
– Это ерунда, – возбудился Семигин. – Я недавно читал мемуары одного лейб-гаденыша… Имелась в Ростовской губернии купчиха Евлампия Семижопова. Понятно, что замучила ее такая жизнь: написала прошение Николаю – дескать, избавь, государь, сил нет терпеть, не жизнь, а каторга, только ты вправе дать добро на перемену фамилии… А вправе действительно был только царь – такая вот бюрократия. Прошла Семижопова все инстанции – волостные, уездные, губернские – протолкнула прошение. Уйму сил и средств извела. Добралось прошение до царя, просмотрел Николашка послание, подумал и поставил царственную резолюцию: «Хватит и пяти…»
Была короткая пауза, после чего Чеснокова испытала нечто вроде эйфории. Генка, не сдержавшись, гоготнул, Максим преодолел икоту. Только профессор не разделял этого праздника жизни. Физиономия лектора багровела на глазах. Чеснокова ужаснулась:
– Полундра, братцы, все под столы…
До спецкурса по тому же предмету (и преподаватель тот же самый) оставалось сорок минут. Неудобное «окно» разрывало весь день. Но пропустить занятие – самоубийство. Загорский припомнит, приплюсует поведение на лекции, завалит на экзамене – и здравствуй, осенняя пересдача. Максим прошел полквартала до Университетской площади и расположился под зонтиком открытого кафе «Приют демонстранта». Кормили здесь плохо, но всегда предоставляли зрелище. С незапамятных времен Университетскую площадь (прозванную в народе Балаболкой) облюбовали профессиональные крикуны. Дня не проходило без деклараций и протестов. Городские власти поступили правильно: сняли запреты, ввели налог на митинги и соорудили перед колоннами бывшего Дворянского собрания помост для ораторов – с очень скрипучим настилом.
Сегодня тоже митинговали. Вокруг помоста скопились дюжина протестантов с плакатами, десятка три зевак и две машины местных телеканалов. Рыжий здоровяк с камерой расталкивал скучающих, шагая к трибуне – искал ракурс, при котором горстка собравшихся смотрелась бы многотысячной толпой. В ожидании официанта Максим развлекался зрелищем.
– Спасем от гибели наших товарищей, брошенных в ханский зиндан! Долой тирана, ввергнувшего трудолюбивый кокандский народ в бесправие, голод, нищету! – поставленным баритоном выводил активист.
За спиной застенчиво покхекали. Максим повернулся. Из ниоткуда материализовался юнец – скорее цыган, чем узбек. Протянул разграфленный лист с помарками и ручку, пробормотал, опустив голову: «Помогите нам в нашей борьбе, ну разве вам трудно?» Словно милостыню просил. Трое за соседним столиком уже послали его куда подальше – двое военных и смешливая девчонка легкомысленного поведения, объясняющая парням, что она не Суворов, с простыми солдатами не спит, но, в принципе, если у парней есть деньги и в течение недели они хоть раз мылись… Паренек все совал коллекцию автографов – Максим отстранил тянущуюся руку, проворчал: «Проходи, не подаю». Завертел головой – куда пропал официант?
Борец с тиранией продолжал балаболить. Судя по гладкой ряшке и ладно сидящему костюму, лично его голоду и нищете не подвергали. Физиономия довольная – словно сметаны наелся. Собравшиеся нестройно подвывали – тоже без особой муки. В тени под тополем перекуривали трое полицейских – при щитах, в касках, с дубинками. Позировали для кадра «ожидаются столкновения с антидемократическими силами». Грустный сборщик подписей покинул аполитичное заведение, сунулся к румяному пролетарию, шагающему пить свое законное пиво. Отшатнулся, посланный громко и точно…
Сибирь охотно принимала эмигрантов – места вдоволь, работы хватает. Но у терпимости есть и темная сторона. Вслед за трудягами тянулись диссиденты всех мастей – маньчжурские сепаратисты, российские реставраторы, исламские еретики, японские пацифисты. Случись размолвка с кем-то из соседей – повысят соседи пошлины, прижмут сибирских экспортеров или вспомнят, что по древнему протоколу граница должна пролегать севернее – Кабинет министров Сибирской республики командует «Фас!». Соответствующим эмигрантам подбрасывают на бедность, рекламодатели ориентируют прессу… Вчера, пролистывая каналы, Максим увидел Вечного Плакальщика – политического обозревателя Маданникова. Ростки демократии в Коканде выдраны с корнем, мусульманский радикализм наступает – из Персии в Туран через Месопотамию. Отечество в опасности, не остановим сейчас – орды озверевших от жары фанатиков хлынут в Сибирь… Из нод протеста можно оперы писать. Сегодня угнетенные узбеки, вчера – какие-то славянствующие, позавчера – садомазохистский научный семинар, стихийно выплеснувшийся на улицу (тоже у людей проблемы). Полицейские настучали им по бубнам, но те не обиделись. Кредо у людей такое – прожить жизнь так, чтобы было мучительно больно. Манихеи, бывает, соберутся – полное мракобесие, причем на каждом шагу. Одна из веток христианства. С третьего века шагают по миру. Зародились в Персии, расползлись от Китая до Франции. Как ни давили, бесполезно – вылазят отовсюду. Терминология простая: свои – это «свет», чужие – это «мрак». Реальность – это мрак, общество – мрак, правила – мрак, законы – мрак, правительство – полный мрак (хоть здесь не ошиблись). Зато наркотики и секс – это именно то, что надо…
Официант в засаленной рубашке возник, когда до начала занятий оставалось двадцать минут. Вытер ладони о предназначенные для вытирания ладоней брюки и не очень ласково осведомился:
– Чего изволите?
Максим вздохнул:
– Кефир изволю. И плюшку с маком.
Он вошел в аудиторию, протиснулся на предпоследний ряд и, чтобы сделать приятное меланхоличной Алле Микош, сел рядом с ней. Алле стало приятно – улыбнулась и плавно сократила дистанцию. Семигин влетел за Максимом, покрутился вокруг оси и плюхнулся за первый стол у кафедры – остальные места были заняты.
В затылок дышали Генка Шуйский с Чесноковой – почему они всегда оказываются сзади?
– Представляешь, – Генка обмахивался газеткой с гороскопами, – на этой неделе отличное время для приобретения недвижимости за рубежом. Чеснокова говорит, что это судьба.
– Приобретай, – пожал плечами Максим, – только не рассчитывай на вспоможение. Я не слишком преуспел на финансовом поприще.
– Обидно, – зашипела Чеснокова, – а мы надеялись на выделение кредитов… На пиво хоть наскребешь?
– Наскребу, – он чувствовал плечом дыхание соседки – Алла Микош вторглась в личное пространство и притормозила, не решив, что делать дальше. Максим поощрительно улыбнулся – настроение после плюшки и кефира было терпимым. Испортил его профессор, вошедший в аудиторию.
– Еще раз всех приветствую, господа студенты. Отдохнули? Перекусили? Все собрались, в чью обязательную программу входит мой предмет?
Ироничные глазки придирчиво обозрели три десятка страдальцев, выбравших будущей специальностью историю.
– Обойдемся без преамбул, – объявил Загорский, подошел к кафедре и украдкой заглянул в нее – не подложили ли манихеи бомбу? – Мы завершили цикл лекций на тему «Мировая война: причины, боевые действия, результаты». Тема следующего цикла – «Гражданская война 1918–1924 годов». Господа и дамы, вы заканчиваете третий курс, – в голосе профессора зазвучали патетические нотки. – Отшлифовали зубы о гранит науки, сдали в ломбард розовые очки… Надеюсь, некоторых из вас можно считать взрослыми людьми. Вы с чем-то не согласны, Бергман? Чеснокова, отодвиньтесь от Шуйского, Микош – от Казаченко… Не буду перечислять вам свои ученые звания, титулы, награды – поверьте, в истории я немного разбираюсь. Так вот, господа и дамы, постарайтесь запомнить: науки под названием «история» на свете… не существует!
– Дожили… – бухнула Чеснокова.
– С ума сошел, – согласился Генка. – Врача пора вызывать. На хрена нам несуществующие науки, неприменимые в домашнем хозяйстве?
– А что же мы изучаем? – спросила худая, как штык от трехлинейки, Севастьянова, папа которой работал омским банкиром и заседал в попечительском совете.
– Вы изучаете историографию – описания процессов, механизм которых не ясен до сих пор. Поясню на примере химии: любой студент-первокурсник способен не только изложить в виде уравнений проведенную реакцию, но и предсказать, что получится, если в одной колбе встретятся те или иные реактивы. То же с физикой, астрономией, биологией – науками, чья конструкция имеет математический фундамент. У истории нет математического фундамента, поэтому называться наукой она не имеет права. Пожалуйста, не надо озабочиваться сакраментальным: «За что три года мучились?» Вы посещаете лекции по психологии – уважаемый Аристид Илларионович и его адъюнкт Кукушкин объяснили вам, что наличие души – вопрос спорный. Год назад вы сдали зачет по теологии – что вы знаете о Боге? Не в упрек – я тоже ничего не знаю. Резюмирую: задача тех, для кого история – предмет не профилирующий, – вызубрить и сдать. Но таких здесь нет. Ваша задача – учиться исследовательской работе: перекрестной проверке дат, фактов и предпосылок под неусыпным надзором собственного здравого смысла. Кому не по зубам – еще не поздно поменять специализацию.
– Христа ради, Леонид Осипович, к чему вы это говорите? – жалобно протянула Севастьянова.
Студенты озадаченно перешептывались.
– Сюрприз готовит, – прошептал Максим на ухо Алле. – Посмотри, какой загадочный.
– Чую, – отозвалась девушка, – не кончится это добром. Мы еще нахлебаемся с ним до экзаменов…
– Все успокоились? – профессор сделал короткую паузу. – Никто с воплями не бежит в деканат? Вернемся в семнадцатый год. Николай II прославился даром полной прогностической слепоты. Накануне Русско-японской войны, закончившейся поражением и революцией, самодержец изрек: «Япония кончит тем, что меня рассердит». Чудом сохранил власть, втянул страну в еще одну бессмысленную бойню, растерял последние крохи монаршего авторитета и даже не расстроился. Прочтя телеграмму Родзянко о начавшейся в Петербурге революции, отреагировал бесподобно: «Опять этот толстяк написал мне разный вздор, на который я даже отвечать не буду!» Людовика XVI защищали швейцарские наемники и несколько десятков французских дворян. Николая не защищал НИКТО. Гвардия разбежалась, Церковь отвернулась, августейшая родня спешно паковала вещи. Покапризничав, Николай отрекся – как всегда, не думая о последствиях…
– Вы забываете о семье! – вскричала Липатова с передней скамьи. Окружающие недовольно зароптали. Обожала эта выскочка листать «великосветские» журналы, ища свою фамилию в геральдических справочниках.
– Ошибаетесь, Валерия Семеновна, – обращение по отчеству у Загорского было сродни презрению, – о семье я помню. А царь забыл. Решил покончить с собой – дело хозяйское, но детей-то зачем за собой тащить? А страну, которую поклялся беречь и приумножать?
– Не подерутся, – вздохнул за спиной Генка. – Вес у них разный.
– Революция победила – быстро, неожиданно и малой кровью. Власть досталась Временному комитету Думы. Председатель – князь Львов – серый, скучный, неинтересный. Члены комитета – профессиональные болтуны. Кричали о демократии, справедливости. Все у них имелось – полномочия, поддержка масс. Враги слева – большевики – еще слабы, враги справа – дезорганизованы. Что им мешало провести выборы, разработать земельные проекты, распустить по домам хотя бы небоеспособные воинские части? НИЧЕГО, кроме собственной бездарности. Спорили, произносили речи, пугали друг друга неведомым Бонапартом, пока толпа пьяных матросов не разогнала их прикладами.
Липатова хотела что-то возразить, но поперхнулась. Сосед Бакланов постучал ее по спине. Профессор удовлетворенно кивнул.
– Большевики развалили страну и армию, но от власти отказываться не собирались – что бы там ни говорил Ленин об «отмирании государства». Красная гвардия ненадежна, революционные матросы никуда не годны – что и доказали в Зимнем и под Нарвой. Сразу после переворота началось формирование «частей особого назначения» – из маргиналов всех национальностей, от испанцев до китайцев. Костяк ЧОНов составили германские военнопленные. А были еще и австрийские… Чехи, призванные в австро-венгерскую армию, сдавались сотнями. К семнадцатому году в России набралось несколько десятков тысяч чешских «пацифистов». И тут чехи объявляют, что хотят воевать на стороне Антанты. Сформировали чешский корпус, но на фронт отправить не успели – Временному правительству было не до того, а большевикам – незачем. После Бреста корпус оказался в подвешенном состоянии – на фронт отправлять нельзя (да и не было больше Восточного фронта), интернировать – некуда, уничтожить – как-то неудобно. Нашли компромиссное решение – чехи едут во Владивосток, там садятся на пароходы до Европы, а дальше – как хотят. Понятно, в Европу проще попасть через Архангельск или Мурманск, но воевать уже не хотелось. Пока доедут, пока пароходы обогнут Азию – глядишь, и мир наступит…
На железных дорогах царил полный хаос. Эшелоны корпуса растянулись от Пензы до Владивостока. А тут – восстания в городах, Краснов, Деникин… Советской власти нужны бойцы, а демобилизованные солдаты разбежались по домам и увлеченно стали делить землю. Попробуй собери. Неизвестно, сам ли Троцкий додумался, или кто подсказал – в мае восемнадцатого телеграф разнес приказ: чехов мобилизовать в Красную армию, недовольных разоружать. Наполеон подобные приказы называл преступными. Чехов на каждой станции – от взвода до батальона, а у красных и того нет. Воевать за большевиков чехи не хотели и без труда разогнали ревкомы от Волги до Амура…
А теперь, – профессор ослабил удавку, сжимающую аудиторию, – пример экстенсивной политики московитов. Когда большевикам потребовались средства – на армию, на возведение новых властных структур, – начались конфискации… Пятнадцатого мая восемнадцатого года Иркутск покинул пассажирский поезд, набитый «торговыми мужичками», не прижившимися в Сибири крестьянами, китайцами – будущими красноармейцами. Только в двух последних вагонах, охраняемых вооруженными чекистами, хватало места. Но посторонние туда не допускались… Чекисты выполняли приказ Менжинского – доставить в столицу реквизированные у иркутского зажиточного люда драгоценности. Наворовали много, конфискации сопровождались расстрелами, выселением уцелевших из собственных домов. Казнены известный филантроп, меценат и коллекционер Шалимов Павел Афанасьевич, инженер Протасов – специалист по мостовым сооружениям, действительный статский советник Дымов, действительный тайный советник Переверзев, директор местного художественного музея господин Пестрокрылов, десятки офицеров, купцов, ювелиров, лабазников, члены их семей, случайные прохожие… До Поволжья, слава богу, доехали. Не за горами Саратов. И тут депеша со следующей станции: чехи, растянувшись по Транссибу, прибирают к рукам магистраль, свергая советскую власть! Они уже на станции, они везде! Уполномоченный Яков Субботин, отвечающий за груз, принимает решение – возвращаться в Иркутск! Решение авантюрное – прорвутся, а дальше? Белочехи – повсюду. Отцепляют лишние вагоны, добывают паровоз – и обратно: через добрую треть России, Урал, половину Сибири-матушки… Проехали Красноярск, отстреливаясь от чешских разъездов, до Иркутска так и не добрались. Кончилась в Иркутске советская власть. До Тулуна верст сорок осталось, когда опять депеша – с восточной станции: вам навстречу движется бронепоезд с белыми, по вашу душу! Срочно принимайте решение! Субботин, надо отдать ему должное, соображал быстро. Загнал вагоны в тупик, отправил людей в ближайший хутор – за подводами. Конфисковал у крестьян всех лошадей, несогласных расстрелял, расписку написал, шутник, дескать, все вернем, когда наши придут. Перегрузили ценности на подводы – а что-то и бросили, мелочиться не стали – да на север, по тайге, по бездорожью. Уйти от погони, спрятать награбленное… А тут и белые на своем бронепоезде. Прибрали брошенный груз – и в погоню за красными. А на чем? – чекисты все гужевое в округе конфисковали. Потеряли массу времени – пока объездили дальние хутора, набрали лошадей, сумели организовать погоню…
– Ох, люблю я такие истории, – потер ладошки поздно расставшийся с детством Бергман.
– Догнали, Леонид Осипович? – спросил Генка.
– Интересно стало? – обрадовался лектор. – Увы, молодые люди, концы истории обрываются в тайге, и каждый волен завершить ее по собственному усмотрению. Известные факты таковы: сломалась подвода, перегружать нельзя, тогда и другие от тяжести сломаются. Часть отряда пошла дальше, оставшиеся сгружали золото с подводы, чтобы зарыть в ближайших складках местности. Налетели крестьяне, у которых головорезы Субботина постреляли родню и конфисковали имущество. Чекисты приняли неравный бой, полегли, тут крестьяне и поняли, что за груз им достался. Присвоить, правда, не удалось – белые подоспели. Уничтожили мародеров, оставили поручика с пятью солдатами – латать телегу и убираться с золотом на станцию (с приказом они, кстати, справились), а основные силы – вдогонку за красными…
Профессор замолчал, обвел торжествующим взором притихшую аудиторию.
– Сочиняет, поди… – выдохнул в затылок Генка.
– Сочиняет, – подтвердила Чеснокова, – надо же чем-то пробуждать интерес к своему предмету.
– Догнали? – тупо вымолвил Бергман.
– Не знаю, – простодушно признался Загорский, – никто не знает. Пропали оба отряда. Красных было человек двадцать, белых – штыков около полусотни. Последняя информация – от поручика с отделением солдат, вернувшихся на станцию. История, покрытая одеялом Изиды, дорогие мои. Никто их больше не видел, хотя периодически находили истлевшие трупы (в том числе лошадиные), оружие без боеприпасов и даже два ящика с конфискованным золотом! Места исключительной глухоты, деревенек раз-два и обчелся. Да и сейчас этот район не назвать особо развитым. Промышляли какие-то экспедиции, блуждали золотоискатели-одиночки с металлоискателями, кому-то повезло, ходили слухи о якобы найденных ценностях, несколько человек пропали – вероятно, утонули в болоте…
– И теперь это стало одним из мифов, – вздохнула Алла.
– Отчасти да, госпожа Микош, – согласился не жалующийся на слух профессор. – Но особой популярностью этот миф не пользовался – даже невзирая на слушок, что одной из составляющих груза была знаменитая коллекция буддистских статуэток, принадлежащая убиенному купцу Шалимову. Слабоватая версия. Имеется более весомая – что незадолго до гибели купец припрятал свою коллекцию в безопасное место, да так ловко, что ее не нашли и по сей день…
– Простите, профессор, – подняла руку неутомимая Липатова, – вы имеете в виду ту самую мистическую коллекцию иркутского мецената, о которой в начале прошлого века ходили легенды?
– Ту самую, госпожа Липатова, – подтвердил профессор. – Но мы уже достаточно отвлеклись, не будем рассуждать о том, чего не знаем. Осталось двадцать минут – тема лекции: «Военные действия в Сибири и Туране, 1918–1921 годы». Списки рекомендуемой литературы у меня на кафедре.
Любил он историю родного края и лекцию слушал внимательно. Одно из наиболее загадочных явлений XX века – большевики… Те самые, что катались на воротах перед Зимним. Разбили Деникина, Врангеля, запугали всю Европу… и тихо растворились в многообразии политического спектра. Что бы натворили эти люди со страной, не построй Колчак в 19-м непробиваемый омский бастион, расколов огромную Россию на две неравные половинки? Страшно представить, каких бы бед они натворили, захватив территорию от Смоленска до Владивостока…
До захвата нынешнего Эрмитажа никто не принимал их всерьез. А потом… Издевательский Брестский мир – и Совдепию не дает в обиду кайзеровская армия. Весна 19-го – немцы выводят войска, бастуют рабочие в Астрахани, Брянске, Туле, Петрограде. «Диктатура пролетариата» расстреливает бастующих. Так называемые интервенты, захватив порты, ждут развала, чтобы подобрать лакомые куски. Белые твердят о «России единой и неделимой» – и если получают помощь, то символическую. Поляки заняты собственными проблемами – разоружают немцев, давят местных коммунистов, отрезают кусочки от Литвы, Белоруссии, Украины. Прибалтика с Финляндией блюдут нейтралитет. Но есть армии на Дону, Кубани, в Сибири. В Эстонии Юденич формирует отряды – из студентов и гимназистов. Ключевой этап Гражданской войны – белым удается договориться (знаменитая Ялтинская конференция в феврале 19-го) и выступить одновременно – в марте. Деникин – с юга, Колчак – из Сибири, Юденич – на Петроград. Деникин уже в апреле вязнет в Поволжье, тылы разложены, казаки заняты грабежом. Части отступают. У Юденича с его малолетками – те же проблемы. Поляки катятся на запад. Сравнительные успехи у одного лишь Колчака. Знаменитое сражение на реке Белой, когда растрепанные части белогвардейцев сбросили с плацдарма передовой отряд 11-й армии Тухачевского, а через день заставили ее отойти. Почему Верховный правитель России не пошел на Москву – огромная загадка современной истории. Почему переборол свои амбиции, решил довольствоваться малым, отведя войска к Омску? Блестящий ученый, исследователь Арктики, талантливый полководец и… совершенно никудышный политик. И вдруг такой прозорливый ход. Грешили на влияние любовницы – некой Елизаветы Гольдберг, пришедшей на смену Анне Тимиревой, которую застукали с молодым человеком (возможно, инсценировка – дабы избавиться от «серой советчицы»). Грешили на энергичного Пепеляева, руководившего Сибирским правительством, отодвинувшего Колчака от дел, в которых тот не смыслил, и невольно поспособствовавшего созданию реноме «гения XX века». Историки расходятся в оценках. Но факт остается фактом. Грабежей практически нет, крестьянство не тошнит от Колчака, поступает РЕАЛЬНАЯ (пусть и небольшая) помощь от Антанты. И в тот момент, когда красные добивают Деникина с Врангелем, Колчак успевает закрепиться в Омске, где две железнодорожные ветки сходятся в одну. Можно, конечно, пустить по степи конные армии, но казаки тоже умеют рубиться. В Сибирь сбегается все, что способно шевелиться. Второе наступление Тухачевского захлебывается под Красным Яром. Командующий Восточным фронтом, размахивая «маузером», плюясь словами, незаменимыми в бою и на производстве, лично выезжает на позиции, где разведка 4-го гвардейского полка и отбивает его от штабной охраны. Видя летящих на него казаков, Михаил Николаевич Тухачевский разряжает обойму «нагана» и гибнет под копытами молодого жеребца. Белые стоят насмерть, красные пятятся к Тобольску…
