Czytaj książkę: «Женское счастье»

Czcionka:

Серия основана в 2019 году

* * *

Малыш

1

Он называл Ларочку – «Малыш». Об этом знал весь санаторий. Весь санаторий знал и о другом: в прошлом году свою предыдущую курортную любовницу он тоже называл уменьшительно-ласковым именем «Малыш». И так же, как нынче Ларочку, на виду у всех отдыхающих нес ее на руках по пляжу – мимо полунагих загорелых тел, мимо любопытствующих носов и завистливых глаз, – в объятиях с ней бросался в объятия теплых морских волн и целовался с ней под шорох гальки и шум прибоя в открытую, невзирая…

– Он и жену свою на такой же манер зовет, – шептала за ужином Вере соседка по столу, востроносая, хитроглазая полустарушенция Серафима Юрьевна. – Мне знакомая рассказывала, его землячка: ихняя семья в городе известная. Он в судах работает, этим… Как его? Адвокатом. А жена у него с телевидения. Сынок у них уже в школу ходит. А он все жену-то – «Малыш» да «Малыш». – Серафима Юрьевна тихонечко хихикнула, скосила шустрые глазки, чтобы подглядывать за курортным героем, который невдалеке придвигал стул для Ларочки, тоже размещаясь за ужинным столом. – Каждый год он сюда ездит, у него тут связи с главврачом, – прибавляла Серафима Юрьевна, мелко жуя хлебушек с омлетом и низко склоняясь к тарелке. – И всякий раз такая же история. Выберет себе подходящую, симпатишную, и все они у него – Малыши.

«Пошляк! – брезгливо подумала Вера, исподтишка метнула острый взгляд в сторону Виктора. – Стиляга и пошляк!»

Он, как всегда, был щегольски одет: непогрешимой свежести и утюжки голубая рубашка с тонкой синей строчкой, светлые летние котоновые брюки с серым плетеным ремнем; на шее серебряная цепочка с круглым амулетом; лицо безукоризненно выбрито, «выглажено»; Вере показалось, что даже на недопустимом расстоянии она чувствует запах одеколона, которым он пользуется – наверняка французский. А эта дуреха Ларочка в горошковом мини-сарафанчике на узких бретельках аккуратненько держит вилочку и сияет рядом с Виктором, «как медный таз на солнце»!

Чуть позже, коротким, но цепким взглядом Вера подметит, что, уходя из столовой, Виктор не просто держал Ларочку за руку, а слегка тискал ее руку – истинно, как двое показательно влюбленных студентов, которые только и ждут уединения и потемок… «Распутник и негодяй!» – у Веры уже имелся весомый повод оскорбить Виктора и чуточку возненавидеть.

Хотя при этом высокое (с обратным знаком) чувство ненависти в ней возникало к Виктору не оттого, что она в действительности его презирала всем сердцем, отнюдь нет, в ней было даже больше обиды, чем негативных высоких чувств. Ей просто-напросто хотелось прилюдно каким-то образом оскорбить, насмеяться над этим пижоном Виктором и, возможно, над его «не самым удачным выбором»… Тут и возникала некоторая путаница в чувствах Веры. Ведь ей могли нравиться такие викторы? Разве нет? Могли! Разве Игорь был не из той же породы дерзких отчаянных соблазнителей? Впрочем, Игорь – это уже далекое прошлое. Нынче колол глаза этот…

* * *

Санаторий считался узкопрофильным, не очень крупным и был несколько удален от курортных столиц. Он примыкал к немноголюдному поселку с малоэтажными строениями, уютно вкрапленными в густо-зеленую широкую подкову морского побережья. За тылами поселка бесконечно высились горы, а перед фасадными окнами домов, отчеркнутое белой галькой пляжа, бесконечно простиралось море. Впустив в свое безмятежное лоно санаторий, поселок только выиграл: взбодрился и запестрел от приезжего отдыхающего люда, нарастил рыночный торговый оборот, заимел увеселительные заведения, поразнообразил темы разговоров для местных обывателей.

Публика санатория была отчасти постоянной, циклически наезжающей сюда притормозить ход хронической болезни, продолжить знакомства с благожелательным персоналом и утешиться целебным источником.

Серафима Юрьевна слыла тут всезнающей старожилкой и во время столованья просвещала Веру о неписаных порядках санатория: о мелких взяточнических грешках медсотрудников, о тонкостях лечебных методик и, безусловно, о любовных похожденьицах «той дамочки за третьим столом от окна» и «того усача-военного, который хохочет на весь зал», «а вон та, которая рыжая, уже дважды делала подтяжку и пережила двоих мужей…»

Вера бесстрастно наблюдала, как движутся узкие морщинистые губы Серафимы Юрьевны, как из-под желто-седой челки шныряют по сторонам ее неумолимые глаза, как зелено и нелепо блестят крупные фальшивые изумруды сережек в ее одряблых мочках, и оставляла интимно-сплетническую информацию без крохотного участия и словесной поддержки. И вообще – все курортные романы, сомнительные развлечения и болтовня об этом – решительно отсекались планами ее поездки. Она здесь с единственной и четкой целью – лечиться и не допустить прогрессирующей формы заболевания; грязи, минеральные ванны, солярий, массаж, морской моцион, консультации специалистов, а для досуга – книга Жорж Санд и вязание розовой кофточки; спинку кофточки Вера начала еще дома, а здесь намеревалась всю вещь закончить и вернуться назад в обновке.

Соседка по комнате, белотелая, в родинках, тучная и рыхлая больнушка Ольга, у которой на первом счету шла своя болезнь, а на втором – средства от ее избавления, Веру вполне устраивала. Ольга, казалось, была напрочь лишена флирта, шарахалась от всякого заигрывания мужчин, а Вера поползновения разных волокит гордо не замечала, и этот автономный монашеский устрой вполне годился для полноценной поправки здоровья. Санаторный режим с обилием процедур втягивал в размеренный, исцелительный ритм – без излишества эмоций и отвлекающих помех. Словом, никаких глупостей…

И, возможно, все катилось бы так до конца путевки, если бы не приехал, не «нарисовался» он – этот Виктор. Он сразу выделился, «выпятился» среди других своей «чистюлистостью, моднячеством, аккуратизмом» (эти эпитеты Вера подберет для «новенького» уже при втором взгляде на него). Он был, казалось, нарочито элегантен, ненатурален, пресыщено вежлив, но все же, как ни крути, претендовал на некоторые достоинства галантности.

«Про него тут некоторые говорят, – подбавляла красок к портрету Виктора вездесущая Серафима Юрьевна, – он даже по телефону с женщиной не позволит себе разговаривать, если не побритый…» – «Хм… Надо же так манерничать!» – хмыкнув, подумала Вера.

С приездом Виктора жизнь всего санатория как бы всколыхнулась, будто какой-то загадочный эпицентр соблазна появился здесь. Все молоденькие женщины, казалось, стали тщательнее охорашиваться, принаряживаться, филигранно удлинять ресницы и ярче напомаживать губы, а увлеченные соглядатаи – серафимы юрьевны обоих полов – неусыпно следили за Виктором и ждали, на кого падет его неминуемый выбор; некоторые – по слухам – даже заключали пари на претенденток.

Однако Виктор спешности не проявлял и вписывался в обстановку без суеты и нахрапистости. Он много и живо общался со старыми знакомыми, расточал комплименты и угощал шоколадом медсестер, раскланивался и шутил с усатенькой вахтершей «теть Марусей»; в ярко-лимонной тенниске и полосатых бриджах бегал с ракеткой по корту, азартно подавал мячи на волейбольной площадке, вечером заходил в бильярдную, – он все время был на публике, на свету, будто демонстрировал себя: мол, смотрите! Смотрите, пожалуйста! Я вам не кота в мешке предлагаю, вот я какой, весь перед вами, можете подойти ко мне, поговорить, потрогать, если хотите…

Невольно подхваченная приливом общего интереса к этому человеку, Вера однажды наблюдала, как Виктор при входе в галерею минеральных вод стоял у зеркальной колонны и причесывался. Ей показалось, что он не просто приглаживает свои темно-русые, со стальным отливом, волосы, подстриженные, наверняка, мастером салонного уровня, а любуется собой и дает полюбоваться другим. «Да чего я на него внимание обращаю? Фигляр какой-то! Кривляка! И другие на него пялятся. Тоже мне Ален Делон, – уже тогда, в минуту короткой подглядки, Вера укорила себя за любопытство к этому типу. – На кой ляд он мне сдался? Фу ты!»

И в мыслях она даже пробовала затмить этого человека Игорем. Клин клином вышибают! Ей хотелось сосредоточиться на воспоминаниях об Игоре, который должен был выиграть у Виктора дуэль. Но дуэли, к сожалению, не получалось. Игорь был не совсем еще и потерян, но уже в прошлом, а этот… этот волокита – здесь, повсюду здесь, куда взгляд не кинь, смотри – не налюбуешься…

* * *

Прошло несколько дней, и, как ожидалось многими наторелыми постояльцами санатория, Виктор начал действовать. В его поведении, в его взгляде появилось что-то такое: вроде как игрок присматривает себе игрока для хорошей партии… «А не расписать ли нам пулечку в преферанс? А?» – говорил его взгляд, обращенный к женщине. Правда, речь шла не о преферансе…

Вера его «повадки» не только заметила, но и как-то учла, подготовилась. И в тот памятный день с первого взгляда на Виктора, с первого момента, как он только вошел в комнату отдыха водолечебницы, она по каким-то едва уловимым признакам его поведения – то ли по выражению «общупывающих» глаз, то ли по игривой мимике – догадалась, что он подойдет, «подберется» к ней.

Здесь, в полупустом, безмолвном помещении, с зашторенными окнами и светлым сумраком покоя, Вера, расслабленная после процедуры, сидела в кресле и, не спеша, полусонно, вязала розовый рукав кофточки. Но вот Виктор сделал несколько шагов в ее сторону, и от какого-то безотчетного волнения Вера резко встрепенула нитку, словно кто-то подтолкнул локоть, и нечаянно уронила клубок. Мягко и почти беззвучно клубок покатился по ковровой дорожке и вскоре замер.

Виктор наклонился за клубком прежде, чем это успела сделать Вера.

– Спасибо, не стоило беспокоиться, – коротко и сухо сказала она, принимая от него клубок и подмечая, как ровно, «маникюрно» подстрижены у него ногти.

– Вы позволите сесть рядом? – не нарушая обычаев комнаты, тихо спросил он. На лице у него, чуть красноватом от свежего загара, была вежливая, чинная улыбка; от него исходил легкий аромат, вернее – шлейф аромата, изысканного одеколона.

– Сколько угодно, – с некоторым промедлением, равнодушно ответила Вера, впрочем, равнодушие было натянутое, будущее соседство ее раздражало: «Принесло этого кривляку. Отдохнуть не даст…» И чтобы отгородиться, отвлечься, он стала быстро, настойчиво вязать рукав, но петли почему-то не слушались и часто срывались с блестящего, отполированного носа спицы.

– Мне кажется, вы очень торопитесь, поэтому у вас и не выходит, – наблюдая за ее руками, сказал Виктор.

– Возможно, – холодно отозвалась Вера.

Пальцы у нее действительно стали скованными, нерасчетливыми, и во всем теле появилась некая напряженность, будто предчувствие посягательства на свой покой, на свою личность со стороны этого «франта», этого «позера», – она так легко находила ему нелицеприятные характеристики, хотя, в сущности, он еще не сделал ей ничего дурного. Да и соседство его ничем ее не оскорбляло.

– Я хочу подружиться с вами, Вера, – он смотрел ей в глаза неумолимо и прямо и говорил вкрадчивым полушепотом.

«Ух как! – мысленно изумилась Вера. – Откуда-то уже мое имя прознал. Шустер красавец!»

– …Не буду скрывать: вы мне понравились. Я второй день наблюдаю за вами. И эти наблюдения приносят мне удовольствие.

– Подружиться? Это как? Спать со мной? – с язвительной усмешкой спросила Вера, и была уверена, что Виктор сейчас начнет словоблудить, извиваться, как уж.

– Я никогда не обманываю женщин и скажу вам честно: это тоже не исключается, – с обезоруживающей улыбкой и прямодушием ответил он. Полушепотом, вкрадчивым полушепотом.

Вера смутилась, почувствовала, что краснеет и вся наливается непонятным неоправданным стыдом и не знает, как противостоять этой сладкоголосой деликатной дерзости.

– Поищите для этих целей другую, – наконец быстро и раздраженно вымолвила она. – У меня есть муж, которого я люблю. И я не намерена путаться с кем-то.

– У меня тоже есть жена, – уже шепотом, словно по секрету, сказал Виктор, перехватывая ее возражение. – И я тоже ее люблю. Но ведь ее здесь нет, и вашего мужа нет. Что мешает нам подружиться? Жизнь всего одна, а встречи в ней, увы, так редки!

Вера взглянула на него исподлобья – искра презрения была в этом взгляде. «Ах, вот как он рассуждает! Надушен, прибран и по-своему привлекателен. Врезать ему прилюдно пощечину? Это подействует лучше, чем слово. Пожалуй, нет: пощечины он еще не заслужил. Да и она своим рукоприкладством слишком прославится в санатории. Сказать “Пошел прочь!” – и этого сейчас будет достаточно».

– Тсс! – приложил он палец к своим губам. – Только не браните меня… Я не смею торопить вас, Вера. Я подожду. Буду целый день ждать вашего согласия, – он положил свою ладонь на ее руку и прежде, чем Вера успела скинуть его руку, избавиться от этого наглого прикосновения, опять опередил ее: – Не спешите меня отталкивать и отвечать «Нет!». И не будьте такой букой. У вас очень симпатичная, прямо очаровательная улыбка. До завтра. Остаюсь с надеждой, – он встал и пошел к выходу.

Сквозь пелену самообольщения: он ведь «выбрал» ее, именно ее! Хотя в санатории есть такие милашки… Вера смотрела ему в спину и мысленно казнила: «Высокомерный самец! Похабник! Хлыщ! Никаких разговоров у нас с тобой не будет!» Но где-то там, в глубинах души, там, куда и себе самой добираться было запретно и опасно, в ней нарождались иные речи: «Ну погодите! Куда же вы уходите? Ну разве нельзя как-то иначе? С другим подходом? В какое положение вы меня ставите? Ах! Постойте же!» Но эти народившиеся слова толком даже не оформились – на поверхности, как волны над глубинами, толщами моря, бушевало возмущение: «Наглец!»

Вечером Вере было неприютно. Хотелось каким-то образом исправить сложившуюся ситуацию. Вера становилось то стыдно, словно бы о предложении Виктора прознал уже весь санаторий, ей даже показалось, что нынче вечером на нее все смотрели по-иному и особенно скабрезно Серафима Юрьевна; то Вера испытывала некоторое чувство удовлетворенности собой – такие «пройдохи», как Виктор, могут делать подобные предложения только «настоящим» женщинам; то Вера мотала головой и твердила себе: «Все это чушь собачья! Забыть! Плюнуть и растереть!»

На следующий день Вера избегала встреч с Виктором, словно началась игра в кошки-мышки, опасалась его дальнейших «приставаний», и после процедур не пошла в комнату отдыха, чтобы не оказаться в ловушке коварно-льстивых рассуждений этого сластолюбца, и даже уговорила боязливую «домоседку» Ольгу поехать на экскурсию в горы, хотя накануне на экскурсию не собиралась.

2

Автобус, натужно урча, поднимался в горы по серпантину. Мимо окон, то приближаясь почти вплотную, то отдаляясь и открывая простор, ползли иссеченные трещинами отвесные скалы, перемежаясь с обтянутыми зеленью склонами. В прогалах между склонами было видно, как горы простираются длинными кривыми грядами с ветвями отрогов, дыбятся остриями темных голых вершин и нисходят в долины, и где-то на самой окраине мира мутятся, расплываются, тонут в седой, тускло-оранжевой дымке.

Череда огромных белых облаков заслоняла доступ горных вершин к небу, тени этих облаков неуклюжими пятнами лежали на склонах. А по другую сторону от горных хребтов, в распахе видимого внизу пространства, величественной неохватностью синела чаша моря, которое полонило собой второе полукружье горизонта. Ближе к берегу море рябилось снежными гребешками волн, а дальше, где пенистые оторочки не различались, широко зыбилось золотом на синеве высокое солнце.

На море тоже лежали тени облаков – скрадывали принадлежащее воде золото. И чем выше поднимался автобус, тем необъятнее и необъяснимее – словно невсамделишными, нарисованными – представлялись цепи гор, облака в небе, котел моря с отражением солнца, и тем все меньше представлялся человек, которому бесконечность напоминала о мимолетности его жизни…

Иногда ближний вид в окнах автобуса резко проваливался, и под самые колеса подбиралось головокружительной глубины ущелье, и казалось, экскурсанты – на краю преисподней. Ольга от страха хватала Веру за руку и укоризненно бубнила:

– Зачем я согласилась на твои уговоры? У меня сердце от такой высоты замирает.

– Ничего, не замрет, – жестоко шутила Вера. – Тебе как раз не хватает полнокровных эмоций. В тебе застоялся адреналин…

Не испытывая страха перед пропастью, Вера отстраненно смотрела на каменистый обрыв и думала о стороннем – о вчерашнем знакомстве. «Хочет он, видите ли, подружиться. Удостоил… “Я тоже люблю свою жену”, – передразнивала она Виктора. – Вот и люби на здоровье! Липучка!.. Этого пройдоху надо поставить на место! Раз и навсегда! Чтобы не смел портить отдых! И чего я все о нем думаю? Как он мне надоел! Все настроение перевернул. Всего-то здесь четыре дня, а уже глаза измозолил. Задавака!»

Она поморщилась, мысленно – в тысячный раз – оттолкнула от себя этого типа и решила думать о чем-нибудь приятном, согревающем душу. Через горные кручи, через равнины, через тысячу километров она перенеслась домой и улыбнулась с умилительной грустью: она ведь уже соскучилась по своему Кубыкину.

Мужа она называла почти всегда по фамилии, даже иной раз дробила ее на слоги: «Ку-бы-кин», в этом находила что-то иронически-заботливое; к тому же имя «Валерий», как ей казалось, ему явно не подходило: какое-то заемное, случайное, невпопад. Еще ей казалось, что Кубыкин излишне сутулится, и она частенько шептала ему, особенно если выходили «на люди»: «Кубыкин, распрямись!» Не одобряла Вера и его небрежность в одежде. Чего бы ни надел – все хорошо. К примеру, даже дома мог целый день проходить в трусах, не реагируя на просьбы Веры: «Ты бы штаны хотя бы надел!» – «Не во дворец ведь идти, фраки тут не нужны!» – ворчливо отпихивался от просьб Кубыкин.

Перед санаторной поездкой, которую диктовала необходимость подлечиться, Вера с ласковой насмешливостью сокрушалась: «Как ты будешь строить без меня дачу, Кубыкин? Кто тебе приготовит твою любимую окрошку?» Из всех блюд Кубыкин отдавал безусловное предпочтение окрошке. Он любил ее с изобилием зелени: лучок, укропчик, огурчики, редиска, петрушка, красный перец – все шло в ход; он съедал обыкновенно по полной-полной объемистой тарелке, причем квас использовал только собственного, особенного приготовления; он приправлял эту вкуснятину майонезом, сметаной, иногда даже горчицей и аджикой, и непременно – тертым хреном, – хрен в данной рецептуре шел деликатесом.

Вера же, хотя сама чаще всего готовила ему это блюдо, окрошку недолюбливала: от кваса у нее всегда пучило живот, да и остроту кубыкинских добавок она переносила со скрипом. «Кубыкин, как ты это ешь? – удивлялась она, передергивая плечами. – Тут столько всего понапихано острого. Ложку в рот не вломишь». Кубыкин же ворчал с полным ртом: «Ничего ты не понимаешь… На то вы и бабы…»

У Кубыкина вообще имелась склонность поворчать. Чаще всего это проявлялось на даче, точнее – на строительстве этой дачи. По натуре он был упрямо-трудолюбив, настырен, хваток и весьма ворчлив, если что-то делалось не «по его». Он готов был работать денно и нощно, если ставил себе цель, и не очень-то считался с мнением и положением других, пренебрегая, по сути, и самим собою – забывал о всяком отдыхе и комфорте.

«Конечно, он не такой, как этот… – думала Вера, опять соскальзывая с дальних воспоминаний на близкие. – В нем нет такой показухи и щегольства. Кубыкин труженик и в общем-то премилый, немного забавный человек со своей невыносимой окрошкой». Вера сперва снисходительно, а потом таинственно и сладко улыбнулась, – так улыбается всякая женщина, когда в разлуке с мужем вспоминает какую-нибудь радостную сердцу, сугубо интимную частность или дорогой штришок в портрете супружеской судьбы.

А таковых частностей и дорогих штришков в их совместной жизни уже набралось на целый весьма благополучный портрет, недаром Вере иные из подруг в открытую завидовали. «Да, Кубыкин, безусловно, находка для обстоятельной семейной жизни…» – думала Вера и как будто хотела проверить и удостовериться в крепости такового суждения. Ведь вспоминая сейчас о достоинствах мужа, она слегка заблудилась в своих чувствах. Она попутно и параллельно вспомнила и про Игоря.

«Что ж, Кубыкин сам виноват: зачем выбирает себе в друзья и приятели таких непроверенных людей? Или, проще сказать, предателей… Э-э, нет, опять не то, – Вера вздохнула, глядя на красивый горный пейзаж. – Игорь очень интересен, привлекателен, ему в этом не откажешь… И пусть “тот случай” останется тайной. Для всех – тайной! Каждая женщина имеет право на тайну. И эту тайну никто не должен знать: ни муж – упаси Боже! – ни родственники, ни подруги, ни знакомые, в том числе эта невыносимая нытик Ольга, ни эти отрешенные от всего красивые горы!.. И только малое провокационное сомнение закрадывалось в душу: уж не был ли тот Игорь предтечей этого Виктора?»

* * *

…В тот вечер они отмечали день рождения Кубыкина. Отмечали в ресторане: дата подоспела не совсем юбилейная, но с претензиями – тридцать пять лет от роду! Отправной, заздравный тост – немного сумбурный, с затасканными стишатами, типа: «Желаю счастья… и чтоб житейские ненастья…» и подобную шутливую дребедень, – произнесла сама Вера, улыбаясь и чуть краснея и по нечаянности расплескивая шампанское из полного бокала.

Речь же от имени и по поручению друзей пришлось держать Игорю – другому и некому было, ибо в приглашенные как-то странно и прихотливо Кубыкин выбрал только его, да и то случайно. Рестораны Кубыкин не терпел, это Вера уговорила зайти его в увеселительное заведение – хотя бы вдвоем, Кубыкин был к тому же и скуповат на такие путешествия: «Дома-то лучше можно сготовить. Вон у меня мать такие антрекоты жарит. И выпивка дешевле», – ворчал Кубыкин, но поддался тогда на уговоры Веры.

А тут и подвернись Игорь. Кубыкин учился с Игорем в школе в одном классе. Теперь Игорь промышлял какими-то продюсерскими делами, приехал в их город из Москвы, а Кубыкин возьми и позови его в ресторан. Жена у Игоря осталась в Москве, причем это была уже его третья жена.

Вера знала, что дружба Игоря с Кубыкиным развивалась как-то не особенно равномерно. То Кубыкин о нем часто вспоминал, то по полгода не называл его имени.

– Желаю тебе, дружище Кубыкин, – говорил в застолье Игорь (он тоже называл друга по фамилии, а не по имени, тот не обижался) и поднимал рюмку, – чтоб и дальше у тебя все текло по-людски, жена любила, зарплата росла, семейство прибавлялось, а главное – дача, которую ты задумал, строилась не по дням, а по часам!

Кубыкин посмеивался, щурился, разговоры о будущей даче для него были – что маслом по сердцу.

– Мы из одной альма-матер вышли, но к разным результатам пришли, – продолжал Игорь. – Ты, Кубыкин, человек основательный. За тобой как за каменной стеной. Правда, Верочка? А у меня ветер в голове…

Вера кивала – и получалось, что она согласна, что у Игоря ветер в голове, и ей становилось веселее, и оттого она еще больше пьянела.

– Ты, Кубыкин, за жизнь крепко уцепился. За тебя! Ты человек надежный!

Присутствию Игоря Вера в общем-то всегда была рада, слушала весело его застольный треп, к тому же он в силу своей профессии знал множество баек про артистов и уйму всяких сплетен, а стало быть, мог выигрышно поставить себя в обществе. Кубыкин к анекдотам и сплетням и вовсе относился никак. У него в голове в последнее время хорошо помещались только «фундаментные плиты, гвозди, оконные рамы для дачи…» Вера всегда слушала Игоря как бы с неким сладким привкусом, ну вроде бы он и сам киноартист или какая-то знаменитость… В тот вечер ей почему-то особенно нравились байки школьного мужниного приятеля.

В какой-то момент в ресторанном зале наметилось всеобщее оживление: на низкой сцене появились музыканты. Раздались первые настроечные звуки инструментов, в центре зала погасли люстры, вспыхнуло разноцветье «танцевальных» фонарей, и все оделось в необычайные расцветки: фиолет, оранж, зеленоватую синь. Вскоре музыканты повели медленную классическую «Love story».

– Первый танец – для вас! – будто шафер на свадьбе, объявил Игорь. – И музыка самая подходящая для вашей счастливой пары…

Кубыкин сперва, кажется, не понял ритуального характера предложения. Он с немым вопросом посмотрел на приятеля, потом – на Веру, как бы уточняя: что, разве танцевать, да еще первый танец, обязательно? Вера бессловесно пожала плечами, будто ответила: как хочешь.

Публика по округе задвигала креслами: слегка засидевшись за закусками и истомившись в ожидании музыки, активно потянулась в центр зала, плавно сходясь парами, стала покачиваться в такт мелодии. Кубыкин, вероятно, поддавшись стадному инстинкту и надежде, что в толпе его неловкость не будет отмечена, кивнул в сторону сцены и буркнул Вере:

– Пойдем. Чего уж там. Раз надо, так надо…

Она улыбнулась – не столько ему, сколько Игорю, словно бы извиняясь за его неумение и нежелание танцевать, а также за «неуклюжесть в обращении с дамами».

Вера оправила прическу и пошла вслед за мужем, который забыл подать ей руку и опять же – пропустить вперед на танцевальную арену. Идя танцевать, Вера вдруг жгуче чувствовала на себе взгляд Игоря, ей даже показалось, что взгляд его плотояден, похотлив. Тем более она нынче была такая нарядная. На ней было темно-красное короткое платье с переливами, кажущееся мелкочешуйчатым, как кожа русалки, черные чулки со швом, бордовые замшевые туфли на высоком каблуке… Есть на что посмотреть… Да и она сама себе нравилась в этом наряде. «Пусть любуется», – с пьянцой, с игривой пьянцой подумала Вера, мягко покачивая бедрами, словно бы дразня Игоря.

Танцор из Кубыкина – совсем никудышный, не танцор, а топтун, как впрочем, из всякого обыкновенного мастерового мужика, всецело занятого службой и домашними обустройствами, флегматически настроенного к моде и галантным манерам. «Не горбись!» – без укора шептала ему Вера и улыбалась, и почему-то постоянно думала о том, что Игорь смотрит на нее.

Танец их был как неизбежность – Кубыкин двигался молча и сосредоточенно, лицо выглядело напряженным, будто он боялся отдавить кому-нибудь ногу или зацепить локтем соседнюю пару. Вера же иногда поглядывала в сторону Игоря и, поймав его взгляд, чуть кивала со снисходительной улыбкой на своего мужа, как бы говорила: «Ну что с него возьмешь? Кубыкин он и есть Кубыкин…»

«История любви» кончилась. Кубыкин поскорее сел к столу, забыв придвинуть кресло для Веры.

– Давайте-ка лучше выпьем!.. Эх, окрошки бы хорошей… Дрыгаться я не умею, не любитель, – и Кубыкин потянулся к бутылке коньяка.

Кубыкин мотнул головой и выпил первым. Следом Игорь тоже опрокинул рюмку с явной охотою. А затем и Вера, отчего, раздухарившись, выпила полную немелкую рюмку.

Коньячный градус не то, что градус в шампанском, от него смягчение и ума, и тела ускоренное. К тому же звучала музыка…

– Что ни говорите, – в тему высказался Игорь, – запустив по свету увеселительные заведения с выпивкой и танцами – в выпивке есть сладкий яд безрассудства, а в танце есть затянутая пружина страсти, Искуситель проявил уникальную изощренность. Что ни говорите, а Искуситель, как и Созидатель, гениален!

Вера, слушая милую болтовню Игоря, у которого были назад зачесаны волосы и который сейчас ей напоминал киноартиста Ван Дамма из какого-то американского супербоевика, между тем не без любопытства поглядывала на танцующих и чуточку завидовала им. Но мужа-именинника по поводу танцев больше не доставала.

– Можно вашу даму? – вдруг обратился к Кубыкину Игорь, он в эту минуту словно почувствовал, что Вере хочется танцевать.

А Кубыкин будто того и ждал, обрадовано усмехнулся:

– Да, конечно же, можно! Мне и без танцулек жарко, – и помахал на себя салфеткой. – Окрошку здесь, конечно, не делают…

В зале, под сводами зеркального потолка, плыла лирическая, щемящая душу песня; под такую песню, когда внутри благостно пьянит, почти у всех пробуждается светлая грусть, тихое томление, приходит мечта о неимоверной любви, которой никогда не суждено сбыться.

Под музыку, выйдя на танцевальную площадку, Вера и Игорь соединились. Вера с некоторым волнением почувствовала умение Игоря танцевать. И не только танцевать… Он прижал ее к себе властно, любовно, словно между ними что-то было или что-то должно произойти. Но Вера не сопротивлялась… Она только сдвинулась так, чтобы другие танцующие пары загородили их от Кубыкина. К счастью, Кубыкин и не смотрел в их сторону.

Хотя Вера была знакома с Игорем немало лет, танцевать с ним ей не приходилось, а тут, слившись враз, «словно родные», она также враз почувствовала его страсть, желание; она поняла, что нравится ему.

Вера взглянула на Игоря снизу вверх, таинственно и благодарно, и сама теснее прижалась к нему, чтобы он явственно почувствовал ее грудь. А когда они еще глубже затесались в толпу танцующих, поближе к сцене, подалее от глаз Кубыкина, она еще плотнее припала к нему и, доверительно-опьяненная, растворилась в музыке, в танце, в самом Игоре… А потом они целовались. Он начал нежно, с виска, после поцеловал шею и наконец они нашли губы друг друга. Это было дико и захватывающе! Она в нескольких метрах он мужа целовалась с его приятелем на виду у всех… Это как над пропастью по шаткой доске пройти. Вот он адреналин, вот оно воровское счастье!

– Ты очаровательна, Зайчонок, – шептал ей Игорь, должно быть, сам опьяненный произошедшим сближением и обоюдным азартом.

Но вот и последний аккорд песни. Публика остановилась, признательно похлопала в ладошки, стала медленно расходиться. Вера и Игорь мягко отстранились друг от друга.

– Спасибо тебе, Зайчонок… Я так никогда в жизни не танцевал…

– Врешь, – усмехнулась Вера, но тут же вкрадчивым голосом прибавила: – Это тебе спасибо, – и в знак какой-то исключительной взаимности сильно прижалась к Игорю – почти что стиснула на короткое время. Такое объятие обычно бывает перед разлукой, перед дальней дорогой, люди обнимутся крепко-крепко, поцелуются – и разойдутся.

Кубыкин, развалившись, сидел в кресле, от нечего делать ковырялся зубочисткой под ногтями на большом пальце руки и рассеянно посматривал по сторонам – разалевшийся от выпитого и немного обманутый… Он ничего не заметил. Да и Вера тогда вела себя поистине артистично: как ни в чем не бывало, смело глядела на него – глаза в глаза.

– Не опускай так низко узел, – посоветовала она Кубыкину и хотела поправить на нем галстук. Но Кубыкин отбрыкнулся, пробурчал:

– Я эти галстуки терпеть не могу! Говорил тебе давай не наденем… Еще надо выпить.