Czytaj książkę: «Ветер над рекой»

Далёкий берег юности моей уносит время вдаль небрежно…

…..Мгновенья вкус неповторим,

День то роскошен, то ненастен….

…Но каждый волен сотворить….

Свой миг, с вой мир….

И каждый мастер…..

Герман Загумённов (Донецкая панк-рок группа «Спектакль Джо»)

Глава 1. Творения неизвестности

1

Вечер обещал быть приятным. Тёплое дуновение летнего ветерка располагало к спокойному времяпровождению. Летнее солнце неторопливо садилось, приближаясь к вершинам темно-зеленых елей на горизонте. Лёгкий вечерний бриз даже не обдувал, а медленно перемещал воздушные массы, вдоль течения реки, образуя на её поверхности мелкую «рябь».

Вечер пятницы. Преддверие выходных дней. На работу завтра не нужно. Вечер пятницы не может не быть лучшим временем недели.

Компанию из трех мужчин тревожили в данный момент три вопроса:

– Почему бы не посидеть на берегу реки?

– Почему не пообщаться со старыми друзьями?

– Почему за дружеским разговором не раскатать одну-две бутылочки самогона.

Они расположилась в паре метрах от берега. Все трое знали друг друга давно, работали на одном предприятии. Проживали здесь же в Исаковской пустоши, достаточно большом поселке, с претензией на название «городок». Но эта претензия не распространялась на ту часть поселка, где они находились. Улица «Прибрежная» пролегала вдоль русла реки. Песчаная, деревенская дорога, рассчитанная на полтора автомобиля в ширину, (да кто её вообще рассчитывал?) извивалась вдоль берега, местами приближаясь прямо к воде, местами отдаляясь от него. Сразу за дорогой выстроился ряд домов, совершенно обычных, одноэтажных, какие встретишь в любом селении, любой части страны, но не южных регионов. Рубленные деревянные дома, в основном без обшивки, обращенные окнами к реке, не пестрили яркими расцветками. Некоторые из них были построены ещё до войны, возможно даже до первой мировой. Выше по течению, к слову сказать, присутствовали несколько двухэтажных строений, и три дома «восьмиквартирника» барачного типа.

Ещё выше, имеющие статус некоторой достопримечательности, расположились старые дома зажиточных крестьян. Монументальные. Из бревна крупного сечения, потемневшего от времени, с резными наличниками и большими крыльцами. Дореволюционные предприниматели, хотя, такого слова, наверное, они еще не знали. Купцы, а позже «кулаки», как окрестила их коммунистическая власть. Семнадцатый год всё расставил по своим местам. Дома изъяли, самих предпринимателей расстреляли или сбежал, кто похитрее был. Сбежал подальше от невежественности и озлобленности. И кто знает, возвращались ли они после этого на свою историческую родину?

На противоположном берегу реки тоже стояло несколько домов. Здесь только одноэтажные, а сразу за ними простирались колхозные поля, в данный промежуток времени какой-то частью засеяны, какой-то нет. С них ещё собирали различные культуры: картофель, капуста, пшеница; но по большей части поля уже пустовали. Совхоз уже не мог тебя окупать, девяностые уверенно делали все, чтобы он не смог восстановиться.

Девяностые делали свое, вводили новые законы, новые нормы приличий, новые имена и новые неформальные группировки, но в селе народ ещё жил по устоявшимся советским устоям, по нормам морали сложившимся за время правления коммунизма. Народ еще не осознал, что капитализм и частный бизнес уже во весь опор мчится на многострадальную родину. Но до этого им нужно было ещё пройти жестокие уроки гласности, приватизации, рэкета, раздела народного богатства. То время, когда только деньги, жестокость и жадность будут царить во власти, когда часть граждан, понимая, что это тот самый момент, когда можно изменить свою жизнь в лучшую сторону, правда не совсем законными путями, начали урывать всё что можно и в большом количестве. Девяностые всё списали, правда и большое количество тех самых урывателей, кто пытался улучшить свою жизнь, закончили её в один миг.

Но не об этом мне хотелось вспомнить. Большинство людей, отчаянно понимая, что их надежды на возврат к прошлому не осуществятся, всё же ещё надеялось, что жизнь вернётся к тому моменту, когда Советский Союз достиг своего максимально возможного апофеоза. Когда моральные принципы большей части населения были чистый, когда ребёнок поднимал, как нельзя поступать, а как можно, просто наблюдая за поведением родителей, когда обычный человек ещё не сомневался, что всё будет хорошо.

Всё закончилось.

Шли девяностые. Пришла другая политика.

«Мы отстали!» – говорили по телевизору, – «Застряли в прошлом. Пора брать пример с западных стран!» И начали это делать.

Конечно, творящееся в стране не могло не отразиться на этом городке, оно в любом случае доберется до всех, но с небольшой задержкой. У них ещё было время, ещё было время на то, чтобы пожить в прошлом.

Просто пожить, и вот так просто посидеть на берегу реки, пообщаться.

Двое из присутствующих двое были родными братьями, Степан и Николай Кошкины, тридцати шести и тридцати восьми лет. Их дома располагались недалеко от места посиделок, где река немного расширялась, создавая небольшую заводь. Оба брата были работящими, имели добротные дома, всё в них сделано было так, что соседи слегка завидовали. Огород всегда ухожен, спасибо их жёнам. Оба работали на лесовозах с тех самых времён, когда вернулись из армии. Братья были среднего роста, крепкого телосложения, и даже их внешний вид, выражение лица добавляла какую-то дополнительную уверенность и достоинство этим людям.

Их товарищем по пятничным вечерним дискуссиям сегодня, как обычно был «Хмурый», человек, проживающий в соседнем посёлке. Он на своём старом УАЗике каждый день приезжал на работу, и исполнял обязанности токаря. Все работали в одной фирме, хотя, это слово «фирма» ещё только-только стало входить в обиход. Обычная контора, занимающаяся лесным производством. Вывоз леса – работа большинства жителей мужского пола этого поселка.

ЛесПромХоз.

Это название прочно вошло в обиход жителей. Да только вот самого леспромхоза уже не существовало. Теперь это называлось ООО «Русский лес».

Но для мальчишек, выросших здесь, под этим словом понималось не какая-либо государственная или частная организация, для мальчишек это слово ассоциировалось непосредственно с комплексом РММ «Ремонтно-Механических мастерских», складами древесины в глубине леса и их отцов, на пятисотых МАЗах, вывозящих оттуда древесину. РММ несло историю ЛесПромХоза. Менялось начальство, менялись условия труда, страна скатывался глубже и глубже. Но на данный момент это было неважно, впереди несколько часов на берегу.

Машина Хмурого стояла на дороге недалеко от место дислокации.

– Хмурый, доставай, пора, – будто бы критикуя нерасторопность друга, сказал Степан.

Тот, протопав к УАЗику, достал из задней двери пакет, из которого он извлек литровую бутылку со светло-коричневой жидкостью.

– Какой вкус на этот раз?

– Дубовая кора и корица.

– Звучит красиво, – прокручивая бутылку в руках сказал Николай, а затем прочитал этикетку,– Royal.

Мужчины присели на траву.

Николай раздал всем по налитому стакану.

– Ну, что? За тех, кого нет?

– За них.

Помолчав полминуты, вспоминая ушедших, мужчины выпили.

Еще полминуты тишины.

– Хххгм – ааа, – крепкая, неплохо.

– Ну, так стаж! – гордо произнес Хмурый, – Значит понравилось?

– Сколько, ты говоришь, уже этим самогоноварением занимаешься?

– Так не помню, когда этим не занимался. Батя научил, сам покупного и не пил.

– Так ты же водку пьёшь?

– Я не батя, я грешен.

– Смотрите, ребята байдарочники плывут, – указав рукой вверх по течению, сказал Степан.

Из-за извилины реки показались две легких лодочки – байдарки. В это время они обычно не плавали, в связи с низким уровнем воды в реке, всё чаще их спуски проходили весной, по большой воде.

– Что-то они в этом году припозднились.

– Добрый вечер, – крикнул хмурый.

– И вам того же, – услышали они в ответ.

– Как дорога? – спросил Степа, как делал это бесконечное количество раз, каждый год с тех пор как начал говорить и как в первый раз увидел байдарки на реке.

– В порядке. Подскажите, тут где-нибудь есть магазин поближе к реке?

– Где-то через полтора-два километра, – закричал Коля, – будет мост через реку, под мостом причалите, и поднимитесь по склону, увидите магазин.

– Спасибо, а переночевать есть полянка где-нибудь здесь сразу после деревни?

– Конечно, найдёте, только комаров нынче много. Есть какая-то мазь у вас от этих тварей?

– Да уж без чего – без чего, а без мази мы в такую дорогу никогда не едем.

Путь этих путешественников обычно пролегал по глухим лесам, по руслам небольших рек, и о безобразиях комариной диаспоры знали не понаслышке.

– Ладно, удачи вам, – крикнули с байдарки.

– Может с нами по стопочке? – спросил Хмурый.

– Спасибо, нет. Откажемся.

– Ну, удачи.

Сидевшие на берегу неторопливо смотрели, как проплывают вниз по течению одни из последних путешественников. В большинстве своем этот вид туризма ушел вместе с распадом СССР.

– А ни у кого нет желания самому вот так, проплыть? – спросил Николай, – Спуститься километров сорок вниз по реке?

Хмурый задумался, а Степан ответил сразу.

– Честно говоря, вообще нет. Я думал уже над этим, но мы что на рыбалку мало ходим?

– Достаточно. Хотя, стоп, я, наверное, проплыл бы, – произнес Хмурый, видимо уже переварив вопрос.

– Ну, а я подожду. Дети скоро подрастут, их можно взять с собой.

– Ладно, подумаю над этим.

Вечер двигался безмолвными тихими шагами, нехотя, вразвалку, переваливаясь с ноги на ногу, солнце клонилось к горизонту. Ветер сошел на «нет». В заводи начала плескаться рыба, некрупная, лишь изредка показывались хорошие экземпляры.

– Схожу-ка я за удочкой, – решил Николай.

– Не поймаешь, она, когда плещется, не клюет особо, – решил вразумить брата Степа.

– Из принципа, совесть будет спокойна. Я всё сделал, что мог.

Николай ушёл, Хмурый со Степаном остались наслаждаться вечером.

2

Егоров Иван Ильич всю жизнь прожил в своём родном доме, в первом доме по той самой «Прибрежной» улице, только название свое она получила много позже, чем он родился. В тот дом, в котором он родился, в тот и вернулся с фронта в сорок четвертом после второго ранения восемнадцатилетним мальчишкой на протезах и с плохо работающей правой рукой. Руку вообще могли ампутировать, но военный хирург, увидев, что у пацана нет обеих ног чуть выше колена, решил, что лишиться руки для него было бы совсем критично. Руку, конечно, было бы проще отрезать, чем более трех часов пришивать мышцы и нервы плеча, понимая, что если оно и будет работать, то, скорее всего, только двигаться, а вот на активность пальцев он не рассчитывал. Немецкий осколок раздробил кость и наполовину разорвал мышцы. Если бы у солдата присутствовали обе ноги, врач бы просто отрезал руку. Но всё же он не зря потратил время. Со временем, после многочисленных тренировок и усилий, Иван научился и ложкой пользоваться и топором махать, только вот немела она постоянно, из-за нарушения кровотока. С такой рукой, еще и без ног второй раз его никто на фронт уже не пустил.

Так Иван и приехал в сорок четвёртом в свой родной посёлок, а там не было никого, старший брат погиб ещё в сорок первом, отец пропал без вести, и сколько после войны Иван его не ждал, он так и не вернулся. А мать не дожила до его возвращение пару недель. В итоге приехал он в пустой дом. Поначалу было тяжело, рука плохо работала, но соседи помогали, а потом всё встало на свои места, война закончилась. Иван Егоров был трудолюбивым, поэтому привёл дом в порядок, развел небольшой огород, на работу устроился. И так-то вроде всё хорошо складывалось, только из-за своей хромоты не пытался он себе жену найти. Хотел, конечно, да только стеснялся сильно. Но она сама его нашла, сошлись характерами. Иван строгий очень, суровый, закалка военная, а София, жена его будущая, тихая, добрая, кошек очень любила. Так и дожили они до этого времени.

София Сергеевна занималась кошками и огородом, а Иван Ильич всё рыбачил недалеко от своего дома на реке.

Этим летом повадились чуть ниже по течению подростки по ночам костер жечь, и всё бы ничего, вели они себя не шумно, да только как-то заметил старик, а может, показалось, что дров в поленнице поубавилось. Ещё раз заметил, а потом сложил их в особом порядке так, чтобы запомнить, а на следующий день снова не досчитался.

– Ну не приходят же дети со своими дровами, – решил старик, – хотя, конечно, может быть, неподалёку в лесу сучьев наломают и жгут. Тогда он стал за ними наблюдать. Но они приходили не каждый день, поэтому вычислить, пока не удалось. Этим же вечером старик сидел на своём мостке с удочкой. Не клевало. Две чайки спланировали на камень, одиноко выглядывающий над поверхностью воды посреди реки, и внимательно наблюдали за рыбаком, а он за ними. Ниже по течению он услышал многоголосый разговор. Подростки снова шли в сторону места ночных посиделок.

– Ну что ж, подождём, посмотрим, кто из вас по мои дрова ходит.

Из-за высокой травы его было практически не видно, а вот дорожку к своему дому он видел отчётливо. Услышав шум, чайки встрепенулись и улетели, старик проводил их взглядом. Когда-то мечтал быть летчиком, а чайки ему напомнили об этом. Попал в пехоту в сорок первом в пятнадцать лет, правда, два года он себе приписал, брать не хотели.

Иван Егорович посмотрел на свои протезы. Пластиковые, они по щиколотки уходили в воду, и у него перед глазами встал еще один день на фронте.

Сорок второй год.

Зима.

В окопе холодно. Не просто холодно. На холодном ветру, во влажной от пота и от постоянно метущей поземки, залетающей за шиворот, от постоянного прикосновения к холодной земле, ватник и штаны становятся ледяными. Если под ватником ещё какое-то тепло остаётся, то кожа ног уже даже, наверное, привыкла, и даже почти не покалывает. Хорошо, что на ногах валенки. В кирзачах скорее всего бы уже отморозил ноги. Уже почти четыре часа сидим и ждем атаки немцев, а её всё нет и нет. Иван, уже опытный боец, несмотря на свой шестнадцатилетний возраст. Он уже почти год отслужил. Однополчане его берегут, помогают, но ему хочется показать, что он такой же, что он тоже может приносить пользу. Геройствует одним словом, в атаку одним из первых, помогать носить раненых тоже. Самого пока что сия беда самого его миновала.

До того самого дня довелось один раз побывать в рукопашной. Их отряд столкнулся с таким же по количеству отрядом фашистов. Вот тогда было по-настоящему страшно. Большинство противников были взрослыми и рослыми мужиками, каждый из которых один на один однозначно расправился бы с Иваном. Но спасибо однополчанам. Увидев, с какой злостью они кинулись с лопатами и ножами на врага, и, почувствовав в себе эту злость к неприятелю, гордо шествовавшему по его земле Иван, парнишка невысокого роста, кинулся след за всеми.

Что запомнилось за время рукопашной схватки, которая длилась всего-то минут десять и, в которой от двадцати пяти человек осталось лишь двенадцать, включая его самого, так это чувство, что сердце сжалось в камень, что в груди какой-то неимоверный холод, а рука сама с неистовой злостью опускает и опускает лопатку на шею фрица, и из его перебитой артерии фонтаном вырывается кровь. Нет ни малейшего чувства жалости. Кто его звал сюда? И не в гости же он пришёл. Одно только дикое желание кромсать врагов. Он не замечал, как часто и глубоко он дышал, и лишь только в тот момент, когда в метре от него наш солдат воткнул нож в шею лежащего на земле последнего врага, Иван почувствовал, что его трясёт, что грудная клетка вздымается как никогда раньше. Он, шестнадцатилетний пацан, убил в этом бою двух немцев.

Похоронить погибших в тот день не довелось, да и после не получилось. Они услышали стрельбу, приближающуюся к ним. Пришлось отступать. Возможно, и сейчас где-то в том диком лесу лежат остатки костей его товарищей.

Иван вздохнул, пошевелил протезами в воде, странно, но он чувствовал, как вода холодит место, где когда-то была его нога. Это было не так, просто он помнил эти ощущения.

И снова память вернулась в траншею. Она не была глубокой, в полный рост не встать, сколько успели, столько и выкопали. Хорошо пошел снег и спрятал их, может получиться сюрприз фашистам.

Только вот холодно. Очень. И не ели они уже со вчерашнего вечера. Сейчас уже примерно два дня.

– Главное о еде не вспоминать, – думает Иван. Да только как же не вспоминать, если желудок издает звуки каждые две-три минуты, и сводит его тоже уже без перерыва. Время от времени молодой боец снимают рукавицу, и ладонь снега отправляет в рот. А тот в свою очередь, тает и обманывает желудок.

Через час-другой начнёт темнеть. Скорее бы уже. В темноте уже не пойдут в атаку, они боятся, они тоже хотят вернуться домой. Они не должны знать про эту траншею. Для них, сейчас, если, конечно, разведка не выяснила новых данных, то мы для них находятся дальше километра на три.

Но они пошли. Пошли ночью. Неожиданно. Из темноты. И они знали наше расположение.

Бой был коротким. Из него Иван очнулся уже в госпитале. Без ног.

3

Ваня Кошкин, сын старшего брата Кошкина проснулся, как всегда рано, не было ещё и шести. Он тихо вышел из дома, запустив по дороге кота, который просился в дом, зашёл за сарай, снял со стены деревянную удочку. Банку с червями не обнаружил на месте.

– Что опять утащили куры? – улыбнувшись, подумал он, но нет. Оказалось, что это не так. Просто Иван сразу её не увидел, она скрывалась за широким лопухом. Ваня поднес баночку к носу и понюхал, – ещё не испортились, несмотря на жару. Поболтав баночку из стороны в сторону так, чтобы земля с червями перемешалась, и он увидел, что их достаточное количество и стал спускаться к реке.

Раннее утреннее солнце, отражаясь от глади воды, разбежалось на множество солнечных зайчиков в разные стороны. Они создавали утреннее настроение, которое и так было жизнеутверждающим. Ваня, пытаясь идти бесшумно, спустился к мостку, но не стал для него заходить, чтобы не пугать рыбу. Первый же заброс оказался удачным, крупная плотвица прыгала на крючке. Сняв её, он вспомнил, что не взял с собой ведро для рыбы, поэтому, немного большим и указательным пальцем сплющив голову рыбы, чтобы она не дергалась, повернулся и кинул её в траву. Тут же Ваня увидел кота, который спускался с горы, видимо поняв, куда отправился хозяин. Значит, папа проснулся, раз кто-то кота снова выпустил. До первого «мяу», он успел поймать ещё четыре рыбины, три плотвицы, хорошего размера и маленького окуня, которого он тут же бросил коту. Тот с благодарным трепетом приступил к трапезе.

– Ааа-ггия, гггия,– услышал Иван непонятные глухие звуки. Обернулся никого не видно, кот с удовольствием разделываем рыбу.

– Ау ааа гия.

Снова тот же звук.

На берегу за ним никого не было, а противоположный берег был почти не виден в ярких лучах утреннего солнца.

– А–яя, послышалось снова.

Он приложил кисть правой руки полукругом над глазами и посмотрел на противоположную сторону. У края воды прямо напротив него стоял человек, в котором Ваня узнал живущего там же.

Местный дурачок, как его называли некоторые в селе, с детства страдавший слабоумием. Ему было уже почти сорок, а по умственному развитию он не превосходил ребенка четырех – шести лет, и во многом даже отставал от него. Его речь стояла из, как казалось почти всем, несвязанных многочисленных звуков. Его мать, которой было уже далеко за семьдесят, ухаживала за ним и лишь она его понимала. Все его способности заключались в том, что он мог гулять по берегу реки. Изо дня в день. Никаких поручений, даже принести воды, она не могла ему дать, потому что он не мог справиться. Практически никогда Иван с ним не общался, а если припомнить, то и вообще не общался. Когда-то он спросил отца про дурачка, и отец рассказал, что зовут его Виктор, и что с детства тот был таким. И больше добавить нечего не смог.

– Аа–я.

Это как-то отдаленно напоминало его имя – Ваня, но он не был уверен, что Виктор знает, как его зовут.

– Вы ко мне обращайтесь? – закричал он.

– А, – скорее всего это означало «да».

– Я слушаю.

Иван снова услышал набор звуков, причём довольно разнообразный, но только вот никакого смысла в этом он не увидел или не понял.

– Я вас не понимаю, – крикнул он.

Виктор размахивал руками, указывая вверх по течению, и что-то пытался объяснить на своём языке. Ваня повернул голову.

Первой мыслью, которая ему пришла в голову была:

– Куда это я попал?

Он не узнал берег, на котором вырос. Всё, что было выше по течению, изменилось. Иван разглядывал изменения и, не соглашался со своим мозгом, который утверждал, что это реальность, а сознание и здравый смысл, пытались объяснить, сами, недопонимая, что к чему, что глаза сломались. Этого не было еще вчера, и за ночь это сделать никто не мог. Органы зрения показывали что-то нереальное.

Вполне возможно, что я еще сплю?

Невозможно.

Иван отложил удочку и неторопливо двинулся вдоль берега в направлении произошедших изменений. Буквально метрах в двадцати выше их мостка, где заканчивалась заводь, берег как будто был прорезан огромным резаком. Будто бы огромный нож или ковш огромного экскаватора срезал поросшие травой берега и сделал из них ровный прямой склон. Срезанная почва осыпалась в реку и местами, там, где срезанная часть оказалась больше, около берега виднелись комья земли над поверхностью воды, с остатками росшей на них осоки. В том месте, где река делала изгиб, создавалось ощущение, что огромный нож вытащили и под другим углом провели снова. Такое же зрелище представало и на противоположном берегу. Иван подошел к срезанному краю берега.

Ровный рез под углом около сорока пяти градусов. Чтобы сделать такое лопатами недостаточно одной ночи. Что это за фокусы?

На изгибе берега Иван увидел человека, своего дядю, который стоял, держась двумя руками за волосы, и смотрел на землю. Что интересного он там увидел?

– Привет Вань, – послышалось сзади. Он обернулся. Иван Ильич, подпрыгивая на своих протезах, довольно шустро догонял его.

– Что это тут произошло?

– Здравствуйте дядя Ваня. Я не знаю, сам только увидел.

– Там-то кто? – спросил дед, указывая рукой в сторону стоящего мужика.

– Дядя Стёпа.

– А что он там стоит?

– Не знаю, идем, посмотрим.

Они пошли по краю нового берега.

– Как будто ножом срезали, – удивлённо проговорил дед.

– Да я тоже так подумал. Инопланетяне? Может быть.

Дед почесал голову.

– Пока что у меня только такой объяснение. Оно мне кажется наиболее логичным. Прилетели на своем космическом корабле и лазером прорезали.

– А разве он не оплавил бы землю? – начал размышлять вслух Ваня.

– Я конечно не ученый, но, наверное, оплавил бы. Попав в воду, он, скорее всего, здорово бы шипел, – развивая эту мысль, ответил Иван Ильич, – но я ничего не слышал ночью? А ты?

– Нет.

– И я нет.

Они уже подошли довольно близко к дяде Ивана, когда тот обернулся и крикнул:

– Ваня, не ходи сюда.

Иван остановился.

– Сходи за отцом, пожалуйста, – немного тише произнес дядя.

– Хорошо, я сейчас сбегаю, – и побежал домой.

Иван Ильич пошёл к Степану.

Отец, уже спускаясь с горы, увидел изменения, произошедшие с берегом.

– Вань ты куда?

– Дядя Стёпа за тобой отправил.

Солнце скрылось за небольшою тучей и от водной глади перестали отражаться блики. Стало хорошо видно противоположный берег, на котором помимо Виктора, машущего руками, была ещё его мать. Она тоже удивлённо смотрела на берег, не понимая, что произошло. Ваня с отцом подошли к деду со Степаном.

– Что тут? – спросил отец и глубоко выдохнул.

– Ёшкин ты пёс, хмурый! Как же тебя так, – отец закрыл рот ладонью.

На самом краю вновь образовавшегося берега лежал их друг хмурый. Не весь, только верхняя его часть. Чуть пониже нижнего ребра всё отсутствовало. Что бы это ни был за нож, который выровнял речной берег, он был очень острым. Если не брать во внимание пытающиеся вывалиться внутренности, то не нужно было быть хирургом, чтобы увидеть насколько ровный был разрез. Кровь окрасила землю, и стекала прямо до воды.

– Кто-нибудь что-нибудь ночью слышал? – спросил отец, осмотрев всех.

Все молчали.

– Стёпа, ты на улице спал. Видел что-нибудь?

Дядя Стёпа, молча, помотал головой.

Надо милицию вызывать.

– Отец, ты ничего не слышал? – обратился Николай к Ивану Ильичу.

– Не. У нас тоже самое по всему берегу. Только вот около ваших домов осталось живое, а дальше вниз по течению всё также срезано.

– Сбегай домой, Иван, попроси маму, чтобы вызвала милицию. Пусть скажет, что здесь что-то произошло, скажи, что труп есть, приедут быстро.

– Блин, будто ножом срезали, – произнёс Николай, глядя на свежую землю на краю берега.

– Нам с сыном твоим мысль пришла об инопланетянах, пока что другого адекватного варианта не придумали, – пояснил дед.

– С инопланетянами так-то вообще адекват.

– Как бы то ни было, у меня ничего не пришло в голову более правдоподобного.

– Может учения, какие-то военные? – предположил Степан.

– Оружие новое? Что это за оружие, которое такое делать может?

– Что с Хмурым делать будем?

– Пока менты не приедут, пусть лежит, место преступления вроде как.

***

Посёлок пережил первое изменение. Жители пребывали в некотором шоковом состоянии. С высоты птичьего полёта можно было видеть, что срез вдоль берега реки заканчивался почти сразу за посёлком с обеих сторон. Пострадали в эту ночь семь человек: Хмурый, пять из семи байдарочников, которые легли спать недалеко от своих байдарок. Их тела не нашли, или смыло и унесло, или завалило берегом, который осыпался воду. Копать планировали, да только дальнейшие события не дали такой возможности. Ещё один подросток, проводив свою девушку, возвращался домой через единственный бетонный мост в поселке, который обрушился и завалил его бетонными глыбами. Он бы, наверное, мог рассказать, что произошло ночью, так как был единственным, кто что-то видел, да только вот говорить он больше не мог. Все остальные спали и узнали о произошедшем только утром.

4

– Тёть Тань обратился высокий молодой человек крепкого телосложения одетый в сине-голубой санитарный костюм бабушке преклонного возраста, – опять домой не собираетесь?

На часах было уже половина двенадцатого ночи.

– Третий день уже домой не ходите.

– Так что мне дома делать? Я же одна живу в комнате, а здесь Данилка что-то приболел, плохо совсем себя чувствует.

Тёте Тане на вид было уже лет под восемьдесят, она была невысокого роста с сильно высушенным, морщинистым лицом, тонкими иссохшими ладонями. Лицо излучало всемирную доброту, и все её знали, как самую добрую старушку в мире. Только вот Татьяна было её не настоящее имя. Привезли ее в эту больницу, когда она потеряла память. Сначала она была просто пациентом, но память к ней так и не вернулась, из родственников никто не обратился, и она стала помогать, работать в отделении психологической помощи. Это было особое отделение, где находились люди с различными психологическими отклонениями. Татьяна помогала менять постельное белье и многие пациенты с удовольствием общались с ней, а сама она очень сильно привязалась к тридцатидвухлетнему пациенту, которого называла Данилка.

От Данилы отказались родители в самом детстве, когда в трехлетнем возрасте начали замечать, что ребёнок имеет психологические отклонения. Хорошо это или плохо уже неважно. Если нужно судьба их сама накажет, а если нет, значит – нет. Данила не агрессивный, замкнутый в себе. Он никогда не разговаривал, всё время находился в своей палате и выходил только в туалет и на обед, под присмотром санитаров. И вот тётя Таня начала с ним разговаривать. Другие тоже раньше пытались с ним говорить, но он никому не отвечал, а вот с тетей Таней начал. Разговаривал Данила на своём языке, ломаном, состоящем из наборов слогов. Но постепенно старушка начала его понимать. Рассказать ему было нечего, всю свою жизнь он видел только, что четыре стены да людей, подобных ему.

– Так что с Данилкой? – закидывая на плечи куртку, спросил медбрат.

– Плохо ест, грустный, но я посижу с ним и ему лучше.

– Может принести, что покушать Вам с утра, или как?

– Да нет, не нужно. До завтрака доживу, а там покормят. Спасибо.

– Ну, спокойной ночи, – мужчина попрощался и вышел из сестринского кабинета.

Тётя Таня вышла за ним и направилась к седьмой палате, где обитал её, как она считала, внук Данила. Осторожно открыв дверь, она заглянула в маленькую комнатку с большим окном, закрашенным по уровень груди белой краской. Интересно, для чего это делали? Одна кровать, стол, стул и маленькая тумбочка. Сколько лет он здесь прожил? Возможно даже всю жизнь с того самого момента, когда от него отказались.

Мужчина с длинными волосами и довольно длинной бородой сидел на краю кровати, уставившись на стену.

– Данила, доброй ночи, ты чего ещё не спишь?

– И и..жу сссны.

– Видишь сны?

– и жу.

– Хорошие?

– Дааа.

Он смотрел в одну точку, раскачиваясь вперёд и назад, ладони обеих рук были зажаты между коленями.

Тётя Таня села на стул рядом с ним.

– Почему опять ужинать отказался. Мне так сказали.

Он промолчал.

– Болит что-то?

– Нееее. Я ижу сны.

– Ложись, – она подошла, встала рядом и погладила его по длинным волосам.

– Ложись, я тебе что-нибудь расскажу на ночь.

Он кивнул и прямо так в пижаме лёг. Тётя Таня укрыла его покрывалом.

– Ты же знаешь, я же тоже ничего не помню. Только какие-то далекие воспоминания, который я даже не знаю откуда. Если хочешь, я тебе снова их расскажу?

– Да.

Данила уставился в потолок и начал слушать рассказ.

5

День обещал быть насыщенным. Ваня, пробежав вверх по течению, спросил у отца спуститься вниз и посмотреть, что творится по берегам остальной части деревни. Отец отпустил с условием, что он будет осторожен, хотя не думал, что может случиться подобное снова. Деревня напоминала муравейник, большинство жителей спустились к реке, посмотреть произошедшее ночью. Многие спорили о версиях. Несмотря на всю нелепость и недоверие жителей к версии инопланетного вмешательства, другой более-менее адекватной никто не высказал. Одну предложил, правда, на уровне шутки-юмора, бородатый мужик, когда-то работавший лесником, а в данный момент, находящийся на пенсии.

– А помните, фины у нас хотели выкупить весь лес и топляки вдоль реки и на дне. Может быть, они машину такую построили, которая проходит по реке и, срезая берега, собирают всё необходимое.

Да уж. Версия была, конечно, нелепее инопланетной и сразу была отметена слушателями. Во-первых, ширина русла была различна; во-вторых, если бы это всё-таки была машина, да еще таких размеров, то не работала бы она тихо. Хоть один человек что-нибудь ночью и услышал, а при таких масштабах и увидел.