Czytaj książkę: «Якутское танго. (Повесть)»

Пролог

Бывали ли вы в якутской тайге? Если нет, тогда вы много потеряли. Здешняя тайга очень своеобразная; изменяется она от места к месту, от севера к югу, от запада к востоку. Ни с каким другим уголком Сибири эти места не спутаешь. Розовые стволы вековых сосен и курсирующие плавучие драги на реках, Вилюйская ГЭС в диабазовых скалах и северные «небоскребы» (шестнадцать этажей, не больше!) городов Мирного и Якутска на так называемых холодных сваях, в которые вмонтированы специальные термосифоны для искусственного охлаждения грунтов летом, пассажирские «Боинги» в небе и супермощные сорокатонные БелАЗы в карьерах, БАМ, – все это не должно ввести вас ни в идиллическое состояние, ни в заблуждение. Здесь гораздо больше мест, где нога человека и по сей день не ступала. У каждого из них свой колорит, свой ершистый облик. Нет тут лысых сопок Чукотки, увенчанных базальтовыми кекурами, коварной трясины гнилых болот Западной Сибири (под болотами здесь – броня вечной мерзлоты), пирамидальных диковинных чозений и душистых тополей Уссурийской тайги, высоких – в два человеческих роста – плетений шеломайника и медвежьего корня Камчатки. Тут почти всегда все свое, извечное.

Вот стоит одинокий кедр у палаток. Он еще очень молод, этот кедр-чужак, невысок. Неправда, что на протяжении года он одинаково пригож и зелен. По весне кедр этот и впрямь малахитово-нарядный под щедрым солнцем, по-молодецкому статен; летом – хвоя на нем густая, баская, вся в молодых липких шишках; осенью – хвоя чуть реже, с едва заметной прожелтью, с орехами в потяжелевших шишках; зимой – в пушистых шапках кухты, с серебристым отливом, она почти не отличается по цвету от заиндевелых палаток, где в это время никто не живет.

Лучшая пора для кедра – все-таки лето. Гордо стоит он тогда у палаток, словно ярко-зеленый красавец-сторож. Играют молодые соки, есть азарт и есть неизбывное желание дотянуться до Солнца. Есть, наконец, мечта, а ярко-зеленая верхушка – как победоносный флаг над окружающими деревьями. По особому привлекателен кедр в это время, заметен.

Но жизнь – она разная, с частой сменой цвета, объема, скорости.

Сейчас кедру – тяжко, смутно. Коротышы-корни, легко прошив тонкое покрывало из палой хвои, мхов и почвы, дошли до вечной мерзлоты, скользя по шероховатому льдистому конгломерату, но так и не дотянулись еще до живительной чудо-воды сибирских таликов. Очень мало влаги! Худо! Совсем невмочь. Нет еще твердости в стволе, нет силы в корнях… Птицы клюют кедровые орешки; запасают орешки на зиму белка и бурундук. А когда закосматит пурга, белка вольготно загнездует в дупле старой пихты, а предприимчивый бурундук будет жировать в уютной норе под деревом. Ну а молодому кедру прятаться некуда. Стоит на одном и том же месте. Стоит один-одинёшенек среди привычных для этой полосы лиственниц, пихт, елей и низкорослых или стелющихся березок. Полоснет с запада, с далеких Уральских гор, ледяной ураганный ветер Кев-вот-пыг, как называют его ханты, – гнется тонкий, в сгустках желто-красной живицы ствол, дыбится зеленая папаха дерева, летят на мшистую промерзшую землю иголки с прожелтью, шишки, сухие сучья. Уныло шумит молодой кедр, стонет с надрывом, жалостливо поскрипывает всеми своими тонкими позвонками. Вот-вот сломается…

1

Николай совсем приуныл. Квелый, согбенный. Затурканный. Фиолетовые полукружья под воспаленными белками слезящихся глаз, частая зевота. Он знал себя: зевота от передряг. Оно и понятно, новая рабочая неделя не принесла радости, скорее наоборот. Старый, из грубо сколоченного листвяка охотничий домик, коий в этих местах упорно называли «заимкой» и куда перенесли месяц назад по настоянию начальника геологического объединения Лагоды «КПП» – командный пункт поисков – ситуацию не прояснил, естественно, и не улучшил. Все осталось по-прежнему. А примета, на кою уповал Лагода: охотничий дух заимки, мол, поможет геологам, – если и не полный вздор, то что-то близкое. Как и место их теперешнего пристанища – домик стоял на вершине очень крутой гряды, за кудрявым окоемом ерника. А вокруг куда ни кинь – ощетинившиеся таежные дебри. Шурфов там замантулили – не счесть. А толку?

«Что же дальше?» – гудело набатом в голове. Крутая неуемная муторь давила душу. Пощипывая мочалистую бородку, Николай стоял возле окошка заимки и рассеянно смотрел вдаль – на выгоревшие от солнца палатки, начинающие желтеть лиственницы, ртутно поблескивающую ленту реки внизу, обочь палаток.

Он тасовал мысли, хмурился.

Потухший взгляд скользнул по подвешенным к потолку заимки снопикам знахарских трав, двум топчанам со спальными мешками в углу. На опрокинутом пустом ящике из-под сушеного картофеля – бинокуляр, минералы, потрепанные пикетажки, закоптелый чайник; на стене – геологическая карта района поисков и большой портрет академика Ферсмана… Примелькавшееся. Оттого, наверное, и раздражает, режет глаз.

«Всё у вас, Медведев, длинное и какое-то нескладное: квартальный отчет… руки… ноги. Вдобавок и спецовка на спине порвана, и женщин вы не любите. Потому и неудачи везде…» Гм, откуда это? Ах, да, тот дурацкий сон… Это сказала ему женщина, похожая лицом на секретаршу Лагоды. Тьху, лезет же такая ересь в голову…

Николай медленно подошел к геологической карте на стене. И снова подскочила тяжелая дума:

«Пока ничего утешительного. Неужели я где-то ошибся? Но где? Когда?! А может, не так уж все и плохо… Успокой себя, соберись снова с мыслями. Не ной, как баба. Будет только хуже… Итак, имея отрицательный результат по тем или иным профилям, мы не только списываем их, так сказать, в архив, но и приближаемся к конечной цели – кимберлитовой трубке, начиненной алмазами. Она должна быть под наносами, очень глубоко. Сливки сняли пятьдесят лет назад… Но что же получил Сережка Кравченко? Что?!»

Николай снял со стены карту, аккуратно сложил ее и спрятал в планшетку. Взял чайник, попил прямо из носика. Хорошо!

Тягуче скрипнула дверь, в проеме вырисовался черный, как гудрон, чуб начальника геофизического отряда Кравченко. Через секунду возник и сам владелец чуба – курносый, круглолицый, в замусоленной рваной энцефалитке.

– Салют, дружэ!

– Наконец-то! – обрадовано кинул Николай. – Легок на помине. Я прямо-таки заждался тебя уже! Трое суток не показываешься на базе.

– Что поделаешь, Коля. Борьба требует жертв. Без стонов и жалоб в профсоюз.

– Ну, показывай, дружэ.

Кравченко достал из брезентовой сумки геофизические диаграммы и протянул Николаю.

– Вот. Сейсморазведка по всем профилям. Годографы построены.

– Ну-ка, ну-ка…

– К сожалению, похвастаться особо нечем. – По смуглому лицу Кравченко пробежала легкая тень. Неудачу он, как и Медведев, переживал тяжело, но старался не показывать этого. Четвертый год он в этих краях. Украинские остарбайтеры-заробитчаны давно оседлали Германию, Португалию, Испанию. А он подался в Россию, точнее в Якутию. И не жалеет нисколечко. В его родной Украине устроиться на работу геофизику было непросто, зарплату давали смехотворную. А специальность свою он любил, считал, что за ней будущее. Толковый геофизик и землетрясение может предсказать, и оконтурить перспективные на нефть, золото или алмазы геологические структуры. А есть еще ядерная геофизика, аэромагнитная съемка, космическая геофизика. Лишь бы мозги были!

В Якутию Кравченко перетянул и Тараса Бойчука, своего бывшего сокурсника по геологоразведочному институту. Вдвоем легче! Вдвоем веселее!

И вот теперь – алмазы. Чем он еще может помочь хорошему человеку Медведеву? Дабы не огорчать его?! Ведь тот так надеется…

Николай долго рассматривал синусоиды, стрелы и плавные линии отраженных и преломленных сейсмических волн на границах раздела горных пород. Данные сейсмики были оперативно обработаны на полевом компьютере. На выходе – временные разрезы, намалеванные с помощью плоттеров. Геологическая интерпретация сейсмических данных. Опорные горизонты, зоны тектонических нарушений, рельеф коренных. Всё чин-чином. Но, увы… увы… Всё не то.

– Мда, действительно ничего, – с горечью выдохнул Николай. – Надо же! Ни кимберлита, ни косвенных признаков… Может, тут и впрямь нет алмазов, а? Как считаешь?

– Ой лэлэ, где же мои кобза и бандура?! Интересный ты человек, Коля! То с пеной у рта доказываешь мне, что Западный планшет – это самая перспективная на алмазы площадь, то вдруг начинаешь сомневаться, спрашивать есть ли тут они? Цирк! Проверяешь меня?

Николай заиграл белесой бровью.

– Сомнения – неотъемлемая часть поиска, говорил Ферсман. Если бы все было просто, здесь бы уже давно открыли месторождение. Я твердо верю в победу!

– Правильно! А значит, – надо идти дальше.

– То есть?

– Необходимо обязательно провести еще геофизические исследования и пройти шурфы вокруг озера и – особенно! – в долине реки, там очень много ручьев. Намоем шлихи! Если здесь кимберлит, то в ручьях должен быть неизменный спутник алмазов гранат-пироп… Кроваво-красные зерна!

Николай распустил довольную улыбку по высушенному якутскими ветрами и солнцем аскетическому лицу.

– Правильно мыслишь! В корень смотришь!

– Плохо, что полевой сезон кончается, – усмехнулся кисло, с передергом губ Кравченко. – Конец августа ведь уже. В сентябре появятся «белые» мухи. Промозглая чахоточная сутемь. Одна утеха: комаров нет, исчез гнус.

– Да, времени в обрез.

– И еще. Боюсь, дружэ, что Лагода не даст нам завершить съемку. Он на тебя большой зуб имеет. А тут еще – пустой шлих идет. Доброе слово лежит, а худое далеко бежит. Одно к одному, хай ему грець. Как нарочно!

Николай померк.

– Доказывать что-либо Лагоде сейчас бесполезно. Наш спор с ним могут решить только алмазы.

– А вот их-то мы и не нашли.

– Сразу только у старика Хоттабыча все получалось.

– Да, тут ты, наверно, прав, – согласился Кравченко. – Всему свой черед. Сначала юшка, а потом – пампушки с чесноком, как говорят у нас в Полтаве. И все-таки алмазов пока нет. В этом вся соль, Коля, вся трагедия, понимаешь?

Николай нервно мерил шагами маленькую комнату, долго молчал. Где-то за окном заимки тоскливо кричала кукша, сухо щелкали шишки на лиственнице…

Выдавил чуть слышно:

– Понимаю… чего уж тут не понимать, дружэ.

А Кравченко захрустел пальцами, опустил глаза долу – словно завинил в чем-то перед Медведевым. Утешать его не стал, выложил все как на духу:

– Мерзлота заметно снижает достоверность сейсморазведки. Да и интерпретировать все, строить годографы в этих условиях – очень сложно. Вот такие пироги.

– Надо думать! Думать над тем, как ликвидировать или хотя бы уменьшить влияние мерзлоты.

Смолянистый чуб Кравченко зачастил вверх-вниз:

– Верно! У меня в сейсмоотряде вторым оператором Тарас Бойчук. Он из западно-украинского города Дрогобыча. Земляк, словом. Вот хоть и говорят, что где два украинца – там три гетмана, но мы с Тарасом единодушны: мерзлоту нужно перехитрить. Есть уже у нас с ним кое-какие соображения на сей счет. Теоретические пока…

– Так вам и карты в руки! Людей хватает?

– На днях еще два бойца подъедут.

– Откуда?

– Из Украины, откуда же еще. Там нашего брата-геофизика по сей день не очень-то жалуют. А эти двое… Богдан Андрущак и Петро Федорчук… хлопцы что надо. Сейсмику добре знают. Пять лет назад Ивано-Франковский университет закончили, друзья Тараса Бойчука.

– Значит, вас – запорожцев из Украины, потомков Тараса Бульбы, – будет теперь у нас четверо?

– Получается.

– Ну, действуй!

Кравченко задумчиво сморщил крутой лоб, вздохнул с простоном. У Сергея сегодня явно был примат размышлений над действиями – он словно предчувствовал плохое. Но выхода в данную минуту не видел, потому и решил сменить пластинку.

– Будем стараться, – сказал вполголоса геофизик и после паузы лениво добавил: – Все время снятся знаменитые крупные алмазы. Те, что видел на цветных картинках в книгах по минералогии… «Куллинан», «Звезда Сьерра-Леоне», «Великий Могол», «Кимберлей», «Виктория», «Снежная королева», «Бродерик»… Прямо-таки наваждение какое-то! – Поджал губы, окатил Николая тревожно-тоскливым взглядом. – А приносит ли алмаз счастье, а?

– Ты это… о чем? – засопел Николай.

– Алмаз «Наполеон» украшал шпагу Наполеона Бонапарта в битве при Ватерлоо, кою он проиграл. Владелец алмаза «Хоух» Людовик XVI был гильотинирован по приговору Конвента. Алмаз «Санси» не спас бургундского герцога Карла Смелого, носившего «царь камней» в шлеме – герцог был убит во время сражения при Нанси… Этот список я могу продолжать до утра… Может, нашему брату-геологу лучше все-таки искать не алмазы, а что-то другое, а?

Николай поморщился.

– Брось эту мистику, эти параллели.

Медленно отворилась дверь, вошел шурфовщик Джангылы – широколицый скуластый малый в заскорузлой от глины брезентовой робе, в резиновых сапогах с подвернутыми потертыми голенищами. Приблизившись к Николаю, тихо сказал:.

– Отец заболел, командир. Сердце плохо стучит, да. Останавливается сердце. Отпускай в алас.

– Ты что… письмо получил из дому?

Шурфовщик грустно скрестил на груди руки – пальцы загрубелые, в кровавых мозолях.

– Старший сын написал. Почтовая птица-вертолет сегодня утром привезла… Весной отцу предлагали в больница – не захотел. А теперь – совсем худо. Выпущенную стрелу вернуть нельзя. Как бы не опоздал Джангылы.

– Сколько дней ты хочешь?

– Три дня моя хочет. Дашь? – Шурфовщик сломал косые морщинки на чисто выбритых розанах.

– Дам, что за вопрос. Причина уважительная. Бери лодку-моторку и поезжай. Вот ключ от моей квартиры в городе… Ты уже был там, знаешь где это. Переночуешь у меня, а утром отправишься на автобусе в свой алас.

– Спасибо, командир. – Джангылы блеснул стальной челюстью, взял ключ и вышел, плотно прикрыв обитую камусом дверь.

И тут же заявился радист Миша Рябцев с бумажкой в руке.

– Радиограмма, Николай Иваныч. Срочная!

Николай взял радиограмму. Сердце неприятно сжалось и враз стало жарко – он уже все понял.

Депешу от Лагоды читал вслух:

– «Ввиду бесперспективности поисков алмазов на Западном планшете, дальнейшую разведку прекратить. Партия перебазируется в Заячью долину с целью поисков олова. Начало перебазировки – первое сентября. Об исполнении немедленно доложить. Лагода».

Кравченко присвистнул:

– Круто взялся Иван Петрович! Круто!