Czytaj książkę: «Челябинск недалёкого Будущего»

 Раз

За столом сидели трое. Их капюшоны были так глубоко надвинуты на лица, что разглядеть можно было разве что бороду одного из них.

– История начинается с начала и длится, пока не закончится… – хриплым басом протянул обладатель бороды.

– Как глубоко. И философично! – донёсся саркастический женский голос из-под второго капюшона. – Может быть у Вас, господин Нижний, найдутся более конкретные мысли?

– Быть может, они найдутся у Вас, госпожа Верхняя? – даже не пытаясь прикрыть агрессию, ответил философичный.

– Ой, вы ещё подеритесь. – вскинул руки третий. – Как дети малые.

Повисла тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием посуды, тщательно натираемой трактирщиком.

– Так что делать-то будем? – не выдержала Верхняя. – У Вас есть предложения, господин Срединный?

– Как и всегда, – спокойно ответил оный. – Наблюдать. А вмешиваться лишь в крайнем случае.

– А сейчас разве не крайний? – пробасил бородач.

– О нет, уверяю вас. Далеко не крайний. – всё так же спокойно ответил Срединный.

Не произнеся больше ни слова, фигуры растворились в воздухе. Трактирщик продолжал натирать посуду, словно ничего и не произошло.

Два

«Какой странный сон. – подумал Валера, продирая глаза. – Интересно, к чему бы это?»

Но на раздумья времени не было, т. к. будильник был переведён уже трижды, а значит на работу он снова опоздает. Наспех умывшись и прожевав бутерброд, Валера выскочил на улицу. Бросил взгляд на догорающий автомобиль.

– Вот твари. – тихонько выругался он себе под нос. – Я ведь её любил. Что ж. Придётся на общественном. Михалыч меня точно прибьёт.

Три

Валера запрыгнул в автобус. Жил он всего в трёх остановках от начала маршрута, так что с наличием свободных мест проблем не было. Это-то и сыграло с ним злую шутку.

На Черкасской вошёл паренёк. Щуплый, молодой совсем – лет двадцати. Прыщавый, немытый и с мерзкой ухмылкой.

Вошёл хозяйски. На левом виске выбито пять чёрных волн – символ скользящих. Прощупав автобус липким взглядом, остановил его на милой девчушке – явно ещё несовершеннолетней. Подошел к ней и выпростал наружу своё богатство. Прошипел:

– Ссасссиии! – с наслаждением растягивая буквы и закатывая глаза. Раздался звук списания талона.

Пассажиры смотрели с интересом и неприкрытой завистью. Большинство тут же повытаскивали из карманов гаджеты и начали записывать процесс на видео.

Девочка подняла испуганные глаза на ухмылку. Помедлила несколько секунд. И принялась за дело. Из глаз хлынули слёзы – то ли от стыда, то ли от того, что он готов был влезть в неё чуть ли не с головой.

Внутри Валеры смешивались неконтролируемое возбуждение, отвращение, желание схватить этого упыря и долбить его головой о поручни, пока она не расколется на две ассиметричные части, и инстинкт самосохранения – денег не было.

Не дожидаясь окончания его внутренней борьбы, очень скоро шум двигателей и улюлюканье толпы заглушило тихое девичье:

– Спасибо.

– Обращайся. – будничным тоном произнёс скользящий, застегнул ширинку, втянул что-то носом с кулака, и вышел на «Лакокраске».

Вот тут-то и зашла она. Бабка. Много таких. С клюкой и катарактой. Но было в ней что-то непередаваемо мучительное. Что-то, помутившее Валерино сознание. А может он просто отвык, за время поездок на машине? Как бы то ни было, Валера вскочил с места с давно забытой запретной фразой:

– Садитесь, пожалуйста.

На секунду ему показалось, что в её глазах мелькнула благодарность. Что пронесёт. Но лишь на секунду. Бабка заверещала на весь автобус, а в Валериной голове вспыхнули два слова: «Ты попал».

– Што вы штоите рты ражинув?! Граждане, хватайте нарушителя щкааарей! – громогласно вещала беззубая бабулет.

Граждане не растерялись и быстро выкрутили его преступные руки, не упустив ещё и возможности поддать по преступным же рёбрам. На «Островского» его уже поджидал экипаж.

Наручники. Еще пара ударов по рёбрам. И вот он уже в участке.

«Уж лучше бы раскроил скользящего… – подумал Валера. – Тогда этот бред наконец бы закончился».

Четыре

«Он-то и является подлинной мишенью в плане Тайлера» – внезапное озарение настигло госпожу Верхнюю.

– Этот мир отныне принадлежит нам, нам и только нам, – говорит Тайлер. – Древние давно в могилах.

«Ну-ну, мой мальчик. Это мы ещё посмотрим» – ухмыльнулась она, после чего покинула тело скользящего. Освобождённый юнец растерянно покрутил головой. Пытаясь понять, как вообще оказался на собрании – ведь он даже не собирался на него идти.

Пять

– Ну что, паскуда, будешь ещё порядки нарушать?! – взревел молицейский прямо в лицо Валеры.

– Никак нет Ваше Сиятельство! – не задумываясь выпалил тот.

– Чо сказал?! Ты ещё умничать мне тут будешь?! – вслед за слюной в лицо Валере прилетел кулак. – Я тебе покажу, Сиятельство, добродел херов!

– Да я просто в званиях не разбираюсь… – ответил задержанный, вытирая пошедшую носом кровь.

– Тфу, ска. Ещё и не служил. Ну хотя оно и видно… – презрительно бросил сержант. – Повторяю вопрос: порядки нарушать будешь?!

– Никак нет! – не стал рисковать с продолжением Валера.

– И это прааавильно. Но обещать каждый может. Я вашего брата знаю. А ты докажи, что ты не из этих! Вот тебе талон – отработаешь его на одном человечке. Понял меня? – плотоядно улыбнулся молицейский, протягивая распределитель.

– Но… Но я… Я ведь… – лицо Валеры сделалось белым даже в тех местах, где только что образовывался кровоподтёк. – Я никого никогда не убивал…

– А то я сам не догадался! – рассмеялся сержант. – Всё бывает в первый раз.

Шесть

Никто точно не скажет, когда это началось. Видимо, где-то вскоре после распада СССР. Коллективное было послано подальше – началась эра индивидуальностей. С каждым новым поколением «Я» всё больше доминировало над «мы». Люди чаще фотографировали сами себя, чем своих близких. Снимали на видео несчастные случаи, вместо того чтобы помочь пострадавшим. Шли к личностному росту, успеху и всякое такое. Всё меньше ценилась забота о других. Обесценивались никчёмные понятия вроде «дружбы», «любви», «ответственности», а слова вроде «альтруизма» и вовсе стали архаизмами. Акценты смещались. Цвета смешивались. Пока, наконец, не вывернулись наизнанку. Получился эдакий «негатив».

Летом 2041 года новая общественная мораль была утверждена правительством РФ. Тогда же «Полицию» переименовали в «Молицию». Истинные причины ренейминга остались за кадром, но, созвучно названию, люди стали чаще молиться, при виде стражей закона.

Что же до самого закона. Всё, что не так давно было плохо – вдруг стало хорошо. И наоборот. Убийства, кражи и прочие «прелести» стали делом порядочным, а некогда добрые дела начали преследоваться законом.

Понравилась машина? Угони! Приглянулась девочка? Возьми силой! Хочешь продвинуться по службе? Убей руководителя! Только не забывай придерживаться Пирамиды Новой Морали. И оплачивать взносы, конечно же.

Как ни странно, с приходом «негатива», страну хотя и накрыла волна преступлений, но волна какая-то незначительная. Неуверенная. То ли настоящих злодеев оказалось не так уж много. То ли если можно, то и не очень хочется. Да и не так-то просто оказалось убить человека, даже если мораль одобряет. Латентно добрых людей тоже оказалось немало. Как и просто трусливых.

Хотя первоочередной причиной всё же оказались взносы. Убивать и грабить можно было лишь по заранее приобретённым талонам. Если на момент деяния талона на счету не было – с него списывалась сумма по двойному тарифу. Если же на счету не оказывалось оной – человек умерщвлялся на месте без выяснения причин. Так что на грабёж, насилие и убийства шли лишь обеспеченные люди. Умирающие с голода могли лишь рассчитывать на мгновенную смерть в момент кражи шоколада.

Что же касается латентных добряков и трусов – для них всяких курсов наоткрывали:

«Как научиться громко и уверенно посылать всех нахуй»

«Как убить остатки совести. И директора заодно»

«Групповое изнасилование – просто!»

И прочих заманчивых предложений по самосовершенствованию.

Валера посетил только «Лёгкий способ бросить быть добрым». Правда и его до конца не прошёл. С теорией всё было отлично, да и с играми вроде «бегай вокруг стула и усядься первым» справлялся. Но вот когда привели специальных женщин для битья – не смог.

Вроде и понимал, что они не против. Зарабатывают неплохо, да и провоцируют как надо. Но не смог. Не тому его батя учил. Пришлось под едкие оскорбления поднатаскавшихся одногруппников покинуть курс. Хорошо хоть административку не завели.

Семь

– Ну так что? – уже без смеха продолжил сержант. – Ты готов показать, на чьей ты стороне? А, Валь?

– Вообще-то Валя – это… – начал было Валера, но осёкся под стервенеющим взглядом. – Нет. Не готов. Что со мной будет?

– Что-что? В заповедник отправишься, что. – нарочито-безразлично произнёс молицейский, выделяя букву «ч». – Глядишь хоть там человеком станешь. Если выживешь, конечно.

При слове «заповедник» в нутре Валеры кто-то перекрестился и умер. С приходом Новой Морали надобность в классических тюрьмах отпала. Преступников всех мастей теперь отправляли на огороженные многокилометровые территории, где они были предоставлены сами себе. А единственной формой исправительной работы было только «выжить». Сложностей было две:

Во-первых, в отличие от тюрем, там не было ни жилья, ни питания, ни прочих минимальных благ. Единственное внимание, которое оказывалось подопечным – это круглосуточное видеонаблюдение.

А во-вторых, туда регулярно приезжали охотники. Фактически, выбраться из заповедника можно было лишь убив одного из них. Таких оказывалось немного. Но до окончания срока и вовсе не дотягивал никто.

– К-ккак зз-заповедник? – заикаясь произнёс Валера. – За то, что место бабке уступил?!

– А ты как хотел? Обезьянником думал отделаться?

– Вообще – да. Может даже штрафом…

– Ну нет, дружок. Так дело не пойдёт. От тебя ж доброделом за километр несёт! Это ты сегодня место уступил. Завтра подпольный приют организовал. Что будет через год? – не дождавшись ответа, сержант продолжил. – Я Родиной рисковать не намерен. Ты либо сразу подтверждаешь, что персонаж не преступный. Либо в заповеднике исправляешься. Третьего не дано. Решай.

– Чем? – после мучительных размышлений спросил Валера.

– Что чем?

– Убивать чем? Голыми руками я точно не смогу. Вы же видите моё телосложение.

– А вот это правильный вопрос! – прямо-таки расцвёл сержант. – Вижу, конечно. И сегодня я добр. Поэтому дам тебе этого красавца.

Сержант выложил на стол легендарного «Макарова». Чем несказанно облегчил мучения Валеры. «Отлично. Лучше застрелюсь» – подумал он, а вслух ответил:

– По рукам.

Восемь

– И нахрена тебе этот придурок сдался? – спросил сержант, затягиваясь сигаретой.

– Ебать тебя не должно, Грищенко. – с крайне неприятной ухмылкой ответил собеседник. – Твоё дело какое было? Вручить парню ствол. Ты с ним справился? Справился. Бабки поймал? Поймал. Чо ещё?

– Да ничего-ничего. Просто любопытно, Сень. – замялся сержант.

– Нет, ты реально дебил? Может мне на твоё место кого поумнее направить? Я тебе сколько раз говорил так меня не называть?!

– Прости. Прости, Тайлер! Больше не повторится! – вскинул руки сержант и поспешил ретироваться из курилки.

– Дал же Босх братца… – прошипел Сеня, глядя на захлопывающуюся дверь.

Девять

Валера нежился в горячей ванне. Не обращая внимания на раздающийся двадцать первый звонок от Михалыча. На боль в переносице. На то, что вода уже текла через край. Всё его внимание было направлено на две вещи: стакан с виски и вишнёвым соком, и на пистолет Макарова. Впрочем, первый был ему нужен лишь для того, чтобы проще управиться со вторым.

Бутылка подошла к концу.

С трудом управляя движениями, Валера дотянулся до ствола.

– Ну… – выдохнул он. – Надеюсь там будет не хуже!

Сунул дуло в рот.

Нажал на спусковой крючок.

Мир погас.

Десять

Валера пришёл в себя с протяжным стоном. Лёжа в ванне с ледяной водой. Голова раскалывалась. В ногу что-то упиралось. С трудом наклонив голову, Валера увидел, что это ПМ. Последние кадры вчерашнего вечера ярко вспыхнули перед глазами.

«Но я же нажал на спуск!» – мысленно воскликнул он.

«А с предохранителя ты снял?» – ответил не менее мысленный, но чем-то отличающийся голос.

– Вот я мудааак… – уже вслух протянул Валера. – Что теперь делать-то? Опять нажираться?

«Может хотя бы посмотрим на того, кого вальнуть надо? Вдруг там человек-говно. Ты же периодически думал, что от таких мир надо чистить».

«Хммм… А почему бы и нет». – поставил точку в самологе Валерий.

Одиннадцать

«Ну чего ты мнёшься? Ну ты посмотри на него. Вживую он ещё отвратнее, чем в сети!»

Аргумент был весомым. Тип оказался действительно преотвратительнейшим. Но… Вот так взять и убить человека.

«Да за ним одних только изнасилований несколько десятков. И это лишь зафиксированных на видео! Да давай ты уже! Сделай мир чуть лучше!»

Трясущейся рукой Валера вытащил пистолет. Нагнал мужика лет сорока. Он следил за ним до самого дома. Тянуть больше было некуда. Поднял руку на уровень головы. Та затряслась сильнее. Опустил. В затылок выстрелить не смог.

– Эй, дядь Лёш. – окрикнул он.

«Нет, ты реально мудак. Ты правда думаешь, что в лицо будет выстрелить проще?!»

Дядя Лёша, как он сам требовал себя называть женщин, ставших невольными актрисами его киношедевров, обернулся. Бросил взгляд на пистолет, зажатый в Валериной руке. И, не теряя ни секунды, бросился на колени.

– Не убивай, прошу тебя, не убивай! Мне ещё так много нужно успеть! Я тебе денег дам. Много дам! Не убивай, прошу!

Валера вздрогнул. Но не от мольбы – в паре метров от них залаяла собака. А от мольбы Валере почему-то стало легче. Тирада насильника не вызывала жалости. Наоборот – отвращение приумножилось. Глаза остекленели. Зубы сжались.

Валера вскинул руку. Не забыв, на этот раз, снять с предохранителя.

– Папа! – раздался внезапный детский крик.

Валера поднял глаза. Из окна второго этажа на него смотрели перепуганные глаза девочки лет пяти.

– Дядя, дяденька, пожалуйста, не убивайте папочку! Меня убейте лучше – его не трогайте! – без тени фальши, не раздумывая выпалила она.

– Чтобы завтра к вечеру. Тебя в городе не было. Иначе вернусь. И пристрелю и её. И тебя. И кто там ещё под руку подвернётся. Ты понял меня?! – выдвинул ультиматум Валера.

Прекрасно понимая, что никогда его не осуществит.

Двенадцать

– Старый гандон! – цедил сквозь зубы мужчина, выходя из «Челябинск-Сити». – И как ты только дожил до своих лет? И ведь всего-то седьмой уровень. Как тебя никто не завалил до сих пор?!

Мужчина осмотрелся по сторонам. Как на зло не было никого подходящего, чтобы выплеснуть свою злость. Тот слишком дохлый – даже бить не интересно. Этот из скользящих. А за того со счёта спишут слишком много.

– А может самому взять на него талон? Денег ведь хватает. Ещё и останется! Тьфу. Ещё не хватало. Я ведь так долго копил на «снафф»… Чо вылупился?! – последняя фраза была адресована сидящему на скамье парню, не отрывавшему от него глаз.

– Да так. Показалось. – холодно ответил тот, но глаз не отвёл.

Судя по всему, парень отлично подходил на роль объекта для вывода агрессии. Средней комплекции, без отличительных признаков, явно недорогой. Но что-то в его ответе, в его взгляде, настораживало. Не рискнув связываться, Алексей Борисович продолжил движение в сторону оперного театра.

В театре уже давно не было никаких опер, но на сцене проводились самые разные операции, поэтому название решили оставить в качестве хохмы.

– Тьфу, блять. И показов сегодня нет! Да как успокоиться-то?! – воскликнул Алексей Борисович, глядя на афишу.

Тринадцать

– Эй, дядь Лёш. – раздался мужской голос у него за спиной.

«Фанат что ли?» – подумал Алексей Борисович, оборачиваясь. Такое уже бывало – периодически у него просили не только автографы, но и совета. Он раздавал их с неприкрытым отвращением, которое являлось явным признаком «звёздной болезни».

Но это был не фанат. Во всяком случае раньше фанаты не направляли оружие ему в лицо.

Тело словно само рухнуло на колени, а изо рта потекли слова:

– Не убивай, прошу тебя, не убивай! Мне ещё так много нужно успеть! Я тебе денег дам. Много дам! Не убивай, прошу!

Сколько раз он сам слышал эти фразы? Он помнил точное число: 26. И ведь он не убивал! Так может и его они спасут? Вот только он-то и изначально убивать никого не собирался.

Алексей Борисович перевёл наконец взгляд с чёрного смертоносного отверстия на лицо человека. Парень. Тот самый парень со скамьи! Сразу ведь почуял, что что-то неладно!

Парень медлил. Алексей Борисович сглотнул. Собрался было открыть рот для новой тирады. Посмотрел в глаза владельцу пистолета. И провалился.

Вот ему семь. Он идёт в первый класс и с первого взгляда влюбляется в девочку с ангельскими глазами. Признаётся ей в этом. Она смеётся и заставляет одноклассников каждый день над ним издеваться. А ведь мама с папой учили, чтобы он раз и навсегда забыл слово «Любовь».

Вот ему четырнадцать. Он больше не допускал той ошибки. Не открывался. До этого дня. Когда он увидел ЕЁ, слова вырвались сами собой. Смачный плевок в лицо – вот и весь ответ. Ладно хоть не били в этот раз.

Вот двадцать семь. Он настолько сросся с маской, что тот – наивный и любящий Лёшка – уже кажется вымыслом. Сном. Но где-то в глубине, очень хорошо запрятанный, в нём продолжает тлеть уголёк надежды.

Тридцать два. Он встречает её на курсах повышения квалификации. Осторожно прощупывая друг друга, они выясняют, что это всё им одинаково отвратительно. И что у них очень много общего. Очень. Он не повторяет ошибок молодости. Держит язык за зубами. Но уголёк разгорается сильнее.

Тридцать три. Он ждёт её в родильном отделении. Ту Самую. Которую ждал всю жизнь. А сейчас ждёт, когда она принесёт жизнь новую.

Тридцать три. Врач выходит к нему с улыбкой:

– У меня для Вас две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

– С хорошей.

– Ваша жена умерла.

Тридцать три. Что-то умерло в нём вместе с ней. От уголька, разгоревшегося было до пламени, не осталось и следа.

Тридцать три. Он бы повесился, если бы Любимая не оставила ему совершенно здоровую дочь.

Тридцать три. Он топит свою боль в алкоголе и наркотиках. Хотя бы на время становится легче.

Тридцать три. По дороге домой он слышит сладкое:

– Эй, красссавчик! Поразвлечься не хочешь?

Он подходит ближе. Присматривается. Возраст окликнувшей его проститутки определить нереально. Где-то между избитыми шестнадцатью и прогнившими шестидесяти шестью.

– Нравлюсь?) – раскрывает она почти беззубый рот и, увидев направление его взгляда, добавляет, – Зато не покарябаю!

– Почему ты? – тихо вопрошает он.

– Что почему я? Почему я готова тебе отсосать за полцены? Да просто нравишься ты мне, красссавчик!

– Почему ты… должна жить… а она нет?

– Ты вообще о чём?

Вместо ответа он бьёт её в лицо. Заваливает на землю. Начинает насиловать. Раздаётся звук списания.

– Урод! – возмущённо выкрикивает жрица любви. – По талону-то дороже будет! И не мне, а государству пойдёт!

– А. У. Меня. И. Нет. Талона. – вбивает он в неё каждое своё слово.

– Дык так ещё ж в два раза дороже!

Вернувшись домой, он плачет. Рыдает. Воет, уткнувшись лицом в подушку. Впервые, за всё время с дня смерти жены. С дня рождения дочери. Впервые он подходит к ней, чтобы взять на руки и крепко прижать к груди. Впервые чувствует, что уголёк всё ещё тлеет внутри.

Тридцать четыре. Нуждаясь в высвобождении боли, он делает ещё несколько походов к проституткам. На этот раз не спонтанных. Запланированных. Оплаченных. К счастью, найти желающих получить побольше – за небольшие побои и имитацию изнасилования – труда не составило.

Тридцать пять. Накопления заканчиваются. Нужно выходить на работу, но оплатить няню или ясли не чем. Он решает монетизировать хобби. Начинает снимать свои секс-терапевтические сессии на видео. Проститутки, прекрасно имитирующие оргазмы и удовольствие, не менее прекрасно имитируют страх.

– Дядя Лёша, не убивай, прошу тебя, не убивай! Мне ещё так много нужно успеть! Не убивай, прошу! – кричат они в камеру со слезами на глазах. А когда запись заканчивается, предлагают обращаться ещё. Но он каждый раз ищет новых. Чтобы зрители не заподозрили подвоха.

Тридцать шесть. Его влог приносит неплохой доход. Теперь он даёт ему не только самое необходимое, но и надежду, что удастся создать нормальное будущее для дочери.

Тридцать семь. Его накоплений почти хватает на то, чтобы свалить из страны вместе с дочерью и осесть в каком-нибудь тихом месте. Почти хватает. Но он устал. Проститутки больше не дают терапевтического эффекта. Скорее наоборот. В его голове рождается план действий.

Тридцать восемь. Он открывает сбор средств на «снафф». Желающих скинуться на талон, чтобы увидеть, как Дядя Лёша не только изобьёт и изнасилует, но и наконец-то дойдёт до апогея – да ещё не с какой-то там шмарой, а с самой Катей Кураж! – оказывается предостаточно. Никакого талона он, конечно же, покупать не собирается.

Тридцать восемь. Вместо этого он идёт на встречу в бизнес-центр «Челябинск-Сити». С человеком, который обещал помочь им с дочерью выбраться из страны. Но перевозчик в последний момент увеличивает цену вдвое. Это почти всё, что у него есть. Можно выехать. Но на что потом жить?

Тридцать восемь. «Правду что ли говорят, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами? – думает Алексей Борисович, возвращаясь в здесь и сейчас. – Прости меня, доченька. Не уберёг я тебя».

– Папа! – раздаётся душераздирающий крик сверху.

Парень поднимает глаза на его окна.

– Дядя, дяденька, пожалуйста, не убивайте папочку! Меня убейте лучше – его не трогайте! – захлёбываясь слезами надрывается малышка.

Алексей напрягся, готовясь к прыжку. Даже если ему суждено сейчас умереть, он успеет утащить парня за собой. Голыми руками разорвёт. Собственной кровью захлебнёт. Перегрызёт горло. Лишь бы дочь осталась жива. Но.

Тот опускает пистолет.

– Чтобы завтра к вечеру. Тебя в городе не было. Иначе вернусь. И пристрелю и её. И тебя. И кто там ещё под руку подвернётся. Ты понял меня?! – говорит парень и уходит.

Алексею показалось, что слова эти были произнесены как-то странно и даже неубедительно. Но проверять их он не стал. На следующий день они с Алисой были уже за пределами Новой Российской Федерации.