Czytaj książkę: «Покидая Тьму», strona 11

– Трус, пошёл вон! – Влад отдёрнул автомат кровавыми трясущимися руками, но встать ему не удавалось, не утихающая боль после его избиения якорем держала на полу.

– Нет, дай мне!

Подросток оттолкнул от себя призрака, схватил в свои руки оружие и, готовясь стрелять, выскочил на улицу с душераздирающими криками.

Мокрый снег стучал по лежащим на холодном асфальте осколкам окон, образуя блестящие лужи под ногами и создавая преданную забвению мелодию, дополняющуюся звоном металлических навесов.

Выйдя с автозаправки, Филипп старался всегда держать руку около кармана, боясь случайно не упасть. Хруст стекла под ботинками пронёсся громким эхом по всей голой трассе, оставив оглушающее воспоминание о недавнем падении, напомнив обо всех пережитых в тот момент эмоциях. Шмыгнув носом и поправив воротник, промокший до нитки парень, пошёл в сторону рычащего автомобиля.

Недавний эпизод с обезумевшим военным не стал чем-то облегчающим, наоборот, разделив мысли надвое, он порождал собой проскакивающее на секунду бессилие, сменяющее собой печаль и ужас перед неизвестностью. Вопросов становилось всё больше и больше, а ответы были размыты или вовсе не найдены. Размытым казался и изменившийся взгляд Филиппа на окружающий его новый мир и на вещи, что в нём теперь являются нормой. В таком же расфокусе предстала фигура загадочного человека за открытой дверью, чей силуэт, сливаясь со снегопадом, становился с ним почти единым целым. При попытке рассмотреть неизвестного, в голове возникали разные ассоциации, и первая из них, доминирующая, являлась шумом старого неработающего телевизора, преподнося выжившего как нечто загадочное и даже мистическое.

Филипп здесь не один, и он это понимал. Где-то неподалёку есть как минимум один человек, имеющий при себе огнестрельное оружие, чуть не застреливший без какой-либо жалости беззащитных детей. Стоит ли после этого продолжать идти?

Он был полностью отчаян и сломлен, в этом он видел правду и высвобождение от зла. "Я не был счастлив, вот, что я хотел этим сказать. У меня нет выбора, у меня есть только это. Больше я ни на что не гожусь. Я ненавижу себя. Никому не нужен!". Оказывается, конец пути был не таким ярким, каким его себе представлял этот мальчишка. Нет ни тепла, ни людей рядом. "Сколько бы мы не собирали вокруг себя людей, умираем мы все в одиночестве". В самопожертвовании он видел свет. Свет для себя, ведь ему больше не придётся переживать за собственную жизнь и жизнь близких, за жизни тех, кого он мог спасти и кого не спас. Полное очищение и избавление от всех проблем, которые закончатся с его концом. "Я уже давно не тот, кто я есть на самом деле. Что плохого в том, если я хочу хоть раз быть полезным кому-то? Влад, Кирилл, пожалуйста, помогите мне! Лиза…".

Резко появившаяся боль, будто изнутри, широко открыла ему глаза, и, продолжая разноситься от головы ко всему остальному телу, вырубала. До падения возможно было почувствовать колющее чувство на кончиках пальцев, но осознание пришло быстрее – удар прикладом. Его обезвредили, но не убили. "Почему? Почему? Почему? Почему? Почему? Это не правильно!". Так для него могло всё закончиться, но, к его сожалению, не закончилось. "Почему я остался жив? Почему?", думал он, "Почему мы убиваем людей?".

"Я не хочу жить, но я не хочу умирать. Есть причины на то, чтобы жить, и на то, чтобы умереть. Возможно, я всегда хотел быть бесформенным светом, чтобы наблюдать за всеми жизнями без права вмешательства, и за тем, как они же умирают. Что я знаю? Чего я не знаю?".

И небо ревновало, вздыхая, слушая голос наблюдающего, далёкого от отказа смерти. Вечность была его подарком. Какие пытки там, где убить они не смогут. Трещины на стекле перед глазами уж точно не предвещали ничего хорошего что сейчас, что в будущем. Маленькие прозрачные молнии, застывающие в мгновении тяжёлого удара по голове, продолжали кричать после соприкосновения с ледяной асфальтированной дорогой последних рывков на пути к бесконечной агонии, открывая покрасневшим залитым горечью глазам карту всех проделанных к ней путей. Был ли он теперь счастлив? К тому ли шёл он, чтобы так упасть?

Холодное озеро, испускающее пар от ещё жарких утонувших тел, обгоревшая чёрная кора деревьев на пляже, бьющиеся сердца, лёд, снег, осколки, чёрная матовая сфера, рождение, время, смерть. Смерть, время, рождение, белая матовая сфера, осколки, снег, лёд, бьющееся сердце, пляж, обгоревшая чёрная кора деревьев на пляже, холодное озеро, испускающее пар от ещё жарких утонувших тел, тина, плесень, графит, камни, огонь. Где всё это? Распад. Отделяющиеся кусочки тела и разума подхватывали тени, вознося их как можно ближе к чёрному солнцу, смешивались со снегом и с ним же исчезали на тёплых руках человека, смешивались с водой на мокрых перчатках, прекращали парить перед старым деревянным домом, откуда все звёзды с ночного неба, оставив после себя лишь пепел, уже давно ушли. Шум бьющегося о льдины ручья, капающая на ткань кровь, треск падающих деревьев, пустота. Что-то страшное и очень большое надвигалось на хрупкие умы людей. Освобождение от одежды, тепло рук, свет, утренняя свежесть и любовь. Холодок по телу представлялся совместной игрой гитары и трубы, дыша где-то очень далеко.

Руками, что он держал последний разбитый осколок тёплого воспоминая о стремительно разрушающихся беззаботных днях, ими же, закапываясь всё глубже и глубже под землю, скрывал от вечно преследующих его глаз своё маленькое бьющееся сердце. Один выстрел, всё-таки, донёсся с той стороны, но он был ближе всех предыдущих, после чего всё затихло.

Парой лёгких пощёчин, призрак добивается возвращения парня в реальность, присматривая за ним, сидя на полу.

– Я не хочу твоей помощи. Всё и так достаточно плохо, я и так уже создал слишком много проблем. – вскрикнул Филипп, открыв глаза.

– Почему ты всё ещё жив?

– Я не знаю.

– Конечно да, ты даже не пытался понять чувства тех, кому повезло не так сильно как тебе. Почему ты хотел умереть?

– У меня не было выбора… – апатично отозвался Филипп.

– Пожертвовать собой сейчас легче, ведь, чужая боль принесёт только больше страданий.

– Ты – не я, и не знаешь, что со мной происходит.

– Плевать, не будь меня здесь, ты собираешься и дальше ничего не делать? Осталось всего ничего, буквально последний рывок. Разорви этот цикл, ответь себе: почему ты до сих пор жив и ради кого?

– Я не хочу вспоминать весь этот кошмар, пожалуйста, остановись, прекрати!

Влад схватил плачущего парня за куртку, прижав к стене, вскоре ослабил давление, понимая свою ошибку, и сказал:

– Ты бежишь от своих проблем, смерть для тебя самый лёгкий путь покончить со всем этим, поэтому ты так рвёшься к ней навстречу. Идеальное время никогда не наступит.

– Почему я не могу бежать от проблем? Что тогда мне ещё делать?

– Ты только и делаешь, что сидишь и ждёшь, пока кто-то придёт и поможет тебе, но что ты для этого сделал? Ты жалкий трус и эгоист, в прочем, как и я…

– Что?

– До дыма я натягивал по тысяче слоёв одежды на себя так, чтобы ничего кроме лица не оставалось открытым. Никогда и никому не смотрел в глаза, когда гулял, а сердце сумасшедше колотилось даже при коротком разговоре. Я жалок. Я боязливо принимал попытки доверять, как и ты, уже даже не пытаясь, подать кому-либо руку, сбегал обратно в мир собственных фантазий, не замечая собственную ранимость. Мы оба хороши, понимаешь? Но как я уже сказал: не обязательно оставаться одному. – закончив, Влад заметил одобрительно кивающего ему позади Кирилла, который, в свою очередь, не спешил вмешиваться, – Я ужасный человек, я натворил столько зла, и ненавижу себя за это, но сейчас, я прошу своего друга простить меня.

– Правда?

– Ну, же, дурачок, поднимайся, – улыбнулся он, – а то я ведь и передумать могу.

Чёрное озеро, волны, силой выпрыгивающие из вынырнувшего горячего обнажённого тела, сияние чистой кожи. Знакомое чувство удовольствия через фантазии доводило кровь в руках и ногах до состояния невероятного кипения, что заканчивалось извержением настоящего и неподдельного счастья. Открывая глаза, света становилось больше, ладони теплели, а поток мыслей успокаивался. Жёлтые листья, что так часто падали с почерневших ветвей деревьев, закрывали собой расплывающиеся по всему телу яркие блики, и сползая к воде, уходили на дно вместе со всеми разбитыми бетонными осколками. Уровни воды темнели, касаясь кистей, уходили, прятались и даже замирали, когда босые ноги ступали на сухие камни. Среди всей этой красивой картины нехваткой одного единственного, того, что является неотъемлемой частью этой окружающей и дождливой природы казалась обычная женская грудь, скрываемая мокрыми русыми волосами. Но и без того, щёки и нос, покрасневшие от холода, дополняли чуть заметные веснушки на лице молодой девушки, превращая этот образ во что-то невероятное. Истинным желанием было ловить мелькающую улыбку этого человека, наблюдая за тем, как он совершенно беззаботно дышал, испуская тёплый пар.

В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.

И свет во тьме светит, и тьма не объяла его.

Всем своим телом можно было прочувствовать дрожащую от ветра траву, которая играясь, щекотала ноги и грудь даже через плотную куртку. Она будто неугомонный ребёнок пыталась поднять с места неохотно поддающееся тело молодого человека. Посреди уже почерневшего поля как луна в пасмурную погоду лежал счастливый и принявший позу эмбриона парень, который, наверное, из вежливости не просил своих друзей уходить.

Наконец, сухая трава всё-таки смогла выдернуть его из эйфории и вернуть в настоящий мир, каким бы пугающим и страшным он не был. Открыв глаза, парень не спешил двигаться, потому что не до конца понимал происходящего вокруг, списывая это на ещё продолжающееся сновидение, от которого он не полностью отошёл. "Нужно идти", подумал он. "Салфетки выброшены, а правая рука вымыта, надеюсь, никто ничего не скажет".

– Что это? – опешил Филипп.

– Рукопожатие – закрытие нашей сделки, помнишь? Ты помог мне, а я тебе.

– Значит… Прощаемся? Навсегда?

– Не вздумай плакать, слышишь? Мир жутко тесен, помни это. Кто знает, может быть, это ещё далеко не конец.

Владислав снял с себя уже даже близко не белую ткань со своей головы правой рукой, и, показав лицо молодому военному, растрогался.

– Ах да, Кирилл… – растерянно заморгал призрак.

– Не стоит, правда, рана это пустяки. Ты нашёл в себе силы измениться и простить самого себя. Чего уж там, завёл просто замечательного друга, это важнее.

– Спасибо. – он с грустью покачал головой и отступил назад.

Но Филипп не спешил так скоро расставаться с другом, питая надежды на хотя бы ещё секундный контакт глазами, он остановил его со словами:

– Я знаю, что ещё не раз упаду, но я снова хочу видеть людей вокруг себя. Я верю в те чувства, что я испытал рядом с тобой также сильно, как и в их реальность. Спасибо тебе, Влад, спасибо за всё!

– Эй, когда вернётесь, дашь мне номер своей Лизы, ладно? – выкрикнул он, прежде чем скрыться в неприглядном тумане.

– Да ну тебя, ни за что!

Колония несовершенных сущностей. Разъединённые от своего места, не снискавшие себе спокойного существования, ничего кроме боязливого вперёд навстречу тёмной неизвестности шага им не оставалось, и даже меньше: ничего кроме этого им и не оставили, прежде чем столкнуть с неизбежным. Моросящий дождь, снегопад, реки крови, все, в конце концов, достигло своего максимально допустимого воздействия на пролетающую проекцию человеческой души, чей неразличимый спектр способен был погрузить целые миры в бесконечно движущуюся тьму, совершенно предсказуемо, сработал против неё. Всепоглощающее пустое забвение, было единственным страхом всего человечества. Омертвение света и принуждение в познание тьмы уставшими глазами, где осознание боли причинённой приходит только через боль приобретаемую. Это их последний день, так с ним они прощаются.

Мысли в голове бегали, неосторожно задевали уголки с хорошо спрятанными воспоминаниями о настоящей дружбе или о первой и сильной любви, обходили стороной уже подправленный всеми совершёнными ранее ошибками эмоциональный интеллект, остерегаясь случайного непоправимого обвала. Не долго думая, он поднял голыми руками горсть снега с капота ярко-красного автомобиля напротив, сжал её в разбитый кулак, и предвкушая приток ранее спящих чувств, осторожно запрокинул голову в маске назад. Это было удивительно наблюдать за возвращающимся к яркой и полной ярких впечатлений жизни человеком, чей недавно прожитый короткий кошмарный опыт перечёркивал, кажется, ну, абсолютно всё.

И почему ему, не быть закрытым ото всех во тьме, что приняла одного его? Правдив ли он тот путь, что высечен ножом? Чёрным мхом покрыт тот путь, откуда возвратился он. И лучше всяк забвения боль, страдания и души огонь.

Таянием снега горячими ладонями было всё объяснено. Его голова наконец-таки опустела до полного беспамятства и оторвалась от пугающей реальности. Что теперь есть вода? Что теперь есть её источник?

И нет, и не было ничего более ценного, чем вид застывших красных линий на пожелтевшей мятой бумаге, их путь, их вопрос придавал дрожащим коленям сил, а с закрытием век – смывался вместе со всеми чернилами. Кое-где, рассмотреть приближающиеся к новой жизни ветки или стебельки всё-таки было возможным, несмотря на отсутствие какого-либо пространства, занимаемое абсолютно неподдающейся объяснению чёрной материей. Она была бескрайней, бесформенной и безымянной точкой на этой же самой карте, бесконечно расширяющейся с каждым новым смелым движением в любую из её сторон, будто, представляя свой личный и ранее не виданный механизм самозащиты от грубо вмешивающихся в неё разрушителей. И чем больше кто-либо пытался осмыслить природу существования этого явления, тем ярче и правдоподобнее становилась теория о полном перевороте существования всего и вся: кто теперь для кого является чужаком? Кто на самом деле вторгся, на чью территорию? И чем всё закончится для занимающих низшую позицию во всей этой новой системе?

Он предупреждал, терпеливо ожидал ответа с поверхности, вмешивался, и не оставляя другого выбора, в конце концов туман гневливо обрушился на головы ничего не подозревающих людей. Цена за сохранение даже хотя бы собственной жизни была велика и также страшна, как сама потеря этой самой жизни. Мир, ещё даже до прихода вечно царствующей ночи, полностью погряз в хаосе, терзал самого себя на маленькие кусочки и убивал, ярко демонстрируя свою сохранившуюся кошмарную сторону. Ощущения были похожи на то, что он стоит посреди бесконечной дороги, где-то вдали от здравых мыслей, казавшиеся такими из-за тумана и того абсолютного безумия во всех окружающих вещах. Вокруг не было буквально ничего, он был один в этой темноте, а в голове лишь еле доносящийся и не утихающий колокол. Нет сил больше это терпеть. Парень поднялся с впитавшей жар тела земли, затянул ремни своего противогаза покрепче и немедля осмотрелся, покрутив головой. Ожидающий его у выхода из АЗС друг, которому он доверяет, устроил показуху, стуча указательным пальцем по несуществующим наручным часам, как бы, поторапливая. "Хорошо", сказал Филипп.

Ему теперь здесь место есть, он совершенен, открыт и по-своему счастлив, аккуратно заполняя свои пропуски новыми моментами. Возможно, он заново полюбил Лизу, возможно, вновь влюбился во Влада, а может быть и вовсе научился по-настоящему любить себя за настоящее, а не бессмысленно казнить за каждую выросшую на почве тёплых, как ему казалось, воспоминаний ошибку прошлого. Он есть собирательный образ на основе разных интерпретаций его знакомых, окружающих его материальных объектов, а также, просто-напросто, живой человек со своими внутренними проблемами, которые он, наконец-то, достал, чтобы всем показать. Долгий марафон по побегу от себя подошёл к концу с подробным пересказом всего своего листа недостатков близким людям, которые в свою очередь, поддержали его изменения, приняли активное участие в поисках того самого тепла и уюта, даже находясь посреди тёмного чрева, и, что не мало важно, заново создали такого парня как Филипп. Открыли ему глаза на происходящий поток действий, пусть и ужасных, но настоящих, происходящие сейчас перед ним, придержали его бледные ледяные руки на пути к своей цели и остались с ним настолько долго, насколько это было возможным.

– Сейчас, примерно, было бы часов одиннадцать, не меньше. Мы с тобой неплохо так загулялись, что скажешь? Поздновато, но я не чувствую холода. Чувствую только то, что вновь могу всё различать. – лицо подростка посветлело.

– Ну, что, отпустило? – спросил Кирилл, – я крупу гречневую сварил, сядешь, поешь перед походом?

– Ой, прости, я что-то даже и не предложил… Пожалуйста, я прошу! – настаивал Филипп, протягивая вперёд банку.

– Хорошо, как скажешь.

Всему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться и время умирать; время войне, и время миру.

Вечно балансирующее между полным уничтожением через громкие звуки и стороной доводящей до удушения страхами гигантских пустых пространств ранее, действительно, было способно разрушать многоуровневую защиту разума неподготовленного человека, но со временем, с адаптацией к новым условиям ультразвук и образы, кажется, и вовсе прекратили свои изощрённые манипуляции от бессилия и неэффективности. То, что до сих пор гложет их – это сохранение внутреннего состояния и противостояние разрушающим их целостность проекциям абсолютно пустого кошмара. Графитовые пики, плесень, туман, всё было способно уничтожить, но главным врагом для всех по-прежнему остаётся сам человек, загнанный в угол необъяснимым явлением, он любыми, даже не этичными, способами будет продолжать бороться за свою личную жизнь, не замечая, как сам погибает. Сбрасывание толстых цепей с якорем прошлого было непосильной задачей для многих, с чем справиться, конечно же, было труднее всего остального. Был ли смысл бежать назад, если конец всему этому один?

Чувство давно забытой лёгкости сильно преобладало над окутывающим холодом, мягко подхватывало руки, поднимало их, шептало что-то на ухо, смеялось. Это было прекрасно, чувствовать себя окружённым тьмой смело улыбаясь препятствиям, что он преодолел за всё это время, наконец-то, их вес чувствовался каждой эмоцией. Весело было перекатывать капли воды с пальца на палец, зная, что всего этого счастья будет ещё больше, сделай Филипп один маленький шаг против себя. Несмотря на полное отсутствие горизонта, в голове благодаря воспоминаниям составлялась карта местности, пусть и не чёткая, совсем размытая, зато можно было примерно представить, где находится его девушка. Найдётся она – найдётся и спокойствие.

…ибо Он уязвил – и Он исцелит нас, поразил – и перевяжет наши раны.

Глава

IV

Эхо

Девушка специально трогала низ своей большой кофты или поправляла постоянно падающие на лицо волосы, просто потому что благодаря таким простым действиям она оставалась в этом неудобном грузовике и чувствовала себя приземлённой. Помогали этому и изредка подскакивающие на кочках сумки под ногами. Они гремели словно колокола, перебивающие ход мыслей, мешая полностью отключить сознание и погрузиться в собственный мир. Хруст липучек бронежилетов, звенящие стальные карабины на куртке и постоянные беспричинные прикосновения являлись якорями для Лизы, не давая ей покинуть реальный мир. Вода была повсюду. И не спокойно ей было, она кричала. Стонала.

Девушка смотрела на буквально выскакивающие из её головы идеи и воспоминания, что хватаясь за обгоревшие стволы старых деревьев, без оглядки растворялись в абсолютно кошмарной тьме через маленькое бронированное окно. Ей ничего более не оставалось, как провожать прошлое, сидя на деревянной лавочке в окружении таких же отчаянных брошенных людей и угрюмых военных, мечтая о смягчении тех угроз, которые наверняка уже поджидают её в нескольких километрах отсюда. Вот уже на протяжении нескольких минут она является обычным зрителем без права на вмешательство, заново открывая для себя оранжево-красный закат, то время, когда она просто могла наслаждаться настоящим моментом, и где, увы, всё давно разрушено. Сегодня ей точно уже не до сна. Может быть, потому что она никак не могла перестать просто думать о чём-то, или потому что видела глаза человека в форме напротив, его голубые, живые человеческие глаза. Руки в перчатках, которые потянулись в сумку за мокрой и мятой пачкой сигарет. Достаточное количество визуальных закладок.

– Можно? – тьма пропала за телами обезличенных людей, она осталась одна.

– Чего можно?

Лиза почти не поднимая век указала на упавшую на пол сигарету.

– Не рано?

– Что? – обессиленная тонкая ручка спрятала указательный палец, и огорчённая разговором, девушка отвернулась от человека в форме, – какая теперь разница?

– Всё совсем плохо? – ответа не последовало, только скрещенные руки собеседницы и её убийственный взгляд куда-то в сторону говорили за неё, – ладно, чего уж там, возьми эту, она сухая, – но и снова никакой реакции на его предложение, – ну и бука же сидит, сейчас спрячу обратно в сумку и уже больше не достану, последний раз предлагаю, будешь?

– Да…

– То-то же! – улыбнулся он, – огоньку вот держи, хочешь, забирай себе.

Сдерживать кашель было для неё невозможным, но ещё более невозможным было оставаться в окружении, пусть и исчезающих после неуклюжих затяжек, страшных образов пустого пространства за кузовом грузовика с номером две тысячи восемьсот шесть, медленно сдирающие куски здравого смысла с её хрупкого разума. "Я бесполезная, слабая и никчёмная. Всем без меня будет только лучше и лучше мне будет только в отрыве от всего настоящего, всего существующего за пределами моих личных розовых границ, и любви, в которой я абсолютно ничего не понимаю. Где тот мир, что если не принимал, то, хотя бы, не убивал меня за мой слабый характер, не наказывал за ошибки и просто не трогал разбитую меня. Не добивал людьми вокруг, не приглашал новых и не забирал старых. Как мне чувствовать себя лучше, если мир это буквально один большой туман? Всё размыто, все лица, все уже по сотню раз пройденные места, воспоминания, которые, кажется, осколками доходят до меня, где всё это? Всё сгинуло, безвозвратно, и я вместе со всем этим, убитая, злая, потерянная, продолжаю предпринимать жалкие попытки дотянуться до несуществующей нити надо мной, пытаюсь забыть этот кошмар хоть на жалкую минуту, чтобы снова не падать. Какая же я жалкая, если думаю, что дальше будет только лучше, как же я ошибалась. Мои страдания будут бесконечными, что ни шаг, то лишение и разочарования. Никто никогда меня не любил и не полюбит…".

– Извини, у тебя пепел на штаны падает, стряхни, а то запачкаются.

– Можно я возьму ещё одну? – перебила Лиза, – ещё одну, последнюю.

– Бери, конечно, но, не знаю, успеешь ли ты, мы уже почти на месте, судя по всему. – молодой военный протянул ещё одну сигарету девушке и продолжал смотреть на неё, в ожидании вопроса о конечном пункте. Но… Ничего.

"Поднимая скрученный табак в бумаге ко рту, мне казалось, что на короткую секунду я сама превращалась в красивое облако абсолютно чистых мыслей без лишних болтающихся конечностей, чувствовала приходящее головокружение и следующее за ним мысленное падение на твёрдую поверхность, сопровождающееся эхом откуда-то сверху. Отделалась от костей, мышц и мяса, растворяла свой мозг в воздухе и лёгким дымом проносилась по всему грузовику. Наблюдала за тенями уже бывших людей в этом грузовике, спрашивала себя, просто была и просто возвращалась. Но в то же время, очень тяжело было сконцентрироваться на чём-то одном одиноком, на предмете или слове, всё превращалось в несвязную кашу, откуда выцепить смысл для меня было уже непосильной задачей. Я уже почти не различима с тем происходящим на улице ужасом, не представляю себя собой без каких-либо якорей и ремней, совершенно не вижу свои руки, не представляю, есть ли они у меня вообще, и если есть, кто ими двигает? Чувствую, что я не настоящая, что у меня не настоящее тело, мысли, идеи, цели, увлечения, эмоции, во мне нет и не было ничего настоящего. У меня этого не отнимали, я сама всё от себя отдаляю, даже когда не желаю этого… Себя настоящую я боялась в своих самых страшных кошмарах, и что теперь есть я? Та, кем боялась стать, или та, кем не стала? Как же я устала!".

"Тьма, тьма, тьма, тьма, тьма. Как же невыносимо видеть её! Невыносимо чувствовать её ледяные руки на своей шее, пока я жалобно пытаюсь набрать воздуха через боль, и нет криками места здесь, никто не поможет, никто не хочет. Почему я? Почему именно я? Почему я не умерла в том автобусе, прежде чем ощутить все страдания этого тумана… А почему бы и не я. Жар, пот, головокружение, из моих рук валится весь мир. Почему я не умерла? Почему я умерла?"

– Всё в порядке? – увидев заплаканную Лизу после пощёчины, которую она сама же себе и дала, военный уже не мог не смотреть в её сторону и не беспокоиться о хрупкой девушке.

Десятки взглядов были старой ржавой цепью к ней прикованы, сотни слов шёпотом проносились над головами людей, кто-то даже пытался отсесть.

– Она болеет чем то? – спросил кто-то, прячась за чужим телом, – девушка, вас трясёт!

– Заткнитесь! – Лиза приподнялась с места и опрокинув голову назад, тянулась грудью вверх. Это было ужасно, – всё хорошо… Просто… замолчите! – в какой-то момент ей показалось, что стены начали двигаться и сближаться, давя на и не без того разбитого внутри человека, приближая неизбежный приход мучительной истерики, – кап, кап… – шептала она, закрывая глаза, – вот и всё…

Итак всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным

– Двадцать четыре, шесть, восемнадцать, два, шесть, восемнадцать, это две тысячи восемьсот шестой, прошу разрешения на въезд через четыре тысячи двести двенадцатое КПП, как слышно?

– Принято две тысячи восемьсот шестой, ворота открыты, – отозвались с другого конца рации, – шлагбаум поднят, дорога пуста.

И вновь он – яркий белый свет дрожащих ламп наверху, ничуть не согревающий, но достаточно приятный, чтобы вот так просто остановиться над ним и бездумно вглядываться в его беспорядочный шум. "Парочка военных, что сопровождали нас, вскоре после приезда, удалились в скрытый от посторонних глаз коридор, оставив на попечение незнакомцам в химзащите". В этот раз, даже не о какой привязанность речи быть и не могло: их лица попросту не видны из-за устройства и вида их противогазов. "Ладно…".

– Пожалуйста, следуйте за нами и старайтесь не останавливаться. – вежливо сказал говорящий костюм, указывая на второй, закрытый оранжевой плёнкой, коридор. "А что нам остаётся, как не беспрекословно выполнять их приказы? Игры в самостоятельность окончены, и далеко не победой. Мы все дружно кивнули головой, даже не подозревая, что, возможно, за этим углом сделаем последний в своей жизни вдох".

"Яркие колонны, разметка на бетонном полу, указатели, множество дорогих и никем не тронутых блестящих автомобилей. Мы на автостоянке, судя по всему". Лиза замерла на месте, наблюдая за проходящим через неё потоком пустых тел, извиняться, за что те даже и не думали, продолжая толкать её в маленькие плечи.

– Прошу вас, не отставайте! – сказала вышедшая к ней женщина из ряда людей в белых костюмах. Очнувшаяся Лиза вернулась на землю и направилась к входу в компании военного, которая любезно решила проводить одинокую девушку к остальным.

В душе мы все глубоко одиноки, сколько бы не было вокруг нас знакомых лиц. Грусть, что мы испытываем далеко не та, что видят для себя её другие, это совсем разное чувство, чувство которое каждый из нас испытывает индивидуально. Почему мы должны слепо верить чьему-то утверждению? Зелёный росток у нас под окном может быть вовсе не таким же зелёным, как видит его мимо проходящий человек, всё субъективно. Никто не в силах понять нас так, чтобы спасти, пока мы сами этого не захотим. Почему? Почему мы так одиноки?

– Возьмите, пожалуйста, а потом передайте назад. – сказал обернувшийся к ней парень. "Он снял с себя куртку и положил в пластмассовый ящик, который протягивает мне".

"Я выглянула вперёд. И вправду, все прибывшие со мной сюда раздеваются перед входом в какую-то яркую комнату. Ну и ладно…".

Набор продуктов мысленных процессов материал, пища для червей в конце времени, холодный и грязный остаток. Символы новых идей из лиц прошлого. Удобрение для нарциссов. Обращённые к нам слова контуров, шёпот настенных часов, ранние листопады все они напрямую обращаются к зрителю с неуловимым моментом настоящего дня и истории. Светоч дней этих прекрасен. Поля. Красные закаты, знаменующие собой тёплое начало следующих суток. Блеск автомобильного капота, лай соседских собак, пенье птиц. Ужасно. Кошмар. Сегодня кто-то мог влюбиться. Площади ограничений советов осей всех показателей сходятся в одной единственной маленькой точке. Пустота. Пустотою этой была создана точка. Анализ совершенства оценки этой детали предназначен для человека знающего место в координатном пространстве эмоций и чувств: найдётся цель – найдётся и путь к ней. Путь, полный незабываемых удовольствий, простых, но всё же.

– Следующий, пожалуйста, войдите! – проговаривали маски перед дверью, и так раз за разом, один за другим, снова и снова повторяли они, любезно приглашая на неизвестную сторону. С чего бы это им? Разъедающий хрупкие ткани мира пар согревал покрасневшие от холода пальцы, нос и ресницы, растапливая кристаллики льда на них. Метели кончились, но всё ещё до дрожи было страшно видеть то, невидимым называют что. Куда бы спрятаться? И Лиза чуть ли в кружку не прячась, держась за голову, страшится холодной руки смерти, – следующий, пожалуйста, войдите! – и вновь и вновь они напоминали, четвёртого, пятого и шестого подгоняли они. Пытались ли они утешить? Непонятно. С чего бы это им?

– Девушка! – донеслось откуда-то сзади, – вы слышите? Проходите!

– Что?

– Следующий, пожалуйста, войдите!

И вот она, стало быть, минута постоянно оттягиваемого момента, устрашающий дверной проём, краски, свет и неугомонная попытка бега. Всё, казалось, почернело, побледнело и исчезло на глазах у всех живых и мёртвых, у всех уже давно прошедших через этот круг людей и не людей. Отразилось. Абсолютный мрак перед вечной тьмой, столкновение единиц и взлёт перед падением. Так вот он какой, оказывается, конец? Перепады волн, частиц и всех полей, шаг навстречу своему финалу делает она сейчас, шаг за шагом приближаясь к амнезии, приближаясь к миру без него. Что ей дорого? Что сейчас отдёргивает её руку? Или… Кто?