Czytaj książkę: «Акула пера в СССР», strona 3

Сейчас Стрельченке должно было быть лет четырнадцать или около того. И казалось мне, что такие натуры не меняются с возрастом – въедливость и дотошность передаются, скорее всего, генетически. Да и вообще – расспросить местную пацанву было делом неглупым. Мальчишки – они порой информированы куда лучше бабулек на лавочках. Пока бабули работают стационарно, пацаны носятся повсюду и всё видят и слышат, хотя не могут порой правильно интерпретировать то, чему стали очевидцами. В интерпретации бабулям равных нет, тут не поспоришь. Столько версий накидают, что рептилоиды и масоны покажутся серой обыденностью!

Двое пожилых мужчин в одинаковых куртках, скорее похожие на геологов или туристов, чем на смершевцев или чекистов, ожидали у колодца с журавлем. Пинчук носил роскошные моржовые усы и очки на резинке, Бышик – эдакую профессорскую бородку. Только вместо гитар у них на плечах висели чехлы с оружием и патронташи. Судя по выглядывающим из них своеобразного вида патронам – скорее всего, карабины ТОЗ-17, что-то такое я читал про этот изыск советского оружейного дела.

– Бышик, Владимир Иванович, – представился бородатенький.

– Пинчук, Дмитрий Иванович, – протянул руку усатый. – Ну что, поехали?

Стельмах только кивнул коротко, выкрутил руль, и мы снова затряслись по лесной дороге.

* * *

После долгого разговора с героическими егерями и двадцати страничек карандашных каракулей с заметками для материала меня, честно говоря, разморило: майское солнце припекало, «козлик» подпрыгивал, моя башка болталась туда-суда, грозя оторваться от тела, но дремота была сильнее, и я очнулся, только когда машина остановилась, заполошно проморгался, вытер стекающую из уголка рта слюну и украдкой огляделся – не заметил ли кто конфуза?

Охотникам было на меня наплевать. Они втроем смотрели в один бинокль и матерились.

– А принца не видать, Генрикович! И вон, гляди, важенка одна хромает!

– Твою мать! – сказал Стельмах. – Это ли не свинство – на оленя весной охотиться?

Я думал, есть всякие инспекции, которые занимаются борьбой с браконьерами… Но эти мужики явно воспринимали ситуацию очень близко к сердцу. Вон как желваки у главного БООРовца шевелятся, и костяшки пальцев побелели. Оленей на опушке было явно меньше, чем рассказывал Ян Генрикович – изящные силуэты семи животных еще некоторое время маячили на фоне дубовых стволов, а потом порскнули в чащу.

– Пошли, пройдемся, посмотрим… – они расчехлили оружие и зарядили его, взгляды стали злыми, колючими…

У меня вместо винтовки был фотоаппарат, да еще кастет в кармане, так что чувствовал я себя довольно неловко. Пробираясь вслед за Стельмахом по лесной чаще и пытаясь высмотреть тот самый след, по которому шел старший егерь, пригнувшись к земле и едва ее не нюхая, а потом вдруг сорвался на бег.

Иванычи разошлись по флангам, огибая лесной массив вдоль опушек.

– Сука! – выдохнул старый БООРовец где-то впереди, и я перешел на шаг – торопиться было некуда, он явно нашел то, что искал.

С дыхалкой и кардионагрузками у Геры тоже всё было в порядке: отмахал бодрой трусцой километра три по лесу и разве что запыхался. Будь я в себе – и половины расстояния бы не осилил в таком темпе! Стельмах скрылся где-то в высокой траве, его матерное бормотание слышалось на лесной полянке. Я остановился у могучего ствола липы и прислонился к нему, осматриваясь.

Сначала подумал, что мне показалось, и даже моргнул. Но соломенная шляпа – «капялюш» по-белорусски – действительно медленно двигалась чуть слева от меня. Это был мужик с красным небритым лицом, в жилетке с карманами и двустволкой-вертикалкой в руках.

– Руки в гору! – сказал он. – Допрыгался, Янчик?

– Чорба, сукин ты сын! – Стельмах встал во весь рост с поднятыми руками. – Твои дела, а? Всё тебе мало? Никак не нажрешься?

Клацнул взводимый курок. Я отлепился, наконец, от дерева, и, моля Бога, чтобы не хрустнула никакая веточка, стал приближаться к браконьеру со спины.

– А я тебя зараз здесь положу, Янчик, и прикопаю. И красноперые твои не допомогут – далёко им бежать досюдова… Давай, умоляй меня о пощаде!

Ян Генрикович умолять не собирался. Он только смотрел на этого Чорбу с чистой ненавистью и ни единым движением лица не выдал ему, что за его спиной кто-то есть. Кто-то большой, сильный и с кастетом в правой руке.

Мне ничего лучшего в голову не пришло: я размахнулся, свистнул, Чорба обернулся – и дац! Голова его мотнулась из стороны в сторону, ружье выстрелило дуплетом и отлетело в одну сторону, капялюш – в другую, а сам неудавшийся убийца грянулся наземь рядом с оленьей тушей, которая, как оказалось, лежала тут же, у ног Стельмаха.

Стельмах стоял со стеклянными глазами и ковырялся пальцем в правом ухе.

– Чуть не убил, – сказал он. – Пуля мне аж прическу поправила. Теперь полдня в голове звенеть будет.

Глава 5, в которой есть место гонзо-журналистике

Допрашивали нас по очереди. Как раз – в Крапивне, в участке. Стельмах со всеми сельскими участковыми района имел вась-вась, и поэтому стражи порядка склонны были верить ему, а не мутному Чорбе. Честно говоря, я сильно боялся, что убил горе-браконьера насмерть. Всё-таки организм Германа Викторовича Белозора был покрепче моего, да и кастетами я раньше никогда не пользовался, так что вломил будь здоров!

Ан нет – сидит, болезный, за перебинтованную морду держится. Местный фельдшер из ФАПа травму обработал, сказал, что, скорее всего, имеет место сотрясение мозга. Ну и кожу я ему рассадил будь здоров. А нечего в людей двустволкой тыкать! От кастета я предусмотрительно избавился – спрятал в машине. На вопрос чем бил – ответил, что какой-то железякой. Взял из «козлика» хреновину потяжелее – ей и двинул. Обыск в автомобиле БООРа никто делать не стал. Судя по лицам присутствующих милиционеров и улыбке Стельмаха – для нас всё должно было окончиться неплохо, а для Чорбы – наоборот. Браконьерство – серьезное преступление!

– Ну что ж, товарищ Белозор! – подтянутый светловолосый капитан протянул мне паспорт и пожал руку, а потом процитировал по памяти: – Право на необходимую оборону является одной из важных гарантий реализации конституционных прав и обязанностей граждан по защите от общественно опасных посягательств интересов Советского государства и общества, социалистической собственности, общественного порядка, жизни, здоровья, чести и достоинства советских людей. И вы это право реализовали, выручили товарища Стельмаха. Как с вами связаться, мы знаем, не уезжайте никуда из района в ближайшую неделю… Можете быть свободны.

Я забрал документы и сказал Яну Генри ковичу:

– Пройдусь по Крапивне, пообщаюсь с народом. Журналист я или не журналист?

Тот прищурился и кивнул.

– Встретимся у сельпо через пару часов, потом в Гагали вернемся.

Хлопнула дверь участка, я вышел на крыльцо и потянулся. Неудобные у них тут стулья!

Гогоча, пробежала стая гусей, которую погонял прутиком какой-то пацаненок лет пяти – в трусах и кепке по самые уши. На небе собирались тучки, ласточки заполошно верещали и сновали туда-сюда в режиме бреющего полета. На крыльце сельского клуба кучковался местный истеблишмент: мальчишки лет двенадцати-четырнадцати совершенно безбашенной наружности. Уроки в школе уже кончились, а расходиться по домам им явно не хотелось – родители запрягут на хозяйстве. Мне это чувство было хорошо знакомо.

Я пересек песчаную улицу и, приблизившись к юным джентльменам, сказал:

– Кто-то хочет заработать рубль?

Пацаны зашушукались. Приехал, понимаешь, городской. Рубль предлагает! Мутное дело, сразу видно!

– А что надо? За самогон спрашивать будете? – уточнил один из них, конопатый и голубоглазый проходимец.

– А хоть бы и так… На Смычке у мужиков купить еще можно?

Джентльмены снова собрались в кучку и пошептались. На сей раз речь держал смуглый и поджарый товарищ в штанах с оттянутыми коленками:

– На Смычке нынче только проблем огрести можно, не совались бы вы туда, если не местный…

– А если местный? Положим, я предлагаю рубль, а вы мне к вечеру бутыль литра на два…

– Нет уж, – ответил смуглый. Он тут был явным лидером. – Ешьте сами с волосами, дядя. В сельпо сходите, там портвейн продается, за гроши. А в Смычок – это яким туебнем нужно быть, чтоб переть? Да и не было там горелки на продажу… Может, они себе что и гонят, но чтоб продавать? А если уж так первача захотелось, так это можно у Пырха спросить, у него вчора такой водар над хатой стоял, с ног шибало!

Ну да, молодое поколение уже говорило даже не на родной полесской трасянке, а практически чисто, по-русски, с вкраплениями местных словечек. Это и я умел.

– Давай, хлопцы, кто первый до Пырха, тому рубль грошей и пачку пячэння як падарунак. Я до крамы, и чтоб когда пришел – уже было ясно, кольки, дзе и за яки кошт, зразумели?

Они прониклись. Не то чтобы Дубровицкий район был белорусскоязычным – в подавляющем большинстве своем писали и читали все по-русски, но до конца изжить из белоруса трасянку и вот эти все «тудой, сюдой, хлопцы, грошы, цётки и дзядзьки», и вечное выбухное «г» – это даже у великой и могучей Москвы не получалось.

«Девушка, а вы москвичка? – Да-а-а, ма-а-асквичка, местная. – А на выходные что делаете? – Да хаты паеду, бульбу у бацькоу капаць!»

Так что хлопцы рванули как подстреленные. Желание купить самогона было отличной версией для обоснования разговора, мотивом для деревенских абсолютно логичным и понятным. Теперь джентльмены на вопрос: «Какого чорта той туебень от вас хотел?» легко ответят: «Гарэлки купить!» А я своего добился: узнал, что в Смычке – лесном массиве в междуречье Березины и Днепра всё еще (или уже?) творятся мутные дела.

Среди белорусов Павликов Морозовых не водилось – только Мараты Казеи. Своих эти юные джентльмены бы не заложили, спроси я напрямую про оленьи рога или охотников. А вот так, слегка прощупать тему – это было вполне приемлемо. Тем более какой-то особой тайны мне выведывать было не нужно, только получить подтверждение послезнания.

Я уже собрался идти в магазин, когда ливанул дождь. Вот только что вроде по небу бегали облачка, совсем безобидные, а прошло каких-то пять-семь минут, и, как у классиков – «грохочет гром, сверкает молния в ночи…» Ну, не в ночи, а просто – в не по-летнему рано наступивших сумерках. Дождь лупил с первобытной мощью, вдалбливал тугие струи в землю, кроны деревьев, крыши домов и шифер навеса над крыльцом, где укрылся я.

Несмотря на непогоду, прибежал конопатый тип – весь мокрый, и, сунув руку за пазуху, извлек оттуда пузырь с мутной жижей:

– С вас – трешка.

– Почему – трешка?

– Два за горелку, рубль – обещанный.

– А чего – два?

– Так за срочность! А еще я батин портсигар Пырху заложил, так что из-за вашей горелки шкурой рискую!

Я полез за деньгами и не удержался – спросил:

– А фамилия твоя как, спекулянт?

– Стрельченко, – сказал он и ни разу меня не удивил.

* * *

Дождь закончился так же быстро, как и начался. В участке – деревянном одноэтажном здании с красным флагом над дверью – еще не успели закончить с Чорбой. Егеря пили чай из граненых стаканов в металлических подстаканниках, беловолосый капитан скучал, второй милиционер орал за стенкой на браконьера.

Я вошел не постучавшись и поставил на стол бутыль с самогоном. Взгляды присутствующих мужчин сфокусировались на ней с удивительной синхронностью.

– Есть вариант взять логово браконьеров прямо сейчас, пока они не поняли, что их подельника скрутили, – сказал я.

– Здрасте-приехали, – вытаращился на меня капитан. – Мы здесь, понимаешь, два года пытаемся их за хвост поймать, а тут приходит товарищ Белозор из «Маяка» и по щелчку пальцев выдает результат. Фантастика? Фантастика. И при чем здесь бутылка самогонки?

– Побочный продукт нестандартного подхода к следственным мероприятиям… Или как оно у вас там говорится? В общем, вы не у тех спрашивали.

Капитан явно злился. Я бы тоже злился, если бы в редакцию пришел мент, сел за комп и на раз накатал материал лучше, чем я, да еще – по моей теме, над которой бьешься-бьешься, а всё – никак.

– Давайте сразу договоримся: все плюшки вам, эксклюзивный материал с места событий – мне. И я еду с вами.

– Куда – с нами? – удивились одновременно Стельмах и милиционер.

– Базу накрывать.

– Ян Генрикович, он у тебя идиот? – спросил капитан старшего егеря.

Тот помотал головой.

– Не! Но парень бойкий, сам видишь.

– Та-а-ак… Товарищ Белозор, на кой хрен это тебе надо? – он даже фуражку снял и капли пота со лба утер – после дождя парило.

– Гонзо-журналистика, – ответил я.

– Чего ты материшься? – удивился милиционер. – Нормальная у вас журналистика, и газета нормальная… Не то что у мозырян, например.

– Говорю, советский журналист должен быть с трудовым народом, плечом к плечу. Если надо – по уши в мазуте, если придется – с лопатой на поле, или как сейчас вот – в первых рядах на страже закона и живой природы родного края. Не сторонним наблюдателем, а прямым участником событий! Иначе – говно получится, а не материал. Сплошной формализм и отсебятина.

– Допустим, – поднял палец вверх капитан. – Только допустим, что я уговорю Привалова дать добро на публикацию. И что – ты прямо к базе нас и отведешь?

– Отведу, – кивнул я. – Хоть сейчас. Только нужны будут лодки, иначе часа четыре добираться будем.

– Та-а-ак! – снова протянул капитан и нахмурил брови. – Признавайся давай, в чем подвох?

– Смычок, – пожал плечами я. – И черт знает, сколько там тех браконьеров. Может – трое, а может – дюжина. А больше нет никакого подвоха.

– Твою мать, – сказал милиционер и заорал: – Гапоненко! Кончай мурыжить подозреваемого и дуй сюда! У нас тут намечается войсковая, чтоб ее, операция.

* * *

Не знаю, какие высшие силы задействовал милицейский капитан с соответствующей его белобрысой голове фамилией Соломин, но на рассвете я уже сидел в одной лодке с Яном Генриковичем и крапивницким участковым – сержантом Гапоненко, и сжимал в руках весла, как самый здоровый и бесполезный. Место на карте-то я уже показал!

Хотел вовлеченности и погружения – вот вам, пожалуйста.

Таких лодок было с десяток – Стельмах поднял егерей, начальник всея районной милиции – полковник Привалов – прислал пару каких-то заспанных дядек в гражданке и целую толпу народа в форме. Был и кинолог с собакой.

Над разлившейся широкой Березиной клубился туман, звуки разносились над водой громко. Утреннее солнце лениво поднималось над рекой, разгоняя рассветную хмарь. Лодка резко ткнулась носом в песок, и я, сдавленно матерясь, принялся тереть ушибленное веслом колено – на спине глаз еще не придумали, а старшие товарищи предупредить меня о том, что река закончилась, не удосужились.

Капитан Соломин подошел ко мне и погрозил пальцем:

– Ну, смотри мне, товарищ Белозор… Если мы в епархию жлобинцев зазря полезли – не сносить нам головы. И тебе и мне.

Через плечо у него висел раструб мегафона, и я тут же вспомнил Жеглова. Ну да, тут пока еще никакие «всем лежать, работает ОМОН» не водятся, все подобные мероприятия проводят опера и вот такие капитаны Соломины.

– А я от ответственности не бегу, – глянул я ему в глаза. – Могу у вас по правую руку стоять, или там – по левую, как скажете.

– Ну-ну, – хмыкнул Соломин.

Милиционеры и егеря рассредоточивались по лесу. Хмурые дядьки в гражданском – опера из уголовного розыска – как-то удивительно быстро спелись с егерями-Иванычами. Наверняка или служили вместе, или были знакомы. И движения у них казались одинаковыми, и колючие взгляды, и походка – от такой походки в дрожь бросает. Тут никакие белозоровские габариты не помогут – эдакий дядечка отправит в нокаут или на тот свет так, что даже и моргнуть не успеешь.

Хрупали под подошвами веточки, шелестела хвоя и пожухлая листва. Тропинок тут было немного – густой подлесок и заболоченные низины не оставляли пространства для маневра. Я уверенно вел Соломина, Стельмаха, Гапоненко и оперов с егерями к ложбине, в которой и располагался лагерь браконьеров – мне довелось побывать тут с экскурсией, когда открывали экотропу. Правда, никаких выложенных камешками дорожек и чистенького, будто причесанного газона тут не было: грязная, едва видная стежка, буреломы, колючие кустарники и ветки, которые так и норовили выколупать глаза и отхлестать по щекам.

– Да ну! – удивился Ян Генрикович, когда я ткнул пальцем в нужном направлении. – Никогда бы не подумал, что там есть какое-никакое удобное место. Я ведь ходил здесь раз двести, мимо вот этих зарослей хмызняка…

Оглянувшись на милиционеров, он поманил их за собой и, пригнувшись, двинул вверх по небольшому холмику. Взобравшись на вершину – принюхался и удовлетворенно кивнул:

– Самогон гонят и мясо коптят. Расслабились. Эх, давно пора было за Смычок браться… – но наткнулся на скептическое выражение лица Соломина и умолк.

Заказник «Смычок» и в мое время был местом, за которое велась вялотекущая борьба между двумя районами, а нынче, несмотря на мифы о тотальном контроле и всемогущей бюрократии, – неразберихи было гораздо больше.

Милиционеры разбежались в стороны, окружая ложбину, я с фотоаппаратом занял позицию чуть позади капитана – и даже сделал пару кадров, как он героически вещает в микрофон:

– Граждане браконьеры!.. – и всё прочее, соответствующее моменту.

Дальнейшее прошло довольно обыденно: никакой стрельбы и лихачества. Пятеро несвежего вида мужичков вышли с поднятыми руками и были приняты и запакованы милиционерами, еще один, одетый поприличнее, попытался бежать, но черно-серой молнией метнулась белозубая собачка и сбила его с ног, опрокинув ничком и взгромоздившись на спину всеми четырьмя лапами. Это мне тоже удалось заснять – должно было получиться эпично.

Соломин допрашивал задержанных, Стельмах ходил меж землянок и матерился, подсчитывая бобровые шкурки, черепа с опиленными рогами, килограммы мяса. Опера тоже осматривали, разве что не обнюхивая, каждую подозрительную ямку и щелочку.

Наконец, раздался торжествующий свист.

– Гляньте, хлопцы, какая штука! – Тайник был найден под разлапистыми корнями покосившегося вяза, и теперь из него тащили самый настоящий пулемет «максим» с бронещитком и легендарным кожухом для водяного охлаждения ствола.

Эхо войны? Тут было несколько трехлинеек, даже немецкий МР-40, ошибочно именуемый «шмайсером», пара «люгеров»… На лице капитана Соломина появилось мечтательное выражение, когда он отвлекся от допроса и осмотрел все эти находки.

– Гера! – сказал он, перестав именовать меня «товарищем Белозором». – С меня магарыч.

* * *

В Гагали, к охотничьему домику, мы добрались только вечером. Доблестная милиция нас долго не отпускала – всякие бумажные и процедурные моменты затянулись всерьез и надолго, потом ждали Привалова вместе с руководством Жлобинского РОВД, перед которыми нужно было сделать реверансы и провести экскурсию.

Сам полковник Павел Петрович Привалов – грузный мужчина с мощными предплечьями и квадратным лицом – не посчитал ниже своего достоинства подойти ко мне и пожать руку:

– Не ожидал, не ожидал… Я твои статьи постоянно читаю и думал – ты в основном по архивам сидишь или там у музыкантов интервью берешь. А тут – орел! Если еще чего накопаешь, вон, связывайся с Соломиным. Сработаемся!

Я тут же обнаглел и сунулся с темой про большой и красивый материал, на разворот, подав всё в ярких красках: мол, напишу о героизме милиционеров, небезразличии простых советских людей, охране природы и взаимодействии с БООР и егерской службой. И попросил пару слов для комментария. Если сам Привалов в статье отметится, у шефа варианта другого не будет, как в печать ее дать.

– Хрен с тобой, делай! Можно будет еще и профилактику правонарушений сюда приплести, мол – неотвратимость наказания… Только принесешь лично мне на согласование! – тут же добавил ложку дегтя главный районный милиционер.

Но в общем и целом – я трясся на переднем сиденье стельмаховского «козлика» с чувством глубокого морального удовлетворения. И даже совсем не расстроился, когда, останавливая машину у крыльца домика, Ян Генрикович воодушевляюще улыбнулся и сказал:

– Сейчас поужинаем, примем по сто грамм чего там ты в Крапивне надыбал, и спать! Слышите, хлопцы? Никаких посиделок ночных! Завтра подъем в пять утра!

Дождавшись-таки от меня вопросительного взгляда, старший егерь глянул на меня своими синими сияющими глазами настоящего фанатика природы и заявил:

– Мы ведь должны написать статью про оленей, верно?

И про оленей напишем, какие проблемы?