Czytaj książkę: «Карусель», strona 6
22 ноября
После того случая с испорченной футболкой в школу я больше не хожу. По утрам, как только мама отправляется на работу, запихиваю в банку жареную картошку, в термос наливаю кофе, беру свой портфель и уезжаю на конечную «десятки». Долго брожу по пустому району. Потом иду к высотке, забираюсь на тот самый этаж и до вечера сижу на краю плиты. Сначала было страшно. Потом приучила себя не бояться. Ведь я жду Славика. И он обязательно придет сюда. Рано или поздно.
30 декабря
Завтра наступит 93-й год. Я очень надеюсь, что он будет лучше, чем уходящий.
Мама быстро обо всем узнала. Ну, о том, что я школу забросила. Наверное, ей классная нажаловалась. Или кто-то из знакомых увидел меня в городе в то время, когда я должна была быть на уроках.
Был скандал. То есть мама кричала на меня, даже сильно ударила по щеке, а я просто молчала – надоело оправдываться, что-то объяснять, доказывать. Потом она расплакалась и закрылась в своей комнате. И тогда я снова поехала к многоэтажке. Шла к ней, еле различая дорогу, – на улице разыгралась настоящая вьюга, швырявшая огромные хлопья снега прямо мне в глаза. А когда я поднялась на наш со Славиком этаж, наконец увидела его там…
Он застыл у края той самой плиты – лицом к метели, спиной ко мне. Я очень обрадовалась, тихонько подошла сзади, обвила его руками и… в ужасе отпрянула, почувствовав, что впереди кто-то есть. Они тут же резко развернулись – Славик и девушка, которая стояла перед ним и которую он обнимал за талию. Она презрительно хмыкнула, вонзив в меня темный, колючий, торжествующий взгляд. В груди будто чем-то резануло, а в голове вихрем пронеслось: «Так это правда?.. Настя… Анастасия… Боже мой, ведь это она написала письмо! И разрушила, отняла у меня счастье». Я подняла глаза на Славика. В висках стучало: «Как же ты мог, любимый?..» Но он даже не шагнул мне навстречу.
И тогда шагнула я. Как раненый зверь. Медленно, шатаясь, не сдерживая стонов от невыносимой боли, разрывавшей сердце. Ра-а-аз, два-а-а. Сквозь пелену слез я уже не видела ни Славика, ни Настю. Впереди было только бездонное синее-пресинее небо, на которое настырно падала непослушная белая завеса. Хотелось слиться с ним, погасить в этой снеговерти жгучую боль. Почему-то в памяти вдруг вспыхнула картинка, как Славик быстро кружился на дворовой качели, будто вдыхая свободу. И я сделала еще один шаг. К той самой карусели. Или… все-таки к небу?..
Дальше я ничего не помню. Очнулась совсем в другой реальности. Белые стены, больничный запах и бледное мамино лицо. Она плакала, склонившись надо мной, гладила мои волосы и жалобно причитала: «Доченька, Танечка моя, ты только живи, прошу тебя, все остальное неважно, главное – живи». Там, в палате, я тоже заревела. Когда захотела потянуться к маме, чтобы утешить ее, и поняла, что не могу шелохнуться: все тело было сковано какими-то конструкциями, на шее шина, левый локоть в гипсе, а ног я вообще не чувствовала – сквозь простыню они казались такими толстыми!
Потом были долгие, тягучие, мучительные дни в больнице. Операция, бесконечные уколы, капельницы, перевязки. И дикий стыд перед мамой, терпеливо менявшей из-под меня утки, спавшей ночами у моей койки на перекошенном стуле, смотревшей на меня такими теплыми, любящими глазами.
И вот наконец я дома, уже почти неделю. С коляски на кровать и обратно с трудом, но теперь перебираюсь сама. В школу мне больше не нужно. И во двор тоже.
