Беспризорница Юна и морские рыбы. Книга 3. Необычайное путешествие воробья по имени Нис и беспризорницы Юны, и что они там нашли, и что потеряли

© Эна Трамп, 2021

ISBN 978-5-0055-3406-4 (т. 3)

ISBN 978-5-0055-3405-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. ВПЕРЕД, ЗА БЕЛЫМ ВОРОНОМ

1. Первое в жизни приключение

Поезд, идущий темной-темной ночью по черному-черному лесу. Рельсы разрезают его, как например такой торт… да? Вот разрезать его на две половинки. Ага; ну вот только теперь еще представим ползущую по этому тонкому разрезу пчелу, а еще лучше муравья. А торт пусть будет величиной с дом! Вот; тогда получится что-то вроде того, как этот поезд полз по этому лесу: трепеща; не чая… ну, чая, чая, который пьют! – ни чая, говорю, ни кофе, чтоб запить этот уж-жасно сладкий и такой… черный… Кто черный – кофе?..

Да лес!!!..

Ладно; это я от радости; а поезд – он ехал себе; а лес – был никакой не торт. А стена! – и эта стена волшебным образом расступалась, распадалась на две половинки, напра-а… – и нале-е-е-е… Во! – по мере того как поезд мчится – у-у-уууу! дым из-под колес, из всех труб искры, – ничего не боясь, куда ему надо. Но вдруг он стал останавливаться.

Почти шагом – и, по мере того, как смолкал грохот колес, вспугнутая до этого, выползала змеей из-под рельсов и поднималась над ним на хвосте, распуская бескрайнюю мантию, тишина. И огромная, черная-черная ночь приняла в свои объятья – поезд, что черепашьим ползком взобрался на пригорок и тут остановился совсем.

Такой пригорок, поросший мягкой, уже уставшей от дымного, длинного лета травой – до самого низа, где, внизу, не было реки или озера? – поди знай наверняка, в темноте. Ни реки, ни озера, ни асфальтной дороги, желающей поднырнуть под железную (так тоже бывает)? Ни какой-нибудь даже захудалой станции!.. А тогда непонятно, с чего бы ему останавливаться в таком месте в глухом лесу посреди черной ночи – когда…

Открылась дверь в каком-то вагоне посередине состава. В девятом, вот в каком: где едет начальник поезда! – и из этой двери, под зад коленом, вылетела маленькая фигурка – и умудрилась на лету одной рукой скрутить назад фигу, а другой вставить в зубы и затянуться один раз сигаретой!

Но тут она так треснулась задом об эту ничего себе мягкую траву, что сигарета улетела куда-то как пуля, а сама – кубарем покатилась вниз, под пригорок, где – теперь понятно? – на счастье, не было ни озера, ни речки! А уж в дверях вагона барахталась в сильных руках другая, еще меньше, и, успев только пискнуть:

– Я ни-ис..! – выпорхнула, как птица воробей, но не взлетела, а тоже покатилась.

Дверь захлопнулась, и поезд тронулся, и через две минуты уже не было ничего, кроме черной ночи, затерянной в черном глухом лесу – ну, еще и рельсы, в которых, если приложить ухо, долго можно ловить перестук колес, уносящих поезд все дальше и дальше.

Тогда над темнотой пригорка взвилось не слишком-то вежливое:

– Гавна не жа-а-алко-о-о! – Ах, вряд ли кто-то из владельцев мог расслышать гневный клич! И словно поняв это и этим раздосадован, голос решительно взял гораздо ниже: – Ну, ты чего разлеглась?.. не выспалась ты, что ли?..

– Я нис…

– Слышали уже, – отозвался бесцеремонный голос, – давай, пошевеливайся!.. Крути педали, пока не дали!..

Ну, здравствуй, беспризорница Юна!!!

Я даже сейчас сама закурю, хотя давно уже бросила, – постой; сколько же..? Десять лет. Да, десять лет прокатилось, как два пальца об ас…фальт, – а у них-то только ночь того самого утра, когда беспризорница Юна и воробей по имени Нис влезли в медленный поезд, выезжающий из города, пересекая так называемое большое кольцо, то есть автомобильную кольцевую, и весь день пролежали вдвоем в одной узкой и глубокой багажной полке над дверью в пустом купе, куда им сразу посчастливилось заскочить, – так что еще неизвестно, больше ли я отдалилась от беспризорницы Юны за эти десять лет, проведенных черт-те-где, чем сблизились беспризорница Юна с воробьем за этот день, проведенный бок о бок?..

Да, похоже, их здорово сблизило – особенно вот сейчас, когда из тьмы в ответ на эти воинственные команды послышалось безмятежное журчание.

Беспризорнице Юне оставалось лишь фыркнуть.

А кто виноват? Что в то время, как она заснула, едва лишь ее бок коснулся багажной полки, так что даже коленки остались висеть над дверью, и всякому вошедшему в купе достаточно было бы одного взгляда вверх, чтобы выйти на цыпочках и вернуться через десять минут в компании начальника поезда, – в это самое время воробей лежала, забаррикадированная ею, в дальнем углу этой жестяной коробки, ниоткуда не видная и сама не видевшая ровным счетом ничего, глотала пыль и предавалась горьким размышлениям о том, как попалась она, воробей, – угодила в самую ужасную, самую тесную клетку, из которой нет другого выхода, кроме – и тут ее начинало так трясти от страха, что весь вагон содрогался, – кроме как к папе и маме; она ничуть не сомневалась, что сейчас, вот сейчас купе распахнется, и в дверях встанут папа и мама:

– Посмотрите на нее! Ну, теперь мы тебя выведем в люди, – конечно, ее и раньше наказывали, но никогда еще в своих проступках она не заходила так далеко, как недвижимо запертая в этой пыльной и узкой коробке;

– и тут же она очутилась в школе, и уже не папа и мама, а учительница, поставив воробья посреди класса, говорила, показывая пальцем:

– Посмотрите на нее! Кем это она себя возомнила, – чтобы отпустить ее на место в недоброй тишине, лишь предвкушающей перемену, когда можно наконец накинуться вместе на воробья и пихать, и стрелять в нее «модэлкой», потому что когда еще кто, вместо того чтоб сидеть в школе в учебный день, попадался в тесной и пыльной коробке?..

2. Приятно познакомиться

А теперь остается добавить, что Нис лежала в глубине багажной полки, не зная ничего и лишенная всякой поддержки, не имея во рту маковой росинки, не заснув ни на минуту (она сперва попыталась; и ни у нее чего вышло. Не. – От отчаяния она стала думать по-воробьиному), не смея вздохнуть или шевельнуться – а сколько ей раз хотелось выскочить и закричать, чтоб уж скорее все началось – то есть кончилось? – ровно десять часов без передышки. Все это время Юна спокойно спала (если кто забыл, где она провела предыдущую ночь – пусть читает «Начало»). С девяти утра, когда они вскочили в этот поезд – и до семи вечера, когда в пустом купе наконец-то появились пассажиры.

Папа, мама и двое толстых и крепких детей, с щеками, как яблоки, – в точности таких, какие не проходили мимо воробья в ее школе и классе!

Воробей. Сейчас. Они. Захотят поставить наверх свои сумки – потом наступит молчание на две секунды – потом оглушительный голос…

Они просто запихали их под сиденья. А сами сели сразу есть: огурцы, вареную курицу, консервы из скумбрии – нос воробья улавливал все запахи. Дети – это были мальчик и девочка – затеяли ссориться и драться; мальчик ударил девочку кулаком; тогда девочка специально опрокинула на него лимонад. Взрослые стали орать на них и надавали обоим оплеух; потом все вместе принялись играть в карты. И ТОГДА СЛУЧИЛОСЬ УЖАСНОЕ.

Ей и всего-то требовался какой-нибудь глоток, чтобы утолить жажду, а последний раз она вообще пила – когда?.. вчера вечером? Словом, ей вдруг очень сильно захотелось – внезапно, то есть не внезапно, а уже давно, ЕЙ ВООБЩЕ ВСЕ ВРЕМЯ ХОТЕЛОСЬ!.. но она думала… но теперь было поздно.

Она почувствовала: еще минута – и конец. Воробей зажмурилась. Нет! Нет!! Раз, два… два с половиной… Два на ниточке… И по-след-ня-я се-кун-доч-ка…

– Я лезу наверх! – вдруг объявил толстый мальчик внизу, бросая свои карты.

– И я наверх! – закричала девочка. Можно было и не смотреть.

Настала мертвая тишина.

И в этот критический миг беспризорница Юна проснулась. Она свесила голову и увидела поднятые к ней четыре лица – в другое время как яблоки, сейчас каждое было как булка – довольно-таки длинный батон.

– Здрасьте, а это вы тут теперь едете? – сказала беспризорница Юна.

Она сбросила ноги вниз. И моментально оказалась на полу… Однако когда с багажной полки выглянула вторая голова – с косичками! – осторожно, но очень-очень быстро воробей стала спускаться – лицо у мамы сделалось белым, как скатерть; папа стал пунцовым, будто в горле у него застряла кость от скумбрии. Что касается детей, то они дружно позеленели – от зависти?

– Ну покеда, – сказала Юна, – …покедова! – поправилась она, сочтя, что попутчики заслужили более вежливого обхождения, но затем, не тратя времени, шмыгнула за дверь. «Быстрее!» – прошипела она воробью в ухо, увлекая ее за собой по узкому, застеленному ковриком коридору, в конце которого маячило зеркало.

– Я не могу, – сказала воробей. – Мне нужно в туалет.

3. Описанные песочницы

Беспризорница Юна приняла молниеносное решение. За ними, пока что, никто не гнался. Она толкнула дверь напротив зеркала, до которого они как раз добежали:

– Давай, только по-быст… – Она запнулась. И еще раз толкнула – посильнее.

Дверь была заперта.

Беспризорница Юна и воробей Нис посмотрели друг на друга. – Ну хочешь.., – Юна задумалась, – иди в тамбур! Я посторожу. – Воробей не сдвинулась с места.

И правильно сделала – двери за ними распахнулись, и в тамбур прошествовала целая орава спортсменов – из вагона, из которого и они только что вышли – а навстречу им такая же орава протопала, видно, из вагона-ресторана; но прежде чем они разминулись и тамбур закрылся, Юна, испустив сдавленный вопль, еще более молниеносно совершила заныр под топающие ноги – и вот, в руке ее ЖЕМЧУЖИНА! – огромнейший бычок, почти целая сигарета, и на конце ее тлеет красный цветок – упоенная успехом, Юна затягивается и выпускает в лицо воробью, один за другим, три клуба дыма!

Но затем ей стало воробья жалко. Та стояла бледная – сразу было видно, она сдерживается из последних сил. Юна дернула дверь. За ручку: – Надо найти проводника! – вспомнила она. Где-то она что-то такое слыхала. – Он ее запер на станции.

Однако, видимо, встреча с проводником не очень Юну прельщала – иначе отчего бы, вместо того, чтобы пойти поискать его, как это следовало из ее собственных слов, она, сжав сигарету в зубах, повернулась к двери туалета спиной и стала колотить в нее пяткой, довольно-таки развязно приговаривая: – Лысые дураки! Открывай, если не хочешь, чтобы тебе подпалили твой паршивый по… – Пятка ее встретила пустоту.

А затем она почувствовала, что, вместе с сигаретой и со всеми словами, которые она уже сказала, и с теми, которые только собиралась, ее поднимает в воздух. – О-о!.. – Это и был проводник. Двух метров ростом, в фуражке, синей форме и погонах с паровозиками. С усами и пышно выбивающейся из-под фуражки шевелюрой.

– Девчонки. – Он ловко словил за шиворот воробья, которая бросилась под его локоть в освободившийся туалет. – Девчонки! – Он перевел взгляд с беспризорницы Юны, болтающейся в его левой руке, на воробья в правой. – Вы из какого купе? – Он легонько потряс их, отчего у обеих лязгнули зубы.

– Из пятого, – угрюмо сказала Юна. – Чего ты вцепился? Пусти ее в туалет!..

– А тебя? Тебя я тоже должен пустить? – Он меланхолично поболтал Юну с Нисом в воздухе, словно прикидывая, не столкнуть ли их лбами, – и мягко, как на лифте, приземлил на пол. – Ну, пойдем к вашим родителям. – Он вздохнул. – Может, они мне заплатят штраф… За противопожарную безопасность. А?..

И они пошли, на коротком поводке из собственных воротников, причем даже Юна, сколько ни хорохорилась и собачилась: «За что это штраф» и «Не имеешь права», понимала, что их дело – табак.

– А через минуту: «Вот они! Вот они!!» – оглушил их вопль детей; в то время как их папа и мама, уже нормального цвета, пыхтя и отдуваясь, повторяли: «?!..» и «!!!..» и даже «.........!!!!!!!!..» – а еще через минуту посуровевший проводник, закрутив им воротники, проволок полузадохшегося воробья и Юну, которая все время вырывалась и пререкалась: «Не имеешь права!» и «Я милицию позову!» (ну, это она уже опростоволосилась. Хотя воробей подумала не так, а: «просто-оволосилась». Перебирая ногами где-то по, нет, над, тол, ком и думая, что ей, наверное, не стыдно за Юну, и даже совсем не стыдно за себя, а сильно, просто очень сильно хочется в туалет). Потом… что было потом. Они, в общем, не поняли ничего. Не успели. Купе, в которое их втолкнули – и отпустили; вскочивший со шконки такой же проводник: нет, в два раза ниже и в два… три! раза толще – это и был начальник поезда – задыхаясь и тряся коротким, как сарделька, пальцем, кричал шепотом: «во-о-он… у меня полон дом ревизоров!..» – и побледневший их проводник, выволокший их в темный тамбур и рвущий «стоп-кран», а дальше…

– А дальше я сыграла ему герб и гимн.

Тишина.

Поезда, наверное, уже не было слышно и в рельсах. Зато слышно, как трещат сверчки, а может кузнечики. Где-то далеко шумит ветер. Ночь – нет, это был вечер – на счастье, была не слишком холодная. Еще не так далеко отошло от лета. Совсем даже недалеко.

И все-таки это была осень. Когда ходят в школу. А то, что вечер – не ночь – то разница между ними была незаметна. Тут, в полной темноте, на пригорке, где до школы и города – всего ничего, какой-то день езды. И неизвестно, сколько дней – в другую сторону. И куда. И по звездам не скажешь. Звезд не было. И, может быть, поэтому уверенный голос, который произнес эти дурацкие – еще бы не дурацкие, сам бы он не мог объяснить, что они значат – слова в темноте, был чуть-чуть немного слишком уверенный.

И вдруг другой голос отозвался – и это был, совершенно точно, ничуть не слишком уверенный голос – но и никакой неуверенности в нем не было – а в самый раз: – И ничего ты ему не сыграла. У тебя и не было на чем играть! – А это была воробей, которая чувствовала себя, несмотря на отсутствие школы, ни на то, что ночь только началась и совершенно не собиралась когда-нибудь прекращать тянуться, – а может, именно поэтому – так легко и свободно, как не чувствовала себя НИКОГДА В ЖИЗНИ. Никогда в жизни. Никогда в жизни ей еще так долго не хотелось в туалет – и никогда в жизни ей не приходилось ходить на горшок в такой полной, совершенной, кромешной тьме – в которой можно было и не надевать штаны после того, как ты уже их сняла.

Юна, не услышь этого голоса, – вероятно, все-таки пораскинула бы сейчас мозгами. Если бы у нее были сейчас только одни свои собственные мозги. А так – задумываться не приходилось.

Вместо этого она засунула руки глубоко в карманы. И сказала:

– Мне сегодня, то есть вчера (да, потому что я уже проснулась!) – один – черный, этот, негр, вот. Играл одну песню. Сказать, на чем? На бревне. В черном лесу. Почерней, чем этот. Ну что, ты уже застегнула свои штаны?

– У меня нет штанов, – сказала воробей. – Я в платье.

– Ты бы еще школьную форму надела, – сыронизировала Юна. – Пошли, чего здесь торчать.

– Куда пошли? – спросила воробей. Против воли, головы обеих, как на одной резинке, повернулись – у воробья – на-праа… – а у Юны – нале-е – во! В сторону, предположительную, города и школы. – У тебя на бороде, – сказала Юна невпопад. – Я жрать хочу. Может там какой-нибудь… буфет. Погнали!

Если ты ходил когда-нибудь по шпалам, то ты знаешь, что через шпалу идти слишком широко. А по каждой шпале – узко. Вот по этим самым шпалам, в сторону, в которую ушел ушедший поезд, семеня и перепрыгивая – одна, а другая – не сбиваясь с ритма, а шагая в ногу, и поэтому проваливаясь то вверх, то вниз, на землю между шпалой и шпалой, – ползли между рельсов, обступаемых лесом, две мелкие точки. А лес – обступал и сливался, с темнотой, справа налево, сверху вниз, а также и на обоих совершенно одинаковых горизонтах. Разгоняя скуку, темноту и страх – потому что идти по шпалам, в первую очередь, скучно, и только в третью – страшно, – какая-то из них пела, отстукивая себе с правого боку кулаком по ноге в сильную долю – и это была беспризорница Юна, доказавшая, что исполнение герба и гимна – за неимением горна и бубна – возможно на чем угодно: хоть на расческе.

 
По долинам и по взгорьям
Шли ребята в огород,
Чтобы сладкою морковкой
Напихать себе живот.
 
 
Чтобы сла-адкою морковкой
Напихать себе жи-воот!
 
 
Тетя Маша увидала,
Побежала в сельсовет,
И за каждую морковку
Дали нам по десять лет!
 
 
Десять лет мы отсидели,
Десять лет нам нипочем,
Но зато мы тетю Машу
Угостили кирпичом.
 
 
А она…
 

– Смотри-и-и! – закричала что есть мочи воробей. Видно, она думала, что Юна, как глухарь, раз поет, то не видит и не слышит.

– Смотри сама, раз такая… зрячая, – отозвалась Юна сердито. Она оскорбилась за тетю Машу.

Но потом она решила прекратить обижаться – ведь действительно, что-то вдали нарушало незыблемое однообразие пейзажа. – Давай скорей, побежали! – Вприпрыжку они поскакали вперед, и вскоре прямо по курсу твердо обозначился синий фонарь, горящий тусклым ровным светом. А еще через пять минут, выскочив из темноты и чуть не ударив их по носу, встала поперек рельсов маленькая избушка.

4. Как искать себе друзей

Поперек рельсов – это так говорится; на самом деле – подалёку. Кирпичный белый дом, не совсем похожий на дом – маленький слишком, всего с одним окном, заколоченным ржавой жестью. Обойдя всё это по кругу десять раз, они теперь стояли на всякий случай в стороне от двери. Шагах в десяти на углу. Юна грызла ноготь. Не думай, что она впала в затруднение – нет, никаких затруднений. Это по рельсам затруднение – потому что скучно и вперед без вариантов – но с этим справились (она так считала) – то есть это значит, что продолжать топо тупать, то есть – тупо топтать! она! больше! отнюдь не собиралась. В темноте. – Когда однообразие сменяется явлениями загадочными и необыкновенными, – наступает, наоборот, мобилизация и этот… реванш. Только не путай, это я говорю; беспризорница Юна и слов таких не знала. Ей было стыдно, что она понесла урон от проводника на глазах у воробья; и вот теперь она покажет, как это делается на самом деле.

– Это станция, – заключила она в темную темноту. – Бывшая, – поправилась через три секунды. – Здесь должен быть где-нибудь шлагбаум… и дорога, – продолжала высчитывать она вслух, – …может быть по ней кто-нибудь… едет.

Но после этого она замолчала на целых две минуты, ожесточенно обгрызая большой палец. Не оттого что не знала, что делать – наоборот! мозги у Юны крутились, как счетчик, прикидывая, как туда попасть до утра, когда будет видно, – если не через дверь, запертую, по всему так, наглухо и надолго, – значит, через окно, – отодрав жесть, – каким-нибудь, – …способом. ДОМКРАТОМ!.. – От воробья никакого ответа никто не ждал. Воробей и не отвечала. Просто сошла со своего места и двинулась к стене с окном маленькими шагами.

Привстав на цыпочки, она постучала в жесть, и потом еще раз:

– Здравствуйте, извините! – сказала она тонким и громким срывающимся голосом, – …Вы не видели Белого Ворона?

Через минуту еще дверь распахнулась и Юну ослепило светом.

Ничего особенного – это просто был фонарик. Но он ударил Юне прямо в глаза. Юна отшатнулась – и хотела было тика`ть – ей помешало то, что, ослепленная фонарем, она не видела воробья: вдруг поймают? хуже будет возвращаться! – А пока она мешкала, с порога сошли и перед ней встали две высокие, как из трафарета вырезанные фигуры. – Мы ищем тут… друга, – выпалила Юна, одновременно выглядывая воробья за их спинами – может догадается, что надо пилить куда подальше, пока Юна им заговаривает зубы? – Вы не видели? – продолжала она, лихорадочно обдумывая тем временем, какой бы подать воробью знак. – Он такой: здоровый, вот с такими плечами!

А этот дура воробей, приблизилась и встала рядом с беспризорницей Юной. И спросила своим тонким голосом:

– А вы… случайно не Белый Ворон?

– Я Лёша Хряпов, – сказал передний. – А это Федя.

– Федя… Просто, – сказал задний, светя попеременно то на Юну, то на Ниса фонарем.

– Простофедя? – сказала Юна. – …Ну ладно, мы пошли. – Она дернула воробья за рукав: мотай удочки!

– Куда вы пошли? – сказал первый. У него была борода. Теперь Юна это разглядела. – Тут нет ничего на тридцать километров вперед.

– Впе… ред? – скапросила Юна. – В какую сторону?

– В любую.

– Пошли лучше к нам, – произнес второй. У него была тоже борода, а голос у него был добрей, чем у первого. Просто добряк! – а у первого зато была улыбка. Шире плеч, – а плечи у обоих были что твой метр, – воробей подумала «косая сажень» – хотя почему косая? – наверное все-таки «прямая». Она смотрела на стоящего впереди широкими глазами. Вдохнув полную воздуха в грудь – она выдохнула:

– Жалко, что вы не Белый Ворон!!!

– А жто вы ждесь желаете, – спросила Юна. Рот у нее был набит колбасой. Воробей тоже жевала, но как-то слабо.

– Ветер ловим, – сказал Лёша Хряпов.

Они все сидели в этом маленьком домике.

В доме не было ничего. Сидеть приходилось на полу – если бы Лёша Хряпов не дал куртку. Вот, они сидели рядышком на куртке. Фонарик лежал между ними, и между Лёшей Хряповым и Простофедей, которые тоже на чем-то сидели, – и светил в потолок. Было немножко видно. Зато вот была колбаса. Воробей, как уже сказано, ела ее, но мало и плохо. Потому что смотрела на Лёшу Хряпова. Не отрываясь. Иногда она вообще забывала, что у нее в руках что-то есть.

– Я еще хочу: можно бутерброда? – спросила Юна. Она строго соблюдала вежливость.

– На. – Простофедя протянул ей бутерброд, отрезанный толсто коротким ножом от целой буханки хлеба. Колбасы было целое кольцо, он ее просто отломал.

Он улыбался доброй улыбкой.

– Вы там долго шли – не было ветра? – сказал Лёша Хряпов.

Он на воробья смотрел, и подмигнул. Воробей поперхнулась колбасой. – Ни-ис.., – пискнула она, когда смогла разговаривать.

– Должен быть, – сказал Простофедя.

– Чем его ловят? – спросила воробей и покраснела до слез. Она бы предпочла, чтоб Юна спросила. Но ту, вроде бы, кроме бутербродов, ничего не интересовало.

– Дверью, – сказал Лёша Хряпов. – Завтра. Сейчас будем спать. Мы уже собирались, скажи, Федька?

– Ну да, – согласился тот. – Ты рассказывал про кукурузу.

– Выключай свет.

Простофедя выключил фонарь. «А как мы будем спать?» – хотела спросить воробей. Если у них только одна куртка? Еще она хотела попросить не выключать свет. Ничего не спросила. Стало темно.

Что-то упало на воробья. – Держите это, – сказал голос Лёши Хряпова, – …и еще вот это. Все, больше ничего нет. Устраивайтесь как можете, девчонки.

– Что за кукуруза? – Наконец и Юна сочла возможным подать свой независимый голос.

Она наконец управилась с колбасой, а спать ей вовсе не хотелось.

– Катя Кукуруза, – сказал Лёша Хряпов. – О, Катя! Катя! Катя Кукуруза.