Czytaj książkę: «Игра Судьбы. Ветер и Роза»
Глава 1
Ученье – свет, а неученье…
Кейрэн никогда ещё не бывал в столице. Для него, как для любого мальчишки из Гроссы, маленькой деревушки, затерявшейся высоко в Солфланских горах, посетить этот огромный и, по рассказам, великолепный город было пределом мечтаний.
Знал Кей о стольном городе всё, что только можно было узнать из рассказов в родной деревне: что называется он Астер де Торонисс, что он большой, красивый и полон таких чудес, каких в других княжествах и губерниях не сыщешь. Что связывает императорскую столицу и Аурентернскую провинцию, где Кейрэн жил с рождения, давняя история; что состоит Астер де Торонисс сразу из двух объединённых городов, что соединяет их воедино огромный мост Тысячи Звёзд, и что в этом городе находится Академия Вент де Росса – заведение, где обучают магов. И нигде больше – ни во всей Империи Эледов, ни во всем известном мире – таких академий нет. Всего этого было достаточно для мальчишки, чтобы спать и видеть, как бы попасть в восхитительную столицу, и любые другие желания казались рядом с этим маленькими и невзрачными.
Отец Кейрэна, Гилар Хоуарн, человек сурового нрава и приземлённых взглядов, этих глупых мечтаний сына и близко не разделял. Он был глубоко убеждён в том, что каждый человек должен быть на своем месте, а место это указали ему боги, предопределив каждому родную крышу, а каждому сверчку свой шесток. И все эти поиски себя, пустые метания и подобные баловства считал бесполезными и глупыми. Где родился – там и пригодился. Гилар был единственным кузнецом в деревне – человеком полезным и уважаемым – и детей своих воспитывал в согласии со своими убеждениями – твёрдыми, как наковальня и тяжелый молот. Старшие сыновья Гилара были ребятами толковыми – крепкими и плечистыми, как и отец, сильными. Они учились у него кузнечному делу, и у Гилара душа была спокойна: эти парни всегда будут иметь свой кусок хлеба, да и в его кузнице будет гореть огонь – даже после того, как сам могучий кузнец состарится и не сможет больше держать в руках молота. Дочери Гилара Хоуарна тоже были ладными – послушные, кроткие, обученные всякому рукоделию и работе по дому – все в мать, тихую Таниру. Завидные невесты – и любой в их горной деревушке это бы подтвердил. И Гилар Хоуарн детьми своими всей душой гордился, хоть выказывать этого не спешил. Только один отпрыск уважаемого кузнеца не радовал – младший из сыновей, Кейрэн, был словно чужим в этой семье. Тонкий, щуплый, с узкими плечами – не чета своим дородным братьям. Родился с трудом, все раннее детство то и дело валялся в горнице с какими-нибудь хворями – пару раз деревенский лекарь даже готовил родителей к худшему, сомневаясь, что Кейрэн выкарабкается. Но тот всегда справлялся с болезнью, упрямо цепляясь за жизнь. И в отличие от старших братьев, кузнечное дело, которому отец и его обучал, нравилось ему куда меньше изящных ювелирных искусств. Кейрэн мог часами мастерить украшения из тонкой проволоки, которую тянул тут же в кузнице, рассматривать устройства замков, и сам придумывал хитрые запорные механизмы. А иногда он и вовсе забывал о своей работе кузнечным подмастерьем, убегая прочь со двора, и часами просиживал в мастерской деревенского гончара, вылепляя из глины причудливые статуэтки.
Гилар злился за это на маленького сына страшно. Кому в деревне нужны все эти безделицы и излишества? Кто здесь будет заказывать ларцы с хитрыми замками или чудные засовы на двери и ворота? Здесь живут честные и работящие люди, друг от друга не запираются на сотни замков! А от лихих незнакомцев и одного такого достаточно будет. Да уж и проволоку лучше пустить на полезное дело, а не пустые завитушки. И посуда людям нужна простая, годная и прочная – безо всяких лепных излишеств. Ругая непутёвого отпрыска, Гилар всякий раз высказывал сомнения в том, что Кейрэн действительно ему родной и в сердцах сплёвывал на землю. Супруга его всегда огорчалась таким словам, и ходила до вечера, словно бледная тень, даже не пытаясь утешить Кейрэна. Разгневал отца поведением – сам виноват, сам держи ответ. А она лишь могла подтвердить, что он действительно сын Гилара, и поклясться в этом всеми богами и именем Создателя.
Чем старше становился Кейрэн, тем глубже казалась пропасть между ним и родителями. Когда мальчишке исполнилось девять, отец уже был глубоко убеждён, что толку из этого сына не выйдет никакого, и они просто зря переводят на него хлеб и кашу. И что пользы с того, что в приходской школе их деревни парнишка числился среди самых смышлёных и грамотных учеников? То, что он лихо читает – больше беда, нежели благо. Не раз Кейрэн убегал, отлынивая от работы, чтобы просиживать штаны в доме местного учителя, преподобного отца Ренана Брерока, читая все подряд книги из его библиотеки. И ладно бы только священные писания и псалтыри! Были там книги про науки, про путешествия, про другие народы – всё то, чем мальчишка забил себе дурную голову, и теперь мечтает о пустом, и никак такому, как он, недоступном. А Кейрэн мечтал. Хотел своими глазами увидеть другие города и страны, посмотреть на людей, послушать их, узнать, что там – за горами, которые окружают их деревеньку, словно глухие стены. Взглянуть – хоть раз! – на бескрайние просторы моря, пройтись под парусом, почувствовать вольный свежий ветер в волосах. Ощутить всё то, что сейчас могло ему только сниться. И стоило его голове коснуться жесткой подушки, он тут же всем сердцем и мыслями пускался в новое, невиданное путешествие, каждый раз сожалея о том, что новый рассвет разрушает его маленький, но необъятный мир.
***
В эту ночь Кейрэну не спалось. Тусклый свет от горящих в большой горнице лучин затекал под плотный холщовый полог, не давая забыться. Матери в последнее время нездоровилось, и она до глубокой ночи хлопотала по дому, стараясь доделать то, что не успела за день. Отец ещё с вечера пошел потолковать о чём-то с деревенским старостой, и до сих пор не вернулся. Тревожно.
Кейрэн перевернулся с боку на бок, стараясь не разбудить братьев. Те уже давно видели десятые сны, а о сёстрах и говорить нечего – они всегда уходили к себе на полати первыми, зная, что с утра им вставать раньше всех. А мальчишка всё лежал. Чудесные путешествия никак не спешили закружить его, сколько бы крепко он не смежал веки и не считал до сотни. Это всегда помогало, но в этот раз, похоже, он так и промается до первых петухов без сна, а там уж придётся подниматься – хочешь-не хочешь. Делать, что велено по дому, потом бежать в школу со старшими, возвращаться к обеду, и до вечера помогать отцу в кузнице – лишь бы не гневался.
Скрипнули двери в сенях. Мать засуетилась. Видно, отец вернулся суровее, чем обычно. Кейрэн совсем затих под одеялом – будто боялся, что родители узнают, что он не спит, и слышит их.
– Не хлопочи ты, – тихо осадил жену Гилар, – не голодный я, у старосты ужинали. Садись-ка вот. О детях наших скажу.
Зашелестело платье, когда Танира усаживалась на лавку. Кейрэн, даже не видя мать, живо представлял себе, как она сейчас сидит, скромно сложив руки на своём длинном фартуке, и, склонив голову, не поднимая взгляда, покорно слушает мужа. Она всегда так делала.
– Ингаретту нашу я пристроил. Микар, сын старосты, к ней давно уж присматривается. Свататься придёт по осени – о том и толковали допоздна. Ты не вздыхай так – Оллина тебе в помощницы останется, девчонка она расторопная, а без старшей сестры и сама быстрее поймёт, что значит хозяйкой в хате быть.
Мать ничего не отвечала. Должно быть, просто кивала отцу, и глядела в пол.
– Скажешь там Ингаретте, чтоб готовилась. И если слёзы надумает лить – времени ей как раз до конца лета.
– Да не надумает…
– И славно, – отец поднялся, – нечего попусту. Лучшего жениха ей тут не сыскать – не столичная, чай, барышня.
Он вдруг хмыкнул, и умолк. Молчала и мать. Молчал и Кейрэн, затаив дыхание. Он понимал, что это вовсе не конец разговора, и это не на шутку тревожило мальчика.
– Я про Кея решил, – смутные опасения, похоже, начали оправдываться. Мальчишка, не шевелясь и не моргая, старался вслушиваться в каждое слово отца. – Толку здесь с него нету, да и не будет. Если ума боги не дали – он и не появится, сколько книг этих не читай. А он на то и годен только. Так вот пусть тем и занимается. Но не здесь, а в столице.
Мать ахнула. Кейрэну показалось, что сердце его перестало биться.
– Да как же его, Гилар, в столицу? – когда Танира, наконец, подала голос, он был ломким, неуверенным, как тонкий лёд по осени. – Здесь-то Кей при нас, при каком-то хоть деле, под присмотром. А там кому нужен будет?
– Ты бы не причитала впустую, а вещи ему собрала в дорогу, – мрачно велел отец. – По мне-то дело решенное.
– Ой, – мать горько вздохнула, и начала тихонько всхлипывать. – Так куда же там он?.. В школу?..
– В школу… да не в школу, – отец усмехнулся, будто горечи в рот набрал. – Гонец-почтовик нынче в деревню нашу приехал. Я когда у старосты был, так и он там. Лист новостей из столицы читали. В этом году снова там учеников берут в Академию их главную, Вент де Россу, и всех смышлёных детей, кто по возрасту подходит, могут взять – не считаясь с чинами, родом и достатком. Мы-то все посмеялись сперва – откуда же в нашем волчьем углу такие толковые пострелята будут, чтобы в столицу самую на учебу отправлять, а там отец Ренан мне и говорит, мол, добрый Гилар, а Кейрэн-то, сын твой, чем не достоин? Вроде как, по возрасту ещё подходит, да лучший ученик его за все годы, что преподаёт. И грамоту знает, и счёт, и всякие науки ему Ренан сам преподавал… Это Кейрэн вместо того, чтобы толку в кузнице набираться, с ним там беседы вёл. Да что о пустом? Дело сказал отец Ренан, даже староста признал. Если возьмут Кея учиться в эту академию – там ему и кров, и стол, и уважение будет – даже всей деревне нашей, лишь как доучится.
– А сколько же там учиться?..
– Год да десять полных лет. Да уйми ты слёзы! Может, хоть там возмужает Кей, да ума наберется. А ты ещё порадуешься, что на один рот в хате меньше стало. Да ненадолго. Сама же, Танира, знаешь, что снова тяжёлая. Уже к зиме и думать о Кее забудешь, а по весне, как родишь, и подавно не до того станет.
Кейрэн не мог поверить своим ушам. В голове у него звенело. Родители молчали – верно, обнимались: отец иногда мог проявить чуткость к матери.
– А если не возьмут его? – беспомощно спросила Танира, и ледяной страх от того, какой ответ может дать Гилар, кольнул мальчика.
– Не возьмут – так пусть хоть сгинет. Или сам в столице ищет, чьим подмастерьем стать, и как добыть себе кусок хлеба. Сама же знаешь – здесь у нас, в Гроссе, он как неприкаянный, будто не тут и рождён. Места под этим солнцем ему не будет – так пусть под столичным ищет. А ты не реви, и вещи собери ему, да мне. Праздничное сложи там – в столице приодеться. Поутру – что из снеди нам в дорогу. Завтра же мы с ним и выйдем, чтобы к сроку в столицу успеть. Ну – будет.
Послышались шаги отца, отходящего в их с матерью спальный угол, да заскрипела кровать, когда он ложился. Мать, тихонько всхлипывая, недолго провозилась, собирая дорожный скарб. Пару раз звякнули замки сундука – там, вычищенная и душистая, хранилась одежда, которую носили по праздникам. Скоро погасли в большой горнице лучины, и всё в доме затихло. А Кей так и продолжил лежать без сна и голоса. Слёзы давили мальчишке грудь, сотрясая тело, будто в лихорадке. Кей попытался унять дрожь. Не сам ли он больше всего на свете мечтал о том, чтобы своими глазами увидеть столицу? Не в его ли радужных грёзах открывала перед ним свои двери магическая Академия? Не ему ли хотелось покинуть деревеньку в горах, и стать частью чего-то великого, сделать лучше жизни простых людей? Ему. И сейчас мечтается, и хочется… Только страшно это оказалось, когда мечты вдруг нежданно-негаданно начали сбываться. Да и то, что поступить в академию нужно своими силами и во что бы то ни стало, а обратной дороги в отчий дом не будет, пугало мальчика. Здесь ждать его обратно никто не станет, по весне родится его младший брат или сестра, и до Кейрэна и его успехов или бед уже никому не будет дела – словно никогда и не существовало этого мальчишки ни в собственной семье, ни в деревне Гросса, что в Солфланских горах…
***
Под самый рассвет Кейрэн всё же забылся прозрачным, болезненным сном. Разбудили его голоса сестёр и матери уже засветло. Они суетились, накрывали на стол, готовились к дневной работе. Средняя сестра, Оллина, собиралась в школу. Туда же, по обыкновению, должен был идти сегодня и Кей. Мальчишке большого труда стоило сделать вид, что он не слышал ночью родительского разговора, и намерен вести себя так, как и в любое прежнее утро.
Протирая глаза он спустился с полатей, и, скрывая всё ещё опухшее от слёз лицо, шмыгнул к рукомойнику – умываться.
– Ты там не очень плещись, Кей, – раздался голос матери, – поешь и собирайся скорее. Отец вернётся – в город поедете.
– В город? – Алвар, старший брат, отдёрнул полог. – Это в который?
– В порт Крелейн, – отозвалась мать, – а оттуда – в столицу.
– В самый Астер де Торонисс? – средний брат Кейрэна, Дитиф, спрыгнул с полатей, и щелчком по лбу отогнал младшего от умывальника. – С чего бы это нашего заморыша в столицу везти? Не много чести?
– Отцу виднее, – мать не поднимала глаз от котелка с кашей.
– А что же они вдвоём поедут только? – Ингаретта, старшая сестра, расставляла на столе деревянные миски. – Что за дело такое там? Может, и мы на столицу поглядеть хотим!
– Да! И на лодке прокатиться! – закивала Оллина, затягивая завязки фартука.
– У тебя, Инга, другое в голове быть должно, – напомнила мать. – Некогда нам на столицы глазеть – дома дел не переделано. И тебе, Оли, здесь занятий пруд пруди. За стол садитесь!
Кейрэн, замерший в уголке, вдруг с неожиданной для себя жалостью посмотрел на сестёр. На Ингаретту, судьба которой уже была решена родителями, на Оллину, которую ожидает такая же участь – если, конечно, в Гроссе не выведутся все женихи, которых родители сочтут достойной партией, и к ней не посватается кто-нибудь из соседней деревни. Но сути это не поменяет – станет так же женой какого-нибудь Микара, да будет хозяйничать в чужой избе под ярмом у свекрови…
– А ты там что прячешься? К столу иди, – мать, раскладывая кашу по мискам, казалось, боялась встретиться с младшим сыном взглядами. – Отец придет, позавтракаем всей семьёй, вместе…
«В последний раз…» – мысленно закончил Кейрэн фразу матери. Вздохнул, вылез из угла, и уселся на своё место за столом. Ингаретта поставила перед ним тарелку каши.
– Куда там его, учиться что ли? – спросил Алвар, макая в кашу кусок хлеба.
– Учиться, – подтвердила мать, наливая всем терпкого ягодного отвара из кувшина. – В саму Академию поступать.
Кей, вовремя вспомнив, что он не может знать этих новостей, замер с ложкой в руках, словно не веря своим ушам. Но он и не верил! Не верил до сих пор, что всё то, что он слышал ночью, не привиделось ему, а прозвучало на самом деле.
– Да куда ему! – фыркнул Дитиф, свысока глядя на брата. – Разве его возьмут?
– Он в школе лучше всех читает, – напомнила Оллина.
– А если и правда не возьмут? – засомневалась Ингаретта. – Грамоту знать там, поди, мало… Это же столица. Там и школы все столичные…
– Он уж постарается, – мать впервые посмотрела прямо на Кейрэна, и скорее отвернулась, словно спеша скрыть слёзы. Кейрэну кусок не лез в горло. Он не знал, что ему делать! Хотелось обнять мать, прижаться щекой к её груди, и стоять так, пока не устанут руки. Но он только молча уставился в свою миску, стараясь не расплакаться и сам. Вот дела! Столько мечтал о столице, о путешествиях, о новых знаниях, так хотел убежать из деревни – а теперь, понимая, что родных ему, как переступит порог, больше не увидеть, вмиг затосковал. Даже по Дитифу, который вечно задирал младшего брата.
В комнату зашёл отец. Едва кивнув приветствовавшему его семейству, наскоро умыл руки и лицо, и, усевшись во главе стола, расправил широкие плечи. Мать скорее поставила перед ним кашу. Оно и понятно – если предстоит тяжёлая работа или долгая дорога – всегда нужно основательно подкрепиться. Гилар не сводил с Кейрэна тяжёлого пристального взгляда. У отца глаза серые, как металл, с которым он возится целыми днями в кузнице. Глаза Кея такого же цвета, но в них нет такого отталкивающего холода.
– Ну что, малец, – наконец вымолвил Гилар, – тебе, поди, уже рассказали, что в столицу мы с тобой сегодня отправимся. Так что поторапливайся. Пока солнце еще не жаркое выйти надо.
Он отхлебнул из своей кружки, и добавил, обращаясь к жене:
– Никто сегодня из деревни не едет в сторону порта. Думал, договорюсь, пристроимся у кого на телеге. Но нет – только в Тессу сосед Икриф собирается, а это совсем в другую сторону. Наших коней седлать несподручно. Куда их там – из порта да в столице? Не продавать да не оставлять же.
– Так ты меня возьми с собой, – ухмыльнулся Дитиф, сделавшись лицом ещё более похожим на отца. – Вместе до портового Крелейна доедем, а там я коней в повод, да вернусь с ними домой.
– Ловкий ты, чего удумал, – отец отпил из своей большой кружки. – Нет уж. Вы дома останетесь. Матери помогать, за двором смотреть, на кузне работать. Крупные заказы я все переделал, а ну как по мелочи какой кто из деревенских придёт? Мы с Кеем на своих двоих пойдём. Ждать да откладывать нечего – и так едва успеем к назначенным дням в столицу.
– Гостинцев-то привезёшь нам? – спросила Ингаретта, пошептавшись с сестрой.
– Посмотрим, – отрезал Гилар, и нахмурился, буравя младшего сына взглядом. – Не кисни там, жуй шустрее. В дорогу пора.
– Я в школу зайти должен, если ты позволишь, – промямлил Кейрэн, не поднимая глаз.
– Зачем ещё? – отец нахмурился. Кею стало очень не по себе.
– Книги вернуть.
– Оллина отнесёт и без тебя, – напомнила мать.
– Мне бы попрощаться… и благословение…
Кейрэн сжал ложку так, что у него побелели пальцы. Шутка ли – сказать в лицо отцу, что он собирается тратить время на такие сентиментальные мелочи. Отец отпил из своей кружки ещё, медленно поставил её на стол, и предупредил:
– Одна нога здесь, другая там. А сбежать надумаешь – тогда и не возвращайся. Прибью.
– Не сбегу.
***
Кей едва ли помнил, как натягивал походные штаны и накидывал лёгкий плащ на плечи. Мать помогала ему одеваться, Ингаретта наскоро причесала. Дитиф не упустил возможности как всегда посмеяться над тем, что Кэйрен донашивает его старую одежду, которую матери и сёстрам пришлось изрядно перешивать, чтобы стала худощавому мальчишке впору. Старший брат вышел вместе с отцом в кузницу.
Кейрэн схватил книжки, что неделю назад дал ему местный священник, преподобный Ренан, и вслед за Оллиной побежал к деревенской церкви, в восточном крыле которой и располагалась школа. До занятий оставалось ещё много времени, но вернуться к отцу, чтобы отправиться в дальний путь, мальчишке нужно было как можно скорее.
Брат и сестра неслись по узким дорожкам улиц, мимо соседских домов и пристроек, мимо общего колодца, вокруг которого днём частенько собирались кумушки, мимо амбаров, что высились над землёй на круглых каменных ножках-столбиках – чтобы влага и мыши не портили спрятанное зерно. Церковь стояла чуть особняком, на краю утёса, словно принадлежа и людям в деревне, и богам, что присматривали за этим миром.
– Утром хоры, – на бегу пропыхтела сестра, – я побегу матушке Алвиле церковный двор помогу подмести. А ты давай к учителю!
– Да!..
– Кей, – Оллина вдруг остановилась, как вкопанная, тяжело переводя дух. Мальчишка, успевший убежать вперед, нерешительно шагнул к ней обратно. Сестра ничего больше не сказала – будто вдруг застеснялась, не смогла придумать никаких прощальных слов. Кейрэн только кивнул в ответ, чуть коснулся рукава сестриного платья и, прижимая к груди книги, ещё скорее припустил к школьным дверям.
***
Церковь в их маленькой деревне всегда была местом самым важным. Сюда ходили все – дети – учиться, а со взрослыми вместе – слушать проповеди и получать благословение, петь псалмы, и накрывать в праздничные дни общий стол. Храм, посвященный великому Создателю и его богам-хранителям, стоял в центре других церковных построек, увенчанный узкой башенкой колокольни с изображением звезды на острой крыше. По ночам там всегда горел люминарисовый светильник – единственный такой на всю деревню – чтобы каждый путник, любая заблудшая душа могла найти дорогу к храму, где обретёт помощь и умиротворение. Слева, в западном крыле, жили священники: преподобный Ренан Брерок, и матушка Алвила Гирин. Их комнаты разделялись между собой кухней и общей столовой, куда все деревенские ребята не раз заглядывали во время коротких перемен между занятиями, чтобы перехватить открытых пирожков с зеленью, которые священница всегда готовила с вечера, или выпить прохладного ягодного взвара. Кейрэн и сам не раз так завтракал – если отец в наказание лишал его еды, и в комнатах отца Ренана бывал, когда тот разрешал ему читать книги из собственной библиотеки. Тогда-то Кей и узнал, какие чудеса могут создавать мастера из металла, мрамора и глины, часами листая страницы, где кроме мелких, забористых букв, были отпечатанные на книжном станке картинки. Священник поначалу боялся оставлять мальчишку с такими дорогими книгами, но скоро понял – Кейрэн относится к этим книгам как к величайшему богатству, и даже страницы боится трогать руками – выстругал для этого тоненькую, плоскую пластинку, и всегда с осторожностью переворачивал листы ею. Как в богатых городских домах! А вот в комнаты преподобной Алвилы Кей никогда не заглядывал даже. К ней ходили только бабы да девицы со своими хворями и бедами, да звали её, когда наступала пора рожать. Деревенский лекарь, Деймур Хегекк, сколько Кейрэн помнил, всегда оставлял священнице такие обязанности. Она и детей принимала, и нарекала их, и благословляла именем Создателя. Так, по весне, и мать самого Кейрэна снова к ней пойдёт…
Мальчишка тряхнул головой, прогоняя вмиг нахлынувшую тоску и неясную ревность, и поспешил открыть двери класса. Школа разместилась в восточном крыле храма. Кей прекрасно помнил, как впервые пришел сюда – увязался за старшими. Его сестра, Оллина, тогда как раз учиться пошла, а самому Кейрэну в тот год едва исполнилось четыре. Сперва все другие ученики в классе над ним потешались, но быстро поняли, что он схватывает на лету, а читать у него получается подчас лучше любого из них. Преподобный отец Ренан и ласковая матушка Алвила с первого дня приняли мальчишку радушно, и когда он долго не появлялся в школе, изнемогая от слабости, что вызывали частые по детству Кея болезни, заходили к семье Хоуарнов в дом, приносили гостинцы и книги. Отец Ренан в такие дни нередко оставался у них на несколько часов, читая для Кейрэна вслух, проводя с ним уроки, рассказывая больше, чем он успевал рассказать другим детям – по географии, истории, философии и искусству. Мать Кея в такие дни всегда суетилась сверх меры, накрывая на стол, а отец всегда кланялся священнику, никогда не упрекая за то, что тот вбивает в голову сына совсем ему ненужную учёность, сея глупые недосягаемые мечты. Это всё он потом высказывал жене и сыну в лицо. А сам Кейрэн и за эти знания, и за свои надежды и идеалы, был благодарен учителю.
Сейчас же, стоя среди столов и лавок в пустом классе, глядя, как играют в воздухе яркие золотистые лучи солнца, Кей вдруг почувствовал себя нерешительным, потерянным и невероятно одиноким. На стене висела старая, повыцветшая карта всей империи эледов, и мальчишка лишь сейчас начал понимать, какой долгий путь ему предстоит проделать, а дороги назад, в родное селение, для него уже нет. И будет он теперь один, уйдет от единственного действительно близкого, больше чем родного ему человека…
– А, Кейрэн! – святой отец Ренан зашел в класс со стороны учительской кафедры, и приветствовал мальчика. – Думал, что ты уже в дороге, и не придёшь в школу…
– Я, отче, проститься к вам, – неловко начал Кей, осторожно складывая книги на ближайший стол. – И вот… чтение вернуть. Отец разрешил, но велел не задерживаться…
Священник приблизился к ученику и положил ладонь на его плечо. Уже давно немолодой, суховатый, с вечной тенью улыбки на загорелом, гладко выбритом лице; как всегда – в повседневной бистровой сутане, опоясанный простым поясом, покрывший голову тонкотканой, невысокой скуфейкой. Таким преподобный Ренан и запомнится Кею навсегда… Мальчишка, опустив голову, даже зажмурился – слёзы вдруг подступили к самому его носу.
– Это хорошо, что ты зашел, – начал священник, – ведь тебе, Кейрэн, не просто долгая дорога предстоит – целый путь в новую жизнь. Ты иди по нему смело и честно, всегда поступай по уму и по совести. Отца твоего боги моими словами вразумили – негоже такому уму и рукам пропадать среди глухих горных троп. Учиться ты, Кейрэн, должен. По-настоящему. Здесь я тебе мало чего преподать теперь смогу – ты уже все книги, что у меня были, прочёл по пять кругов. Пишешь ладно, на родном говоришь, общий сколько-то знаешь, псалмы поёшь звонко… Ты не бойся, Кей. Даже если в главную Академию столицы не примут тебя, если в хорошую школу там не возьмут – не теряйся. Иди в храм Астер де Торонисса, там никого без помощи не оставят. Я письмо светлой братии написал – отдашь его старшему церковнику. А не пригодится – так и слава Создателю и всем Хранителям Его! А теперь ступай, Кейрэн Хоуарн, и пусть боги благословят твой путь!
***
Солнце ещё не успело в полную силу подняться над вершинами гор, и в ущелье, где пролегала узкая дорога, ведущая из деревни, царила липкая прохлада. Кейрэн, в последний раз взглянув на родную Гроссу, спрятал русую шевелюру под глубоким капюшоном, и побежал вслед за шагавшим впереди отцом. Тот даже не оглядывался.
Они шли мимо полей, ярко зеленевших густыми побегами чая, мимо пастбищ, обгоняя молчаливых, едва обронивших напутственные слова, пастухов, гнавших туда коров и коз на выпас. Кей на прощание успел лишь потрепать за косматыми ушами пастушьего пса, Хонсо, которого хорошо помнил еще щенком. Пробежаться с четвероногим приятелем отец не позволил.
– Дорога дальняя, – процедил он. – Устанешь или шлёпнешься – на себе не потащу, сам хоть ползи следом.
И Кей повиновался. Нужно было беречь силы. А кто знает, когда ещё отец решит, что пора отдохнуть и сделать привал в пути?
Луны на небе, тем временем, уже совсем побледнели; солнце залило золотом вершины гор, укутанных дымкой, кое-где сбившейся в плотные, пышные, как взбитый пух, облака. Днём вполне может пойти дождь, застав путников где-нибудь на тропе у отвесной скалы. Гилар шел вперед, даже не думая останавливаться. Становилось всё жарче, всё ярче и зеленее вокруг, и с открытых припекающему солнцу участков пути всегда хотелось поскорее укрыться во влажную тень под кронами деревьев и горными навесами. Запыхавшийся Кей едва дождался привала, когда смог, наконец, скинуть плащ, развязать башмаки, и немного посидеть, подогнув под себя гудящие ноги. Отец хмыкнул.
– Запыхался? А мы, считай, едва за околицу вышли, – он вынул из сумки флягу, пару тонких овсяных лепёшек и кивнул сыну. – У тебя в торбе своё. Ешь, и дальше пойдём.
Кей поспешно полез в сумку за едой. Такая же фляга воды и лепёшки, заботливо сложенные им в дорогу матерью. Стараясь не думать о доме, мальчишка сделал несколько глотков воды, и принялся жевать хлеб. Вокруг щебетали птицы, чуть поодаль шустро кувыркались по нагретым камням юркие ящерки. Казалось – протяни руку, да схватишь хоть одну. Но Кей-то знал, какие они проворные. Иногда ему хотелось быть таким же ловким, быстрым и неуловимым…
За полдень ветер всё-таки нагнал облаков с вершин. Они сгрудились в сумрачные тучи, горный воздух дохнул влагой, и, наконец, пошел дождь. Сперва он едва накрапывал, неясный, неуверенный, но скоро разошелся, заставив путников скорее спрятаться в одной из неглубоких пещер. По всему пути таких укрытий было несколько, и, судя по обтёсанным, как лавки, камням, и огороженным, почерневшим от углей ямкам для очагов, их специально делали для таких стоянок.
В темной глубине пещеры нашлось немного сухих поленьев, видимо, оставленных прежними путешественниками. Гилар разбил их на щепы, соорудив в очаге костерок, чиркнул огнивом, высекая искры. Заплясал огонь, жадно потрескивая деревом. Отец и сын примостили рядом с ним обувь на колышках – сушиться. Кей знал, что потом ему нужно будет снова натереть их башмаки воском, чтобы влага не попадала внутрь.
Дождь снаружи чуть ослаб, но размытая дорога оставалась слишком скользкой, и идти по ней дальше было опасно. Решили ещё немного подождать. Отец набил трубку и закурил. Кейрэн натирал обсохшую обувь, прислушиваясь к шуму дождя. Гилар посмотрел на сына, и, наконец, прервав долгое молчание, приказал ему:
– Ну-ка спой. Что в тишине сидим?
Кейрэн на миг задумался о том, что это – первое его путешествие вместе с отцом. И в то же время – оно последнее. Единственное. Если он решил оставить сына в столице, и вернуться назад без него, неужели родителю и правда нечего сказать ему? Сейчас, когда никто другой их не услышит, не осудит Гилара за излишнюю мягкосердечность к своему нерадивому ребёнку? Но отец молчал и мрачно ждал песни. Кейрэн запел псалом – первое, что пришло ему на память. Пению их обязательно учили в школе; с этого начинался почти каждый учебный день. Знать священные гимны и псалмы, петь их по праздникам, приветствовать песнями молодоженов или провожать усопших, работать, хором распевая бодрые ритмы без труда, должен был каждый в деревне. И пел Кей неплохо – всегда хвалили.
Отец, впрочем, хвалить особенно не стал. Махнул рукой – мол, хватит, наслушался, и принялся зашнуровывать башмаки. Пока Кейрэн пел, дождь закончился, небо начало проясняться, и земля впитала достаточно влаги. Будто бы сами боги услышали его псалом, и укротили непогоду. Кею было приятно и даже немного весело думать так. И он поймал себя на том, что ему и самому хотелось бы уметь хоть немного управлять погодой. Дунуть бы, как ветер, разогнать тучи или наоборот – сгустить их над пересохшей пашней, чтобы полить изнывающие от жары посевы. Сейчас поля в окрестных деревнях орошали без всякой магии, надеясь на обычные силы природы: дорога, по которой теперь шли путники, пролегала вдоль старого, углублённого в землю каменного жёлоба, по которому струилась вода. После недавнего дождя её поток был сильным и уверенным, унося упавшие в жёлоб былинки и сухие листья далеко вперёд. Дорога стала шире и даже, казалось, чуть более ухоженной и обжитой. Несколько путей и троп расходилось в разные стороны, по одной явно ездили верхом и на телегах. На развилке стоял каменный столб-указатель.
