Czytaj książkę: «Лесенки и змейки»
© Елена Ямбос, 2018
ISBN 978-5-4490-3395-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ГЛАВА 1
Любовь к мудреным словам может завести человека очень далеко. Если в детстве вместо сказок он читает «Словарь иностранных слов»; если Глагол представляется ему добрым дедушкой с окладистой белой бородой, а Гипотенуза – тощим созданьицем с длинным телом и короткими ножками, с острой мордочкой и в шляпке; если при всей его неприязни к математике слова «тангенс-котангенс» и «синус-косинус» звучат музыкой и кажутся ему магическими заклинаниями древнего племени; если он влюбляется в основоположников языкознания Фердинанда де Соссюра и Бодуэна де Куртенэ; если в минуты невзгод он истово повторяет, как молитву: «Глокая куздра штеко будланула бокра и кудлает бокрëнка»; если он знает, что у Ремарка пьют ром, а у Диккенса – эль… то такой человек, скорее всего, обречен.
Он легко и играючи выучит иностранный язык, и рано или поздно неведомая сила подхватит его и унесет, как перышко, в дали дальние, края заморские, иностранными словами, как яркими огнями, манящие.
И в этих далях дальних и краях заморских он, вполне возможно, будет бедствовать, страдать, скучать по друзьям и родным, тосковать по своей несчастной родине, – но ни разу, ни на минуту, ни на секунду не усомнится в том, что находится в том месте, в котором ему и надо быть, и что путь его – единственный, который только можно было выбрать из всех существующих. И пусть он, как в детской настольной игре, будет карабкаться вверх по лестнице, выбиваясь из сил, и пусть с ее ступенек его будут много раз смахивать своими хвостами змеи, – он твердо верит, что в конце концов его добрые друзья Фердинанд де Соссюр и Бодуэн де Куртенэ придут ему на помощь. Они прогонят змей, протянут ему руки и вытащат его наверх.
***
Послышались возня, топот, глухие удары, сердитые возгласы. Наташа приоткрыла глаза.
– Вы деретесь там, что ли…
– Мы проспали, – донеслось до нее.
– О Боже, – Наташа села в кровати. Голова закружилась.
– Не волнуйся, спи, мы уже готовы. Клайв – святой человек! – не уехал. Ждет нас, – просипел Майкл.
– Шарф надень…
– Угу. (Что я – дурак, в шарфе?..).
– Лора, балетки не забудь, бэйб.
– Угу. (Ах, черт! Куда я их вчера засунула?).
Выходя, Майкл и Лора прокричали: «Бай, мамми! Бааай! Бай! Бай—бай—бай… Лав ю, лав ю, бааай!». Майкл – голосом простуженным и хриплым, Лора – звонким и певучим. Наташа ответила им из спальни голосом сиплым и срывающимся, как у только проснувшегося пожилого петуха.
Слышалось удаляющееся бормотание Лоры: «Говорят тебе, дураку, шарф надень… У тебя же горло болит…»
Дверь хлопнула, автобус взрычал и уехал. Наташа еще немного посидела, натянув одеяло до подбородка, положив под спину подушку и стараясь удержать остатки дремоты и тепла. Где они, Фердинанд с Бодуэном? Почему ее не замечают?
Она кряхтя вылезла из постели. Что-то она в последнее время слишком много кряхтит. Прибрела на кухню и поставила чайник.
Пока ждала, когда он закипит, тупо смотрела в стену напротив, на пятно, похожее на слона без одной ноги. Года четыре назад Майкл выронил бутылку с растительным маслом. Очень расстроился. Наташа сказала: «Хорошо, что не на трамвайную линию!». Он не понял и расстроился еще больше. У них в городе и трамваев-то нет. Масло они отчистили, но вместо него остался безногий слон. Что, если пририсовать ему глаза и сделать вид, что это – уолл-арт?
А на потолке – дыра. Ее под уолл-арт уж никак не подогнать. Время от времени Наташа залепляла ее клейкой почтовой лентой и закрашивала белилами, но белила желтели, а лента отклеивалась. Дыра снова начинала зиять, как безобразный желтый нарыв. Когда лил дождь, из нее капало. Наташа ее побаивалась. Приходили на ум детские страшилки: «И вот ровно в полночь раздвинулся потолок, и оттуда вышла белая тетенька в желтых тапочках». Однако – лучше тетенька в желтых тапочках, чем сантехники с их ценами. Денег у Наташи не было.
Чайник наконец с громким шумом закипел. Он трясся, плевался кипятком и ругался по-своему, по-чайницки. Надо бы его заменить, в который раз подумала она, и бросила пакетик в любимую облезлую кружку. На ней почти стерлись сердечки и цветочки, но еще оставалась надпись «Love you, Mummy». Налила кипятку, добавила молока и помяла пакетик ложкой, пока не получился красивый кремовый цвет.
Лет сорок назад одна девочка из ее группы пришла в детский сад в изумительных резиновых сапожках. Они были именно такого цвета. При их виде у четырехлетней Наташи сразу же возник во рту вкус какао и булочкой с маком и сахарной пудрой.
Но одним только цветом исключительность сапожек не исчерпывалась.
На внешних сторонах их голенищ красовались прелестные ярко-желтые утята с красными клювиками и красными же ножками. Как на картинках Сутеева. Утята были рельефные, выпуклые. От этого они казались живыми.
Сапожки оставили в Наташиной памяти неизгладимый след. Однажды осенним вечером они с мамой шли из садика домой. Лил дождь, земля с газонов оползнями растеклась по раздолбанному тротуару, грязь облепила Наташины черные резиновые сапоги и мамины бежевые чехословацкие туфли. Они перескакивали с кочки на кочку, и мама дурашливо причитала, что в туфлях у нее одна грязь, они прохудились, а денег на новые нет. Наташа пообещала, что когда вырастет, заработает много денежек и купит ей резиновые сапожки с желтыми утятами.
Наташа допила чай. Подумалось: «Живительная влага вернула ее к жизни». Головокружение прошло, боль в спине начала утихать. А после душа даже появилось нечто вроде прилива бодрости. Во всяком случае, она перестала чувствовать себя больным подопытным животным.
Натянув темно-синюю хэбэшную тунику с белой оторочкой, привычно подумала: слава Богу, что есть униформа и не надо ломать голову, что надеть. Как одеваться в сорок девять лет? Уже давно не молодая, но не носить же нейлоновые цветастые платья с трикотажными кофтами, как все бабульки тут. А если одеваться по-молодежному, то возникает опасность казаться овцой, притворяющейся ягненком. Или бараниной под соусом для ягнятины – что-то вроде этого.
По дороге на работу она поразмышляла над тем, что вот она – бедная, несчастная, нищая и одинокая – а едет на службу на своей машине. И у нее есть свой дом, без ипотеки, пусть и плохонький; и сын с дочкой, старшие школьники; и живут они втроем душа в душу. И, несмотря на недавнюю потерю, не было и нет никаких подростковых проблем вроде скандалов, криков, убеганий из дома и дурных компаний (тьфу три раза). И у нее есть две работы – эта и другая, любимая. И когда она накрашена и приодета, то совсем не гнусна лицом. И еще она стройная, сорок четвертый размер, и вообще – дама, приятная во всех отношениях! И денек сегодня хороший, так тепло, сухо, солнечно – весна пришла!
На работу она приехала, почти совсем приободрившись. Уже на парковке перед зданием «Санни Маунт» (мама бы сразу переименовала его в «Ссаный Маунт») висел в воздухе устоявшийся характерный запах немощи, старости и «выделений из организма». Она привычно, не глядя, быстро понажимала на входной двери на кнопки кода с полустертыми цифрами и вошла внутрь. Запах полоснул в ноздри еще резче. Минуты три, и она перестанет его замечать.
В предбаннике толпился народ обеих смен – ночной, уходящей, и утренней, заступающей. Все галдели, пахло сигаретным дымом.
– Кто это тут курил и нарушал закон? – спросила она грозно. Все заговорили разом:
– Путин пришел!
– Наташа!
– Это Трэйси курила.
– Я же в окошко…
– Она в окошко всем телом высунулась, Данкан ее за ноги держал.
– И не только за ноги…
– Заткнись, дурак, – беззлобно огрызнулась Трэйси.
– А сама опоздала. Ох, уж эти русские!
Наташа сказала, что вовсе не опоздала, до начала работы еще пять минут. Нечего придраться к беззащитной невинной девушке.
Началась пересменка. Дениз доложила о каждом, как их тут называли, резиденте, его/ее самочувствии, настроении и сне. Вчера поступил новенький – зовут его Гарри Фрэйзер, семьдесят восемь лет, с деменцией. Лежал в больнице, из которой его выписали сюда на неделю, чтоб поправиться, так как родственников у него нет и ухаживать за ним некому. Есть, правда, какой-то парень, то ли друг, то ли сосед, приезжал иногда домой к нему помогать по хозяйству… Гарри перенес личную трагедию много лет назад. «А что за трагедия?». У Дениз уже нет времени пускаться в подробности, пусть все ознакомятся на досуге с его личным делом. «На каком досуге? Она шутит?». Ну, будет же у них затишье. «А на какой стадии деменция? Он агрессивный? Спит по ночам или бродит? У него есть недержание?». Читайте его личное дело, вся информация там, все грамотные. Дениз свою смену отработала, и ей пора домой.
Ночная смена ушла домой, а Наташа, Трэйси, Шарон и Су, быстро распределив, кто кого, согласно профессиональному жаргону, будет «делать», принялись за работу. Наташа с Трэйси взяли себе по трем – опять же согласно жаргону – «одиночникам» каждая, а Шарон с Су – троих «двойников». Нового дяденьку, решили они с Трэйси, будут «делать» вместе, так как тут – неизведанная территория. Наташа с тоской думала, что опять придется привыкать к новому лицу, новым привычкам, новым капризам и странностям… Шарон сказала, что он и с деменцией, и агрессивный, и не спит… Ладно, нечего заранее расстраиваться, думала она, поднимаясь на лифте к Китти.
Китти, девяностолетний божий одуванчик, лежала под периной и внимательно рассматривала потолок. Заулыбалась, увидев Наташу:
– Что, уже пора вставать?
– Да, Китти, милая, доброе утро! Давайте, я вам помогу встать, – Наташа начала мягко и медленно поднимать Китти согласно всем правилам: придерживая за спину, посадила ее на кровати, развернула всем корпусом, опустила ее ноги на пол, опять придержала за спину, дала ей опереться на свою руку и, осторожно поставив Китти на ноги, подвела ее к умывальнику… Под громкий скрип суставов Китти она вела с ней – как положено – веселый и непринужденный разговор: как спалось? ах, сегодня такая чудная погода…
– Да, я отлично выспалась, дорогая. Прекрасно себя чувствую, – она откинула рукой светло-серый пух со лба. Таким жестом она, наверно, семьдесят лет назад откидывала золотые локоны под восхищенными взглядами окружающих. – Прикажи вывести из конюшни Дэйзи, я покатаюсь верхом после завтрака.
Наташа не стала спорить:
– Хорошо, Китти, я наведу справки, посмотрю, что можно будет сделать.
– А маму мою ты не видела?
– Нет, Китти, сегодня утром не видела, – ласково ответила Наташа.
Китти вдруг заплакала:
– Где моя мама? Я ее так давно не видела! Что с ней? С ней что-нибудь случилось?
– Китти, не плачьте, с ней ничего не случилось, она наверху и счастлива, – как можно мягче сказала Наташа.
– Ну слава Богу. – Китти мгновенно успокоилась. – А можно, я сегодня в школу не пойду?
– Да, можно, сегодня уроков нет, их отменили, – согласилась Наташа.
Так, за разговорами, Наташа обтерла сморщенное тело Китти полотенчиком, смоченным теплой водой с мылом, одела ее, с ее согласия, в сиренево-розово-зеленое нейлоновое платье и нежно-розовый трикотажный кардиган, почистила ей зубы, причесала и усадила в кресло, сказав, что сейчас принесет ей чашечку чаю. Про маму и езду верхом Китти, как и следовало ожидать, забыла и радостно закивала, услышав про чай.
Следующим на очереди был Фред. Он уже сидел в своем кресле, полностью одетый, в зимнем пальто и кепке. Под пальто на нем были два пуловера, пиждак, рубашка и пижама. Пижамные брюки насквозь промокли. К счастью, Фред был в отличном расположении духа и беспрепятственно дал себя помыть и переодеть под Наташину отвлекающую и зубо-заговаривающую болтовню. Он радостно сообщил ей, что сегодня – свадьба его дочери, и в шесть-тридцать вечера он должен быть в церкви. Он говорил это каждое утро в течение уже шести лет.
На Фрэнсис – милую покладистую старушку – много времени не ушло. Наташе хотелось остаться с ней подольше, поговорить с ней о том о сем, но к сожалению, работы было еще невроворот и надо было поторапливаться. Наташа помогла ей помыться и одеться, проводила ее из спальни в гостиную, усадила в кресло, обложила подушками и укутала пледом. С чувством легкой вины – всегда приходится уйму времени тратить на привередливых и склонных к буйству и экономить на безобидных и беспроблемных! – пошла в предбанник на десятиминутный перерыв.
Там уже все собрались. Шарон и Су помыли, одели и усадили с помощью хойста одну из своих «двойников», столетнюю Дороти, в ее огромное, мягкое, специально оборудованное кресло со всякими кнопками – подарок от родственников. Многие взрослые дети, часто уже сами бабушки и дедушки, осыпали своих престарелых родителей дорогими и ненужными подарками – хитроумными креслами, телевизорами, ноутбуками и совсем уж бесполезными мобильными телефонами. Старики даже и не знали, что это такое. Наташа считала, что это делалось из чувства вины. Ведь должны же дети чувствовать какую-то неловкость от того, что сдали своих мам или пап в дом призрения?
Трэйси тоже «сделала» двух своих «одиночников». Айлин никак не хотела вылезать из постели, притворялась спящей и не поддавалась никаким уговорам. В конце концов заорала на Трэйси: «Пошла вон отсюда, сука!», прибавив еще пару крепких словечек. Трэйси расхохоталась – все уже давно привыкли к оскорблениям и не принимали их всерьез – и ответила, что тоже ее очень любит и зайдет попозже. После того, как помогла одеться другому резиденту, Дереку, снова зашла к Айлин, и та была уже как шелковая и даже не помнила, что только что обложила Трэйси матом.
С Дереком была небольшая проблема: он опять вытянул из себя катетер. Каждый раз при словах «Дерек вытянул из себя катетер» у всех – особенно у мужчин – страдальчески кривились лица. Большую часть времени Дерек не обращал на катетер внимания, но бывали моменты, когда он вдруг как будто в первый раз замечал трубку, выходяшую из интимного места, и полиэтиленовый мешок, пристегнутый к ноге. Тогда он изумлялся, сердился и избавлялся от них. Должно быть, ему при этом было очень больно.
Дерек вышвырнул катетер с мешком в коридор. Трэйси чуть не упала, запнувшись о валяющиеся на полу трубки и полиэтиленовый мешок, наполовину заполненный темной, мутной мочой. Наташе пришлось потратить время своего перерыва на телефонный разговор с патронажной медсестрой. Медсестра уже хорошо знала и Дерека, и его обыкновение вытягивать катетер. Говоря с ней, Наташа ясно представила ее страдальчески исказившееся лицо. Медсестра сказала, что придет часа в четыре, чтобы его снова ввести.
– Ну, ребята, нечего рассиживаться, перерыв давно закончился, – вздохнула Наташа. – Су и Шарон остался один «двойник», а нам с Трэйси – новый дяденька.
– Зверь, а не начальник, – сказала Су.
– Я же говорю – Путин! – поддакнула Шарон.
– Где вы видели добрых русских? – потягиваясь, спросила Трэйси.
– Давайте бунт устроим? – предложила Су.
Перед дверью комнаты нового резидента Наташа и Трэйси на мгновение задержались и обменялись взглядом: неизвестно, что нас там ждет, но соберемся с духом, будем готовы ко всему и встретим что бы там ни было с мужеством и стойкостью. На войне как на войне.
Почему-то с мужчинами в домах престарелых было, как правило, труднее, чем с женщинами.
Они постучались в дверь и вошли с профессионально-приветливым: «Доброе утро, мистер Фрэйзер, очень рады Вас видеть, хорошо ли спали, что снилось на новом месте, меня зовут Трэйси, а меня Наташа, мы будем ухаживать за вами, надеемся, мы подружимся»… Гарри сидел в кресле в пижаме и халате и молча слушал. Вопрос о том, как он предпочитает, чтобы к нему обращались – мистер Фрэйзер или Гарри – он проигнорировал. Гарри был лыс, с растрепанной белой бородой, кустистыми седыми бровями и кудрявыми, тоже седыми, волосьями, торчащими из носа и ушей. На Льва Толстого похож, подумала Наташа. Комната его была еще не обжита, еще не было фотографий на стенах и на тумбочках и картин на стенах, которые потом расставляют заботливые родственники. Ах да, у него ведь нет никаких родственников…
Он не сводил глаз с Наташи.
– Ты когда приехала? – вдруг спросил он.
– О, давно! Почти четверть века назад. Но все еще, как видите, не могу избавиться от акцента. До сих пор меня спрашивают, откуда я.
– Она прибедняется, акцента у нее почти нет – просто как будто у нее легкий дефект речи, – сказала Трэйси.
Наташа незаметно пнула ее.
– Ну что, Гарри, будем собираться на завтрак? Вы позволите нам помочь Вам?
Гарри позволил. Во время его обтирания и одевания он не проронил ни слова и все так же, не отрываясь, смотрел на Наташу. Глаза у него были темно-серые или темно-синие, а взгляд – недоверчивый и какой-то… растерянный. Она с облегчением отошла от Гарри, когда они усадили его за стол вместе с другими резидентами и пошли на кухню за подносами с завтраком.
Повар уже был на кухне, делал тосты и раскладывал их по тарелкам.
– Данкан, а наш новый резидент в Наташу влюбился! – сообщила ему Трэйси.
– Да ну? У меня, похоже, соперник. Придется его пристукнуть половником.
– Данкан, Данкан… какая кровожадность, какая склонность к насилию, какое бессердечие! Как ты мог такое сказать, как только у тебя язык повернулся? Не ожидала я от тебя… – Наташа приложила руку ко лбу и посмотрела на него глазами раненой газели. – А я-то уже собиралась сказать тебе «да»…
Подошли Су и Шарон:
– Что за страсти?
– Да вот, Данкан из ревности к Наташе собрается Гарри прикончить, – объяснила Трэйси.
– Данкан, тебе-то какая разница? Ты же пуф, – удивилась Су.
Остаток смены прошел в непрекращающейся – за исключением получасового перерыва на обед – изнуряющей круговерти. Времени и сил на шутки и балагурство уже не оставалось. Накормить резидентов завтраком, раздать лекарства, собрать подносы, сменить постельное белье, прибрать в комнатах, помочь им сходить в туалет… Потом подошло время для кофе; только убрали чашки, блюдца и тарелки – уже надо накрывать столы для ланча… При этом троих пришлось полностью переодевать заново: Дороти пролила на себя суп, у Айлин и Дорис произошли «выделения из огранизма». Фреда во время очередного подсчета голов не могли найти, а он мирно спал в ванне… Как он туда забрался, было непонятно, только вот выбраться оттуда он сам не смог и заснул. Чтобы не повредить ему руки, ноги, спину и шею, пришлось выкатывать хойст и извлекать его оттуда с помощью этого приспособления. К тому же хойст оказался незаряженным – какой-то умник забыл его включить – и пришлось ждать минут десять, а в это время развлекать Фреда разговорами.
Наконец стрелки часов показали два часа – конец смены. Наташа провела пятиминутную летучку для подошедшей дневной смены, сказала, что в четыре часа к Дереку придет медсестра, и дала всем небольшой нагоняй на предмет, чтобы не забывали поставить хойст на зарядку, а то из-за чьей-то безмозглости они сегодня потеряли десять минут драгоценного времени.
Наташа все еще не переставала иногда удивляться про себя, каким это образом она оказалась на совершенно не нужной ей руководящей (хоть и небольшой) должности на совершенно не интересной ей (хоть и нескучной) работе. Лора считала – это от того, что она очень добросовестная, и все, что бы ни делала, она считает своим долгом выполнять хорошо и качественно.
Через десять минут взмыленные, уставшие, раздраженные и взвинченные, женщины утренней смены расходились по домам. На парковке, рассаживаясь по машинам, Трэйси и Шарон договаривались о встрече в городе. Трэйси крикнула:
– Наташа, любовь моя, часа в четыре подкатывай к «Ниро»! Кофе попьем с пирожными!
– Девочки, я бы с радостью, но у меня перевод, не могу.
– А ты, Су? Придешь?
– Спятили? Это вы, молодые, еще скакать можете, а мне сейчас – душ, диван, телевизор, бокал вина и баиньки.
– А мужичка тебе не надо? Мы в «Ниро» присмотрим и подошлем, тебе какого – молодого, старого, брюнета, блондина?
– Молодого брюнета, латино-американского типа.
– Она еще копается. В твоем возрасте любому должна быть рада.
– Да пошли вы в задницу, проститутки, – ласково попрощалась с ними Су.
Девочки опять забалагурили – значит, возвращались к жизни.
ГЛАВА 2
Вернувшись домой, Наташа приняла душ, наскоро пообедала и в махровом халате на голое тело, с мокрыми волосами, села за перевод. Какая хорошая у неe работа – можно ее делать не выходя из дома, в халате ли, в пижаме – все равно, можно даже в постели. Никаких сослуживцев вокруг, никто не действует ей на нервы, разве что Пафнутию вздумается пристроиться прямо на лаптопе. Обычно они с котом всегда приходили к компромиссу: согнанный несколько раз с клавиатуры, Пафнутий пристраивался в узком пространстве между лаптопом и принтером. Там он Наташе не мешал и только напоминал о своем присутствии громким сопеньем. Если у Наташи был срочный перевод и надо было работать ночью, Пафнутий спал за поднятой крышкой лаптопа всю ночь. Изредка он потягивался, и тогда передние и задние лапы с хвостом выпрастывались по обеим сторонам крышки, а в щель между крышкой и клавиатурой пробивалась шерсть. Наташа любила легонько щекотать его бок, просовывая в эту щель ручку. Пафнутий не обращал на щекотания никакого внимания.
Наташа проработала часа два, не вставая из-за стола. Пафнутия дома не было. Текст был нетрудный, лексика знакомая и привычная. С клиентом – отделом социальной работы местного муниципалитета – она работала уже много лет.
Пару раз за утро звонил телефон, один раз заботливым голосом интересовались, не хочет ли она сменить поставщика газа и электричества, потому что она, возможно, переплачивает, а во второй раз, только услышав в трубке такой же казенно-заботливый голос, спросивший «миссис Нэтэща Уотсон?», она ответила, что миссис Уотсон нет дома, а это ее уборщица, и положила трубку.
Телефон звонил еще два раза. Она не отвечала. Стоит только один раз отвлечься… Сделав почти восемьсот слов, Наташа вдруг застряла на простой фразе «mid-morning snack», не смогла с ходу придумать, как ее перевести поофициальнее, чтобы был не «перекус», и внезапно почувствовала, что ужасно устала. Отругав себя за тупость и тут же придумав себе оправдание «чем проще фраза, тем сложнее ее переводить», она решила, что на сегодня хватит. Майкл и Лора вернутся часа через полтора, сейчас она пойдет на кухню, сделает себе «late afternoon snack» (вот для этого есть «полдник», а для «mid-morning snack» – ничего), отдохнет с полчасика, а потом приготовит им ужин.
Наташа легла на диван и приказала себе не спать. Если заснет, то и ужин не приготовит, оставив детей некормленными, и вечером заснуть не сможет, перебив себе сон. За чтение лучше не приниматься, после двух страниц она уж точно заснет; лучше включить телевизор, но и тут гарантии нет… В комнату вошел Пафнутий, вернувшийся с гулянки, постоял на пороге, глядя на нее, как будто сказал «а, ты дома» и, решительной походкой подойдя к дивану, вспрыгнул к ней на живот. Наташа ойкнула, и он начал мурлыкать, перебирая лапками и слегка выпуская когти.
Это перебирание лапками Пафнутий перенял у соседской кошки. С ней он познакомился не так давно. У Пафнутия было счастливое детство, они его взяли семинедельным котенком, и по всем правилам, никаких вредных привычек у него не должно было быть. Их и не было, пока Наташина соседка не приютила молоденькую кошечку Хетти. Хетти, по всей видимости, сбежала из своего дома. Позднее выяснилось – из-за собаки. Пафнутий с Хетти подружились, заходили друг к другу в гости – и на старости лет Пафнутий вдруг стал перебирать лапками, как все кошки, у которых были проблемы в детстве. Не забыть бы, кстати, зайти к соседке…
– Ну что, Пафнутий, будем смотреть телик? – Наташа потянулась за пультом на столике перед диваном, немного сместив кота. Он тут же обиделся и спрыгнул, оттолкнувшись лапами от ее живота. Наташа опять ойкнула и начала переключать каналы: брексит, Тереза Мэй что-то там сказала и куда-то съездила, шоу-викторина «Pointless», фильм, в котором злобный лев кидался на Лэндровер с забившейся в него семьей из четырех человек. Лев уже, похоже, расправился с гидом, бездыханное тело которого лежало на земле рядом с машиной, и теперь хотел скушать остальных. Еще какой-то фильм, то есть его конец, где герои уже сидели, завернувшись в одеяла, в дверях «Скорой помощи» и пили кофе из пластиковых стаканов, а мимо проносили носилки с чьим-то телом – видимо, злодея, которого постигла заслуженная им плачевная участь в результате недавней решающей схватки.
Наташа выключила телевизор. Она почувствовала, что кожу на лице стянуло после душа и подумала, что теперь надо взбираться наверх за кремом, но вспомнила, что она позавчера купила баночку крема, который сильно рекламировали, и так и не выложила ее из сумочки. Сумочка валялась недалеко, в прихожей у лестницы наверх, и Наташа, радуясь, что далеко идти не пришлось, пошарила рукой среди смятых чеков, салфеток и скомканных целлофановых пакетов и извлекла из недр сумки баночку вишневого цвета с белой крышечкой.
Ну-те-с, ну-те-с, подумала Наташа, отвинчивая крышечку и сдирая фольгу. Ослепительно белая, нетронутая масса с небольшой завитушкой посередине источала упоительный запах.
—
– Ну-те-с, ну-те-с, – сказала Наташа, отвинчивая золотую крышечку от белой гладкой баночки и сдирая фольгу. Ослепительно белая, нетронутая масса с небольшой завитушкой посередине источала упоительный запах.
На этот крем они со Светкой набрели случайно.
По дороге домой они часто заходили в универмаг «Сокольники», просто посмотреть, не «выбросили» ли чего. Иногда можно было наткнуться на какой-нибудь дефицит перед самым началом его выброса и приобрести его – если случалось, что хватало денег, – почти совсем без очереди. У Шурика одна знакомая работала в универмаге «Москва», и как-то осенью он сказал им, понизив голос, что утром там будут «давать» трусы «неделька». Они со Светкой с утра отправились в «Москву» к открытию, но очередь уже вилась с улицы на четвертый этаж. Они простояли в ней почти четыре часа.
Под конец их чуть не растерзали озверевшие бабы. У Наташи оторвались две пуговицы на рубашке. У Светки отлетела пряжка на босоножке. У обеих размазалась тушь.
С тех пор они решили такие очереди больше не выстаивать. Гораздо проще было заходить в магазины просто так, ни на что не надеясь. О том, что собирались выбрасывать какой-то товар, обычно можно было догадаться по едва уловимым признакам: обычно неподалеку от прилавка стояла в напряжении небольшая группка женщин (видимо, из «своих», уже предупрежденных); продавщицы деловито сновали туда-сюда, а не стояли за прилавком с высокомерным видом; грузчики подносили к отделу таинственные коробки; и вообще в атмосфере угадывалось сдерживаемое волнение.
В тот раз Наташа и Света, мгновенно оценив ситуацию, пристроились к группке женщин у отдела «Парфюмерия» – и уже минут через десять вышли из универмага счастливыми обладательницами дефицита. К прилавку уже вытянулась длиннющая очередь, выходящая на улицу, к хвосту ее подбегали люди с вопросами: что дают? почем? по сколько в руки? Света с авторитетным видом сообщала всем спрашивающим, что «дают финский крем для лица трех типов: ночной, дневной и с защитой от погодных условий, то есть от мороза и жары».
На все три типа у них не было денег, и Света купила ночной, а Наташу пленил тот, который с защитой от жары и морозов – никогда она раньше не слышала, что такие кремы даже существуют в природе. Приехав в общагу, они долго восхищались гладкими белыми баночками с золотыми крышечками, нюхали их; щюря глаза, читали все, что было на них написано; к ним пришли девочки из соседних комнат, восторгались, нюхали и завидовали, что им так повезло – купили такую вещь и почти без очереди.
Вечером зашел Федька. Наташа спросила его, не мороз ли на улице, и он ответил, что не совсем мороз, но довольно холодно, вроде бы снег собирается. Наташа намазала лицо новым кремом и приблизилась к Федьке:
– Понюхай, как обалденно пахнет!
Федька начал нюхать ее щеки и шею, делал глубокие шумные вдохи и выдохи, запрокидывал голову, мычал, изображая полный восторг, и косил глазами.
– О! А-а-а! Мммм! Малыш, может быть, мы никуда не пойдем и останемся тут?
– Ни в коем случае, мне надо испытать действие крема.
– Точно говоришь? Если что, я уйду на часок, – услужливо сказала Светка.
– Ни в коем случае, – повторила Наташа.
У Федьки гостила мама, и к нему было нельзя, но он все равно пришел, просто погулять полчасика. Уже начало темнеть. Они свернули с шумной и слякотной Стромынки в один из переулков – там было тихо и безлюдно, как в деревне. Тротуары были завалены снегом, не считая узкой тропинки, протоптанной немногими прохожими. Сначала они шли рядом, держась за руки, но тогда каждый из них только одной ногой шел по тропинке, а другой проваливался в снег, и они шли неровной походкой, хромая и толкая друг друга.
– Давай пойдем цугом. Я впереди, ты сзади, – предложила Наташа.
– Цугом, так цугом. – Они перестроились и пошли друг за другом. – Я обожаю ходить цугом. Я все люблю делать цугом.
– Как твоя мама? – спросила Наташа, чтобы он дальше не развивал тему.
– Мы с ней уже начали ругаться. Она такая реакционерка.
– В смысле?
– У нее на все бурная реакция.
– А что ты ей сейчас сказал – куда пошел?
– Сказал, что иду к Илье, а она раскричалась: мать приехала на неделю, послезавтра уезжать, а единственный сын уходит куда-то каждый вечер! Реакционерка, одним словом.
Зажглись фонари, и пошел снег. Все было как на картинке: спустились синие сумерки, в желтом свете вокруг фонарей кружились снежинки, а на дороге ровно лежал голубой снег с тонкими веточками птичьих следов. Снежинки падали Наташе на лицо, она смахивала их с очков, чтобы видеть дорогу, и думала, что, может быть, очки и не красят девушку, зато защищают глаза от дождя и снега. И тушь не течет.
– Федя, вопрос на засыпку: какого цвета снег?
– Знаю, знаю, ты уже спрашивала. Только не белый, сказал какой-то художник… А сегодня мама спросила: может, ты зазнобу завел? – хмыкнул Федька.
С деланой беспечностью Наташа поинтересовалась:
– И что ты ответил? «Мама, как ты могла такое подумать! Как тебе только такое в голову могло прийти! Разве ты не знаешь, что Оля для меня – все?»
Федька помолчал. Потом сказал тихо и серьезно:
– Нет, ничего подобного я ей не сказал. И не собирался говорить. Малыш, мне с тобой очень хорошо. Такое чувство, что я дома… или нет, еще лучше – как будто я у бабушки. Она забрала меня из садика, и мы идем к ней домой, заходим в подъезд, а там пахнет печеньем – бабушка уже напекла… Я должен видеть тебя каждый день. Тебе тоже со мной хорошо, да? Давай будем думать только о том, что сейчас нам очень хорошо вместе.
