Czytaj książkę: «Разбитая гитара. Книга 1»
Пролог
Был уже ноябрь, но осень словно бы и не торопилась в этот уголок Балкан. Погода переменчиво и торопливо менялась, то светило яркое солнце, зажигая яркими красками поблекшие листья, то вдруг начинал идти протяжный моросящий дождь, мучительно размазывая грязь по лугам и холмам, словно ребенок манную кашу по тарелке.
Этот день ничем не отличался от всех остальных. В небольшом каньоне стояла утренняя тишина, наполняя воздух предрассветной негой. Из общей картины выделялись лишь две березы, росшие вдоль тропинки. Здесь очень редко можно встретить березу, и два черных ворона, словно бы зная об этом, устроились на верхушке одной из них, раскачиваясь на ветках.
Буквально в двух шагах от этой идиллической картинки можно было заметить свежевырытый котлован. Мертвым чревом зиявшая дыра напоминала тело, разрезанное хирургом-дилетантом, но так и не зашитое. Коричневая глина после недавно прошедшего дождя устилала пространство вокруг, делая все таким противным и неприятно скользким.
На краю котлована стояла живая линия из странно одетых людей. Ветер развевал фалды черных фраков и красивых длинных платьев. Казалось бы, люди собрались на званый ужин или изысканный бал. Но если приглядеться поближе, бал этот скорее бы напомнил гниющий ад, где правил никто иной, как сам дьявол.
Одежда людей была во многих местах порвана, висела клочьями и практически вся испачкана. Волосы были всклокочены, а к ногам прилипли куски глины. Оторванные края одежды обнажали израненные руки, на лицах стоявших можно было увидеть иссиня-черные кровоподтеки. У кого-то были разбиты губы, и сквозь это месиво сочилась кровь.
– Целься! – словно ножом разрезал тишину противный мужской фальцет.
Головорезы в черно-серой камуфляжной форме и черных масках на лицах в одно мгновение вскинули десятки автоматов и направили дула в сторону стоявших у края котлована людей. Вороны испуганно сорвались с березы и поспешно ретировались.
Все эти люди почему-то никак не реагировали на происходящее. Не пытались бежать, упасть в котлован, вообще никак не боролись за свою жизнь.
Они обреченно и абсолютно молча стояли у края. Их ноги были широко расставлены, а руки сцеплены за головой в замок. Бледные, измученные лица их застыли, словно посмертные маски. Никто не попытался хотя бы как-то оттянуть роковой момент, который ждал их с фатальной неизбежностью.
Казалось, эти люди слишком много времени провели взаперти. Их тела источали смердящий запах немытой плоти. Раны кое-где начинали гноиться, представляя собой отвратительное зрелище. Повнимательнее посмотрев вокруг, можно было увидеть, что адово горнило разметало вокруг котлована какие-то непонятные инструменты.
То там, тот тут можно было увидеть раздавленные деки виолончелей, валявшиеся в грязи мундштуки тромбонов, флейты с погнутыми клапанами, оторванные струны, поломанные смычки…
– Огонь! – брызжа слюной, взвизгнул фальцет.
Застрочили автоматы, раскраивая пространство и время на тысячи кровавых лоскутов.
Через пару минут котлован обрамляла лишь куча наваленных друг на друга трупов еще совсем недавно стоявших здесь людей. Еще через пять минут подъехал трактор, и, поддевая ковшом кровавое месиво, словно вчерашний мусор методично начал сбрасывать их в котлован вместе с инструментами.
Через полчаса от раздирающей душу картины не осталось практически ни следа. Вороны вновь уселись на березу, и вокруг опять воцарилась звенящая, мертвая тишина. И лишь свежие следы трактора да размазанные колеи из глины напоминали о недавно прошедшей здесь безумной акции вопиющего зверства.
1
Франция. Пригород Марселя.
– Мама, смотрите! Кажется, Амира что-то снова задумала, – высокий темноволосый молодой человек жестом показал куда-то.
У большого окна библиотеки стояла невысокая и еще молодая женщина в изысканном шелковом костюме необыкновенно красивого жемчужного цвета. Женщина была еще довольно привлекательной, фигура ее сохранила почти юношескую грацию, а прекрасные волосы цвета льна, уложенные в изысканную прическу, ниспадали на плечи шелковым струящимся водопадом.
Внешне женщина выглядела абсолютно спокойной, но каждый ее жест, каждая клеточка ее стройного, гибкого тела выдавали едва сдерживаемую тревогу. Руки были сцеплены крест-накрест на груди, нижняя губа закушена. В голове ходуном ходили самые разные мысли.
Она смотрела сквозь оконное стекло на парадный двор. Во дворе стояла ее семнадцатилетняя дочь Амира. И ее поза не внушала ничего хорошего.
«Господи, ну почему у всех дети, как дети, а у меня – термоядерная гремучая смесь? – размышляла она, – Почему Амира унаследовала именно мой характер? С ее братом, Люком, все было куда спокойнее и понятнее, хотя он и мальчишка. Хотя, какой мальчишка? Люку уже двадцать два, мужчина, можно сказать. А Амира – просто неуправляемый черт в юбке. Все и всегда пытается делать по-своему. Скандальная, конфликтная нонконформистка. По себе знаю, как трудно людям уживаться с обладателем такого вот характера. А ведь ей еще как-то замуж выходить. И видит бог, время пролетит очень быстро, не успеешь и заметить. И не всем в мужья достаются люди, в жилах которых течет королевская кровь, а изысканные манеры впитаны с молоком матери. Не всем…Что же, терять, похоже, было уже нечего. Видимо, дочке не пошел впрок даже год монастырской школы. Как была сумасбродкой, так и осталась. И если не сломить это прямо сейчас, другого шанса, наверное, уже не будет».
Подумав это, она резко развернулась и вышла из комнаты.
На подъездной площадке, покрытой оранжевым гравием, в решительной позе стояла молодая девушка. В руках она держала ярко-красную электрогитару, от которой куда-то тянулся толстый провод. Рядом стоял простенький усилитель.
– Мама, вы ничего не понимаете! – громко, почти надрывно закричала девушка.
Внешне она была очень похожа на мать, только немного повыше ростом. Тело ее уже практически сформировалось, хотя сложение было, скорее, худощавым. Те же льняные, практически белые волосы. На голове у девушки красовалась настоящая копна из завивавшихся в мелкие тугие кудри непослушных завитков. Сильно отличались лишь ее пронзительные глаза.
Обычно красивого шоколадно-коричневого цвета, сегодня эти негодующие, практически ненавидящие глаза острыми стрелами впивались в отливавшие стальным холодом серые глаза матери.
Девушку можно было бы даже назвать красавицей. На ее миловидном юном подбородке красовалась небольшая симпатичная ямочка. Ямочки можно было увидеть и на ее щечках, только вот улыбалась она очень редко, все чаще можно было увидеть на этом лице сосредоточенно-серьезное, задумчивое, а иногда и вовсе отрешенное выражение.
Невозможно было угадать, о чем именно думает эта внешне такая холодная, благовоспитанная и беспристрастная девушка.
Одета юная леди была, мягко говоря, совсем неподобающе. На ней были поношенные широченные джинсы, на ногах красовались, по мнению матери, отвратительные белые кроссовки, а клетчатая рубашка была завязана на животе узлом.
На глазах у девушки восседали очки с довольно-таки толстыми стеклами. Однако даже через эти невразумительные стекла можно было увидеть, как плясали дьяволята в этих сейчас практически черных глазах, плясали, словно разбрызгивая горящие искры вокруг.
Глаза были, пожалуй, самой необычной чертой этой девушки. Взгляд ее часто был столь тяжелым, что никто кроме матери, не мог вынести его и двух минут.
– Мама! Я все равно, все равно буду играть на гитаре! Вы не сможете мне помешать! Почему вы заставляете меня учиться в консерватории? Неужели вы не видите, что я уже почти ненавижу классическую музыку?! Я люблю науку, я хочу заниматься физикой, как папа! Разве вы не видите, что мои способности лежат в области точных наук, а не этих, с позволения сказать, изящных искусств, которые вы мне так упорно навязываете? Разве мои победы на математических олимпиадах ничего не значат? И вообще, если бы вы хотя бы раз услышали, как я играю на гитаре, вы бы не стали мучить меня!
С этими словами девушка взяла на гитаре какой-то аккорд, ее тонкие пальцы легко запорхали по грифу, как бабочки-капустницы вокруг цветка. Гитара издала пронзительный рык, но постепенно звук начал перетекать в мелодичные вибрато, скорее напоминая плач.
«Да, играет она на этом, если так можно выразиться, инструменте, очень, очень даже неплохо, – подумала леди в жемчужном костюме, – неудивительно, ведь у нее практически абсолютный музыкальный слух. Она и стиральную доску заставит плакать».
Они столько сил, нервов, времени и денег вложили в образование Амиры. Лучшие учителя, репетиторы, европейские школы. Они дали ей самое лучшее образование, которое может только получить девушка. В этом году ее дочь стала победителем на конкурсе имени Фредерика Шопена. Далеко не каждую девушку ее возраста принимают в Парижскую консерваторию, да еще и сразу на третий курс. Нельзя позволить ей втоптать все это в грязь.
– Никогда! Никогда, слышишь? Никогда эта дребедень не станет твоим основным занятием! Подумать только, моя дочь собирается стать бродячим музыкантом! Трубадуром! Только через мой труп, ясно? Я уже кое-что повидала в этой жизни, дочка. И я знаю, что в мире рока – одна сплошная выпивка, оргии и наркотики. Ты, видимо, еще не до конца осознаешь, кто ты. И потом ты еще свяжешься с каким-нибудь барабанщиком, выйдешь замуж и родишь от него неизвестно что. А то и вовсе решишь на замужество времени не тратить. Ну уж нет! Не бывать этому. Вспомни, кто твой отец. В его жилах течет королевская кровь. Да и я тоже не кто-то там. Мой дедушка – композитор и потомок старинного дворянского рода. И ты хочешь на все это наплевать! И кому нужна твоя наука? Да не будь твой отец нефтяным магнатом, не имей он столько недвижимости, не владей он оркестром, кем бы он был со своей физикой? Кому он был бы нужен? И жили бы мы не здесь, в этом красивом старинном поместье, а прозябали бы в какой-нибудь малогабаритной квартирке на окраине Марселя. Ну, может быть, и не в квартирке, ведь и у меня кое-что есть. Но уж так бы не жили, точно. Да благодаря твоему отцу нас принимают в лучших семьях Европы! Твой отец дружит с послами, высшими государственными чиновниками, самыми влиятельными бизнесменами и даже главами некоторых государств. А ты хочешь все это пустить коту под хвост. Ты пока еще очень молода, Амира, и не представляешь, что все это на самом деле значит в жизни. А когда начнешь представлять, будет уже поздно, если ты отправишься измерять башмаками земной шар с этой своей гитарой.
Лицо девушки сильно побледнело. Она больше ничего не говорила и не старалась доказать матери. Из глаз ее крупными горошинами катились слезы, а руки что есть силы сжимали струны. Так они стояли еще какое время, пока мать не заметила, что из пальцев девочки на белые кроссовки капает алая кровь.
– Немедленно положи конец этому недоразумению. И отправляйся в дом, – сквозь зубы процедила мать.
В ответ юная бунтарка лишь сильнее сжала струны.
Вздохнув, мать повернулась вполоборота и встретилась глазами с дворецким. И у того не хватило духа перечить хозяйке величественного дома. Не говоря ни слова, он снял кожаный ремень и передал ей.
Закусив губу, мать что есть силы ударила дочь по рукам, стараясь не попасть по пальцам.
Разжав хватку, девушка выронила из рук гитару, которая упала на пол, издав жалобный глухой стук.
***
Патонг, Юго-Восточная Азия.
Центральная площадь одноименной столицы гудела, словно улей, оповещая о начале туристического сезона. Люди с восхищением осматривали старинные буддистские храмы, исторические здания и другие достопримечательности, достойные внимания искушенных путников.
Многие фотографировались рядом с удивительными памятниками местной архитектуры, кто-то в одиночку, кто-то вдвоем. Кто-то подавал милостыню то тут, то там возникавшим словно бы из ниоткуда попрошайкам, и также в никуда исчезавшим. Погода в это время была достаточно теплой, но уже не такой знойной, и настраивала на романтический лад.
У одного из храмов обосновалась странная компания. Трое слегка потрепанных мужчин и одна женщина доставали из чехлов музыкальные инструменты. Разглядывая каждого из этих музыкантов, можно было подумать, что все они знавали лучшие времена, но пора эта прошла, оставив лишь послевкусие утреннего похмелья и горьковатого табачного дыма.
Сложно сказать, сколько же лет было каждому из них. Женщина, стоявшая немного впереди, была, вроде бы, еще не старой. Но в то же время любой старик дал бы ей фору, хотя на ее лице и не было видно морщин. Одета она была в довольно чистые джинсы и рубашку, но спина ее ссутулилась, щеки ввалились, глаза были тусклыми и преждевременно поблекшими.
Голова ее была побрита налысо, а если бы вы подошли ближе, то смогли бы увидеть, что из-под кожи пробивается совершенно седая щетина. И лишь руки ее были крепки и преисполнены уверенности.
Женщина достала из рюкзака здоровенную самокрутку, зажгла ее и самозабвенно затянулась. Затем затянулась еще и поглядела в уже зажигавшее звезды небо, медленно выдыхая сероватый дым.
Расчехлив и приладив инструменты, музыканты положили перед собой небольшую черную шляпу и начали играть. Мелодии были странными, местами совсем непонятными, но было в этой музыке что-то такое, что словно магнитом притягивало людей.
Все больше и больше зрителей собиралось вокруг этой самопровозглашенной группы и заворожено слушало эту, вроде бы, совсем неподходящую для них музыку. Женщина, по-видимому, совсем вошла в раж. Ее гитара то рычала, что стонала, то всхлипывала, то будто клацала зубами.
И музыка эта, несмотря на всю свою тяжесть и неуместный жанр, была довольно-таки гармонично написана, навевая каждому из слушателей что-то из их собственной жизни, сковыривая и выкапывая наружу что-то, как правило, очень болезненное, что-то, что непроизвольно прошибало людей на слезу, заставляло переосмысливать, что в жизни главное, а что преходящее.
Деньги лились в шапку рекой. Время от времени группа останавливала музыку, чтобы сделать передышку. Странная женщина отворачивалась от толпы и зажигала самокрутку. Затем импровизированный концерт продолжался.
Ни один из членов группы не заметил человека, наблюдавшего за ними из-за угла здания.
Вдруг по толпе прошел шепоток, и люди начали торопливо покидать площадь. Неожиданно к музыкантам приблизился полицейский наряд. А уже через пять минут полицейский автобус увозил незадачливых гитаристов в участок.
2
Франция. Пригород Марселя.
Прекрасный старинный особняк расположился на живописном скалистом берегу Средиземного моря. Море лизало скалы, вырисовывая рельефный орнамент из камня, оставляя небольшое пространство для симпатичных песчаных пляжей, скрытых от посторонних глаз.
Четырехэтажный особняк играл нежными красками, словно бы греясь на утреннем солнышке, подставляя ему свои светло-коричневые бока, купаясь в ласковых лучах его тепла.
Построен он был в конце девятнадцатого века, однако, ни один его кирпичик, ни одна частица черепичной крыши не выдавала столь внушительный возраст. Почтенный прибрежный житель был ухожен и для своих лет выглядел просто великолепно.
Со стороны моря возле дома уютно расположился симпатичный бассейн и дорожки, ведущие каждая кто куда.
Чуть поодаль находились два теннисных корта, конюшня на пять лошадей и бескрайнее буйство зеленых лужаек и газонов вокруг.
На одном из уединенных пляжей возле этого почти что замка можно было увидеть небольшую решетчатую дверь, закрытую на замок и ведущую вглубь скалы. Назначение двери не было известно даже самому искушенному посетителю, и, скорее всего, она была частью таинственного туннеля, ведущего в недра старинного дома, наверняка скрывавшего немало таких же старинных секретов.
Но самой главной достопримечательностью были живописные виды, открывавшиеся вокруг. Можно было часами стоять на небольшой скале и глядеть на море, наслаждаясь полетом фантазии природы, раскрашивающей небо в удивительные розовые, фиолетовые, голубые и серые оттенки мечтательного заката.
Свежий морской бриз трепал волосы прогуливавшихся по берегу двух женщин. Глаза их скрывали от солнца модные очки. Одна из женщин была одета в черный дорожный костюм. Они неспешно шли по дорожке, тихо разговаривая друг с другом.
– Вот и начинается твоя взрослая жизнь, дочка. Какой же у тебя прекрасный возраст сейчас! Впереди тебя ждет столько всего интересного. Не знаю, почему ты выбрала Египет в качестве подарка по случаю окончания консерватории, но я, в любом случае, принимаю твой выбор. Что ты собираешься там делать целый месяц?
– Я невероятно устала за эти три года, мама. Так хочется просто полежать с книжкой на пляже, поплавать в море, посмотреть на диковинных рыбок и ни о чем не думать. Ни с кем не встречаться. Никому не улыбаться и не вести светских разговоров о политике и благотворительности. Хочется просто побыть одной. А еще хочется поговорить хотя бы немного больше на своем родном языке. Вообще не знаю, как я его еще помню. Если бы не папа, наверное, так бы и изучала язык по стихам великого Имру аль-Кайса.
– Вряд ли можно считать великим человека, которого лишили наследства! И вообще, я бы предпочла, чтобы ты забыла о том, что твой отец не француз. Но это именно ему ты и обязана своим происхождением. Хотя мне и кажется, что на детях природа отдыхает, и сложно назвать благородным происхождение ребенка, в крови которого намешана почти что вся кровь мира! Я вообще не понимаю, зачем тебе этот язык. Хотя… знание иностранных языков не вредило еще никому. Не зря мы так старательно тебя им учили. Все-таки, шесть иностранных языков – достижение даже для твоего образования. И помни, что я очень благодарна тебе за то, что ты не ослушалась меня тогда. Только представь, уже через год ты вступишь в право распоряжения своим наследством. Много ли ты знаешь двадцатилетних девушек, которым бы так повезло, как тебе? А что бы с тобой было, выбери ты карьеру бродячей музыкантши, коротающей свои одинокие минуты в нищей каморке, одному Богу известно.
Лицо молодой леди как обычно выглядело спокойно-серьезным, и сквозь стекла солнцезащитных очков мать не могла видеть происходящей бури в ее душе. Из темно-карих глаз девушки летели молнии, готовые разить наповал.
В то время как она спокойно продолжала:
– Жаль, что я не могу взять с собой Конфуция. Как бы хотелось промчаться на нем по Аравийской пустыне, поднимая вокруг клубы пыли и песка!
– Конфуций все равно еще слишком молод для подобных прогулок. Найдешь кого-нибудь другого. И не забудь каждый день заниматься. Надеюсь, Египет не вскружит тебе голову настолько, что ты напрочь забудешь про то, что в сентябре летишь в Лондон и начинаешь давать концерты с нашим оркестром. Не могу тебя заставить во время каникул заниматься, как положено, но минимум четыре часа в день будь добра, пожалуйста. Будешь каждый день записывать свою работу на видео и посылать мне кассеты срочной курьерской почтой. И последнее: может, все же передумаешь и позволишь Арно поехать с тобой? Меня коробит от одной только мысли, что никого из нашей службы безопасности не будет рядом с тобой.
– Мама, вы помните про наш уговор? Я выполнила свою часть, теперь ваша очередь вспомнить про обещание, данное мне. И я надеюсь, что вы его выполните. Я не хочу видеть рядом с собой никого из ваших людей. Никогда. Я прекрасно могу позаботиться о себе сама.
– Ну, хорошо. Пойдем, а то опоздаешь на самолет.
Они свернули с дорожки в сторону дома. Вскоре две машины подъехали к зданию аэропорта Прованс.
На сердце у Амиры было немного неспокойно. Что-то подсказывало ей, что после этой поездки ничто уже не будет таким, как раньше. Но она тут же отогнала от себя эту мысль.
Они обнялись с матерью, потом она подозвала носильщика, который погрузил ее чемоданы на тележку. Подходя к дверям, она обернулась и проводила взглядом мать, садившуюся в машину. После того, как обе машины отъехали от здания аэропорта, Амира проследовала к стойке регистрации пассажиров первого класса.
***
Патонг. Юго-Восточная Азия.
Незаметно приближался вечер. На главной площади города опять собиралась толпа. Трое музыкантов расчехляли инструменты, неспешно переговариваясь друг с другом о чем-то. Странная женщина стояла тут же, уперев красивую черную гитару прямо в брусчатку и одной рукой придерживая ее за гриф.
В подмышки ей упирались уродливые деревянные костыли. Вглядевшись, можно было бы увидеть, что вес тела этой, в общем-то, и так довольно малогабаритной женщины приходился именно на эти подпорки, и она словно бы несколько неуверенно держалась на собственных ногах.
Второй рукой женщина держала самокрутку, на которую смотрела в задумчивости. Она неторопливо и с наслаждением затянулась и уже собиралась перекинуть через плечо гитарный ремень, как увидела идущего к ней неспешным шагом мужчину.
Выглядел он довольно обычно. Казалось, лет ему было около шестидесяти. Голова у пришельца была лысой, одет он был просто, на вид жилист, но худощав. Одним словом, ничего достойного внимания.
Долю секунды он стоял, глядя на нее. После чего вдруг заговорил.
– И не надоело тебе так? Хочешь, я помогу тебе выбраться отсюда?
Ее недоброжелательный вопросительный взгляд не смутил его. Он продолжил.
– Ты не бродяжка, и мы оба это знаем. Так кто же ты?
– Сэр, вам не кажется, что вы пытаетесь задавать вопросы, которые вас не касаются?
– Я наблюдаю за вами уже неделю. Как ты думаешь, долго вы так сможете? В прошлый раз вы загремели в полицейский участок. Не знаю, как вам удалось выйти оттуда, видимо, очень сильно повезло. Но спустись на землю, детка: так не может продолжаться долго. Это Патонг, и если за попрошайничество и эти площадные концерты ты еще можешь отделаться внушительным штрафом, то стоит полицейским хотя бы раз найти у тебя эту волшебную самокрутку, ты загремишь в тюрьму надолго.
– Сэр, при всем моем уважении я хочу сказать, что вам не позволено называть меня на ты. Похоже, вас не слишком обременяли воспитанием и манерами, раз вы считаете себя вправе подходить к незнакомым людям и вести с ними подобные разговоры. К тому же это не наркотики. Это медицинская марихуана. И вам ни к чему знать, зачем мне это.
Глаза бритоголовой тетки из цепляющее-колючих постепенно сузились в две враждебные щелки, и это не предвещало ничего хорошего.
– Послушай, может, прекратишь дурака валять? Это Патонг, очнись! Здесь нет такого понятия, как медицинская марихуана. Ты, думаю, слышала, что в Патонге за хранение и употребление наркотиков и казнить могут, да? Только послушай себя: «Сэр, при всем моем уважении…» Я же говорю, что ты не бродяжка. Кто ты, черт побери?
Лицо незнакомки стало пепельно-серым.
– Знаете что, сэр. Вы испытываете мое терпение. А оно у меня очень короткое. Обычно я не предупреждаю о своих намерениях, но к вашему возрасту проявлю уважение. Поэтому скажу, что если прямо сейчас вы не повернетесь на сто восемьдесят градусов и не уйдете, откуда пришли, я могу отметить прекращение нашего спора ударом костыля по вашему лицу. Не лезьте в чужую жизнь!
– Я уже сказал, что могу помочь тебе вылезти из этой помойки. Сколько ты собираешься тут бренчать? Ты посмотри на себя. Твоя гитара стоит тысячи две долларов. Ты думаешь, я не заметил клейма у тебя на ботинках? Думаешь, я деревенский идиот? Да и играешь ты получше, чем вся твоя свора.
– Не тыкайте мне!!! Что, если я не хочу никуда выбираться? Что, если мне все равно, что будет дальше? Что, если я сплю и вижу, чтобы через меня пропустили ток на электрическом стуле? Что вы вообще знаете о том, какова моя жизнь? Что бы вы почувствовали, не будь у вас ни единой целой кости? Как бы вы жили, если бы не могли нормально спать по ночам? Если бы каждый невинный дождик заставлял вас кататься по кровати от невыносимой боли?
– Слушай, хватит давить на жалость, а? Давай, бросай свою шайку-лейку и пойдем.
С этими словами он приблизился к ней и попытался взять ее под локоть.
Это незатейливый отеческий жест, похоже, уничтожил остатки самообладания у гитаристки на костылях. Резким движением бросив гитару на мостовую, она что есть силы размахнулась костылем, собираясь, видимо, таким образом отпугнуть незваного гостя.
Их словесная перепалка уже давно привлекла внимание других участников группы. Они смотрели на все это с раскрытыми ртами.
Мужчина выверенным движением ухватился за взлетевший костыль, вырвал его из рук женщины и что есть силы хлестанул ее по голени.
Боль заставила женщину скрючиться. Невзрачный мужчина вырвал из ее рук второй костыль, и его неприветливой собеседнице не оставалось ничего, кроме как, потеряв равновесие, ничком полететь прямо на зализанную холодом брусчатку.
В припадке ярости незваный гость по очереди положил костыли на край тротуара, а затем сокрушительным ударом переломил каждый из них пополам, к изумлению гитаристов.
– Вы с ума сошли, что ли?! – не помня себя, завопила женщина, – как я теперь ходить буду?
– Как и все остальные. Поднимайся, – сухо сказал он, – поднимайся, я сказал!!!
Она перенесла вес на локти, затем на кисти рук. Далее она неуверенным движением пыталась встать на ноги. Ее руки дрожали. Она встала на правое колено, затем поставила на брусчатку левую ногу и попыталась опереться на нее. Было видно, что ноги слушаются ее очень плохо.
Женщина поставила рядом правую ногу и медленно начала разгибаться, перенося вес тела на ноги. По ее мертвенно-бледному лицу трудно было понять, что она чувствует. Но уже буквально через долю секунды ее лицо перекосилось от резкой, пронзающей насквозь боли. Как подкошенная, женщина упала на мостовую, потеряв сознание.
Последнее, что видели ошеломленные свидетели этой сцены, был мужчина, который, перекинув незадачливую музыкантшу через плечо словно легкое перышко, удалялся в неизвестном направлении.
