Czytaj książkę: «Что в имени тебе моем?..»

Если мы знаем в себе что реальное,

то это есть наше собственное имя.

П. Флоренский

Первая Загадка. Наши дни

Тук. Тук. Тук. Барабанит дождь… Ш-ш-э-х. Струится в темноте вода.

У-у-у-х. Поет ветер, и в такт ему вторят деревья.

Дождь то затихает на мгновение, то возвращается и с новой силой обрушивается на деревянные оконные ставни.

Музыка стихии разбудила женщину. Вот уже несколько минут она прислушивается к этим звукам. Она любит такую погоду: когда дождь и ветер. Когда хочется кричать вдогонку ветру. Когда невозможно предугадать… Но сейчас все по-другому. Женщина чувствует себя непривычно. Что-то не так. Она беспокоится. Боится пошевелиться. Чего бояться? Стихия там, далеко, за окном. А здесь, внутри помещения, тихо и спокойно.

«Где я? Что со мной?» – думает женщина. И отчего-то в памяти выплывают строки: «Как ветер мокрый, ты бьешься в ставни, как ветер черный, поешь: ты мой! Я древний хаос, я друг твой давний, твой друг единый, – открой, открой!»¹ На самом деле, это стихи не о ветре, а о Любви или… Нелюбви. Но женщина вспомнила эти строки потому, что ветер… и потому, что ставни.

Наконец решилась открыть глаза. Полумрак. Постепенно привыкнув к темноте, она начала различать очертания предметов, мебели. Пространство представилось ей в полосочку: то ли лунный свет, то ли фонари во дворе отражались сквозь решетки ставен и складывались в узор из чуть изогнутых параллельных линий.

Женщина вновь спросила себя: «Где я? Что это за место? Почему я здесь?» и от напряжения (в голове никак не складывался ответ) застонала и шумно вздохнула. И тут же в комнате началось движение, тени от решетчатых ставен ожили, преломились в полутемном пространстве в причудливую фигуру и приблизились к ней. Потом зажегся неяркий свет – лампа на прикроватной тумбочке, – и сквозь приоткрытые веки она увидела склонившееся над ней лицо пожилой женщины. Лицо очень хорошее, доброе, морщинистое.

– Милая моя… Очнулась? Ma petite fille², – заговорила та, – ну и хорошо. Сейчас позову Андрея Сергеича, – сказала она и грациозно, что никак не вязалось с ее возрастом, пошла в другой конец комнаты; отворив дверь, негромко позвала: – Андре… Идите скорее сюда. Алиса пришла в себя.

«Алиса? Кто такая Алиса? Разве я здесь не одна?» – думала женщина и следила взглядом за старушкой. Той было лет семьдесят пять, старухой назвать ее язык не поднимался. Скорее, бабушка, бабулька. Она снова подошла к женщине, дотронулась до ее щеки нежной своей рукой и тихонько сказала: «Tout vas bien, ma chérie³. Все будет хорошо, милая… Теперь все будет хорошо».

Шаги на лестнице. Все ближе. Кто-то спешит. И вот в проеме двери появляется мужчина. Подходит к кровати, где лежит женщина, на мгновение останавливается, а потом опускается на колени, берет ее руку и начинает покрывать поцелуями. «Я знал, знал, что все будет хорошо… Alice, mon cœur⁴, радость моя, как же ты нас напугала», – он шепчет нежные слова, мешая русские и французские фразы (от чего женщина приходит в еще большее смятение), продолжает целовать ее руки и прячет глаза, мокрые от слез.

– Вы кто? И кто такая Алиса? – спрашивает она. Но, вероятно, ни мужчина, ни старушка не расслышали ее слов.

– Молчи. Молчи. Тебе трудно говорить. Я знаю. Доктор сказал, что речь восстановится постепенно.

– Нет, мне не трудно, – медленно, но уверенно проговорила женщина, – скажите мне, где я нахожусь?

– Дома. Ты дома, – ответил мужчина, – ни о чем не беспокойся.

– Дома? Но это совсем не мой дом, – возразила, – что со мной? Кто такая Алиса? – повторила она нервно.

Мужчина замер. Оторвался от ее рук, переглянулся с пожилой женщиной, удивленно вскинул брови:

– У тебя шок, ma chérie. Не нужно волноваться. Все плохое осталось позади.

Она приподнялась на локтях. Мужчина заботливо поддержал ее голову и помог положить под спину дополнительную подушку. Умиротворенность, которую она ощущала несколько минут назад, слушая струящиеся в темноте звуки за окном, улетучилась. Вновь заболела голова. В висках застучало. Вокруг головы образовался обруч из боли. И она услышала себя, как будто со стороны:

– Меня зовут Рита. Рита, понимаете? Я не Алиса!

Потом поняла, что она не произнесла эту фразу вслух, а только подумала. И заставила себя четко и убедительно выговорить:

– Я Рита! Меня зо-вут Рита. А не Алиса! Пре-кра-тите меня называть чужим именем!

В комнате стало тихо. Только дождь стучал в окно, и ревел ветер (редкая непогода для августа). Потом ударил гром, все вздрогнули, а старушка вдруг заплакала. Этот гром и тихий плач вобрали в себя тишину. Пожилая женщина никак не могла успокоиться, все всхлипывала, утирала платочком глаза и как-то трогательно посетовала:

– Да что же это… Да как же это… Она, бедная, не в себе. Андрей Сергеич, что же делать-то?

– Аля, пожалуйста, не пугай нас, – он нежно посмотрел в глаза женщине, – видимо, ты увидела нехороший сон.

Женщина была слаба, да. Но с головой-то у нее все в порядке! Она взглянула на мужчину и, не отрывая взгляд, раскачиваясь из стороны в сторону, вновь очень четко произнесла:

– Не надо меня уговаривать. Я не сумасшедшая. Вам не удастся убедить меня в этом.

– В чем убедить? Давай сначала успокоимся. Мы ни в чем тебя не убеждаем. Зачем? Мы просто рады, что ты пришла в себя, очнулась…

– Вы называете меня Алисой… Почему?

– Потому что так тебя зовут.

– Меня? Так зовут? Это вы не в себе. Вы – ненормальные. Чего вы от меня хотите? И зачем вы заперли меня здесь?

– Мы… заперли? О чем ты?

– Ну, хорошо, пусть не заперли. Но почему я здесь?

– Как почему? Это твой дом…

– Прекратите нести чепуху, – тихо, но твердо сказала она.

Голова раскалывалась, но ей необходимо разрешить эту проблему. Пусть скажут все как есть. Эти люди, конечно, милые и заботливые, но совсем чужие. Чего они хотят от нее? Почему называют Алисой? Они что, слепые? Не видят, что перед ними другая женщина? Зачем они пугают ее?

– Что вам от меня нужно?

– Чтобы ты успокоилась, родная…

– Я не родная… – прервала она, – то есть я родная, но не для вас…

– А для кого?

– Для моей семьи.

– Но это мы – твоя семья. Мы. Я – твой муж. А это няня. Твоя няня – мадам Дюбуа. Но здесь, в доме, мы называем ее по-русски – Елизавета Петровна.

– У-у-у, – обхватила она руками голову, – прекратите. У меня нет мужа. И няни никогда не было. Ни русской, ни Дюбуа. Меня зовут Рита. Маргарита. И паспорт у меня есть. Российский паспорт. Там четко прописано мое имя.

Мужчина резко поднялся и что-то шепнул пожилой женщине. Та кивнула и вышла – поплыла как корабль – из комнаты.

– Успокойся. Сейчас придет доктор.

– А, ну да. Теперь еще и доктор! Психиатр, наверное. Значит, считаете, что я сумасшедшая…

– Нет, что ты… Это все травма. Ты долго была без сознания. Вернее, не совсем без сознания, а в какой-то прострации. Главное, что ты жива, и… все на месте. Ну, а сознание… – он трогательно улыбнулся, – это ничего, все придет в норму.

Риту (так, во всяком случае, она себя называла) охватила тревога. Она смотрела на этого человека и ничего не понимала. Нормальный мужчина. Даже очень привлекательный. У него хорошие глаза (цвет глаз она пока не определила, лампа искажала: то ли коричневые, то ли зеленые). Темные волосы с проседью и мягкие нежные губы. Когда он покрывал поцелуями ее руки, ей было отнюдь не неприятно. В другое время она обязательно обратила бы на него внимание. Он не похож на идиота. Почему же он ведет себя как идиот? Не видит, что перед ним не жена, а другая женщина? Или это просто шутка? Но какая-то дурацкая шутка. И эта… няня. Такое впечатление, что она знает Риту (то есть Алису… то есть Риту… она запуталась) давно. Она тоже не похожа на ненормальную. Значит, они ей врут. Но зачем? И что это за манера разговаривать, как будто они живут в девятнадцатом веке? И почему вперемешку с французскими фразами? Непривычно как-то.

Няня вновь зашла в комнату, зажгла большой свет («Нет, не коричневые и не зеленые, а темно-серые, – отметила про себя Рита, – глаза бездонные…») и положила перед нею фотоальбом, приговаривая: «Вот, голубушка, посмотри. Здесь твои фото: ты маленькая и постарше. И свадебные снимки есть».

Рита сначала испугалась. А потом обрадовалась: «Сейчас, наконец, они увидят, что я – совсем другая женщина». Она взяла в руки альбом, мельком заметила, что на обложке – тоже кошки («тоже» – потому что похожая картинка на ее домашнем фотоальбоме). Обрадовалась, что альбом… из настоящего времени, что она не попала в другую реальность, и открыла первую страницу.

А дальше… Мимолетная радость сменилась удивлением, потом растерянностью и, наконец, паникой. Она увидела себя! Совсем маленькую девочку, постарше, подростка, вместе с какими-то другими детьми, людьми, которых она не знала (или не помнила). Вот дети (и она вместе с ними) смеются и играют в игры. Вот – в школьной форме. За партой. Себя – такую – она помнила. Но у нее никогда не было подобных фотографий! Это не ее школьная форма! Не ее парта! А потом – о, ужас! – она увидела себя в… платье невесты. Это ее свадьба. И с кем? С ним! С этим Андреем Сергеевичем! Андре! На этой свадебной фотографии она «застряла»: не могла отвести взгляд. И почувствовала, что теряет сознание. Все поплыло. Ей стало страшно. Этого не может быть.

Но снимки говорили: это ее жизнь!

Одно из двух: или эти люди зачем-то обманывают ее и тогда все эти фотографии – монтаж, или… она не та, за кого себя выдает. Вернее, кем себя считает. «Значит, я – Алиса? Мне нравится это имя. Но оно мне ни о чем не говорит. Разве что о Стране Чудес… Или Зазеркалье… Может, у меня раздвоение личности? Тогда я должна помнить и то, что было с Ритой, и то, что было с Алисой. Но на этих снимках я никого не узнаю».

Она отругала себя за то, что усомнилась в своем здравом рассудке. Нет, она – Рита. Родилась почти сорок лет назад в Москве. Так во всяком случае было написано в свидетельстве о рождении. Но позже семья уехала из шумной столицы в Подмосковье. И с тех пор они жили в Одинцово. Она уточнила: живут, а не жили. Училась в столичном университете – филолог, переводчик французского и немецкого. Родители Риты – простые люди. Мама – медицинская сестра, отец – водитель. Папы уже нет. Он погиб пятнадцать лет назад. Это было трудное время, папа старался заработать денег для своих девочек, согласился на длительную командировку куда-то аж за Урал. До сих пор они не знают, что же такое приключилось в дороге, отчего произошла та страшная авария. Позже сказали, что грузовик был неисправен… Но мама жива, слава Богу. Мама, мамочка, где ты? Скажи, что со мной?

Сколько времени прошло, пока она рассматривала альбом? Пять, десять минут? Она собралась с мыслями и хотела уже заявить этим людям, что все происходящее здесь – чудовищная ошибка, как случилось следующее событие, которое повергло ее в совершенное оцепенение. Она услышала шум на лестнице и детский голос. С удивлением подняла глаза в сторону двери: что случилось? И, наконец, ребенок – мальчик лет четырех-пяти – забежал в комнату и с криками: «Мама, мамочка проснулась» бросился ей на шею и с такой любовью начал поглаживать ее волосы, заглядывать в глаза и прислоняться нежными щечками к ее лицу, что Рита заплакала.

«Это мой ребенок?» И потеряла сознание.

Первая Подсказка. На рубеже веков. Декабрь 1800 года

Этим декабрьским утром Август фон Коцебу собирался подольше понежиться в постели (вчера вечером он вдохновенно сочинял свою новую пьесу; сжег не одну свечу – не до экономии, когда посещает Муза, – поэтому лег спать уже далеко за полночь), но в восемь часов утра (эка срочность!) его побеспокоил слуга: граф Пален прислал приказание немедленно явиться к нему. Август забеспокоился. Что еще такого могло случиться? Неужто опять предъявят ему нелепые обвинения в заговоре или каких других смертных грехах?

Полгода назад, в конце мая, как только Коцебу пересек русскую границу (Август, женатый на подданной Российской империи – лифляндской дворянке, – по желанию жены и для свидания с детьми от первого брака решил оставить на время свой родной Веймар и предпринять путешествие в Санкт-Петербург), он был арестован, заподозрен в тайных связях с якобинцами и препровожден в Тобольск, а оттуда в Курган. К счастью, ссылка его длилась недолго, и уже через месяц с небольшим по Высочайшему повелению он был выписан обратно в Петербург.

То ли император прочел пьесу Коцебу «Лейб-кучер Петра III», которую нашел превосходною, то ли ознакомился с другими многочисленными его творениями, в коих автор неизменно и искренне восторгался Россией (десять лет назад Август Коцебу приехал в страну по указанию прусского посланника при русском дворе и отслужил по всем правилам шесть лет сначала помощником по дирекции существовавшего в Петербурге немецкого театра, потом асессором⁵ апелляционного суда и позже президентом Ревельского магистрата), то ли, действительно, император убедился в нелепости своих Высочайших подозрений, но так или иначе Август Фридрих Фердинанд фон Коцебу через месяц вернулся из Сибири в столицу. И государь в срочном порядке даже вознаградил его щедрыми милостями за недоразумение, жертвою которого тот стал.

Немецкому писателю было дарено поместье в Лифляндии, положено значительное содержание и – кто бы мог мечтать! – делегирована дирекция Немецкого театра в Петербурге. Кроме того, ему давались различные поручения литературного свойства, одним из которых было составление подробнейшего описания Михайловского замка.

Август считал Павла великим императором. Он имел возможность наблюдать за становлением наследника престола и за тем, как бесконечно обострялись его отношения с матерью. Особенно они осложнились после бунта этого русского медведя Емельяна Пугачева. Тот так прямо и заявил, что, мол, после победы над правительством Екатерины царствовать не желает и хлопочет только в пользу Павла Петровича. Царица, и до того не пылавшая любовию к своему сыну, совсем рассвирепела. Говорят, услышав эти слова от Пугачева, она уничтожила свое письменное обязательство, данное в преддверии венчания на царство, о передаче короны Павлу по достижении им совершеннолетия. Не хотела Екатерина поступаться полнотой своей власти и делиться ею! Оно и понятно: для нее цесаревич был нежеланным сыном, рожденным в угоду политике и государственным интересам.

Да и откуда же взяться материнской любви, ежели сразу после рождения забрала от матери наследника престола императрица Елизавета Петровна и отдала на воспитание многочисленным нянюшкам и дворцовым приживалкам. А после крещения Павла его матери выдали сто тысяч рублей, тем самым подтвердив, что роль ее на этом закончилась. Не секретом был и брульон Екатерины, в котором писала она о своих страданиях: как только спеленали ребенка, явился по приказанию императрицы духовник ея, нарек ему имя Павла и унес с собою. А мать осталась на родильной постели, в одиночестве, беспрерывно плача и невыразимо страдая. И впоследствии она видела сына редко, только с разрешения Елизаветы Петровны.

Да, Павел Петрович был законным, но нелюбимым сыном государыни. После смерти отца – Петра Третьего, внука Петра Великого, он, как единственный наследник, должен был занять престол с учреждением регентства, но этого не случилось.

Ох, сильна была матушка Екатерина! Ох, сильна! Ни с кем не хотела делиться властью!

Август понимал, что была своя правда у принцессы Софии Августы Фредерики Анхальт Цербской, когда совершала она переворот и пришла к власти, что губительны были для России реформы Петра Федоровича – мужа ее и отца Павла, но все же убийства его (чего уж скрывать, себе самому-то можно признаться, что не своею смертию помер император) не одобрял. Павлу Петровичу тогда восемь лет стукнуло. Уже все осознавал, небось. Затаил обиду на матушку. И за смерть своего отца, и за невнимание к нему, и за слухи, которые, скорее всего, сама же государыня и распространяла: о неуравновешенности и жестокости Павла, о том, что отец его вовсе не Петр, а любовник ея – Салтыков, что он совсем и не сын ей, мол, подложили во время родов другого ребенка.

Август знал, что это только слухи. Невероятное портретное сходство с Петром Федоровичем доказывало, что Павел – законный наследник престола. А в уме и сообразительности государя, его благородстве и добром сердце Коцебу успел убедиться. Да, не всегда император бывал последователен, подчас и несдержан, но разве может это умалить те действительно важные дела, которые успел он за четыре года своего царствования уже осуществить?!

Государь принял закон о престолонаследии, который покончит, даст бог, с дворцовыми переворотами и женским правлением в России, ввел правила регентства. Он изменил функции Сената и учредил Государственное казначейство и должность казначея, дал возможность купечеству выбирать в коммерц-коллегию⁶ членов из своей среды. Император издал Манифест о свободе вероисповедания в Польше для католиков и православных, объявил амнистию сосланным полякам, которые участвовали в восстании (Август Коцебу никогда бы не сделал этого, будь он императором, все равно от польской шляхты благодарности не дождешься, ненавидят шляхтичи русского царя, но Павел – милосердный правитель), разрешил строительство старообрядческих храмов.

Государь улучшил положение крестьян, приняв манифест о трехдневной барщине и запрете работать в выходной день, запретил продавать дворовых людей и крестьян без земли, разделять семьи при продаже, обязал губернаторов следить за отношением помещиков к крестьянам и в случаях жестокого обращения с крепостными докладывать об этом императору. Для своих крестьян он открыл два бесплатных госпиталя, построил несколько бесплатных школ и училищ для крестьянских детей. Павел Петрович строит дороги в деревнях, выдает крестьянам ссуды, возводит церкви. Простой люд очень чтит и любит государя, и немец Август знает это.

А вот позиции дворянства император ослабил. И поделом! Отменил статью Жалованной грамоты⁷, запрещавшую применять телесные наказания к дворянскому сословию, обязал дворян платить налог для содержания местного самоуправления и подать «с души». Дворян, уклоняющихся от гражданской и военной службы, Павел Первый приказал предавать суду.

За то, что ограничил дворянские привилегии, и невзлюбили они государя.

Август является прусским подданным, но считает, что правильно делает русский император: слишком многое позволяет себе дворянская знать!

Правда, государь так сильно опасается дурного примера французской революции, что запретил ввоз в Россию иностранных книг и перестал отправлять юношей на обучение за границей, закрыл все вольные типографии в стране. Но лучше уж так, чем появление всяких революционных идей. Ведь за идеями последуют революции, а с ними – море крови своих подданных. Государь ненавидит все, что напоминает ему о революционной Франции, но дает приют французским эмигрантам. Добр император! А сколько делает он для армии!

При императрице покойной офицеры помышляли только о том, чтобы ездить в общество и оперу да ходить во фраках, а с появлением новых уставов Павла Петровича офицерам предписано находиться при полковом дворе да не лениться учиться! Теперь они головой отвечают за жизнь и здоровье подчиненных им солдат. За все офицерские провинности император ввел наказания!

Кому ж такое понравится? Ропщут офицеры-то, недовольство показывают! Мол, слишком деспотичный царь. А ежели война? Правильно делает государь! Да только как втолковать все это господам офицерам, полковникам да генералам?

Павел Петрович – настоящий рыцарь. Недаром мальтийский орден, оставшись без пристанища и великого магистра, обратился за помощью к русскому царю. И тот встал на защиту старинного духовного ордена. За его рыцарские идеалы избрали императора Всея Руси великим магистром ордена. А ведь государь – православный. Говорят, даже Папа Римский дал свое на это согласие, так велика слава и честь российского императора.

Только кажется Августу, что наивен государь. Он мечтает ввести в Европе принципы рыцарского ордена – христианское благочестие, верность долгу, послушание старшим, личную ответственность монарших семей и знатных фамилий. Он хочет, чтобы прекратились войны, чтобы мир, наконец, установился в европейском обществе. Но Август Коцебу не верит, что такие времена могут наступить. Не будет этого, не хотят европейские страны жить по-христиански. А жаль. Это могло бы спасти Европу от революций, войн и разврата…

Правда и то, что врагов себе нажил государь! Особенно после сближения с первым консулом Франции Наполеоном Бонапартом. Не только внутри страны, но и за ее пределами. Англичане не любят его, плетут интриги против императора Всероссийского. Эх, с англичанами лучше не связываться. А ведь среди близкого окружения государя есть такие, кто не прочь послужить не российской короне, а английской. И все из-за денег. Изменники! Видел однажды Август, как захаживают в английское посольство руководители русской дипломатии Воронцов, Безбородко и Панин⁸. Не к добру это. Черт бы их побрал!

Немец Коцебу не любил англичан, считал их хитрыми, беспринципными интриганами, чужими руками жар загребающими.

Августу нравилось рассуждать на политические темы, в своих пьесах он всегда старался дать оценку тому или иному государственному деятелю. Он любил свою родину – Пруссию. Но и Россия ему полюбилась необычайно. Хотя многое в ее устройстве и быте он так и не уразумел за те шесть лет, что провел здесь, во время правления Екатерины. Сейчас он все осмысливает по-новому. И открывает для себя великого императора. Да, было трудно понять отношения императрицы Екатерины и наследника престола, но есть объяснение, что стало причиной такой взаимной неприязни.

А как объяснить поведение некоторых придворных чинов? Когда Август увидел, «взял в толк», как говорят русские, каково отношение к императору Павлу близкого его окружения, ему стало даже как-то неловко.

Будучи писателем, драматургом, тонко чувствующим человеческую природу (недаром его ставят в один ряд с Гете и Шиллером!), Коцебу умел наблюдать и делать выводы. Он никогда не делился своими мыслями с окружающими: зачем наживать себе врагов? Лишь изредка позволял героям своих пьес выражать некоторые грешные суждения и очень деликатно, намеками, записывал свои соображения в дневниках, которые впоследствии собирался издать: если не в Петербурге, то в Берлине.

Он наблюдал и удивлялся, как может Павел Петрович – человек весьма образованный, достойный, обладающий блестящими способностями к наукам и языкам, с врожденными представлениями о рыцарской чести и государственном порядке – не замечать того заискивания, злорадства и, подчас, неприкрытой ненависти, которые читаются на лицах его ближайших подданных?! На лицах людей, которых государь приблизил к себе, дал возможность возвыситься и мнением которых дорожил? Он – Август фон Коцебу – все видел и понимал, какие интриги плетутся за спиной императора. Но его дело малое.

Вот и сейчас он спешит во дворец генерал-губернатора Петербурга – одного из тех, кого приблизил к себе Павел Петрович и кого Август, мягко говоря, недолюбливает. Знал он Палена уже многие годы – еще со времен, когда служил в Ревеле, а потом в Риге. Сегодня же граф (наряду с обер-гофмейстером Александром Львовичем Нарышкиным) был у Коцебу за начальника.

Чувствует писатель, что замышляет генерал-губернатор нехорошее против императора. Хоть и нет меж Августом Коцебу и Петром Алексеевичем Паленом никаких взаимных претензий, и беседуют они часто на одном языке (граф по рождению немец, вернее, из остзейских дворян⁹), и вроде бы заслуг у графа перед отечеством русским предостаточно – усердно и храбро сражался генерал Пален с турками, но нет ему доверия. Темнит граф, ох, темнит…

Однако драматург Коцебу – всего лишь писатель, сочиняет пьесы для Немецкого театра да художественно описывает Михайловский дворец. Так как дворец этот открыт для Августа фон Коцебу во всякое время (в отсутствие государя ему разрешено проникать всюду, даже во внутренние покои), то видит писатель и слышит многое. В Михайловском замке он знаком с каждым, кто служит там или начальствует.

Нужно сказать, что Августа не воспринимают всерьез (драматург, к тому же немец, выполняет причуду государеву), и его появление в замке и расспросы не вызывают ни осторожности, ни недоверия. Это устраивает Августа как нельзя лучше. Все, что писатель слышит и видит, он аккуратно записывает, по всякому поводу имеет свое суждение. Однако же благоразумие не дозволяет ему ни обсуждать свое мнение с кем бы то ни было, ни предавать печати свои записи. Возможно, однажды такое время наступит. А сейчас он держит свои суждения при себе. И ждет.

Август Коцебу ждет, когда придет момент, и он сможет издать свои дневники. О министрах, губернаторах, высших чиновниках, о нравах, царящих при дворе, удивительном народе, населяющем империю российскую, о жизни великой страны на рубеже веков. И, главное, о Павле Петровиче – императоре Всероссийском.

И Август тихо и с почтением произнес титул великого монарха: Божиею поспешествующею милостию, Павел Первый, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Царь Сибирский, Царь Херсониса Таврического, Государь Псковский и Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский и Подольский, Князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея Северныя страны Повелитель и Государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских Царей и Кабардинския земли, Черкасских и Горских Князей и иных наследный Государь и Обладатель, Наследник Норвежский, Герцог Шлезвиг-Голстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и Государь Еверский, а также Великий Магистр ордена святого Иоанна Иерусалимского и прочая, прочая, прочая…