Czytaj książkę: «Она моя»
1
Таир
– Значит, все-таки силой Катерину готов удерживать? Уверен, что так будет правильно? – негромко спрашивает Федор. И, будто формирование этих вопросов само по себе дает ответы, добавляет: – Прости, брат, забылся. У тебя ведь все решения взвешенные.
Он принимается за еду, я же, поблагодарив официанта, делаю крупный глоток холодной минералки и погружаюсь в мрачные размышления. На самом деле впервые в жизни действовал, позволив эмоциям в какой-то момент выйти на первый план. Вслух этого, безусловно, не озвучиваю. Какой смысл? Что сделано, то сделано. Углубляться и бросаться постфактум в какие-то сожаления чревато еще большим разбродом.
– Когда я сказал, что Катерина на связь не выйдет и, собственно, не вернется на родину без моего позволения, старик подал запрос в консульство. Спасает то, что он ни имен, под которыми мы находимся в Европе, ни точек перемещения не знает. Принял на веру, что такая конфиденциальность необходима в целях безопасности его дочери. С консульством удалось поработать, чтобы фотографии с именем Катерины Волковой не разлетелись по всем новостным каналам, но осторожность лишней не бывает. И да, по факту сейчас она моя пленница. Не вижу смысла выкручиваться. Привык называть вещи своими именами.
– Знаю, брат, – откладывая приборы, Федор сосредотачивает все свое внимание на мне. – Ты ее сейчас в известность относительно отца поставил. Надеешься, что по итогам сработает на твоей стороне? – поднимает резонный вопрос.
– Думаю, никуда она не денется. Почудит, конечно. Не без этого. Удивлюсь, если будет тихо сидеть. Умеет она шороха навести. Собственно, в этом вся Катя.
Не в первый раз мысли о ней приводят в движение лицевую мускулатуру. Игнорирую, как и разливающийся в груди жар. Эмоциональность – это не про меня.
Тогда какого хрена происходит?
– Хм, – издавая сипловатый смешок, Федор качает головой. – Если удастся заполучить верность Катерины, знаешь, она из тех, кто за тебя город-миллионник взорвет.
Похоже, брат ее за полтора месяца неплохо изучил.
– Окстись, – бросаю резковато и вновь за стакан с водой хватаюсь.
– Ну, это лучше, чем против тебя, – разводя руки, продолжает веселиться. – А когда Волков поймет, что ты его нагнул…
– Когда поймет, должен сидеть за решеткой, – высекаю жестче, чем следует. – Рассчитывал, что его уже плотно в оборот взяли. Оказалось, выпустили под залог. Дело раскручивают, так он, гнида паскудная, наскоком мощного союзника отыскал – мужа для Катерины. Потому и домой зазывает.
Тогда… Услышав эту информацию от Волкова, сам не понял, что внутри произошло. Будто какой-то массивный валун сошел с места и обрушился. Заполнив грудь по самое горло горячими, как раскаленные угли, камнями. Обожгло. До боли расперло ребра. Постепенно эта боль расползлась по всему организму. Какое-то время вдохнуть не получалось. Замолчал, и молчал долго. Домой пришел и все ждал, что получится задавить эти ощущения. А Катя все плясала вокруг со своими вопросами… Все мельтешила перед глазами… Огнем все тело охватило. Осознанность, конечно, не терял. Понимал, что делаю. Понимал, но остановиться не мог.
– Волков империю спасает, – хмыкает Федор, продолжая рассуждения.
– Хрена лысого у него что-то получится. Закончим здесь, камня на камне от этой империи не оставлю.
Распрощавшись с братом, покидаю ресторан и направляюсь в сторону лифтов. День близится к концу. Но это не означает, что дома меня ждут тишина и релакс.
Не с Катенькой. Мать ее…
Вхожу в квартиру и первым делом нахожу царевну взглядом. Она сидит у подсвечиваемых панорамных окон на коврике для йоги.
Привычной реакции в виде обескураживающей радости третий день не выказывает. Продолжая злиться, демонстративно меня игнорирует. Впрочем, на сдержанное прощание Януша, который дежурил, пока меня не было, тоже никак не отзывается.
Неохота вступать в очередную конфронтацию. Мозг и прочее, мать ее, Катенька умеет выносить мастерски. Даже мне, привыкшему любую ситуацию воспринимать сухими фактами без эмоций. Неохота, и все же подхожу к ней, инициируя диалог.
– Чем быстрее ты начнешь сотрудничать, тем быстрее сможешь вернуться к отцу.
Запрокинув голову, царевна вскидывает на меня разгоряченный взгляд. И тут мое гребаное сознание решает позабавиться, выталкивая из глубин памяти тот единственный раз, когда она так же сидела передо мной на коленях.
Безумно красивая. Изумленная. Любопытная. Возбужденная.
Оголенная грудь, торчащие соски… Густые потоки моей спермы на них.
Сцепив зубы, медленно и максимально глубоко вдыхаю. Пытаюсь перекрыть беспорядочный поток устаревшей информации. Вместо этого воспроизвожу рваные и горячие выдохи, что опаляли мой член. А затем и вишневые губы, неумело всасывающие раскаленную головку и одним этим фактом доводящие меня до дикого исступления.
Нахожу единственный способ подавить агрессивный скачок похоти и помутнение рассудка, которые она вызывает. Подхватываю Катерину под руки и рывком ставлю на ноги. Толкаю к узкому шершавому полотну между огромными окнами, только потому что так проще ее контролировать.
Царевна, может, и собиралась дальше давить меня молчанием, но оказавшись припертой к стенке, не способна удержать эмоции. Когда волнение захлестывает, как обычно, срывается на быструю возбужденную речь.
– Сотрудничать? А если нет? Никогда нет?! Не станешь же ты держать меня при себе вечно? – выплескивает, прожигая взглядом.
– А ты сама готова находиться при мне вечно?
Не так часто Катерине требуется время на раздумывания. Пока она молчит, изучаю красивое личико, хотя и без того в мелких деталях могу ее описать. Помню совсем юной девчонкой. Не то чтобы в пятнадцать у меня, здорового мужика, на нее подрывался член. Нет, конечно. В то время чем-то другим она зацепила. Не объяснить даже, просто влезла в душу, стоило один раз в глаза посмотреть. А как подросла, стала доводить до бешенства своими выходками и тем, что меня, хладнокровного мудака, в принципе вся эта ерунда пронимает.
Взмахнув пушистыми ресницами, Катя сдвигает брови и закусывает нижнюю губу, будто и правда серьезно прикидывает перспективы. Затем, шумно вздохнув, сердито качает головой и снова взглядом меня шпарит.
– Не пошел бы ты с такими вопросами?!
– Аккуратнее, Катенька, аккуратнее, – не пытаюсь смягчить то, что рвется. Звучу, как есть, приглушенно и угрожающе.
Царевна вздрагивает и, отшатываясь в сторону, намеревается сбежать. Я должен ее отпустить, вместо этого ловлю за руку. Ловлю и удерживаю, несмотря на то, что по ощущениям, будто раскаленный прут стискиваю. Стискиваю, пока глаза девчонки не заполняются слезами. Тогда лишь понимаю, что чрезмерную силу применяю.
Резко разжимаю пальцы. И ее рука так же стремительно опадает вниз.
Суетливо растирая запястье, Катерина больше не совершает попыток ускользнуть. Продолжаю смотреть в бушующие эмоциями ореховые глаза, и, как ни глушу, всплывает ее горячее и отчаянное: «Что ты наделал? Я в тебя влюбилась».
Предполагал, конечно. Можно сказать, чувствовал. И намеренно довел ее до этого осознания. Зачем? На этот вопрос полностью правдивого ответа так и не нашел. Вроде как действовал с определённым расчетом. Но это ведь не все. Далеко не все.
И стоило Кате оформить свои чувства в слова, мой устойчивый мир пошатнулся. Весь гребаный шар сорвался с орбиты и полетел кубарем.
Никогда в жизни с такой силой не припечатывало.
Никогда в жизни не доводилось ломаться перед обстоятельствами.
Никогда в жизни не думал, что самым опасным противником может оказаться женщина.
А повидал ведь немало. Предпочитаю нокаутирующие удары. Любой контрманевр против себя на первых секундах останавливаю. Но с Катей… Прилетела такая отдача, третий день пытаюсь остановить и подавить.
Успешно.
– Ты, я так понимаю, не ужинала?
Решая дать ей, и себе заодно, пространство, ухожу в кухонную зону.
– Я не голодная, – выпаливает девчонка слишком яростно для простой констатации.
Я спокойно вынимаю из холодильника мясной рулет, сыр и колбасную нарезку в вакууме. Из бара достаю бутылку красного вина. Царевна тотчас настороженно замирает.
Поймав ее прищуренный взгляд, сухо информирую:
– Голодать мне назло не обязательно.
Вгоняя штопор, боковым зрением привычно держу ее на контроле.
– А выводить меня обязательно? Таи-и-и-р-р!
– Рычи, Катенька, рычи, – проговариваю весьма мрачно, ибо отзывается во мне это ее давнее поддразнивание. Выдернув пробку, продолжаю ровным обезличенным тоном. – Ты мне живьем нужна. С эмоциями. Мертвой бесполезна.
– Я. Сейчас. Взорвусь, – сообщает с нажимом и резкими расстановками. – Так ты меня бесишь… Не пережить это! Не пережить!
Не знаю, как и почему это происходит. Подобный механизм мне попросту не знаком. Осознаю, что смеюсь, когда клокочущая вибрация проходит через грудь, продирает горло и оседает коротким хрипловатым тоном в ушах.
– Выдыхай, Катенька, выдыхай.
Она вместо этого распахивает широко глаза и цепенеет, словно на нее несется локомотив.
– Гордей…
Вот только нытья мне сейчас не хватало. В груди сходу все стынет.
– Катя…
Будто почувствовав, что ничего хорошего ей не скажу, перебивает, налетая с вопросами, которые я порядком утомился слушать.
– Что именно от меня требуется? Почему ты говоришь, что я нужна тебе? Чего добиваешься?
– Все, что от тебя требуется на данном этапе – дальше продолжать играть роль моей жены и сопровождать меня на различных мероприятиях. Неукоснительно выполнять все, что я говорю.
– Но зачем? Какой во всем этом смысл??? Чем ты занимаешься? Это… Ты работаешь против папы?
– Этого я тебе рассказать не могу. Когда-нибудь ты все узнаешь.
– Когда? Почему не сейчас? Как я после всего могу продолжать тут находиться? Как???
– Когда-нибудь ты все узнаешь, – повторяю с нажимом. – А сейчас сядь и поешь, – еще сильнее сгущая тон, давлю практически беспощадно. – Если не хочешь, чтобы я тебя силой кормил.
– Никогда не думала, что ты такой…
– Какой?
– Жестокий. После того, как я тебе сказала, что влю… – не договаривает, но у меня внутри сходу процесс кипения запускается.
«Что ты наделал? Я в тебя влюбилась…»
Рвется все одним стремительным потоком по груди. Ударяет в голову. На какой-то краткий миг оглушает и ослепляет, лишает привычных ориентиров.
– Знаешь, забудь! Неправда это! Я ошиблась. На эмоциях показалось! А так… Ничего нет! Я тебя наоборот… Я тебя ненавижу!
Сцепляя зубы, намеренно отвожу взгляд.
С каких пор мне, блядь, чтобы продолжить разговор, требуется переводить дыхание?
– Сядь за стол, Катя.
– Ты меня слышишь?
– Слышу.
– Понял, о чем я?
– Понял, – каждое слово сейчас горло скребет, будто наждаком.
– Отлично! – приземляя свою задницу на стул, мелкая зараза имеет смелость улыбаться. Подхватывая ломтик сыра, взвинченным тоном разглагольствует: – Смею предположить, эти чертовы европейские каникулы будут худшим воспоминанием в моей жизни! Если ты меня не отпустишь, я тебя…
– Определенно, отпечатаются, – желая остудить ее, вновь звучу жестко и угрожающе.
– О, поверь, Гордей, ты меня тоже никогда не забудешь!
2
Катерина
Утром следующего дня долго делаю вид, что сплю. Учитывая мою природную активность, дается это крайне сложно. И все же нет никакого желания встречаться с Тарским. Хватает того, что приходится спать с ним в одной кровати. Он меня не трогает. Но сама по себе эта близость смущает как никогда сильно.
Только Таир уходит, на вахту заступает мисс Совершенство – Элиза Бах. Я хоть в последнее время и сбавила обороты своей неприязни к ней, сегодня не настроена контактировать. Да и не обязана после всего, в статусе пленницы, любезничать.
– Ты могла бы попросить Тарского меня отпустить.
– И зачем мне это нужно? – приторно улыбается блондинка.
– Затем, что ты, дурочка, в него безнадежно влюблена. А он спит со мной.
По милому личику девушки мимолетно пробегает тень, но она весьма быстро возвращает себе самообладание.
– В этом нет ничего особенного. Ты – часть его работы.
К горлу подступает горечь, но я делаю над собой усилие, чтобы рассмеяться.
– Сама понимаешь, как это звучит?
Сейчас, когда я страдаю, мне вдруг очень сильно хочется вывернуть ее наизнанку. Возможно, в лице Элизы я лишь восполняю эмоциональный баланс. Ведь сам Тарский с того вечера, как поцеловал меня, со всех сторон закрылся.
Однако и с суперблонди мне это не удается. Несмотря на мелькнувшее в ее глазах сомнение, она буквально сражает меня снисходительно-жалостливой улыбкой.
– Ты слишком юная, чрезвычайно импульсивная и чересчур наивная, Катя. Гордею такие не по душе. Поверь мне на слово. Я знаю его очень много лет.
– И сколько же? – наплевав на вызванную ее словами боль, пытаюсь хоть какую-то пользу поиметь. – Конкретнее скажешь? Или так болтаешь, лишь бы говорить?
– Мы вместе выросли.
– Надо же… – сердце принимается стучать слишком быстро. – Ты, он, Януш, Федор, Ульяна… – иду наобум. – Кто еще?
– Больше никого. Нас было пятеро.
– И где же именно проходило ваше детство?
– В Мурманске.
– Вы же не родные по крови? Тогда что вас объединяло?
– Нет. По крови родные только Гордей и Ульяна. Нас всех усыновили.
– Бахтияровы воспитали Гордея? – не могу скрыть удивления.
– Да, как и всех нас.
Это известие меня действительно разбивает. Вспоминаю, как себя вела перед Бахтияровыми и волей-неволей ощущаю дикий стыд. Если они фактически родители Таира, пусть и приемные, как-то гадко получается.
Впрочем, я же не по-настоящему за ним замужем… Это всего лишь фикция. Боже, все сплошной обман! И столько этой фальши, что трудно уже в голове уложить.
– И что это за тупая система давать всем детям разные фамилии? Россияне, немцы, поляки… Не семья, а бродячий цирк, – конечно же, так резко выражаюсь лишь потому, что меня саму захлестывают эмоции.
Скулы Элизы слегка розовеют, но в остальном она своих чувств не выдает.
– Так было нужно.
– Ну да, ну да… Пойду я, прилягу. Готова разболелась. Не скучай.
Хотя, конечно, мне абсолютно наплевать, будет ли она томиться от скуки. В конце концов, я ее не приглашала. Она такой же конвоир, как и все остальные.
Вернувшись в спальню, мечусь по периметру. Пытаюсь собрать разбредающиеся мысли в какую-то разумную цепочку. Получается откровенно плохо. Тогда, поддавшись порыву, бросаюсь обшаривать комнату. Начинаю с письменного стола. Осторожно выдвигаю один за другим ящики, перебираю старую корреспонденцию. Ничего другого попросту нет. Непонятно, с какой целью Гордей, он же Йен Ланге, все это хранит. Ничего стоящего! Коммунальные счета, письма из страховой, из налоговой, открытки от друзей… Просто хлам!
В спальне мало мебели. Я работаю усердно. Просматриваю даже кровать. Приподнимаю матрас со всех сторон. Но раз за разом меня ждет разочарование.
Отчаявшись что-либо отыскать, направляюсь в гардеробную. С той же скрупулёзностью принимаюсь копаться в вещах. За шорохом одежды не слышу, как открывается дверь в спальню. Натуральным образом верещу, когда рядом внезапно возникает Тарский.
– Что ты делаешь? – прорезает мой визг его сильный и выдержанный голос.
Отпираться бессмысленно. Он поймал меня на горячем.
Сглотнув, нападаю в ответ:
– А что мне еще остается?
Голос звучит достаточно громко, но я при этом неосознанно пячусь. Таир надвигается следом. Не прикасается, однако я и без того съеживаюсь.
– Ты должна это прекратить, – жестко произносит он. Кажется, что этот тон колючим полотном на спину ложится. Задерживаясь на коже, заставляет вздрогнуть. – Не пытайся мне противостоять, Катя. Не стоит тебе со мной воевать.
– Ты мне угрожаешь? – уточняю, хоть и так все понятно.
Меня ведь и без какого-либо физического воздействия вот-вот в клочья разорвет. Те самые чувства, что Тарский во мне поселил и всполошил. Как ни злюсь, как ни настраиваюсь, подавить их не получается! Кажется, что избавиться от этой любви можно, лишь вырвав из груди сердце. Оно в последние дни стало неестественно тяжелым и объемным. То и дело барахлит. Замирает от каждого его взгляда и безумно колотится от каждого слова.
– Остерегаю.
– По-моему, сейчас это одно и то же, – выдыхаю прерывистым шепотом. – Я долго верила, что ты обо мне заботишься… Сейчас мне просто смешно! Господи, я такая дурочка! – впору заплакать от разъедающей душу горечи. – Я ведь считала тебя близким человеком. Доверяла тебе.
Скулы и подбородок Гордея приобретают острые черты. В глазах появляется тот самый блеск, из-за которого у меня все слова стопорятся в горле вместе с дыханием.
– Ты и сейчас должна мне доверять. Остальное, – выдерживает ощутимую паузу, – не додумывай.
– Как я могу доверять, если ты удерживаешь меня против моей воли?! И не говоришь, что мы тут делаем. Мы находимся в Европе уже три месяца!
– И задержимся еще дольше, если ты будешь тянуть время, нянчась со своими обидами.
– Обидами? Так ты это называешь? У тебя вообще души нет? Ты только физически существуешь? Делаешь только то, что нужно, и ничего не чувствуешь? Ну, прости, я так не умею!
– Мне нужно, чтобы ты, как раньше, выходила со мной в люди, – сухо реагирует Тарский на мою срывающуюся речь.
Попросту непрошибаемый!
Но я ведь знаю, что так не всегда… Уже получалось пошатнуть его казалось бы непоколебимую стойкость.
Эти мысли придают сил и веры в себя.
– Окей! Куда? И зачем? – меняю тон с потерянного на ироничный.
– Затем, что так нужно.
– Если ты не дашь мне хоть какую-то информацию…
– Ты тут не командуешь, – напоминает то, что я уже не раз слышала. И вроде не повышает голос, не примешивает мат, а пробирает этот его тон яростью и беспощадностью сильнее любого крика.
– Да пожалуйста… – фыркаю, хотя охота спрятаться и зажмуриться. – Не командую! Не командую, значит, и содействовать не обязана.
Моя ошибка в том, что позволяя эмоциям поглотить себя, я теряю элементарную осторожность. Забываю, что Гордей все еще рядом. Не замечаю, как приближается и хватает за руку. В следующую секунду машинально перебираю ногами, чтобы повторить заданную траекторию.
Тарский вытаскивает меня в гостиную.
Элизы нет. Мы одни.
Не в первый раз, но отчего-то именно сейчас начинаю волноваться еще сильнее. Подтащив к барной стойке, Таир подхватывает меня и усаживает на высокий стул. Пока я, учащенно дыша, заторможенно осмысливаю происходящее, толкает вместе с предметом мебели к стене и втискивается между моих бедер.
Что ему надо? Это какое-то место пыток?
– Не воюй со мной, Катя, – повторяет то, что уже было сказано, совсем другим тоном. – Сломаю при первой же атаке, – смотрит и до костей пронизывает ледяным холодом. А потом… Не знаю, намеренно ли, или у него самого непредвиденно что-то внутри меняется, на контрасте прожигает огненными стрелами. Не справляясь, опускаю глаза настолько, что ощущаю, как ресницы щекочут щеки. Глубоко вдыхаю, пока он молчит. И судорожно выдыхаю, когда, приблизив лицо, продолжает говорить. – Думаешь, я не хотел бы, чтобы все было иначе? – этот вопрос выговаривает приглушенным и каким-то незнакомым интимным тоном. – Думаешь, я тебя не хочу? – еще тише и гуще.
И этот вопрос, как самое неподвластное обстоятельствам признание, прижигает все органы восприятия. Разбавляет своей ядовитой горячностью кровь. Прошивает каким-то убийственным стимулятором сердце. Распаляет внутри меня сумасшедшее волнение.
По спине толпами сходят мурашки.
Рваное дыхание ударяется Тарскому в подбородок и, отбиваясь, возвращается на мои губы. Внутри становится очень жарко. Настолько, что эта температура вызывает боль в висках и головокружение. О том, как горят щеки, молчу… Не знаю, как реагировать. И не должна! Стоит сделать вид, что я не понимаю, о чем он говорит. Стоит… Но я не могу! Поднимая веки, в очередной раз разбиваюсь под напором эмоций, которые он умышленно или бесконтрольно выпускает.
Неужели я все же что-то значу для него?
Сколько еще раз я буду задавать себе этот вопрос и снова обжигаться?
Снова надежды. Снова сомнения. Снова глупые мечты.
– Думаю… – сиплю едва-едва слышно. Запинаясь, прочищаю горло. – Думаю, это ничего для нас не меняет.
– Правильно, Катенька, правильно, – Тарскому словно тоже приходится прилагать усилия, чтобы нормально говорить. Хоть он и делает это достаточно ровно, долгие паузы между словами с задержкой дыхания подсказывают, что от спокойствия внутри него и следа не осталось. – Умная моя девочка.
3
Таир
– Митюхина пора брать, – негромко, в своей растянутой манере, проговаривает Януш.
Долго молчу, обдумывая сказанное. Сунув в рот сигарету, чиркаю зажигалкой, но прежде чем прикурить, некоторое время бесцельно смотрю на пляшущий в полумраке автомобильного салона огонек.
– Рано, – выдыхаю только после второй глубокой затяжки вместе с потоком табачного дыма. – Если сейчас повяжем, есть риск, что Потоцкий смекнёт, что к чему, и зашнуруется где-нибудь в дальней провинции. Нам эта осторожность все дело положит. Толку рвать руки и ноги, если голова останется? – вновь неторопливо затягиваюсь и медленно выдыхаю.
Когда заканчиваю, в машине повисает тишина. Заостряется. Потрескивает.
– С каких пор ты снова куришь?
Не поворачивая головы, по интонациям понимаю, что брат в недоумении. А это с его флегматичной натурой крайне редко случается.
– С таких.
– И что поспособствовало?
– Ты жаждешь подробностей?
– Весьма.
– Ты их не получишь, – прибиваю с шумным выдохом никотина. – Не лезь мне в душу, Ян. Не понравится.
– А она у тебя есть?
Я бросаю в его сторону мрачный взгляд.
– Это из-за этой… Из-за Катерины? – произносит Януш так же лениво, как и всегда. Но при этом с жирным флером пренебрежения. – Изначально как-то туго у тебя с ней пошло. Давно пора обозначить углы и штырем ее поставить. Не пойму, чего с ней нянькаться? Станешь тянуть резину, все завалим. Мне-то по барабану. Ты мое отношение к этому вопросу знаешь: сражаемся с ветряными мельницами. Только охота быстрее свернуть это дело, и домой.
– Придержи свое вечное ученье «Мы все умрем, и слава богу» для кого-то другого. Знаешь же, что я не терплю, когда мне кто-то советы раздает.
Памятуя, что на брата трудно воздействовать вербально, нет смысла давить интонациями. Но я давлю. Только потому что испытываю такую потребность, а это, стоит заметить, достаточно странно.
– Если бы не знал тебя, решил бы, что ты в нее вляпался, – брезгливо заключает Януш после всего.
Впервые в жизни охота вмазать ему по роже. А это уже полнейшая дичь. Учитывая мою стальную сдержанность и его хроническую флегматичность, подобных прецедентов не случалось даже в детстве.
– Но ты меня знаешь, – высекаю хладнокровно после емкой паузы. – На этом давай вернемся к работе.
– Вернемся, – так же монотонно тянет брат.
Скомкав в пепельнице окурок, продолжаю с отличительной собранностью:
– Первым нужно взять Потоцкого. Только потом всех остальных.
– Да только этого Потоцкого еще найти нужно. Три месяца работы, а зацепок с гулькин хрен.
– Мы знаем, что он в Берлине. И осведомлены насчет его специфических сексуальных предпочтений.
Собственно, именно возле указанного информаторами свингер-клуба «Wunschzimmer[1]» мы с Янушем сейчас и находимся. Пока лишь наблюдаем за прибывающими посетителями. Отбрасываем пары, которые светятся, как новички, и выделяем тех, кто шагает в здание, как к себе домой.
– Бесполезно, – угрюмо резюмирует Ян. – Если мы не знаем, как он выглядит, трудно за кого-то конкретного зацепиться. Именно поэтому пришла пора серьезно надавить на Катерину. Молчишь? Молчи. Знаешь, что я прав. Мы не можем торчать здесь год.
Вернувшись посреди ночи домой, чувствую себя так, будто на коже толстым слоем грязь принес. Хочется двинуть плечами, развернуть грудь, за раз все сбросить. Если понадобится, вместе с кожей. Что-то останавливает, заставляя вариться в этом липком месиве. Чем дольше сохраняю неподвижность, тем грубее слой. Нарастает, как костный панцирь. Защищает от внешних факторов, но вместе с тем сковывает и душит эта броня.
Долго стою у открытого окна. Курю, поглощая вместе с никотином холодный октябрьский воздух.
Правда в том, что я, как ни отпирайся, сам заложник обстоятельств. Три года назад, когда сестру убили, и мне пришлось в одиночку заканчивать текущее задание, зарекся возвращаться в Германию. Улетел на родину и сходу подал рапорт с прошением переназначить в пределах страны.
Понимал, что полностью выйти из системы, не получив при этом черную метку, невозможно. Ждал задание, над которым бы можно было работать, не пересекая границу. От недвижимости в Европе не избавился только потому, что на тот момент не хотел этим заниматься.
Смежная с нами структура в то время аккурат взяла в разработку несколько крупных криминальных группировок. Главой одной из них являлся Александр Волков. Не то чтобы в нашем деле давался какой-то особый выбор и учитывались личные пожелания, но глава управления, подполковник Рязанцев, приходился мне кровным родственником – дедом по материнской линии. В тот момент я посчитал, что он пошел мне навстречу, минуя внутренний устав. Побухтел, безусловно, что внутри страны для таких, как я, слишком мелко. Сетовал, уговаривая продолжать раскатывать заграницу. Но постепенно сдался.
Так я думал тогда.
Когда приступаешь к работе под грифом «особо секретно», в целях безопасности редко дают информацию дальше, чем на несколько ходов. На первом этапе мне поручили втереться в доверие к Александру Волкову, войти в состав группировки и стать руководящим звеном. Я справился с этим достаточно быстро.
Но о том, что основная цель системы – Катерина, узнал лишь три месяца назад.
Когда случились первые покушения, принял их за обычные в той среде криминальные разборки. Частота, интенсивность и агрессивность вызвали первые подозрения. Действовали так, словно не было конечной цели убить. Больше походило, что делали подвязку на непрерывную угрозу жизни Катерины.
Кому и зачем это было нужно?
Долго ломать голову не пришлось. Едва Волков озвучил решение вывезти дочь за границу, прозрел. Уточняя фамилию товарища, который якобы дал дружеский совет, не удивился, услышав фамилию деда.
Меня, мать вашу, тупо прижали к ногтю. Выйти из проекта по Волкову до завершения у меня не было правомерных причин. Одно перетекало во второе, и не в моих полномочиях было возникать. Плюс, оставаясь честным до конца, доверить кому-то другому безопасность Кати уже на тот момент не мог. Несмотря на отведенную ей роль, планировал вытащить девчонку из этого дела живой и невредимой. Что бы ни случилось, этим решением не поступлюсь. Но… Время поджимает, и как-либо нежничать у меня попросту нет права.
Понимаю, что Катя так или иначе пострадает. И как бы паршиво это не отбивалось в душе, источником этой боли в первую очередь буду именно я.
Затушив сигарету, быстро и уверенно двигаюсь в сторону спальни. Едва удается различить знакомые очертания, за грудиной, словно в попытке остановить, что-то протестующе проворачивается. Сглатываю под этот ржавый и жгучий скрежет, планомерно перевожу дыхание и сдергиваю с царевны одеяло.
– Гордей… – доверчиво шелестит она сквозь сон. – Что ты делаешь?
– Вставай.
– Зачем? – в голос примешиваются растерянность и едкие вкрапления беспокойства.
Сцепив зубы, протягиваю руку и дергаю за цепочку над изголовьем. Механизм щелкает сухо, словно затвор винтовки, и спустя секунду постель заливает мягкий желтый свет.
С двухсторонними приглушенными выдохами встречаемся глазами. Но я не позволяю Катерине копаться в моих в поисках ответов. То, что я в тот момент даю, очевидно, пугает ее. Суетливо одергивая сорочку, она неловко принимает сидячее положение и замирает. С самым ублюдочным выражением, на которое только способен, равнодушно скольжу по полуголому телу взглядом. Только вот правда в том, что несмотря ни на какие установки, у меня на нее встает.
– Гордей…
– Поднимайся и иди за мной, если не хочешь, чтобы я тебя волок силой.
После короткого шумного вздоха, глаза Катерины становятся стеклянными. Охота отвернуться, чтобы не видеть очевидного испуга и полной растерянности. Но сейчас я не имею права на подобные маневры. Вместо этого протягиваю к девчонке руки и рывком стягиваю с кровати.
Настоящая свобода – это не иметь ничего. Никаких привязанностей. Никаких кровососущих связей. Духовных в первую очередь. После гибели сестры долгое время так и жил. Сейчас же… Проведя с Катей три месяца, я утратил свободу.
[1] Wunschzimmer(нем.) – Комната желаний.
