Czytaj książkę: «Сказки Старой Эль», strona 4

Старик снова ждал его с горячим пряным отваром, густым от мёда и специй. Гвен выпил его прямо у порога, едва отрывая губы от шершавого ободка кружки. Привратник зорко поглядывал на него из-под капюшона. Ловко и с неожиданной силой стянул полный короб со спины, мельком посмотрел – хороший хворост, годится. Потом усадил парня на лавку и помог освободиться от сырой тяжёлой одежды, крадущей тепло и силы из тела.

– Иди ближе к огню. Садись на моё место.

– Да… только я… Сейчас! – юноша порывисто поднялся и бросился к столу, шлёпая босыми ногами по полу.

Отыскал свою кружку, круглую, маленькую, высверленную из бука ещё дома, когда бегал тайком к столяру, дышал ароматом свежераспиленного дерева и мечтал о чем-то столь же лесном, тёплом, но далёком… Гвен бережно опустил в неё что-то, остро сверкнувшее в отсвете каминного огня. После машинально встряхнул тряпицу и опустился в кресло, забыв о прежней робости перед суровым хозяином дома.

– В котле горячая вода, таз слева от тебя.

Юношу разморило от тепла, он сонно щурился на огонь и не сразу понял, что ему говорит старик. Кое-как растормошив себя, он набрал в таз воды и погрузил в неё натруженные за день ступни. Стёртую кожу щипало, но благодатное тепло побежало мурашками по коже, и он блаженно откинулся на спинку кресла. Поёрзал голой спиной по резной поверхности, рубаху он стянул еще на лавке, но отрываться от тепла очага и идти за чистой не хотелось. Почувствовал, как шерстяное одеяло окутало его колючим облаком, и провалился в сон с оборвавшимися словами благодарности на губах…

Гвен помнил, как за полночь, в темноте, едва подсвеченной огоньками углей в очаге, он метнулся к столу, мучимый жаждой, и одним глотком выпил содержимое круглой деревянной кружки, а после повалился на своё сундучное ложе, кутаясь в одеяло.

Он проспал полдня, слышал сквозь сон, как старик привычно скрипит пером да ворошит поленья кочергой, как капель барабанит по крыльцу. В этой привычной тишине вопрос привратника прозвучал подобно падению куска льда на камни, сердце понеслось вскачь – вслед за дробно прыгающими осколками.

– Ну что, ты нашёл исток, мальчик? Отыскал, откуда течёт вода?

– О да! – Гвен соскочил с сундука. – Я же принёс! Принёс, вон там, в кружке…

Он бросился к столу, но когда схватил заветный сосуд, то увидел лишь потемневшее от воды и настоев нутро, чуть влажное на донышке.

Разочарование мгновенно сжало в горькую линию его рот.

– Ты, верно, хотел пить ночью, – заметил старик. – Садись. Не ропщи. Я видел твоё сокровище. Было время, когда я и сам отправился на поиски его. Но тогда Хрустальный источник был ещё силён, его струи проложили Тихий лаз, он падал со скалы, сверкая на солнце, подобно камням, давшим ему имя… Да ты и сам видел – обращённые в лёд его воды равны драгоценным кристаллам.

– Он волшебный, да? – Гвен подскочил на табурете, едва не опрокинув его.

– Смотря, что ты считаешь волшебным, мой мальчик.

Глаза привратника едко блеснули из-под капюшона, а сам он вдруг подался вперёд, к своему юному собеседнику, и сдвинул полотно плаща на затылок.

Лицо его в обрамлении седых волос походило на лик, вырезанный в стволе сосны – изборождённый морщинами, но светлый. Белые брови и борода очерчивали его, взгляд светло-голубых глаз был пронзителен и мягок одновременно, как лунный луч, режущий тьму.

– Кто я, по-твоему, Гвен?

– Ты… – юноша поёрзал на табурете и натянул сползающее одеяло на плечи. – Ты хозяин этого замка, верно?

Старик кивнул.

– Но кто я?

Тихий настойчивый вопрос колол пространство комнаты и душу Гвена подобно кирке ледоруба. Он судорожно пригладил взъерошенные после сна волосы, сердце ухало, подскакивая к самому горлу. Уставился на свои колени и прошептал:

– Ты… ты был королём, и палачом был.

Старик снова кивнул и натянул капюшон на голову.

Гвен уже облегченно выдыхал, как раздался новый вопрос:

– А кто ты, Гвен Тилори?

Юноша знал ответ. Но сказать его вслух, выпустить слова через грудь, через рот, прочертить их дорогу губами и языком – дать им жизнь, признать себя тем, кем стал, едва переступил порог привратницкого дома.

– Я… твой ученик, – вымолвил он.

– Ученик!

Казалось, старый король был удивлён – так звонко прозвенело слово в его устах.

– Чему же ты думаешь выучиться у меня? Как коротать ночи в безмолвии, не в силах вывести ни слова на бумаге? Как тонуть в воспоминаниях, слушая треск поленьев в очаге? Как знать каждую пядь этой земли, каждый камень в этих стенах – и не суметь их сохранить! Я – король без королевства, мои подданные покинули меня. Но мой меч всё ещё при мне – ты видел его, – и хотя лицо мое ныне скрывает паутина лет, а не маска, я ещё могу послужить и свершить справедливый суд. Если б он был кому-либо нужен!.. Когда я только ступил на свою дорогу, я вершил судьбы по чужому приказу, не желая знать, есть ли вина за осуждённым на смерть человеком. Но пройдя свой путь, я научился отличать, кому суждено погибнуть от моего меча, а кому нет. Да только когда я обрёл это знание, оно утратило свою ценность – ведьма лесная смыла маску с моего лица, и пришлось мне сюда вернуться… Я потерял всё, что мог, юноша.

– Но вы остались! Вы всё равно остались здесь. Зачем?

– О, какой хороший вопрос, мой ученик! – Гвену почудилась улыбка в этом приглушенном возгласе. – Думаю, ты сам отыщешь ответ, раз уж пришёл сюда. Ведь ты именно к замку шёл, верно? Хотя наверняка слышал истории и сказки обо мне.

– Да! Я увидел гравюру в одной книге, под ней всего несколько строк, но я в них поверил. А потом услышал от одного пастуха сказку о королевне и короле-палаче.

– Всё ещё сказывают её!.. Жива… И королевна тоже жива, раз живёт её история на устах.

– Она была так жестока!

– Это была жестокость птицы, рвущейся из силков – за тенётами она не видела ничего, кроме желанной свободы.

– Вы служили ей…

– Я не жалею о том, что было. Жалею лишь о том, чего не стало.

Гвен недоумённо уставился на короля, устало роняющего слова.

– Ну что ж, вот ты и проснулся, мальчик. День давно занялся, пора и нам начинать свой.

С того дня пошло его ученичество. В горах снова подморозило, снег лежал ломкими острыми сугробами – просевшими, но не исчезнувшими, а в холмах, куда Гвен ходил теперь за хворостом, он стаял до пожухлой травы и островков земли, проглядывавших влажными пятнами в полдень. Здесь росло много кустарников, а деревья почти не встречались, но Гвен теперь знал, что в самых густых зарослях полно сушняка – отмерших с осени веток и сучьев, которые радостно вспыхнут в очаге, ибо отжили своё, и весна не принесёт им пробуждения.

Юноша любил сидеть на одной из самых высоких здешних вершин и смотреть на замок, зыбким силуэтом виднеющийся отсюда. Любил он и бродить под его ветшающими сводами и рассказывать после своему седому учителю, что нашёл, что заметил, о чём подумал, касаясь тех или иных предметов. Утвари и предметов роскоши осталось мало – всё распродано было в тщетной попытке удержать людей, купив корм для стад, истощивших окрестные пастбища и землю вокруг… Лишь уцелевшие гобелены рассыпались под его пальцами, да латы надрывно скрипели, не желая размыкаться.

– Твой замок спит, король, – однажды сказал он и посмотрел на старика в кресле у огня. – Давным-давно уснул он.

– Да. Едва я ступил за его порог, как иные хозяева завладели им – забвение и время. Да ещё мыши.

– Так почему ты ушел? Почему покинул его!

– Нет-нет. Я не о том уходе. Не о первом. Тогда он дождался моего возвращения. Как и горстка слуг и тех, кто ещё верил в меня, кто ждал денег, присылаемых ежегодно – на закупку скота, корма, инструментов, семян.

– А когда же… Когда же вы ушли во второй раз?

– Лет двадцать тому назад. Перебрался жить сюда, в сторожку. Стал привратником.

– Двадцать лет! – тихо охнул юноша.

– Я очень стар, Гвен Тилори. Лишь мой замок древнее меня. Но мой век отмерян не мной, и хотя я чувствую, что конец близок, а всё никак не приду к нему… Видишь ли, я должен сперва закончить историю. Свою историю. Я пытался написать о том, что было с королём одним, когда он маски лишился и вернулся домой. А ничего не было с ним. Всё осталось там – в стылой ночи, когда ведьма маску красную смыла. Вся моя жизнь была – странствия. Пусть и по призрачной, ложной дороге – к королевне – но я шёл и повстречал ведьму Ясную, а она дала мне то, что я искал: маску, чтобы скрыть королевскую масть, и свою веру в меня. Этим я и жил. А лишившись этого, перестал идти, жить перестал… Я и земли свои не уберёг. Королевство моё рассыпалось песком и пеплом. Подданные ушли, хотя, вернувшись, я из жил рвался, чтобы эти скудные земли защитить и наполнить. Но, видно, прошло моё время, и время расцвета моей земли осталось в прошлом – тогда, когда мой прадед заложил камень этих ворот, когда пастбища были изобильны, а рудокопы находили всё новые жилы, когда через горные тропы шли караваны за нашей шерстью и нашим железом… Когда же я принял от отца корону из этого самого железа, рудники уже опустели, хорошие пастбища стали так далеки, что всё чаще и люди, и овцы не возвращались сюда в горы, а оставались в низинах. Так и разошлись один за другим… Сначала молодые, чья кровь так же, как моя, жаждала странствий и воли, затем старики – одних забрали дети, другие ушли в иные дали – вечные…

И я уйду следом – в свой час. Нет, не волнуйся, ты не останешься один. Нам еще зимовать вместе, ждать, когда земля уснет под ледяной коркой, ждать, когда ночь и день сравняются, а когда переживём эту самую долгую ночь в году, тогда и…

Старый король замолчал, пряча лукавую улыбку на губах. Гвен порядком взволнованный этим странным разговором, не утерпел и брякнул:

– Что же будет тогда, в канун Нового года? Что?

– Марта придёт. Принесёт праздничный ужин и подарки.

– А-а-а, – разочарованно протянул юноша и отвернулся от очага к столу.

Марта

Дни тянулись в тихом зимнем однообразии, Гвен шил себе куртку и штаны – старик отдал ему новое зеленое сукно и старый плащ с широкими кожаными вставками. Гвен уныло тыкал иголкой, попадая больше по пальцам, чем в неумело намеченные швы. Старый король просил его сходить в тронный зал, осмотреться там, но ноги каждый раз несли его прочь от ветхих стен, припрошенных снегом. Прочь, в холмы. Он все чаще смотрел на далекие огни домов, рассыпавшихся горсткой в низине. Но идти туда не решался. И в замок не шёл. Промерзал до озноба на сыром ветру пустоши и возвращался в сторожку пить горячий грог или бледный травяной отвар – смотря, какое настроение было у хозяина дома.

Декабрь перевалил за половину, дни стали так коротки, что, бывало, выйдешь за хворостом, а возвращаешься уже в сумерках – синих, холодных, неприветливых к одиноким путникам.

Гвен как раз поднялся на западную дорогу, ведущую прямо к замку, как услышал позади себя поспешные тяжелые шаги и приглушенный окрик: «Постой!..» Он обернулся, вглядываясь в сизую темноту. По тропинке между холмами поднималась женщина, закутанная в шаль и капор, скрывающий лицо широкой оборкой. Руку ей оттягивала внушительная корзина, повязанная ярко белеющим в сумерках платком. Гвен остановился, поджидая путницу. По небу тянулись рваные полоски серых облаков, чуть подсвеченных малиновыми отблесками заката, сейчас солнце канет за край земли и станет совсем темно, пока ветер не разгонит облака и не откроет звёзды и робкий серпик луны.

– Спасибо, что подождал, но мог бы, – тяжело отдуваясь, путница ступила на мощеную дорогу, – но мог бы и спуститься помочь мне.

Голос у нее был молодой, звонкий и порядком рассерженный. Она поставила корзину на землю и вскинула голову, сдвинув шерстяной капор на затылок. Юное свежее лицо раскраснелось от быстрой ходьбы и подъёма, растрёпанные волосы каштановыми завитками обрамляли его, серые глаза смотрели сердито и лукаво, маленький рот кривился, сдерживая улыбку. Прямой аккуратный нос в россыпи веснушек завершал портрет незнакомки. Гвен потупился, отступая, красота девушки и её появление были так неожиданны, что он не знал, куда себя деть, но пока она, тяжело дыша, поправляла свой капор, совладал с собой, повёл плечами, поправляя короб с хворостом, снял шапку и поклонился:

– Кхм, моё почтение… Гвен Тилори, ученик старого короля.

Глаза ее вмиг посерьезнели, она присела в ответном быстром реверансе.

– О, так вот, куда ты идешь!.. И хворост, верно, ему несёшь… Ну пойдём, я тоже к старому замку путь держу.

Склонив помрачневшее лицо, она потянулась за корзиной.

– Позволь мне! – Гвен, помнящий недавний упрёк, рванулся следом.

– Ну берись, понесём вместе, если на дороге разойдёмся.

– Разойдёмся. Дорога здесь широкая.

Роста они были примерно одинакового, но более крепкий Гвен шагал шире, поэтому они сперва сильно толкали друг друга, нервно смеясь и бросая короткие взгляды, но скоро приноровились и зашагали в ногу по припорошенной вчерашним снегом дороге.

Когда повернули на тропку, ведущую к сторожке, Гвен решительно потянул корзину на себя.

– Давай я донесу, здесь уже не разойдёмся – узко.

Девушка согласно кивнула и помогла ему перехватить плетёную ручку.

Старик не ждал их – каменная кладка ворот, на которой он обычно сидел, пустовала. Гвен поставил на неё корзину и, стянув с плеч короб, пристроил его рядом.

– И давно ты его ученик? – тихо спросила девушка за его спиной.

– Как первый снег лёг, – так же тихо ответил юноша.

– Что ж ты даже имени моего не спросишь, Гвен Тилори?

– О… Так я знаю его, – он улыбнулся своим прежним мыслям о сердобольной кумушке, приглядывающей за стариком. – Ты – Марта.

– Да, – она радостно кивнула в ответ.

– Иди в дом, Марта. Я разложу хворост.

Когда Гвен зашёл в дом, там уже царила суматоха, словно накануне праздника. «Ну, конечно! – хлопнул он себя по лбу. – Послезавтра же Йоль, самое долгая ночь в году. А я так и не сходил в замок, – озноб пробежал дорожкой по спине. – Потом. Сегодня уже не успею». И он шагнул в разрумяненную жарким огнём очага комнату, наполненную запахами от многочисленных свёртков и горшочков, выставленных Мартой на узкий деревянный стол. Сама девушка развязала шаль, крест-на-крест схватывающую грудь, сбросила капор с каштановых кудрей и порхала вокруг.

– Здесь мёд, здесь масло, это запечённая с имбирём щука, это бараньи потроха с луком, горохом и сухарями, это бекон, это перетёртая фасоль с чесноком и дуанским перцем, это пирог с рябчиками – не спрашивай, как я его раздобыла! – а этот – с сушеными сливами, сутки вымачивала в вине, это луковая похлёбка, ещё горячая, – приговаривала она, снимая шерстяной лоскут с глиняного горшка с плотно привязанной крышкой. – А это – эль! Хозяин вчера только из пивоварни забрал.

Марта выгрузила тёмную пузатую бутыль на стол и победоносно оглянулась. Видно, она была очень горда собой. Вид Гвена, изумлённо глядящего на всё это изобилие, добавил ей ликования, и, бодро хлопнув в ладоши, она провозгласила:

– Садитесь к столу! Пока похлёбка не остыла. Вот хлеб, пшеничный, вот ржаные лепёшки, но их лучше на потом, с мёдом…

Гвен заворожённо шагнул от порога, наскоро сполоснул руки в тазу, вытер их об штаны и поспешил туда, куда его звали запахи – стойкий мясной дух, шедший от тушеной баранины, и сладковатый луковый, сплетённый с нотами лаврового листа, душистого перца и корицы, облаком поднимающийся над горшком. Уж больше года не сидел он вот так за предпраздничным столом, ломящимся от блюд, приготовленных на несколько дней вперёд.

– Садитесь, садитесь, – маленькая хозяйка наскоро освободила угол стола. – Пирог и потроха я после снесу в кладовку, и вот этот сыр, и масло, и орехи… Гвен Тилори, не стой столбом, доставай тарелки с полки! – прикрикнула она. – Похлёбка ждать не будет.

За едой Марта притихла, словно ручей, уснувший на зиму, и только ласково посматривала на старого короля, подмечая из его коротких реплик что-то, лишь ей одной известное.

Наутро Гвена ждал ранний подъём, сдобренный тёплыми лепёшками с мёдом и орехами да овсянкой, распаренной до непривычно мягких хлопьев.

– Доедай и пойдём скорее, – шепнула ему Марта. – Наберём остролиста и можжевеловых веток. Я умею плести венки. А тебе доводилось?

– Нет, – Гвен пожал плечами, вымакивая овсяное молоко кусочком лепёшки, – в городе так не принято. Мы покупали уже готовые.

– Ну уж омелу от падуба ты отличить сумеешь? – лукаво прищурилась она.

– Сумею. Только ни одного дуба ты здесь не найдёшь.

– Верно, – глаза её вмиг посерьезнели. – Мы спустимся в холмы. И повернём на запад. Далеко идти. Соберу нам с собой в дорогу, – она неловко дернула себя за завязки фартука и юркнула к подполу с припасами.

– Марта знает, куда идти. Но будь готов позаботиться о ней, если нужно, – старый король на мгновение оторвал взор от огня и встретился глазами с Гвеном.

– Хорошо, – кивнул тот, чувствуя, как враз вспотели ладони и тихонько закололо под ложечкой.

Едва они вышли в тёмное сырое утро, запахивая куртки и плащи, как вся домашняя уютная говорливость слетела с Марты: «Поспешим. Стоять холодно».

Марта шагала быстро, вглядываясь в зыбкую линию горизонта, в бледные звёзды медленно гаснущие одна за другой.

– Куда мы идём, Марта? Ты, верно, хорошо знаешь эти места. Выросла здесь?

– Мы идём в лес, – коротко ответила она, но, смягчившись, добавила. – Как придём, я всё расскажу тебе.

И он шёл, то пропуская вперёд невысокую девичью фигурку, закутанную в шаль, то нагоняя ее и шагая рядом. Утро постепенно разгоралось, птицы пели, встречая его, устраивали шумную возню в кустах. Гвен никогда не заходил так далеко на запад и не знал, что за бесконечными переливами серо-бурых холмов есть лес.

Но он был. Прозрачно-березовый вначале, с тёмными вкраплениями ельника в глубине, смешанный в середине. Росли здесь и дубы, оплетённые омелой, и падубы с звёздочками листьев и красными капельками ягод, дикая слива перемежалась с вишней и шиповником.

Они дошли скоро – к полудню. Ни разу не присели, только пили на ходу разбавленный и сдобренный пряностями эль. Едва вошли в густой подлесок, и ветки кустов начали цеплять подол и рукава, как Марта остановилась, ослабила завязки капора и откинула его на спину, смахнула влажные кудри со лба и, вздохнув всей грудью, проговорила:

– Это мой лес. Я потерялась здесь почти десять лет тому назад, в лютую зиму, когда волки спустились с гор. Я так долго блуждала по лесу, что руки и ноги мои застыли, и я перестала их чувствовать, а снег всё сыпал и сыпал, я забилась между корней, но и там не могла укрыться – ветер выл, снежинки кружили стаей вокруг меня… А потом… К вою ветра присоединился волчий вой. Я затихла, не могла даже плакать от холода и страха, сковавших моё сердце и душу. Ветер разогнал облака, и выглянула луна, озарив лес, наполнив его длинными чёрными тенями. Волки приближались, их вой раздавался совсем рядом, они искали меня. Но он их опередил. Он тоже искал меня. Говорил, что услышал мой плач в ночи – даже сквозь вьюжную песнь – и пришёл ко мне первым. Он смёл снег с моей головы и плеч, подхватил на руки, но тут подоспели волки – они выскакивали из сугробов и меж деревьев, их глаза горели голодным зелёным огнём. Жестокая стужа согнала их с гор, кусала за лапы, заставляла искать добычу – любую, что овцу, что человеческое дитя. Они ничего не боялись. Но его меч кусал сильнее мороза, терзал больнее голода. Они визжали, катились кубарем, убегали, поджимая хвосты, увязая в снегу…

Больше я ничего не помню из той ночи. Так я появилась в жизни старого короля, а он – в моей. Он рассказал мне, как нёс меня на руках, убрав меч за спину, я спала, а он шагал, не смотря на дорогу, а лишь на моё лицо… Всю зиму он лечил мои обмороженные руки и ноги. А весной спустился в долину, спрашивал деревенских, чей ребенок потерялся зимой в лесу, но никто не признал меня. А я не помнила дома, из которого ушла в зимнюю ночь…

Пока она говорила, Гвен подошёл так близко, как мог, чтобы не потревожить, и стоял за её спиной, недвижный, впитывая каждое слово.

– Завтра такая же зимняя ночь – самая долгая ночь в году. Йоль. Я всегда прихожу накануне, приношу угощение и иду в лес за омелой и остролистом. О, я приходила сюда много раз, сначала вдвоём с ним, потом одна – когда он научил меня прогонять страх. Я больше не боюсь потеряться в лесу.

– Что же помогло тебе? – тихо воскликнул он.

Марта вздрогнула от тёплого дыхания, щекотнувшего ухо, и обернулась.

– Свет. Лес днём совсем другой, ты можешь изучить его, узнать дорожки и ложбинки, подружиться с деревьями, но я говорю о другом…

– Разве этот свет поможет тебе в тёмную ночь? Тогда он бессилен!

– Нет! – девушка тряхнула головой, и глаза её сердито сверкнули. – Ты, верно, ничего не знаешь об этом свете… Вот послушай. Однажды старый король рассказал мне, что в самую долгую ночь в мир родился свет. Крохотный, словно младенец в подоле у матери, он рос с каждым закатом, наполнялся силой с рассветом. Но это был не просто тот свет, который дарит нам солнце. Это был свет надежды. И он готов светить каждому, кто поверит в него, поверит в его победу. Тогда искра загорится в сердце узревшего, и свет будет всегда сиять ему – всегда, даже когда горе и тьма обступят со всех сторон.

– Что это за дивный свет?

– Так светит нам любовь. Готовность прийти на выручку, протянуть руку, пожертвовать. Если ты веришь в это, если ты готов так поступать даже в самые тёмные времена, то всегда найдётся и тот, кто поступит так ради тебя.

– Нет, Марта, – Гвен покачал головой и спрятал лицо в ладони, вспоминая визг городской подворотни, в которую он угодил однажды. – Старик ошибся. Не осталось почти никого, кто верит в этот… свет.

– Я верю, – сказала она тихонько и сердито. – Этот старик, как ты говоришь, спас меня, вынес из зимнего леса. Была тьма, мои крики тонули в чаще, а когда я всё же услышала ответ, то онемела от ужаса и больше не смела открыть рот – ведь то был волчий вой! Но меня услышали не только волки! Старый Сердцевич-король разыскал меня и отогнал стаю. Неужели ты не понял этого, когда я рассказала в первый раз?!

– Прости, Марта, – юноша взял ее сжатые в кулаки руки в свои. – Но просто… бывает так, что рядом не найдётся того, кто мог бы услышать и помочь. Бывает так, что, – он тяжело сглотнул, – что даже тот, кто слышит, пройдёт мимо…

– Пусть так, – прошептала она в ответ. – Но если совсем затворить своё сердце, разве… так будет проще? Даже если верить будем только я и ты, свет всё равно будет сиять! И придёт час, когда его увидят другие. И поверят, услышат, не пройдут мимо.

– Я прошёл мимо, Марта. Был час, когда я прошёл мимо.

– И пройдёшь снова? – она еще сильнее сжала кулаки, но рук не вырвала.

– Не знаю… Надеюсь, что нет. Ты совсем замёрзла, – он подул на её сжатые пальцы, которые она по пути прятала в рукава. – Давай срежем нужные ветки и пойдём домой.

– Давай, – она вдруг наклонила голову и быстро коснулась губами его пальцев поверх своих. – Ты тоже замёрз.

Закончив работу, они наскоро перекусили сыром и лепёшками и отправились в путь. Полный короб веток оттягивал плечи, но лёгкая девичья ладонь в ладони грела не хуже пряного грога.

Дома их ждал старый король, погрузившийся в своё молчание и так пристально всматривающийся в огонь, словно хотел слиться с ним. Гвен и Марта, разомкнувшие ладони только на пороге, замерли, не желая тревожить сосредоточенное бдение дома и его хозяина.

Привратник упёрся локтями в колени, а подбородком в сплетённые пальцы и всё смотрел на пляшущие языки пламени.

– Пойдём, – Марта тихонько тронула юношу за рукав.

– Куда?! – Гвен порядком замёрз за долгий путь через холмы и тоже хотел сесть поближе к очагу, вытянуть застывшие ноги.

– В тронный зал, – так же шепотом продолжила Марта и настойчиво потянула его за рукав. – Идём же! Там тоже есть камин, возьмём хворост и разожжём.

С недавних пор Гвен избегал старого замка с его гулким шёпотом коридоров под ветхими сводами, но Марта была настойчива, и он вошёл в тронный зал, загнав неприятный холодок невыполненного поручения поглубже. Торопясь, навалил гору хвороста и поджег её, высекая яркие искры огнивом. Присмотревшись к почерневшим камням, Гвен понял, что огонь здесь разжигали часто и не так уж давно.

– Да, порой мы приходили сюда, чаще всего весной, когда солнце пятнает пол и золотит стены. Сидели у огня, он рассказывал мне истории, а я никогда не угадывала – где сон, где явь…

Марта пододвинула резную скамеечку, бросила на нее невесть откуда взявшуюся холстину и уселась, чуть приподняв юбки.

– Что ж, давай займёмся венками.

От очага так и полыхало жаром, щёки горели и лоб мгновенно покрывался капельками пота, стоило приблизиться, чтобы поворошить ветки или добавить новые. Но со спины тянуло холодом каменных стен, и они не выходили из тёплого полукруга, подаренного им огнём.

Гвен отыскал еще одну скамью и думал помочь Марте с венками из остролиста и еловых веток, но у него ничего не вышло – хвоя осыпалась и нещадно колола пальцы, он поглядывал на девушку, но она словно не замечала ни его взгляда, ни острых шипов. Её руки свивали гибкие, оттаявшие в тепле ветки, перехватывали их припасёнными тесемками, и скоро венок, щедро усыпанный красными ягодами, был готов. Только тогда она подняла голову и встретилась с ним глазами. Смутившись, перевела взгляд и едва сдержала улыбку, увидев ломаное крошево из ветвей и листьев у него на коленях.

– О, прости! Я забыла, что ты не умеешь плести, не показала, как надо.

– Ничего, одного венка вполне достаточно, – буркнул Гвен, облизывая уколотый палец. – Неужели тебе ни капли не больно! – не удержался он.

– Больно, конечно, – она осторожно положила венок подальше от очага и протянула ему свои исколотые и поцарапанные ладони. – Жаль, мы мало можжевельника нашли, тогда можно было бы обойтись без еловых веток. Но я привыкла, намажу мазью и за ночь заживет. Я же швея, Гвен, уколы игл мне привычны, я их не боюсь.

Гвен завороженно переводил взгляд с ее раскрасневшегося улыбающегося личика на ладони – белые и узкие. Действительно, они мало похожи на руки кухарок и служанок, на которых отметины от ножа, кипятка и ручки раскалённой сковороды так часты.

– Я не знал… Думал, ты в услужении у какого-нибудь мельника или торговца в долине живешь…

– Нет. Как я подросла, он отдал меня в ученицы к одной вдове – кружевнице и швее. Она меня выучила всему. Сейчас я шью приданое дочкам богача, который нажил денег будучи мельником, в этом ты не ошибся. Живу я у них в доме, в долине, но раз в месяц прихожу в замок.

– Тебя не было дольше.

– Да. Хозяин уезжал в город, а я ждала, когда он купит тесьму и пуговицы – торопилась закончить работу… Да только всё переделывать пришлось – хозяйке цвет не понравился.

– Пойдём украсим дом, ты славно потрудилась сегодня, – тихо сказал Гвен, собирая ветки с колен и отправляя их в огонь.

– Да, пора идти. Зажжем свечи. Достанем пироги из кладовки. Сварим грог. Смехом и огнём погоним тьму! – она вскочила на ноги и закружилась. Каштановые локоны плясали вокруг лица, блёклое домотканое платье казалось ярче в свете очага, но вот она вырвалась за пределы его тёплого полукруга. Высокие своды возвращали эхом её шаги, совы ухали, вспархивая, мерзлая пыль тянулась за ее башмаками, нехотя взлетая. Внезапно танец её оборвался падением куска подгнившей балки. Марта замерла, прикрывая голову руками. Птицы метнулись к окнам, внося еще больше шума, пыли и перьев в потревоженную тишину. Гвен испуганно рванулся было следом, но вот она уже, смеясь, бежит обратно, стряхивая сор и паутину с рукавов платья.

Всё так и было, как сказала Марта. Они вернулись в дом, повесили венок на дверь, зажгли свечи, расставив их на столе, на уступах камина, в нишах закрытых ставнями окон. На раскаленной сковородке скворчали бараньи потроха и пирог с рябчиками. Присыпанный специями сыр и кружок масла желтели на покрытом белой скатертью столе. Марта цедила эль, Гвен сыпал тёмные кусочки гвоздики и корицы в кипящую воду. Потом он снял котелок с огня, и мёд золотистыми лентами потянулся с ложки на дно. Марта щедро плеснула тёмного искристого виски, размешала и отставила в сторону настояться.

Сладкий грог обжигал рот и наполнял смехом, пряная слива из пирога таяла на губах и щекотала язык своей пьянящей терпкостью…

Старый король достал старую лютню, и ноги Марты и Гвена сами пустились в пляс. Марта помогла ему вспомнить все забытые движения, которым когда-то учила его мать. Он кружились, меняя руки, приседая и чинно кланяясь, подпрыгивали и выделывали коленца, их глаза, губы, руки – всё полнилось весельем, лукавым огнём, что отличает юность от старости.

Шёлковые кудри Марты струились по плечам, она то и дело смахивала их со лба, а, бывало, и Гвен ловил упругий завиток и заправлял за ухо, мимолётно, но так горячо касаясь.

Старик откинул капюшон на спину и играл, то быстрое, то нежное, глаза его были прикрыты, пальцы ласкали струны, а губы неслышно шептали песню… далёкую песню его молодости, что однажды принёс ему ветер.

Когда умаявшиеся от веселья и огня дети уснули – каждый на своём сундуке – он поднялся, убрал лютню в чехол, искусно вышитый и порядком потёртый, медленно обошёл комнату, задувая оплывшие свечи, и вернулся к очагу. Марта не успела убрать со стола, только смела крошки и составила тарелки и чашки в высокую башню. Он освободил угол от кувшина и кружек с недопитым элем, достал с полки книгу, чьи страницы он упорно заполнял изо дня в день, и открыл последнюю – призывно манящую белизной. Достал перо и чернильницу и в тёплом свете очага вывел:

«Дети! Вы пришли ко мне в разное время, но оба стали дороги моему сердцу. Видно, для вас я и хранил все свои слова, которые пытался вписать в эту книгу. Теперь же моя история окончена.

Однажды в такую же долгую зимнюю ночь я нашёл в лесу девочку Марту, и она подарила мне ласку весенних лучей, отогрела старое сердце, загрубевшее от разочарований и утрат.

А после пришёл ты, Гвен Тилори. И принёс мне свежий ветер – ветер надежды.

Вы дали мне много, дети. Я же могу дать вам лишь кров и горстку слов, что я отбирал годами, сплетая воедино сказки о короле-палаче, ведьме Ясной и королевне. Но в моей книге остались еще пустые страницы.

Заполни их, Гвен.

Расскажи ему всё, что знаешь, Марта».