Czytaj książkę: «Сказки Старой Эль», strona 2
– Что там? – Лара указала слабой рукой за горизонт.
– Там море. Белое море.
– Небо и море – одно?
– Нет, это снег слепит тебе глаза. Они разные, девушка-лоза, они разные.
– Что там за морем?
– Там льды. Они спят в долгую ночь, а в долгий день движутся. На них живут морские котики, растят своих детёнышей – белых и круглых, как снежные шары, в которые играют наши дети.
– А морские медведи там водятся?
– Медведи?
– М-моржи-и. С большими клыками, достающими до земли.
– Ну насмешила, девушка-лоза! Конечно! Медведи, хо-ха!
– А люди? Люди живут там?
– Да. Они охотятся на котиков и медведей, хо-хо-хо, и ловят рыбу. Ты видела, как наши дети привязывали ленты к шестам? А они привязывают их к своим шапкам, ап-ха-ха, прямо к своим островерхим унь! И зовут себя уунти.
– Уунти, – повторила Лара, всматриваясь слезящимися глазами в горизонт.
Слёзы текли и застилали взор каждый раз, когда она смотрела. Поэтому когда дюжина чёрных точек перечеркнула белое полотно, она не заметила их, и сердце её не дрогнуло – прежний зов, что вёл её, теперь лишь изредка колол раскалённой иглой грудь, шаманка обманула золотой голос, заглушила его своим бубном. Отогнала она и хворь, что терзала Лару всю долгую зимнюю ночь. Лихорадка оставила её, только пальцы на руках и ногах почернели и плохо слушались.
Чёрные точки выросли в пушистых собак, их лаем полнилась долина. Псы стойбища отвечали, сотрясая воздух. Дети бежали навстречу, хохоча. «Гость, новый гость! Что он нам привезёт?» – звенели их голоса.
– Не гость, а два, – сказала Вэй, поднимаясь. – Пойдём, девушка-лоза, поставим чай, достанем мясо, растопим жир.
Лара смотрела, как низкие санки подъезжают всё ближе. Ветер рвал на ней капюшон. Что-то сверкнуло у высокого возницы на груди. И жалом застряло у неё в груди.
В белом коконе пушистых одеял спал человек, его каштановые волосы отливали золотом, а бледную кожу не тронул мороз. Он спал. Слишком крепко спал. Лара стянула с руки меховую рукавицу старой Вэй и потянулась своими черными пальцами к его белому лицу.
– Что это?! – Павле перехватил её руку и смотрел так, словно ему, а не ей нож под сердце вошел.
Лара нетерпеливо тряхнула головой и сбросила его цепкие пальцы.
– Пусти! Это зима меня покусала. Шаманка сказала, если не отпали, то заживут теперь… Кто он, Павле?
– Он… Он дракон. Я везу его на юг.
– Да, – Лара прикрыла глаза. – Ему надо в степь. К тому колодцу, который разыскал мой отец, оттуда он принёс нам золотые зеркальца…
– Ты знаешь об источнике?!
– Я видела его. И с тех пор нет мне покоя. Ах, Павле, если бы ты не ушёл!
– Отчего же ты мне не сказала?
– Не хотела делиться.
– Но зеркальце отдала!
– Это чтобы, он совсем меня не сожрал, этот жар, беспощадный жар… Впрочем, я и сама тогда не знала, но отдала.
– Оно вывело меня на север, к океану. Там он ждал меня.
– Тебя? Меня он звал! В каждом сне, шептал и жалил, песком шуршал… Я почти дошла, почти нашла его! А ты…
– Я драконий хранитель, Лар. Драконы приходят в мир из тех самых колодцев, что вы с отцом случайно отыскали. Если дракон оторван от своего источника, слишком долго не был в нём, его силы кончаются, он может погибнуть. Этот залетел во льды, подняться не смог и обернулся человеком. Уунти приютили его. А я должен вернуть его в источник…
Они замолчали стоя у саней. Вокруг бегали и кричали дети, вертелись собаки, выпущенные из упряжи, но еще не получившие еду. Хлопал на ветру откинутый полог шатра старой Вэй – не берегла шаманка тепло, другим были заняты её руки.
– Когда он снова станет драконом, он уйдёт из моих снов?
– Да, – пальцы Павле сжались, стискивая рукоять хлыста, которым он погонял упряжку. – Навсегда.
– Эй, дети! – Вэй появилась в проёме шатра и поманила их. – Заходите. Идите в дом. И его заносите.
В шатре она вручила Павле огромную миску с обрезками и потрохами и отправила кормить собак. Вдвоём с Ларой они склонились над лежанкой, на которую Павле опустил спящего.
– Ай-вэй, – тихо вздохнула шаманка. – Вам надо спешить, дети. Его время утекает быстрее, чем солнце топит снег весной. Но не бойся, девушка-лоза, – она посмотрела на Лару, чье лицо похудело и истончилось почти так же, как и его. – Вы успеете. А теперь иди пей. Вон там в котелке, у очага. Тебе сварила. Чтобы сны твои были ровными, как снежное полотно за стеной.
Всю ночь стучал бубен, выверяя стук сердца спящих и неспящих. Павле сидел у очага и вырезал из бруска ложку, подарок для старой Вэй.
А на утро они ушли. Умчались по белым полям.
Лара стояла позади, держалась за кожаную перевязь на груди Павле. Человек-дракон спал.
Они ночевали крошечном шатре из шкур, который натягивали на сани, спали так тесно, что дыхание смешивалось и сны переплетались. Отвар шаманки не помогал, скоро Павле и вовсе вылил в снег прокисшую жидкость. Каждое утро, встречаясь глазами с Ларой, Павле видел, как все больше шальных золотых искорок пляшет в них. «Мы успеем», – твердил он. Лара улыбалась в ответ и ни разу не сказала, какими были его глаза. Дракон ворочался в шкурах, всё чаще размыкал ресницы и беззвучно шевелил губами – просил пить. Лара топила снег в ладонях и давала ему, не сходя с саней. Павле щёлкал кнутом над ушами собак. Они мчались дальше.
Когда перед ними стала стена Великого леса – хвойные великаны и древние секвы выстроились у границ – Павле разрезал упряжь, отпустил собак.
– Не бойся, они доберутся обратно. Или станут жить сами по себе.
Лара собрала их небогатую поклажу, а он взвалил спящего человека себе на плечо. Дракон не любил лес, отчаянно жмурился и скалил зубы.
– Пойдем, Лара, – свободную ладонь он протянул ей, и она, подумав мгновение, всё же вложила свою увечную руку в его.
Лесные люди вели их по подвесным мостам и по земным дорогам, среди проталин и первых робких ручьёв. Дракон щурился, и от нестерпимого блеска его золотых глаз в сердцах рождалась тревога, повинуясь его нетерпению, люди спешили, суетились, но всё чаще спотыкались. И в один день Лара не выдержала и завязала ему глаза своей вышитой головной повязкой, совсем старой, поблекшей, но всё еще хранимой – в память о доме. «Спи, дракон, – шепнула она. – Не смущай наши сердца, тогда мы успеем в срок». Он зло зашипел в ответ, но был слишком слаб, даже руки не мог поднять.
– Как ты стал драконим хранителем, Павле? – спросила она, когда до родных мест оставался последний переход – они ночевали у Озёрных пещер.
Он аккуратно снял с шеи цепочку с золотым зеркальцем, провёл пальцем по краю пластины и осторожно положил на землю, возле костра. Затем достал из поясной сумки нож деревянную заготовку, которую начал выстругивать.
– Когда я в первый раз прошел Великий лес до конца, я вышел к океану, нет, не к тому стылому и в льды закованному – я вышел на западное побережье. Там бегут могучие реки, пашни золотятся колосьями, в садах растут тонкие деревья, они все увешаны плодами – яркими, круглыми – и ягодами. Там птицы поют иначе. Туда они улетают, когда наши леса сковывает зимняя стужа. Там мне, жадному до любого знания, встретился старик. Впрочем, он был ещё не слишком стар, но уже совершенно сед. Я вырезал ему шкатулку и чинил перья, он всё писал и писал, тогда я попросил научить меня тем странным символам, что он рисует на бумаге. Он долго молчал, много дней. Но каждый раз смотрел так, словно насквозь меня иглой прошивал – так сапожник кожу с подошвой соединяет. А когда решил – годится, мол – то сразу и обучил всему, что знал. Он был драконим хранителем. Его звали Сор… Он рассказал мне, что у каждого дракона – а всего он видел трёх на нашей земле – есть свой источник. У изумрудного – далеко на юге, в скалах, где шумят водопады. Этот дракон любит море и не боится влаги. У чёрного – ещё дальше, за морем, на островах. Но всё же он долетает и до нашего побережья. А у песчаного, – Павле понял голову, – в степи. Среди моря трав. Сор разыскал тот, что среди водопадов, и степной. И нарисовал карту. Иглой и краской он начертил её на моём теле.
– Зачем? – ахнула Лара.
– Затем, что бумаге он не доверял. Он сам по крупицам собирал знания, оставленные прежними хранителями драконов, и многое, увы, было утрачено – бумага истлела, таблички разбились и стёрлись…
Лара сердито тряхнула головой.
– Хранители драконов! Хранят ведь то, что нуждается в защите. А от кого их хранить? От чьей силы? Они же непобедимы…
– От них самих. Залетев далеко, дракон погибнет без источника. Ты же видела, каким он стал.
– Видела, – тихо ответила Лара и, склонив голову, уставилась в огонь. – Видела, каким он был, – ещё тише добавила она.
– Расскажи, – попросил Павле, стряхивая стружки на землю.
– Нет! Павле! – она схватила его за руки, отбрасывая и брусок, и нож в сторону. – Если он вернётся к источнику, он погубит нас всех!
– Ему нет дела до нас.
– Вот именно! Дохнёт – и никого не станет. Он ненавидит нас, я чувствую, как его злоба горит.
– Он зол от голода и тоски. Тоски по своему полёту, по своему телу.
– Я тоже, – сказала она, поднимаясь. – Я тоже очень зла, Павле. Я не хотела, но я увидела его. Увидела его полёт, собирала чешую на его источнике. И это уже изменило меня. Когда… когда он обернётся и улетит, что станет с нами? Мы сможем стать прежними?
– Не знаю, Лара. Но скажи мне, – и себе! – если он не обратится, если умрёт здесь, не достигнув источника, мы сможем вообще жить? Зная, что не сберегли красоту, опасную, равнодушную, но выпущенную в этот мир наравне с нами. Скажи, Лара?..
«Ах, сестра, никогда ты не следишь за своими словами! Никогда! – Ара накрыла зеркальце ладонью. – Если хочешь погубить дракона, молчи. Так будет верней. Только ты и так погубишь его, малышка, когда приведёшь в наш город. Отец поймёт сразу, что совсем не хворого странника провожает Павле в степь. И не пустит. А мать поймёт еще больше, она и людей поднимет, чтобы засыпали они колодец, камнями закидали. Погубишь дракона, а свободу не обретёшь, сестричка, нет. Да ты и не хочешь губить!
И я не хочу. Поэтому и поспешу вам, глупцам, навстречу».
Ара успела. Её короткие, красиво вышитые сапожки порвались о корни и сучья просыпающегося леса, и она сбросила их, порвались и чулки. По стылой земле, по ледяной воде шла она. Человек-дракон чуял её шаги, всё беспокойней становились его сны.
Павле с помощниками только-только переложили его на носилки, как ярко-золотым блеснуло между берез, и на поляну вышла Ара. Дыхание её совсем сбилось, она долго и отчаянно бежала.
– Сестрица! – Лара бросилась, чашки по талому снегу разметав.
Ара опустилась прямо на землю. Косынку она потеряла, коса тяжелыми кольцами спустилась с затылка на грудь.
– Вам нельзя… нельзя идти в город, – выдохнула она.
– Нельзя? О чём ты? Как ты узнала? Как ты нашла нас?!
– Вот, – Ара нетерпеливо потянула за цепочку и оборвала её, – оно мне показало всё… весь ваш путь. И его… Его тоже. Того, кто спит, золото глаз скрывая.
Лесные люди, пришедшие с ними к озёрам, недоумённо взирали – о ком она?
– Молчи! – Лара змеёй бросилась к сестре и ладонью ей рот накрыла.
Но Ара легко сбросила её руку.
– Будто не знаешь, что лишнего не скажу. Надо прямо в степь идти. Другим путём.
– Каким? Как мы родной город обойдем? Отец вел нас от него, я другого пути не знаю…
– Он знает, – Ара сердито ткнула пальцем сестре за спину. – Твой друг закадычный.
В степи бежали-звенели ручьи, мягко сочилась влагой земля. Ох, тяжко было по ней идти, увязая. Но они шли. Втроём. Сменяли друг друга на носилках. Лара песню на дудочке костяной насвистывала, вторя жаворонкам в поднебесье. Ара молча шагала, терпкой болью отдавался каждый шаг. Устали ноги, руки гудели от тяжкой ноши. Дракон совсем ослаб – спал глубоко, дышал рвано…
Степной колодец встретил их тишиной. Лишь у самого края едва слышно звенел воздух, угасая.
Павле опустился на колени у носилок, распутал ремни, схватывающие спящего на груди и в коленях. Сбросил серые влажные шкуры. Поднял его нагого, белого, в сетке голубых жил и вен. Каштановые волосы у него отросли до плеч и вились золотом на концах.
– Ты же не бросишь прямо туда его? – Лара подскочила, схватила за руку.
– Он не разобьётся.
– Там камни!
– И воздух, жаркий воздух, нагретый солнцем. Это его колыбель, Лара. Отойди.
– Подожди! – она всё же кинулась вперёд и столкнула в колодец некогда белое пушистое одеяло. – Может, всё же на верёвках спустить?
– Нет, – Павле мягко качнул головой и ступил к краю.
Он размахнулся и бросил легкое безвольное тело в поток сухо звенящего воздуха, поднимающегося из глубин. Тишина на миг стала звонче, но осталась тишиной. Один удар сердца, другой и третий. Не сговариваясь, трое людей подползли к краю и заглянули внутрь.
Он лежал, свернувшись клубком, прижав колени ко лбу, лицо его скрывали разметавшиеся волосы и край мехового одеяла.
Лара взвыла тоненько, кулак кусая:
– Почему-у-у, почему-у-у он не улетает? Почему не обернулся? Чего ему не хватает?
– Чешуи, – Ара, как обычно, одно лишь слово уронила.
Сестрица её тут же на ноги вскочила:
– Есть! Есть здесь чешуя! Я летом её сама собрала и спрятала. По щелям растолкала.
– Показывай, – Павле отстегнул от пояса тонкий кинжал.
Они набрали Аре полный подол. Она едва несла скрипящую кучу, но отдать хоть одну отказалась. Подошла к краю, высыпала махом, а потом Павле головой кивнула:
– Вот теперь верёвку неси, я вниз спущусь. Помогу ему.
Плотно-плотно прижимала она пластинки к его коже, так, что края багряным озарялись. Одну за другой. Руки, плечи, живот, шея и спина. Ноги. И середина. Сдула волосы с потного лба. Обернулась – высоко у края маячили два лица.
– Зеркальца! Павле, бросай мне зеркальца.
Вот так. Одно на правую щеку, другое слева. А на лоб тебе поцелуй мой. Лети, дракон. Дрожи, земля. А мне пора. Мне пора выбираться…
Он вырвался из колодца как и в прошлый раз – золотой, огромный, шуршащий. На спине его, уцепившись за одеяло, девушка лежала. Он летел, ликуя, его время настало.
А на земле горько плакала Лара.
«Сестра, сестра! Как же я домой пойду без тебя!»
«Значит, не пришла пора тебе ещё возвращаться, – рука Павле легла ей на плечо. – Вставай. Снова нам в путь собираться».
Долго ходили они по земле, по Великому лесу и по степям, по западному побережью и по северным стылым берегам, дошли до самого юга, были на водопадах, но Ару так и не встретили никогда.
21 июня 2009 г. – 15 апреля 2021 г.
Медная бусина
«Кхе-кхе-кхе-хе… Ну, Тим, покажи, что там у тебя? О, в самый раз, в самый раз… Хорошая история. Люблю её».
«Бабушка…»
Юный Тим робко протягивал ладонь, на которой лежала медная бусина, стёклышко и черный гладкий агат.
«А, целых три. Все разом. Ну да, ну да – зимние сказки для зимней ночи. Ну слушайте, детки. Такое может случиться только зимой, только в феврале – самом глубоком и зимнем, только в сказке.
Вот такое и случилось – не с тобой и не со мною. В сказке».
Зимние сказки. Сказка, рассказанная в феврале
Посвящается Александру
Жил на свете человек один. Сердцевичем его звали. Королём он был. Королевства дальнего, горнего, скального…
Горный король, затворник и нелюдим, жил себе и жил в своём замке, оттачивал мастерство, бой вёл – один на один. Закалял снежным холодом мечи, душу свою в одиночестве, в гордыне закалял – и закалил. Говорят, он беден был и, чтобы как-то прожить, душу за собой сохранить, земли не упустить, пошёл в палачи. Был он лучший мастер боя – смертного, и летали его мечи – головы не снести… Не ведал король, что люди про него сказывают. Знал только, что где-то далеко живёт на свете его Королевна. К ней он шел. Надевал король свою красную маску, меч свой в руки брал и шёл – головы людям рубить, правое ли, чёрное дело вершить – по приказу других королей. Они-то не знали, что он их кровей, не знали, не ведали – убийцей его кликали, палачом, верным псом.
И одна лишь ведьма знала, кто он, знала и тайну свою берегла. Она ему маску красную сшила, его лицо от чужих глаз укрыла. Он ей за это в верности поклялся, да ведьма ту верность не приняла.
Вот как это было.
Король и ведьма
Говорят, ведьма та молода была и красива, ветру верила, красоту свою ему завещала; сердца людские она, говорят, воровала. Ими свою власть, свою молодость питала.
Жила в лесах диких, крайних, затерянных. В те леса, сказывают, давно племя одно жить ушло – лёгкое, летучее, неземное. Колдуны и песенники. Ушли они далеко от людей. Говорят, гордые очень были и смелые. Лесными людьми их прозвали. А потом забыли про них. И они забыли, что когда-то жили среди других – и сгинули. Время их погубило.
Так вот, ведьма та из лесных была.
Косы до колен она отрастила, глаза серые – жемчугами заворожила.
Жила ведьма в лесах, горя не ведала, дверей ни от кого не запирала, звёзды ночью кликала – звёзды ночью к ней приходили. Знала она тайны горькие – болота ей нашептали, знала она тайны яркие, золотые – свет зари ей их подарил, знала она тайны грешные – соль земли ей о том плакала…
Раз в году – поздней осенью или весной – уходила ведьма в леса. Собирать краски заката шла – все до одной. Вытягивала их по нити – алые, золотые, шафранные, винные – и ловко сматывала в клубок; шла она песни ветров искать, вплетала их, словно ленты, в косы; шла она воду талую добывать или снег ночной ворожить, правду видеть. Ведьма знала, где правду людскую искать, как сердца человеческие отпирать – и ни травы, ни вода талая, ни свет ночной, ни свет утренний, ни нити закатные не могли ей в этом помочь. За сердца человеческие – платишь собственным. Ведьма знала это (люди – нет), поэтому легко было ей их сердца красть.
По весне ведьма перья птичьи собирала и имя себе выбирала, каждую весну – новое.
Как перо ляжет – так имя ей первый встречный скажет.
Так шла она по дорожке лесной, птичьи пёрышки в котомку складывала, в косы себе втыкала или по ветру сладкому – пускала. Лети, перо, к любимому – неведомому мной, скажи, перо, любимому – чтоб ждал меня зимой.
А навстречу ей – король шёл. Сердцевичем его кликали. Как увидела его ведьма – сердце ёкнуло: этот скажет, имя скажет мне.
В пояс ему ведьма кланялась. Смотрит Сердцевич – стоит девица, платье серое домотканое, косы русые, душа – рваная, за глазами – печаль, а в глазах хрусталь плавится – солнцем нежится.
– Здравствуй, девица!
– Здравствуй, молодец… свет мой Сердцевич.
– Здравствуй, ясная.
В глаза глянула – не обманет. Буду Ясной я.
– Имя дал ты мне, свет мой Сердцевич. Дам взамен тебе то заветное, что желаешь ты.
– Ведьму здесь ищу, что в лесах живёт, с ветром любится, песни древние в один лад поёт… Ты ли ведьма та?
Был тот Сердцевич сердцем очень юн, хотя воином был и людей губил.
Ведьма пёрышко тёмно-синее, с изумрудным отливом, ему кинула – в ноги кинула.
Король перо подобрал – в ноги кланялся.
– Ты перо моё – береги. Я тебе его на помин дала. Меня вспомнишь, по ветру его пусти, я приду к тебе… А теперь, король, свет мой Сердцевич, расскажи ты мне, зачем ищешь меня – ведьма я, лесная, та самая, о которой люди сказывают.
– На дороге стоять – правды не отыскать. В дом меня веди, там скажу тебе, зачем шёл к тебе – против света белого, против солнца ясного…
Ведьма глянула – как огнём ожгла.
– Ах, ты Сердцевич! – косы с плеч долой, рассмеялася. – Ну, пойдём со мной.
Повела его тропкой дальнею. Шёл король, видел – платьице, две косы – золотом горят – и котомочку, а в ней пёрышки. Шёл и думал он: «Вот приду я к ней – что скажу? В палачи, мол, иду – всё от бедности и от силы злой, и от гордости. Ты лицо моё, ведьма, скрой. Больше-то ничего мне от тебя и не надо… Эх…»
– Что вздыхаешь, Сердцевич? Что маешься? Всё исполню я. Всё под силу мне.
– А ответишь мне, Ясна, в чём судьба моя?
Обернулась – плечом дёрнула:
– А зачем тебе? Королю судьбы не изведать сполна, королю – обман да стакан вина. Знаешь ведь…
– Знаю, Ясная.
– Так зачем идёшь?
– В палачи иду.
Полетели пёрышки – на зелену траву, прямо под ноги, ведьма ахнула, в сердце глянула, а оно у него слишком юное и горячее, но незрячее, сердце бесится – король головы рубить идёт, по приказу – по чужому-то.
– Что ж ты, Сердцевич?..
– Беден я, пусто мне…землю свою не уберегу – что тогда?
– В палачи идёш-ш-ш-ь… Ну идём со мной, – брови сдвинула – погасила огонь.
Привела его ведьма в избушку свою лесную. Там у ней – тьма ночует, темнотой одной занавешено…
Засветила она свечи, распахнула окна, вечерело уже, солнце падало, золотым огнём изошло всё небо. Смотрит Сердцевич – травы древние, гусли вещие на стене висят, в углу полог, на полу ковёр – всё из веточек, у стены ведро, столик маленький, а вокруг – темно.
Принесла ему ведьма воды (в той воде звёзды плавали и звенели полуночным сном), усадила его у окна.
– Скоро ночь придёт. Слушай, Сердцевич. Стереги её. А я прясть пойду. Как спряду – скажу.
Смотрит король – огоньки горят, ведьма песнь поёт, в чашке на окне – звёзды плавают, стал он их считать: вот одна звезда (небо ясное, с краю красное), ждёт вторую он.
Ночь идёт к нему. Звезды в воду падают и смеются там.
– Долго ждать ещё?
– Долго, Сердцевич.
– Мне пора идти. Путь неблизкий. Замок бросил я, земли, пастбища… А враги кругом.
– Полно, Сердцевич. Ты у звёзд спроси – где враги твои. Загляни-ка в воду.
Наклонился – звёзд полным-полно, между звёздами – лицо. Глаза ясные, кудри чёрные, за ухом – перо.
– Мил ты, Сердцевич, многим девицам. Отчего один?
Ведьма нить пряла.
– Не мила мне девица ни одна пока.
Ведьма глянула:
– Я – мила тебе?
– Ты – других милей.
Засмеялась – нитку бросила:
– Ах, ты Сердцевич!
Подошла к нему, села рядышком, косы пряные – ему на плечи, обняла его, тихо пальцами по щеке ведёт:
– Знай ты, Сердцевич, мне никто не мил… только ветер – мой. Расскажи ты мне, почему грустный такой… расскажи да поведай всё…
А перо береги, Сердцевич… и волос не стриги, Сердцевич!
Сбросил Сердцевич косы пряные:
– Знаешь, Ясная, жизнь одна. У меня за спиной – только дом, земли скудные, люди бедные, я король для них. В замке прячусь я. Мечи кую, душу скверную… Мне за них – людей своих – не жить, за них головы пойду рубить! И землю свою не отдам я никому!.. Ещё должен я королевну найти. А пока путь один – в палачи идти.
Ведьма косы свои расплела.
– За землю свою – в палачи идти. Ах, Сердцевич, свет мой, Сердцевич – а неволит кто?
– Власть неволит. И земля зовёт – чужая, неизведанная. Пойду из страны в страну, королевну свою найду.
– Ах, ты Сердцевич… Я на что тебе? Говори скорей!
– Сделай маску мне. Чтоб лица не видел никто. Королю в палачи идти – не положено.
Села ведьма у окна, воду с звёздами за окно плеснула.
– Знай же, Сердцевич, не сносить тебе маски той – испокон веков.
Смотрит Сердцевич – плачет ведьма, косы русые, расплетённые, под луной блестят.
– Знай же, Ясная, маску сделаешь – тебе верным буд..
Ведьма пальцами ему рот прикрыла:
– Сердцевич, глупый Сердцевич, – мне верность хранить! Самому головы не сносить! Приходи на исходе лета, раньше не иди. Будет тебе маска. Спи теперь, – руку с губ сняла, – и забудь меня.
