Czytaj książkę: «Бестолковая любовь и другие прошлогодние события. Дневник Лизы Н.», strona 2

– Здравствуйте, Павел, – сказала я, встав перед ним.

– Ой, а почему Вы такая маленькая? – он опустил голову, чтобы посмотреть на меня с высоты своего почти двухметрового роста. И тут же в его карих глазах промелькнула какая-то искра. – А я Вас, вообще-то, так и представлял. Только думал, Вы ростом повыше. У меня Ваша фотография есть.

Он достал из внутреннего кармана своего огромного ватника маленькую черно-белую фотографию.

– Что это? – удивилась я. Всмотрелась. Моя фотка почти 30-ти летней давности, сделанная для какого-то ученического билета – девочка с двумя косичками.

– Я Вас, Лиза, по глазам узнал. У Вас глаза такие же, как на этом фото – большие, красивые и печальные…

Вот ведь врун, подумала я. Но улыбнулась. И успокоилась. Я проделала такой долгий путь, а теперь могу расслабиться. Потому что есть рядом тот, кто обо мне позаботится.

Потом мы ехали на такси через ночной город в какой-то спальный район, где все дома похожи друг на друга и отличаются разве что рекламными экранами на перекрестках. Потом нужно было тихо-тихо зайти в квартиру, ведь все спят уже (завтра рано вставать, на кладбище ехать). В одной комнате – мой отчим со своей женой Калерией Петровной, в гостиной – тетя Аня (сестра отчима) с дочкой Верочкой, в самой дальней – Люба с Никой.

– Люба – это мать моих детей, моя бывшая жена, мы разошлись, но она тут живёт, так уж получилось. Ника – моя младшенькая, ей 18 недавно исполнилось. Они тоже Лешу очень хорошо знали, – прошептал мне Павел, пока мы мимо всех дверей пробирались по бесконечному коридору на кухню, чтобы заварить чай (вот, оказывается, зачем он коробку с чаем с собой принес!).

Мне выделили персональную комнату: “Старшая дочка у меня сейчас в Германии, в университет там поступила, так что ее комната свободна”. И вот сижу теперь на чужом узком диванчике. Ощущение, что я барахталась в бешено несущемся потоке и меня наконец-то выбросило на твердый берег. Нет сил ни о чем думать. Надо просто поспать.

5 марта. Воскресенье. Вчерашнее утро было отвратительным. Отчим смотрел на меня с такой укоризной, словно это я во всём виновата.

– Вот, Лиза, видишь, как оно… – он явно не мог подобрать никаких слов. Я тоже не знала, что сказать и просто молчала.

– Ты хоть обними отца-то, не чужие ж, поди, люди, а ему сейчас твоя поддержка, как воздух нужна, – это Калерия Петровна. Ведь знает же, что Леонид Михайлович мне не отец. Хоть я и зову его папой. Мой папаша умер, когда я была совсем маленькой. А мама снова вышла замуж. И я всегда помнила, что Леонид Михайлович мне не родной. Он, конечно, меня удочерил, но это, скорее, чтобы вопросов потом в школе не возникало, почему у меня фамилия не такая, как у родителей. А Калерия Петровна любит семью изображать, ведь своих-то детей у нее нет. Мы с отчимом неловко обнялись.

– Лиза! Горе-то какое! – подвывали тетя Аня с Верочкой.

Тетя Аня очень сильно постарела. Хотя, чему удивляться, ведь двадцать лет прошло. Но она, по-прежнему, обожает демонстрировать свое богатство: все пальцы в перстнях, платье явно от какого-то дизайнера, и очки навороченные. Верочка стала теткой необъятных размеров и все пыталась прижать меня к своей пышной груди:

– Мы же с тобой родня, Лизонька, мы же сестрёнки.

Тоже мне сестренка нашлась. Двадцать лет она про меня не вспоминала, а теперь изображает родственную душу. У нас из общих родственников один мой брат был. Мне он брат по матери, а ей вообще двоюродный.

Люба с Никой тем временем метали на стол яичницу, блины и бутерброды. Павел бестолково суетился и торопил всех.

В восемь утра пришли еще какие-то друзья брата и в квартире стало совсем не протолкнуться. Говорили о том, что обряд отпевания пройдет непосредственно у места захоронения. Отпевать будет батюшка из монастыря, в котором Лешка с Пашей последние годы много трудились над восстановлением церкви. Надо же, они сделали точную копию деревянной церквушки, которая там на подворье когда-то стояла! Я знала, что Леша каждый год уезжал “подальше от цивилизации” на все лето. Но в подробностях он никогда и ничего мне не рассказывал. Однажды прислал свою фотку – стоит на деревянных лесах под куполом церкви – это когда работы были уже почти закончены. Но хоть бы раз упомянул о том, что он, фактически, в одиночку все это делал! Надо будет Павла расспросить о подробностях!

К девяти утра распределились по машинам и поехали на кладбище. Дальше у меня вместо связных воспоминаний – отрывочные картинки. Как цветные слайды, переставляемые в проекторе. Вот огромные снежные отвалы вдоль расчищенной бульдозером дороги. Лучи солнца искрятся, преломляясь в ледяной колее по которой мы вереницей идём вперёд, туда, где торжественно стоит большой дубовый саркофаг с золотыми ручками. Глазам больно от солнечной яркости и снежной белизны. Слезы почему-то приклеиваются к ресницам. Неужели такой сильный мороз? А когда моргаешь, то люди вокруг обретают радужные нимбы. Кто-то сует мне в руку большие солнечные очки. Послушно закрываю ими лицо. Ясноглазый молодой батюшка распевно читает молитвы. Все стоят, смиренно понурив головы. Черные пальто, черные шарфы, платки, шапки… и у всех лица скрыты за темными очками. Люди в черном. Где-то я уже это видела – мрачные фигуры на белом фоне. Де жа вю.

Поминки помню плохо. Много людей было, но никого я толком и не разглядела. Как в тумане. Кто-то подходил ко мне, что-то говорил и опять исчезал из поля моего зрения. Запомнилось, что за стол меня усадили рядом с отчимом и его женой. Слева от них сидели тетя Аня с Верочкой. А справа от меня – моя двоюродная сестра со стороны мамы. Тоже Лиза. Она ковыряла салат в тарелке, что-то иногда спрашивала и лишь раз ободряюще пожала мои холодные пальцы своей теплой сухой ладошкой. А я ощущала только дикую тяжесть в груди. Вдыхать – больно. Выдохнуть вообще невозможно. Плакать не хотелось. Хотелось только, чтобы эта боль прекратилась.

Потом все разъехались, а Калерия Петровна сунула мне связку ключей от Лешиной квартиры:

– Надо же тебе где-то остановиться, а у нас, сама понимаешь, всего две комнаты, не развернуться.

И вот я стою посреди маминой квартиры. Лешка затеял тут ремонт, поэтому вся мебель сдвинута, а на кухне нет даже раковины. Хорошо, хоть в ванной есть вода и унитаз в рабочем состоянии.

– Лиза, – окликнул меня Павел, – в маленькой комнате розетки работают, я там чайник включил, давай попьем чаю и сходим в магазин за едой.

Ну, хоть кто-то знает, что делать.

11 марта. Суббота. За неделю я немного освоилась в новой реальности. В квартире, правда, ничего не делаю. Только сдвинула к стене мебель в одной комнате, чтобы можно было добраться до кровати. Да полы помыла. В другой комнате на диване спит Паша, когда приезжает. Он работает на какой-то исследовательской станции за городом. Двое суток сидит там, потом трое отдыхает – приезжает сюда и помогает мне решать всякие вопросы.

Например, мы сходили на консультацию к юристу и выяснили, что по закону я не являюсь наследницей первой очереди, и что все вопросы по наследству надо решать по месту смерти наследодателя, а не там, где он жил и где похоронен. Обзвонили нескольких нотариусов в Москве и на следующей неделе едем туда вместе с отчимом. Павел согласился поехать с нами. И я очень этому рада. А еще Паша подарил мне на 8 марта букет больших белых хризантем.

15 марта. Среда. Москва – как большой муравейник. Постоянная и непонятная стороннему наблюдателю людская суета. Все куда-то торопятся, спешат, бегут. А еще мне показалось, что здесь гораздо теплее, чем в Питере, хотя прогноз погоды обещал такую же температуру. Может, тут нет пронизывающего до костей ветра или влажность меньше? В северной столице, выходя на улицу, я все время ощущала жуткий холод, который незаметно, но быстро добирался до меня сквозь все слои одежды. А еще эта постоянная морось дождя. Вроде, не сильный дождь, достаточно прикрыть голову капюшоном. А лицо-то, все равно, влажное. Возьмешь зонтик – вода стекает и падает каплями с пластиковых уголков зонта, как скупые слезы. Наверное, от этого я и не могла никак перестать плакать. А в Москве меня, вроде, попустило. А может, присутствие рядом со мной Паши так успокаивающе действует?

До нотариуса от вокзала мы добрались всего лишь за полтора часа. Нотариальная контора располагалась на первом этаже жилого дома. За столом сидела представительная дама и что-то двумя пальцами вбивала в компьютер. Она предложила нам сесть на кожаный диван, стоявший у стены. Взяла все документы, задала пару вопросов и выставила нас с Павлом за дверь. Типа, меня, как сестру, это не касается (я не прямая наследница), а Павел вообще посторонний человек. Через некоторое время отчим вышел оттуда и сел рядом с нами на стульях в комнатке, предназначенной для ожидающих очереди посетителей.

– Лиза, послушай, – сказал он мне печально и с какой-то безнадежностью в голосе. – Ты для меня всегда была, как родная дочь. А маму твою я очень любил. Да, так получилось, что мы разошлись, но это были наши с мамой разборки, я думал, вы с Лешей поймете, когда повзрослеете… да что сейчас об этом говорить. Я про квартиру тебе разъяснить хочу…

Он еще долго и очень путанно объяснял, что, хотя я жила в этой квартире, а он никогда в ней не жил (когда они с мамой развелись, большую квартиру в центре разменяли с доплатой на две поменьше на окраинах: небольшая трехкомнатная – маме со мной и Лешкой, а двухкомнатная со смежными комнатами – отчиму), но получить я ее не могу. Такой закон. Наследники первой очереди – супруги, дети, родители. Жены у Лешки не было, детей тоже. А отец – вот, в наличии. И он хотел бы, чтобы я вернулась в Россию, что у меня еще ведь могут быть дети (при этом Леонид Михайлович строго и изучающе посмотрел на Павла, а тот почему-то отвел глаза), что одной жить на чужбине очень плохо, надо как-то ближе всем быть… Вон, Лешка один жил и что теперь получилось? У них с Калерией Петровной детей нет, а они не молодеют уже… А свои люди – это свои люди, надо вместе быть…

Короче, из его бесконечного монолога я поняла, что дата оформления наследства назначена на конец августа (полгода со дня смерти), а пока я могу жить в маминой квартире. Мне кажется, что Леонид Михайлович до сих пор винит себя в смерти мамы. Он считает, что разбил ей сердце. Это ведь из-за его Калерии Петровны они разошлись тогда. Мама не простила ему измену. А потом стала болеть то одним, то другим. Она и до того крепким здоровьем не отличалась, а тут как-то быстро совсем угасла и через несколько лет умерла. Конечно, он очень трепетно относится к своей Калерии, да и она к нему тоже. Видно же, что они, в общем, счастливая пара. Но внуков им явно не хватает. И, похоже, Леонид Михайлович надеется, что за эти полгода объявится какой-нибудь незаконнорожденный Лешкин отпрыск.

16 марта. Четверг. Сижу на кровати в маминой квартире. Прокручиваю в голове одни и те же мысли про квартиру, про маму, про отчима, про Лешку…и не прихожу ни к каким выводам. Лиза (моя двоюродная сестра со стороны мамы), друзья брата (и Павел в первую очередь), – все говорят мне, что это квартира моей мамы, и не правильно, по-человечески не правильно, что я не могу ее получить. Да, я уехала. Да, я тут очень давно не жила. И Лешка здесь последние годы тоже не жил, в Москву перебрался. А жила тут племянница Калерии Петровны – студентка Таня. Теперь Таня замуж вышла, к мужу переехала. А Лешка наконец-то, решил квартиру отремонтировать. Но если эта Калерия Петровна станет хозяйкой квартиры моей мамы – это вообще ни в какие ворота не лезет. И мне надо за эту квартиру бороться. Ну, и как это делать? И зачем? Да я столько лет жила без этой квартиры! Я и дальше без нее проживу.

– Лиза, ты не горячись, – Паша ласково утирает мои слезы своими большими ладонями. – Ты остынь и подумай. Может, это как раз твой шанс вернуться?

– Куда вернуться, Паша, зачем?

– Ко мне вернуться, – шепчет Павел и нежно целует меня в шею.

17 марта. Пятница. Как же хорошо, когда есть тот, кто тебя понимает, с кем ты говоришь на одном языке. С кем можно завернуться в одно одеяло и пить крепкий чай из одной кружки. Паша уехал на свою загородную научную станцию, а я сижу и смакую воспоминания, словно разноцветные кубики рахат-лукума. Хочется петь и сочинять стихи.

18 марта. Суббота. Уже второй день у меня хорошее настроение. Внутри меня звучит какой-то ритм, похожий на приглушенный звон медных сагатов. Слова при попытке записать хоть что-то, сами собой неудержимо рифмуются.

Твои скулы обжигала я слезами.

Смелость ты терял, хоть и не трус.

Я люблю тебя с закрытыми глазами.

Да, на ощупь. И на запах. И на вкус.

Я в толпе тебя не сразу узнавала.

Кто-то незнакомый мне совсем,

Что встречал меня в метро и у вокзала,

Говорил со мной на сотни разных тем.

Фотографии твои перебирая,

Я запоминаю: вот он – тот,

Для кого, приотворив ворота рая,

Можно будет позабыть про эшафот.

Только ангельские лики смотрят строже.

Монастырь. Над озером гроза.

Как подумаю – мороз бежит по коже.

И люблю тебя, на все закрыв глаза.

20 марта. Понедельник. У меня приняли документы на оформление российского паспорта. Паша ходил со мной по всем инстанциям и помогал заполнять бумажки, объяснял, подсказывал. До чего же он хороший! Терпеливый, предупредительный, нежный. И надёжный. Как каменная стена, на которую всегда можно опереться и чувствовать свою защищенность от любых невзгод.

27 марта. Понедельник. Наконец-то я нашла того, кто принимает меня со всеми моими причудами и недостатками! Елизавета и Павел. Красиво звучит. Наверное, вот это и есть счастье, когда ты любишь и ответно любима. Думаю, что на этом я закончу свой дневник. Пусть последняя запись будет наполнена позитивом. Как же чудесно, когда рядом есть человек, которому можно доверять! С которым можно говорить на любые темы. А можно просто молчать вместе. И это тоже приятно. Ощущение, что мы с Пашей знаем друг друга много-много лет! А еще я поняла, что совсем забыла, каково это – засыпать, обнявшись, и просыпаться от нежного поцелуя… Может, действительно, мне суждено вернуться в Россию?

29 марта. Среда. Сижу в одиночестве на кухне и пытаюсь собраться с мыслями. Павел уехал на свою станцию. Моя эйфория сменилась унылой тоской. Он вовсе не разведен. Вчера я пролистала его паспорт, оставленный на кухонном столе вместе с какими-то другими документами. Он пошел искать файловую папку, чтобы все это сложить, а я взяла его паспорт и тот прямо сам раскрылся на страничке с печатью о регистрации брака. А вот печати о расторжении брака там не было.

Я вспомнила, как несколько лет назад у меня уже был роман с женатым Юриком. Мы с ним встречались довольно долгое время, много путешествовали и сами по себе, и вместе с его друзьями. Даже в походы с ними ходили. С палатками, с песнями у костра под гитару… Юрочка мне и ключ от своей квартиры дал, чтобы я могла приезжать в любое время, а не ждать, пока он вернется вечером с работы.

А потом мы с Катькой собрались в Америку слетать на несколько недель. У нее виза была (она туда по работе пару раз ездила). И у меня тоже. Раньше туристическую визу в Америку можно было получить через турагентство, причем сразу на десять лет. И даже не надо было ни в какое посольство ехать. Сдаешь свой загранпаспорт турагенту, а через какое-то время получаешь обратно с вклеенной туда американской визой.

Так вот, собрались мы в аэропорт. Юра, конечно, вызвался нас отвезти. А Катьку мама провожает. И когда я его представила, мама Катерины так странно на него посмотрела… но ничего не сказала. А я думаю, ну да, не особенно красивый кавалер у меня. Носатый, слегка пузатый и одет не очень стильно. Зато он веселый и хозяйственный. В конце концов, не ей же с ним жить, пусть себе думает что угодно.

А когда мы из Америки вернулись, он нас не смог встретить, а потом и на звонки мои стал через раз отвечать. Я тогда разозлилась, говорю, мол, не хочешь объяснить, что происходит? Пока меня не было, ты встретил другую? Нет? Так в чем причина? Так и не добилась от него ответа. Но отношения сошли на нет. Как-то раз он приехал, чтобы вернуть мне мою гитару и забрать ключ от своей квартиры. Я спросила: “Как ты?” Он сказал “Нормально”. Сунул мне в руки гитару и больше я его никогда не видела и не слышала.

Через пару месяцев сидели с Катериной в кафешке, уж не помню, по какому поводу. Выпили по паре коктейлей и она вдруг вспомнила Юрочку:

– Хорошо, что ты с ним рассталась, не надо с этими женатиками вообще связываться.

– Кать, ты про что сейчас?

– А ты что, не знала, что он женат?

– А ты-то откуда это знаешь???

– А моя мама вместе с его женой работает. Помнишь, он тогда нас в аэропорт провожал? Ну, мне мама потом и рассказала, когда мы вернулись.

– А почему вы мне ничего не сказали???

– Ну не знаю. Мало ли, что там у вас, зачем нам в это влезать. Вы же взрослые люди. Сами знаете, что делаете.

Больно. Больно в груди. Не могу вспоминать. И забыть не могу. Вдыхать тяжело. Выдыхать еще тяжелее. Почему Павел сказал, что разведен? И почему так холодно в этой квартире? А за окном падает снег. Как мелкие-мелкие кусочки лебединого пуха. Что за причуды природы? И едва уловимый звон маленьких сагатов где-то на самой границе подсознания…

В марте – снег. Странный сон всем нам снится:

Предзакатное небо в окладе окна.

Все пройдет, боль утрат притупится.

А сейчас снежной простынью скрыта весна.

За весной будет лето. А может, не будет.

Все мы люди. И слаб человек.

Пусть никто не поймет. И никто не осудит.

Между Небом и Вечностью – времени снег.

30 марта. Четверг. Мой российский паспорт будет готов через три месяца. За мамину квартиру я заплатила все долги: коммунальные платежи, вывоз мусора и прочее техобслуживание. Теперь никто не сможет меня укорить, что задарма их жилплощадью пользовалась. Доллары, что привезла с собой, закончились. Какой смысл продолжать сидеть в одиночестве в квартире, которая мне не принадлежит и принадлежать не будет? Позвонила Катькиной турагентше. Заказала билет на ближайший возможный рейс. Надо уезжать отсюда, пока не затянуло меня это болото.

31 марта. Пятница. Сегодня Лешке 40 дней. Для поминок его друзья забронировали какое-то кафе, где они все собирались в студенческие годы. Павел сказал, что встретит меня у метро и мы пойдем туда вместе. Мне уже все равно. Завтра ночью я улетаю обратно. В воскресенье буду дома.

_{Апрель.}

2 апреля. Воскресенье. Я благополучно добралась до дома. Очень устала. Хотя, в этот раз перелет занял меньше 9 часов. Полет из Пулково в Истамбул, три часа ожидания стыковочного рейса, потом еще два часа в самолете, потом такси и вот я дома.

Кот Люсьен трется об ноги, мяучет, явно жалуется на то, что я его так надолго оставила на попечении соседей. А разве ж чужие люди знают, как Люсика правильно погладить? А пообщаться с котиком они вообще считают ниже своего достоинства. Накормили, убрали и ушли. А поговорить?

Пушистый зверек продолжал ластиться и петь свои песни. Я взяла его на руки, а сама все вспоминала предыдущие два дня.

Выяснить отношения с Павлом толком не получилось. На поминки мы пришли вдвоем, а потом появилась его жена Люба – высокая, крупнотелая брюнетка. Ей бы научиться нормально одеваться – очень яркая была бы дама. Но если у человека совершенно нет вкуса… В этот раз на ней была необъятных размеров дубленка, а под дубленкой – короткий черный балахон. Казалось, что она внезапно выросла из детского платья. Или забыла надеть юбку под эту бархатную размахайку.

Люба села не рядом с Пашкой, а сделала вид, что свободное место есть только на противоположном от нас конце стола. Я взглянула на Павла. Его лицо недоуменно передернулось, когда он увидел свою жену:

– Что она тут делает? – прошипел он в мою сторону. – Я не говорил ей про поминки. Как она узнала, где собираемся?

– Паша, – вздохнула я. – У нас общий чат в Telegram, посвященный памяти Лешки, там все подробно было написано.

Павел стал хмурым и раскрывал рот только для того, чтобы засунуть туда очередной кусок еды.

Друзья Лешки, сидевшие вокруг стола (в основном, все они были семейными парами, живущими вместе еще со студенческих лет) расспрашивали меня о жизни и о работе. Им было интересно, как я столько лет живу в другой стране. И как это я справляюсь там в одиночку? Похоже, они все меня очень сильно жалели. Интересно, почему? Потому что брат умер? Или потому что я развелась и живу одна?

Через пару часов все стали прощаться, переживали, что последнее время редко собираются, а если и встречаются, то вот по таким печальным поводам. Долго выясняли, кто куда едет и договаривались, кто кого подвезет. Павел объявил, что мы с ним поедем домой на такси, что он ждет меня на улице и пошел к выходу. И вдруг его Люба подошла ко мне, обняла и сказала:

– Лиза, ты очень хорошо выглядишь.

А я подумала: “Ну еще бы! Я ж с твоим мужем живу уже сколько времени? Любая женщина хорошеет в нежных объятьях восхищенного поклонника”. А вслух промямлила что-то невнятное, выдавила из себя слова прощания и быстренько побежала вслед за Павлом…

Тот уже поймал такси и помог мне забраться внутрь. Назвал таксисту адрес и потом всю дорогу молчал, уставившись в окно автомобиля.

Было уже за полночь, когда мы сидели с ним на кухне, держась за руки. Мирно тикали часы, за окном плакал дождик. И я решилась:

– Паш, ты же не разведен, зачем ты мне солгал?

– Лиза, неужели для тебя так важен штампик в паспорте?

– Дело не в штампике, Паша, а в том, что ты не свободен.

– Да ты пойми, что мы давно уже не вместе, я хотел развестись еще десять лет назад. Твой брат меня тогда отговорил. Сказал, пока дети маленькие – не смей. Лешка ведь у нас на свадьбе свидетелем был, это же он нас и познакомил.

Вот ведь братец у меня – сам всю жизнь в холостяках прогулял, зато других семейной жизни учил.

Павел опустился передо мной на колени и пытался заглянуть в глаза:

– Ты пойми, что кроме тебя для меня не существует никаких других женщин! Ты вернула меня к жизни! Если б не ты, я не знаю, что бы со мной было! После того, что случилось с твоим братом, я, может, только потому и жив, что ты теперь со мной! Тебя мне бог послал! Ты мой ангел! Ты для меня единственная женщина на свете! Я для тебя сделаю все что угодно! Если тебе так важен штамп в паспорте – разведусь! Только будь со мной! Пожалуйста, посмотри на меня. Ну улыбнись мне. Ну пожалуйста! Твоя улыбка для меня – самая лучшая в мире награда!

И я, конечно, растаяла.

В аэропорту, когда мы стояли в очереди на чек ин, Павел был весел:

– Давай представим, что мы сейчас с тобой вдвоем летим в Турцию. Классно было б, правда? Знаешь, я раньше, когда видел на улице парочку, всегда им завидовал. А теперь у меня есть ты. И я счастлив, что мы вместе.

– Паш, мы с тобой не вместе, мы вообще в разных странах живем!

– Я уверен, что мы еще будем вместе. Ты – моя половинка, я ждал тебя всю жизнь и не намерен потерять.

Врун, снова подумала я. Врун и краснобай. Но так приятно было слушать все, что он говорит… и так хотелось ему поверить…

Я получила свой посадочный талон и мы направились в сторону раздвижных дверей, за которыми ждали таможенники, паспортный контроль и дьюти фри. Павел скупо поцеловал меня на прощанье, я протянула даме в униформе свой паспорт и та величественно пропустила меня внутрь. Двери за мной медленно сомкнулись, словно отсекая все, что случилось за прошедший месяц.

8 апреля. Суббота. Всю неделю просидела дома. Пыталась навести порядок. Безуспешно. Беру одну вещь, перекладываю ее куда-нибудь, потом долго ищу. Нахожу одно, тут же теряю следующее. И так без конца. Какой уж тут порядок?

В школе пасхальные каникулы. Думаю, что после праздников вернусь в свою продленку.

Катька постоянно звонит, настаивает на встрече. Хочет услышать в подробностях про мою поездку на родину. А я под разными предлогами отказываюсь с ней встречаться. От нее, конечно, у меня нет секретов. Просто я никого не хочу сейчас видеть.

За неделю ни разу даже не заглянула в дневник. Не хотелось перелистывать прошлое. Ах, если б можно было забыть все, что со мной случилось, забыть Павла и просто начать жизнь сначала!

15 апреля. Суббота. Неделя провалилась в никуда. Хотя, вроде, я все время что-то делаю. И что запомнилось за неделю? Да ничего. Ни-че-го. А, я снова вернулась на обе работы. Инструкторов для людей с особыми потребностями и воспитателей в школе всегда не хватает. Никто из начальства мне и слова упрека не сказал по поводу длительного отсутствия. Наоборот, все спрашивали, как я? Как себя чувствую? Как справляюсь? Как можно мне помочь? Я слабо улыбалась и благодарила. Брата не вернуть, а мне пора привыкать к мысли, что близких кровных родственников у меня больше нет.

Теперь я просто езжу на работу. Езжу на другую. А остальное время сижу дома и ничего не делаю. Постоянно хочется плакать.

Павел пишет мне письма. Его звонки на вотсап я игнорирую. А тексты читаю. Даже отвечаю иногда. И он продолжает осыпать меня комплиментами:

– Как ты, моя несравненная женщина-Весна? Как бы я хотел стать для тебя опорой и защитой, принести покой в твою душу и радость в твое сердечко! Если бы ты, моя единственная, знала, насколько мне плохо без тебя, без твоих лучистых глаз, без твоей обворожительной улыбки. Ты мой ангел, моя спасительница, смысл моей жизни. Я думал, что самое тяжелое – потерять близкого друга. А ведь дороже твоего брата у меня, правда, никого не было. Но теперь я понимаю, что тяжелее всего – обрести тебя и не удержать. Как же мне теперь жить без тебя? Милая моя, пожалуйста, пиши мне. Отвечай, хотя бы иногда. Меня несказанно радуют даже самые малюсенькие весточки от тебя.

Читаю его письма и рыдаю. Вот, думаю, Паша, женатая ж ты сволочь! Зачем, зачем ты меня мучаешь? А внутри какой-то голосочек нашептывает: "Сама хороша! Видела ведь, что он при жене, так чего не остановилась? Любви захотела? Серенад при луне?" Так вот тебе серенады! Вот тебе прекрасная любовь! Получите и распишитесь в получении желаемого!

18 апреля. Вторник. Надо перестать все время думать о Пашке и сосредоточится на окружающем мире. Возьму себе за правило каждый день записывать, где была и что видела. Вспомнился детский стишок: “Где ты была сегодня, киска? У королевы у английской. Что ты видала при Дворе? Видала мышку на ковре”. Вот и я так же: не вижу вокруг ни красоты, ни великолепия. Замечаю только то, что способна воспринимать: печаль и горе. Сегодня видела на дороге комок перьев и торчащие из него розовые палочки лапок. Судя по цвету перьев и величине тушки, это ещё недавно было голубем. Расплакалась. Было жалко голубя, было жалко себя, всех было жалко. Но интересно, а как этот символ мира умудрился попасть под машину? Конечно, голуби в городе – птицы пешеходные: упитанные, ленивые, ходят везде, никуда не торопятся. Но ведь крылья-то у них есть, чтобы улететь от автомобиля! Почему же они крыльями-то не пользуются?

19 апреля. Среда. Похоже, ситуация с голубями проясняется. У них – брачный сезон. Зоб распушат и крутятся, крутятся перед голубкой, ничего вокруг не замечают. Чуть было не задавила одного сегодня. Я притормозила, голубка вспорхнула, он рванулся за ней и остался жив.

Представила себя такой вот влюбленной птичкой. Никакого инстинкта самосохранения. Только всепоглощающее чувство волшебности жизни. И ты самозабвенно крутишься в радостном танце. А тут тебе – бац! И все закончилось. Ни любви, ни жизни.

21 апреля. Пятница. Ощущение, что хожу по замкнутому кругу: дом-работа-дом-работа. И ничего больше не происходит.

23 апреля. Воскресенье. Теперь у меня единственная радость – читать и перечитывать Пашины письма. Живу от письма до письма. Не всегда отвечаю, но его это не останавливает.

– Здравствуй, моя самая красивая на свете, самая волшебная женщина! Знай, что есть один человек, которому ты необходима, как воздух, как чистая вода. До того как я тебя встретил, я даже не замечал, что в жизни есть место красоте и человеческой доброте. Думаю о тебе постоянно, вспоминаю твою улыбку, озарившую мою душу чудесным светом. Мы с тобой теперь связаны невидимой нитью. И расстояние не имеет значения, потому что быть вместе – это наша судьба! Ты – моя будущая законная половинка (ты и сейчас моя половинка, а после моего развода и штампика мы будем принадлежать друг другу безраздельно). Береги себя и помни, что ты для меня самый близкий человек. И если б ты почаще мне отвечала – я был бы несказанно рад, мое солнечное счастье!

26 апреля. Среда. Я вдруг осознала, что за всю мою жизнь никто мною столько не восхищался и не говорил таких красивых слов как Павел. Родственники воспринимали все, что бы я ни делала, как само собой разумеющееся, как должное. Или, как ничего особенного – так, просто глупости, недостойные похвалы.

Помню, как приходила домой из школы, разогревала на газовой плите суп, заранее приготовленный мамой, делала уроки и бежала в музыкалку. Там получала свой обычный нагоняй от преподавателя за недоученные гаммы и пьесы (он называл мое исполнение “ковырянием в клавишах”) и потом со всех ног бежала забирать братца из детского садика. Надо было успеть прийти не самой последней, иначе Лешка начинал плакать, а воспитательница, сморщив лицо в недовольной гримасе, говорила, что некоторым нет никакого дела ни до кого, лишь бы шляться без толку по улицам. А я, наивная, каждый раз согласно кивала головой и гадала, про кого это она? И даже завидовала этим беспечным некоторым. Мне тогда было всего 8 лет, а Лешке 5.

Иногда я жгуче ненавидела своего брата. Для родителей он был просто свет в окне и чудо-ребенок. Ах, Лешенька уже сам читает, а ещё даже в школу не ходит. Ах, Лешенька великолепно рисует, ах, то, ах, сё. А как же я? Смотрите, я же лучше рисую! Я же самая быстрая в классе по чтению! (Наша учительница начальных классов Нина Ивановна обожала устраивать такие проверки на скорость чтения: давала незнакомый текст и по секундомеру засекала, сколько слов в минуту ребенок успеет прочитать вслух. Мы между собой называли ее Нина-Ванна, ведь она, действительно, была массивна и неповоротлива, как чугунная ванна).

А родители мне советовали не сравнивать себя с братом. Ведь Лешенька ещё маленький, подрастет и всех перегонит. И я молча уходила играть со своими куклами, лица которых были изрисованы все тем же Лешенькой.

– Лиза, ну что ты дуешься, – уговаривала мама. – Смотри, какие черные бровки, какие красные щёчки теперь у твоих кукол!

Да уж. А тела тех кукол были покрыты каляками-маляками, похожими на беспорядочно проступившие на коже вены и капилляры или спутанные сине-черно-красные нитки. Я пыталась их как-то оттереть, но чернила шариковых ручек, которыми мой братик творил кукольный боди-арт, намертво впитывались в резиновые и целлулоидные тельца…