Сестра милосердия

Дизайнер обложки Владимир Фуфачёв

© Елена Крюкова, 2024

© Владимир Фуфачёв, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0059-9844-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ

Памяти моей матери,

нейроофтальмолога,

глазного хирурга,

военной медицинской сестры,

подполковника медицинской службы запаса,

заслуженного врача Российской Федерации

Нины Степановны Липатовой

«Сёстры мои. Сёстры…»

 
Сёстры мои. Сёстры.
Сёстры милосердия.
Эту дверь открою и тихо войду.
Вы мои слёзы. Вы мое бессмертие.
Наяву, во времени, в чужом бреду.
Вы чужие сёстры.
Вы чужие девочки.
Дочери, и матери, и жены, и…
Милосердье надвое, натрое не делится.
Вот оно – единое, родильное, в крови.
Вот оно – ребёнок… каждый раз рождается…
Я-то, хирургиня, застыла у стола…
Рана углубляется, кетгут разрывается,
Человека человек спасает, вот и все дела.
Человеку человек – тепло… хлеб… колыбельная…
Замерцала боль керосином золотым…
Закопчённое стекло… жизнь-смерть нераздельная…
Замыкается войны чёрный круг и дым…
Божий круг. Коловрат. Вековое колесо.
Время, ты по кругу! А мне – лазарет.
Снова раненых гора. Кровь пылает полосой.
Лишь во сне моей войны не было и нет.
А глаза открою – стон… жалуются, сердятся…
Бредят… дико вопят… стариками ли, детьми…
Я опять на войне – сестра милосердия.
Крепче ты меня, солдат, пред смертью обними.
И тебя я обниму. В смерть, в неё не верится.
Ты детей ещё родишь. Вернешься домой.
 
 
…сёстры мои. Сёстры.
Сёстры милосердия.
Мiръ лежит на койке, контуженный, немой.
Мiръ лежит, слепой, великий, насмерть перевязанный,
Весь обхваченный крестом, красным бинтом.
Мы его спасём. Как и было сказано.
Во Святом Писании. И сейчас. И потом.
 

«Я вижу вас. В проёме ли дверном…»

 
Я вижу вас. В проёме ли дверном,
В оконном закрещённом ли квадрате —
Вот тень. Вот лик. И думы об одном:
Пусть тот солдатик выживет в палате.
 
 
На койке ржавой, третьей от окна,
Под морфия инъекцией, под платом
Немого жара. Там – идёт война.
Здесь – скорбный бой немеркнущей палаты.
 
 
Я вижу вас. Близ швабры и ведра.
В огне стерильной операционной.
Стоящих до полночи, до утра
На вахте лазаретной и бессонной.
 
 
Девчонки, школьницы ещё вчера.
Хирурга понимают с полуслова.
Кровавый шёлк больничного ковра.
Вы сёстры милосердия святого.
 
 
Вы видите в лицо уродку-смерть.
Калечную. Глухую. Ледяную.
Вы шепчете: тебе нас не посметь
Всех перебить. Мы, весь народ, воюем.
 
 
Мы русские. Весь русский лазарет.
Порвём мы на бинты свои рубахи:
Казах, якут, татарин. Смерти нет.
И боли нет. И времени. И страха.
 
 
И только там, в ночи, я вижу вас,
С термометром и полным жизни шприцем,
С пронзительным свеченьем слёзных глаз,
В полночной тьме разрушенной больницы.
 
 
И лица тех военных медсестёр —
Как родовые строгие иконы.
Во времени ином горит костёр:
Так чудотворно, так неизречённо.
 
 
И на колени мысленно встаю
Пред каждым сестринским,
     во мгле плывущим ликом:
Родные, забинтуйте жизнь мою,
Израненную памятью великой.
 

«Рядом со мной, в лазарете моём…»

 
Рядом со мной, в лазарете моём,
     рядом с операционным моим столом,
На поле боя, когда нельзя идти в рост,
     только ползти.
В белых халатах, они все в грязи и крови,
     они дом на слом,
Разбомблённый дом, Красный Крест,
     на спине вдаль не унести.
Только на рукаве. Красный Крест мой – на рукаве.
Родные, вы ведёте войну со Смертию не в бою,
Не под грохот снарядов – здесь, на столе,
     в простынёвой траве,
В белой, жгущей инеем, злой траве,
     наискось разрезающей жизнь мою.
Хирургический стол. Милая! Скальпель! Иглу! Кетгут!
Веди бой за жизнь. Да, за жизнь. Да, за эту, юную, да.
Ты не знаешь, кто ранен вчера, кто умер сегодня,
     и завтра они умрут;
Здесь, сегодня, сейчас – спасай эту судьбу,
     ведь пришла беда.
Эту жизнь спаси! Этот мир спаси!
Да, вы все, слышите, Русский Мiръ.
Война, она только лишь началась.
Недавно. Вчера. Или века назад?
Дождь раненых идет стеной.
Река орущих, плачущих, над немыми людьми
Красным криком летящих,
     руслом крови неудержно хлещущих в Ад.
А нам эту кровь останавливать!
Вату мне! Марлю! Жгут!
Бойцы выгибаются, болью исходят,
     умирают у нас на руках.
Сараюшка возле села – наш лазарет.
Бессонный, кровавый труд.
На войне, видишь, как на войне.
Таблетками не убьёшь дикий страх.
Да, таблетки! Чёрт, закончились все,
     товарищ военврач.
Инъекцию кордиамина! Закончился.
Адреналин! Есть ещё?! Есть.
Ой, сестричка, как же болит… сил нет, больно как…
Больно, боец, не плачь.
А хочешь, поплачь. Усни, боец.
Во сне пусть приснится весь
Тебе мир, за него воюешь, за него ранен,
     за него и помрёшь,
За великий наш Русский Мiръ,
     только утром, солдат, проснись,
Ну а ты, сестрица, к столу, валидол под язык,
     скальпель не трожь,
Он стерилен, прокипячён,
     разрезает жизнь вдоль, поперёк, вверх и вниз.
 
 
…а ты, слышишь, вставай, эй, солдат, утро уже,
Завтра Пасха, цвета неба яйцо Фаберже,
а доктор в карман рукой – шасть, ничего не пойму,
Кусок сахару, завалялся в кармане,
     в табачных крошках,
     не побрезгуй, держи,
То тебе подарок, сестра, ой, доктор, спасибо,
     нужно вам самому,
А больной что лежит, не проснулся, груз двести,
     да брось, не дрожи,
Наступаем, свернём лазарет,
     нам теперь лишь вперёд и вперёд,
Ну да хватит трястись, побледнела вся,
     на, нашатырь нюхни,
Отступает враг, наступаем мы,
     и больше никто не умрёт,
Все уже герои, а значит, бессмертные,
     ночью над лазаретом огни,
Недвижимых раненых что, бросать,
     спокойно, за ними обоз придет,
Да, бросать, сестра,
     доктор, я не могу, они так смотрят, они кричат,
Не бросайте нас, доктор, сестриченька,
     белых простынок слепой ледоход,
Я остаюсь, товарищ военврач, ни шагу назад,
Нарушить приказ – трибунал, я знаю,
     расстреляйте меня,
Я сама выносила из боя раненых,
     товарищ мой военврач,
По земле расстелена плащ-палатка,
     и я, ухватясь за край, тащу посреди огня
И ползу по земле, и тяну, волоку и тащу,
     и тащу, хоть плачь,
Эту жизнь – через смерть!
Господи, ее к медали приставь!
Что вы там бормочете?! Присягу?! Устав?!
 
 
…что у тебя в санитарной сумке, сестра моя?
Йод. Вата. Бинт. Марля. Спички. Вода.
Больше ничего нет.
Ой, наврала. Спирт во фляге. А ещё смена белья.
А ещё фонарь и свеча: в темноте должен быть свет.
Вам, хирургам, спирт под расписку дают.
А мне сунул в сумку наш командир.
Так небрежно, косился в сторону.
…а я на бинты рвала с себя бельё.
Рубашонкой моей, в лоскуты разодранной,
     зиянье кровавых дыр
На века заматывала,
     бинтовала войны проклятой дымное бытиё.
Рубашонка моя, ещё теплая…
     тела моего живое тепло…
Часто думала: вой снаряда —
     и нет лазарета, и меня тоже нет.
Солнце вижу коричневым, в чёрных тучах,
     сквозь копотное стекло.
Доктор, я остаюсь.
У меня в сумке бинт, спирт и свет.
У меня в сумке Время. Нет, вам его не покажу.
Оно не кричит. Не плачет. Оно тяжело молчит.
Завтра наша победа.
Нет, товарищ хирург, я не боюсь, не дрожу.
Я просто горю, в белом халате свеча,
Красный Крест, в чёрной ночи.
 

«Нам храбрости не занимать…»

 
Нам храбрости не занимать.
Хирурги – наши генералы.
Молчит моя медичка-мать,
Она сегодня так устала.
 
 
Вот табурет и коридор.
И руки бросить на колени.
Кричат солдаты – страшный хор —
Поверх бинтов, снегов, ранений.
 
 
Они кричат поверх смертей.
Поверх атаки лиц незрячих.
Сестрица, чаю им налей
И с ложки покорми лежачих.
 
 
Нам ярости не занимать.
Освободим, спасём мы землю.
Молчит моя святая мать,
Закрыв глаза, минутно дремлет.
 
 
А завтра снова будет бой.
Злой. Ожидаемый. Внезапный.
Побудь наедине с собой.
Меня родишь ты завтра. Завтра.
 

«Дежнёв» (СКР-19). МЕДВЕДИЦА НА ЛЬДИНЕ. оСТРОВ кОЛГУЕВ

 
Прицел был точным и неистовым.
Полярной ночи встало пламя
Над сухо прозвучавшим выстрелом.
И мачты глянули – крестами.
 
 
– Попал, Никола!..
– Мясо доброе…
– Спускайте трап – айда за тушей…
 
 
Сиянье Севера меж рёбрами
Стояло, опаляя душу.
 
 
Но близ медведицы, враз рухнувшей
Горой еды, добытой с бою, —
О, что-то белое, скульнувшее,
Молящее забрать с собою!
 
 
Был бел сынок её единственный —
Заклятый жизнью медвежонок.
Во льдах скулёж его таинственный
Слезою тёк, горяч и тонок.
 
 
Я ствол винтовки сжал зачумленно.
Братва на палубе гудела.
Искуплено или загублено,
Чтоб выжить, человечье тело?!
 
 
Сторожевик, зажат торосами,
Борта зальделые топорщил.
И я, стыдяся, меж матросами
Лицо тяжёлым смехом морщил.
 
 
О жизнь, и кровь и гололедица,
Родимые – навеки – пятна!
Сейчас возьмём на борт медведицу,
Разделаем, соля нещадно.
 
 
И знал я, что теперь-то выживем,
Что фрица обхитрим – еды-то!..
И знал: спасительнейшим выстрелом
Зверюга Божия убита.
 
 
И видел – как в умалишении —
Себя, кто пережил, кто спасся:
Все глады, моры и лишения,
Все горести
и все напасти!
Все коммуналки, общежития,
Столы, богаты пустотою,
И слёзы паче винопития
В дыму дороги и постоя!
 
 
Всю жизнь – отверстую, грядущую!
Всех женщин, что, убиты мною,
Любимые, единосущие,
Ушли за вьюгой ледяною!
 
 
И ту, отчаянней ребёнка,
С медовым и полынным телом,
Скулящую темно и тонко
Над мёртвою постелью белой…
 
 
………
 
 
Но маленький комок испуганный
Точил свой плач у белой глыбы.
Но Время, нами так поругано,
Шло крупной медленною рыбой.
 
 
Но палуба кренилась заново.
Но плакал, видя жизнь – нагую.
Но страшно обнимало зарево
Наш остров ледяной
Колгуев.
 

«Сёстры мои! Сестрички!..»

 
Сёстры мои! Сестрички!
Бомбили… стреляли… взрывали…
Родимые сёстры мои! Лучезарные птички!
Вы глаза бойцам закрывали…
     вам глаза бойцы закрывали…
Над вами шептала неслышно:
Господи, Ты Сам их в Мiръ Иной проводи.
А как там, в Мiре Иномъ? Идут ли из крови дожди?
Райский там Сад цветёт – или война грохочет?
Рушатся зданья? Кричат, умирая, люди в полночи?
А говорят, тело умрёт, а душа бессмертна…
     летает на воле…
А больно ли в Мiре Иномъ? Плачут ли там от боли?..
 
 
Милые, девочки мои,
     светлые Ангелы последней войны!
Да, ты, вот ты. Снятся ли тебе светлые сны?
Ангел мой, Ангел в кровавом халате!
Санитарный поезд сегодня прикатит.
Раненый затылком видит полотно железной дороги.
Машину разбомбили. Смерть на пороге.
В конюшне, близ околицы, лошадь стоит,
     впряжена в телегу.
У лошади глаза, как у человека.
Как у солдата, что только из боя.
Она медленно, отчаянно качает тяжёлою головою.
Сколько раненых, девочки, мы в телегу уложим?
Запахнись в тулупчик, собачий до дрожи.
Раненые не дрова. Увезём десять?
А сорок останутся? На чём жизни взвесить?
На глазок? На безмене? На весах с-под картошки?!
Громко орёт лазаретная кошка.
На лошадке трюх-трюх,
     лётчик нас видит с неба, вражина,
Бомбу сбросит,
     склонилась рябина до самого тына,
А раньше была красотка-война,
     сабли, казаки, папахи,
А пули всё те же, и всё те же в кровище рубахи,
И всё так же по полю ползли вы,
     девчонки в касках,
И такие же танки навстречу,
     сатаны стальные салазки,
Раскатают в кровавый блин,
     а вам жизни спасать, вам смерти не надо,
Умереть лучше завтра, до рыдания, до снегопада,
А вам каски что миски, вы из них частенько едите,
То картовь, то кашу, то паутины морозные нити,
Повар на кухне вам половником из котла наливает
То сон, то хмельную явь, и музыка хлещет живая,
Эти песни про нашу Победу, мы победим,
     всё будет как надо,
Сестрички мои, всё в руках горит,
     бегу от солдата к солдату,
Перевязок конвейер, кручусь как челнок,
     одна рана, другая рана,
А доктор все шьёт-зашивает, великий портной,
     от смертей уже пьяный,
Доктор, дай помогу, я с иглой управляться умею,
Пока кетгут сквозь кожу тяну, и сама поседею,
Обезболить! Укол! Есть, товарищ хирург!
Попаду в вену с ходу,
Шприц оружье моё,
     свеча над молитвой святого народа,
Лазарет это храм, в нем молюсь по утрам,
     по ночам всё читаю молитвы,
Лазарет моя вера, надежда,
     моя последняя битва,
Лазарет то любовь моя, ночь без сна,
     с бедными криками боли,
Всей молитвою стонет война,
     всей атакой солдатской отчаянной доли,
Лазарет это бой мой,
     я каждый день, каждую ночь в нём воюю,
Нет медикаментов сегодня, а есть любовь,
     ею ненависть перебинтую,
Операция, нет анальгина, щепку в рот, и грызи,
     чтобы боль не выпустить в крике,
Операция, во имя Отца и Сына,
     и Дух Святой малюет во тьме золотые лики,
То солдаты мои, я умру от любви,
     к каждой душе живой, что страждет на койке,
Это наш военный Гомер, Илиада кровавых сфер,
     запах зимней полынной настойки,
Шприц моё копьё, и моё забытьё,
     и прозрачный патрон,
     вы лишь ранены, вы не убиты,
Вы не прокляты, нет,
     вы не преданы, не разлюблены, не позабыты,
Вы на койках, на панцирных сетках, а мы сёстры ваши,
Мани, Веры, Ирины, Нади, Насти, Лары, Любы и Глаши,
Это страшно и больно, молитва и мужество,
     жить под огнём и под пулей,
Надо жить, милосердие, надо любить,
     мы сегодня на грош не уснули,
Все родные бойцы, всем медсёстры родня,
     всем судьбу обезболить напропалую,
И безногим, безруким, безглазым, дай я тебя поцелую,
И опять наклоняюсь, и выживу нынче едва ли,
Целовали меня мои раненые, умирающие целовали,
Яко в церкви: в щёки, в лоб, со слезами,
     как в Пасхальные светы,
То предсмертная Пасха,
Твой поцелуй, Господи, без ответа,
Вы глаза бойцам закрывали…
     вам глаза бойцы закрывали…
Родимые сёстры мои! Лучезарные птички!
Бомбили… стреляли… жгли… пытали…
     казнили… взрывали…
Война. Ночи без сна. Сёстры мои! Сестрички!