Czytaj książkę: «Ариадна Эфрон: рассказанная жизнь»

Czcionka:

Издано при участии ГБУК г. Москвы «Дом-музей Марины Цветаевой»

Подсобное хозяйство памяти

Давно ли?
Жизнь тому назад…

А. Твардовский

Две причины вызвали меня на эту книгу. Непреходящая горечь от пропущенного столетия Ариадны Сергеевны Эфрон в 2012 году. И непроходящая уверенность, что ее рассказы, хранящиеся в моих блокнотах, суть эпизоды ненаписанной книги. Не написанной, но рассказанной, как «Подстрочник» Лилианы Лунгиной.

Упомяну и случайный, несущественный, но все же повод к книге: в этом году исполняется пятьдесят лет моим записям, полвека лежат в столе эти блокноты. В 1971 году Ариадна Сергеевна предложила мне работать вместе с ней над материнским архивом, и, как Победоносцев над Россией, Марина Цветаева простерла над нашей повседневностью свои архивные крыла, и посторонние интересы стали все реже попадать под эту сень.

Мне довелось знать Ариадну Сергеевну Эфрон в последние шесть лет ее жизни. Достав сейчас свои записи тех лет, я увидела, что ничего в них не помню. Ни интерьеров, ни обстоятельств, ни обстановки жизни, ни духа времени, ни всего обихода, ни себя. Ариадну Сергеевну я помню всегда, но не словесно. Вернее, я к случаю вспоминаю что-то ею сказанное в подобных условиях, какие-то реплики, какие-то суждения. Но передать ее образ, извлечь его вовне из моей памяти, чтобы представить со стороны, я не могу.

Поэтому, наверное, единственное, что можно сделать, вернее, с чего начать, – это передать в хронологической последовательности мои впечатления тех лет, непосредственно в те дни записанные. Без комментариев публикатора, каким я сейчас, volens nolens, по отношению к ним являюсь.

1968 год. Мне двадцать лет, я работаю машинисткой в канцелярии Большого театра. В Столешниковом переулке, где я живу, в квартире выше этажом живет Людмила Константиновна Новицкая, писательница, которую я иногда по вечерам навещаю по ее приглашению. В комнате никогда не включался верхний свет, над столом у стены горела лампочка, свисавшая с полки, в углу перед иконами мерцал огонек лампадки, чай пили на ощупь. У нее я впервые держу в руках прижизненные издания Марины Цветаевой – «Из двух книг» и «Вёрсты». Я приношу ей свои тетради, в которые в Ленинской библиотеке – в двусветном зале Пашкова дома, где тогда был Юношеский зал, – я переписываю синюю «Библиотеку поэта» 1965 года. Оказывается, что Людмила Константиновна знакома с Анастасией Ивановной Цветаевой.

12 июня 1968 года. Людмила Константиновна показывает мне письмо Марины Цветаевой Жене Сомову. Рассказывает о нем и об Ариадне Сергеевне, в гости к которой она однажды приходила вместе с Анастасией Ивановной Цветаевой:

«Коммунальная квартира. Узкая темная комната. Очень загроможденная шкафами, полками, папками. Там была еще какая-то старушка. Разговор зашел о вере. Спросили Алю. Чуть улыбаясь уголком рта, она ответила: „Я придерживаюсь взглядов, которые рекомендует ЦК партии“, – и все! Высокая, шатенка, хорошая фигура, большие светлые глаза. Резковата, замкнута, неразговорчива, иронична, нарочито держится в тени. На мать не похожа. Пишет стихи, Анастасия Ивановна читала, говорит, что очень интересные, читал Антокольский – в восторге!»

Сентябрь 1968 года. В Мосгорсправке я узнала адрес Ариадны Сергеевны, ездила на 2-ю Аэропортовскую, ходила вокруг дома, не веря, что она тут, рядом, в одном городе, в одном времени, на одной земле.

22 октября 1968 года. В попытках представить себе теперешний облик Ариадны Сергеевны я обнаружила, что это невозможно, ибо у меня нет ни одной знакомой такого возраста. Моя мама была всего на два года моложе, но она с самого раннего моего детства была седая, а потом маму никогда со стороны не видишь. И я подговорила приятельницу подняться на лифте, позвонить в дверь квартиры Ариадны Сергеевны, спросить какое-нибудь вымышленное лицо, а потом описать мне ее. Приятельница все это проделала.

«Она у меня сразу как отпечаталась. Выглядит она на все свои пятьдесят шесть. Почти вся седая. В очках. В роговых. Волосы аккуратно подобраны сзади, наверное, пучок. Над верхней губой – родинка. В черной юбке. В коричневой кофточке с пуговичками, под ней беленькая кофточка. Я бы не сказала, что она очень высокая. Не очень худая, фигура хорошая. Личико – хорошее. И вся она такая… прямо чистенькая-блистенькая. Сразу видно, что очень строгая. Серьезная. Я слышала, как она по телефону говорила. Все только по делу. Голос низковатый. Ну и все».

30 октября 1968 года. С Людмилой Константиновной я была в гостях у Анастасии Ивановны Цветаевой. Там видела фотографию тарусского дома Ариадны Сергеевны. Больше ничем этот визит не запомнился.

31 декабря 1968 года. На улице Горького, на ее правой стороне, если идти от площади Маяковского к Белорусскому вокзалу, был неприметный цветочный магазин. Там в кадке росло деревце белой сирени. И к Новому году оно зацветало. Цветущие ветки срезали и продавали. Немногие про это знали, но все же надо было успеть к срезке. Я успела. И в 19:50 с бьющимся сердцем звонила в дверь Ариадны Сергеевны. Она открыла, я вымолвила: «С Новым годом!» – и подала ей сирень. «Спасибо, а кто вы?» – «Лена». – «Спасибо, Леночка. Я очень тронута. Счастливого вам праздника!»

1969 год. Работаю там же. Людмила Константиновна мечтает летом поехать в монастырь. На поездку нужны деньги. А она очень бедная, у нее маленькая пенсия за мужа-кормильца. Я иногда печатаю ей ее очерки, рассказы, она носит их в редакции, но удачи редки. И я завожу разговор о том, чтобы она продала мне письмо Жене Сомову и книги Марины Цветаевой. Она не хочет, ибо считает мое увлечение Цветаевой душевно вредным. Мне эти разговоры тяжелы. Она все хочет, чтобы я с ней пошла к Илье Обыденному¹ познакомиться с тамошним настоятелем отцом Николаем, я уклоняюсь. Но к отцу Дмитрию Дудко она меня все-таки свозила (беспоследственно).

13 апреля 1969 года я поехала поздравить Ариадну Сергеевну с Пасхой. Мама испекла мне маленький куличик и освятила его с остальными, я купила нарциссы и тюльпаны и в 11 часов утра звонила в дверь.

Неслышные шаги, дверь открывается – Ариадна Сергеевна в зеленом шерстяном платье и в фартуке, глаза растерянные. Я, довольно бодро: «Ариадна Сергеевна, здравствуйте! Я хотела вас с Праздником поздравить». Протягиваю цветы, она берет. «Спасибо». Разворачиваю салфетку: «А вот еще куличик, освященный». – «Очень хороший куличик». Взяла, глядит на меня: «Я сейчас вам принесу яичко… – И отойдя, обернулась: – Я вас не могу на порог пустить, мы только что взодрали…» – «Ой, извините, пожалуйста, что я так рано, я подумала, что, может быть, вы потом куда-нибудь уйдете…» – «А это не рано». Ушла, через мгновение появилась снова, протягивает ко мне руку, на ладони яичко, яркое, расписное. Я беру и, охрипнув от счастья: «Спасибо…» Передав мне его в руку, той же рукой берет меня за голову, другой за плечо, притягивает к себе и троекратно целует. Так же молча выпустила меня. Я поклонилась и побежала вниз по лестнице. Ариадна Сергеевна вышла мне вслед на площадку: «Спасибо, милая! Большая радость!»

Вижу, что в некоторых случаях от комментария не удержаться. Впоследствии, услышав от Ариадны Сергеевны не помню по какому конкретному поводу: «Ведь ко мне приходят, как на несуществующую мамину могилу – возложить цветы», память о моих цветочных набегах просто жаром меня обдала.

12 июня 1969 года. Первый приезд в Тарусу.

В месткоме Большого театра оказалась горящая соцстраховская путевка в дом отдыха «Поленово». Я мигом собралась и поехала.

В день приезда, во второй половине дня, на катере доплыла по Оке и пошла в город на разведку. Интуитивно пошла налево по берегу и, поднявшись на Воскресенскую горку, пошла вдоль улицы, заглядываясь на каждый дом. Дом Ариадны Сергеевны я помнила по фотографии, виденной у Анастасии Ивановны Цветаевой. Но, конечно, без людей я бы его не нашла, ибо дома не было видно с улицы за высоким забором из широких некрашеных досок и черемухи у калитки. Улица тихая, пустая. Наконец появились двое мужчин в рабочей одежде, подхожу и спрашиваю, не знают ли они, где живет такая высокая седая женщина из Москвы. Постояли, подумали. «Нет, не знаем, девочка. Вон женщина идет, ее спросите». Сами окликают пожилую женщину, повязанную платком: «Вот девочка ищет…» Повторяю приметы. «А фамилия как?» Называю. «Так… Ифрун… не знаю чтой-то. А вон, должно быть, Мишка знает, он здесь живет и всех знает. Миш, а Миш! – на всю улицу, а стоим мы, между прочим, прямо напротив калитки Ариадны Сергеевны. – Миш, не знаешь, женщина такая, из Москвы, Ифрун фамилия». Миша отрицательно качает головой, однако подходит. Я ему описываю Ариадну Сергеевну: высокая, седая, в очках. Миша показывает на калитку: «Вот в этом такая живет, зайдите. Или в этом, рядом, они соседи, друг друга знают».

Благодарю всех, иду к калитке, но останавливаюсь поправить сапог, чтобы дождаться, когда они разойдутся. Расходятся. Из дома напротив выходит старуха в платке. Женщина, которая подозвала Мишу, останавливается, разговаривает с ней, указывая на меня, потом кричит: «Барышня, а барышня! Правильно, туда иди, там она живет! Иди-иди!»

Иду. У калитки скрываюсь за кустом черемухи. Стою. Потом заглядываю в щелку меж досками забора. Дом далеко и почти невидим из-за зелени. Постояв немножко, выхожу и иду вниз к пристани. Старуха из дома напротив кричит мне вслед: «Ну что? Нашли?» – «Да-да, спасибо большое».

Погода меж тем стояла дождливая, глинистые тропинки были скользкими, и назавтра, спускаясь к катеру в Поленове, я не удержалась на косогоре и проехалась левым боком по спуску. Пучками мокрой травы кое-как оттерла свою красную юбку и так в мокрой и поехала, ибо переодеваться было некогда, я бы пропустила катер.

Часа полтора ходила я по пустынной улице Ефремова от зеленого забора бывшей Воскресенской церкви до ограды могилы Борисова-Мусатова, не решаясь подойти к калитке Ариадны Сергеевны и надеясь, что просохнет моя юбка. Когда же начался тихий дождик, подошла и постучала. И так я стучала, то тихо, то погромче, пока проходящая женщина в синем дождевике не остановилась, сказав: «Так вы никогда не достучитесь, дом далеко. – Подошла, повернула железное кольцо, нажала плечом, калитка отворилась. – Вот, пожалуйста!» – «Спасибо». – «А за собой закройте изнутри на задвижку». – «Хорошо».

Закрываю калитку, осматриваюсь. Узенькая дорожка к дому. Полная тишина. Участок крошечный, кругом цветы и трава. Подхожу к высокому крыльцу. На моих сапогах по пуду грязи. Захожу за угол дома и около бочки кое-как вытираю их о траву. Поднимаюсь по ступенькам, стучу в дверь.

Не буду останавливаться на первых неловких минутах, весьма долгих, перейду к следующей мизансцене: Ариадна Сергеевна, в синем платье и синей вязаной кофте, сидит в темном углу комнаты на топчане, застланном домотканой дорожкой, перед столом, у окна, курит и вяжет. Я в отдалении, на парусиновом раскладном стуле, поджав под него босые ноги (сапоги я, конечно, сняла перед дверью в дом). Мы тихо разговариваем, то есть говорю я, отвечая на вопросы Ариадны Сергеевны. Рассказываю про маму, про папу, где я живу, где работаю, как поступала в институт и провалилась на экзамене по литературе, как готовлюсь опять в августе сдавать вступительные экзамены, про что я пишу – нет, не стихи, нет, не прозу…