Czytaj książkę: «Непридуманные истории»

Czcionka:

Корректор Преподаватель русского языка и литературы МАОУ СОШ им. героя Советского Союза С. П. Шпунякова Субота Галина Владимировна, г. Великий Новгород

Благодарности:

Работник культуры Иванова Светлана Анатольевна, г. Великий Новгород

ISBN 978-5-0050-4554-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Розыгрыш

Это был последний набор в ограниченный контингент войск, отправляемый в Афган. Весть о том, что служить ему придётся в горячей точке, Мишка Борисов воспринял спокойно. Ни он первый, ни он последний. Но вот мать…

Покой для Екатерины Владимировны закончился в тот самый момент, когда Мишка, улыбаясь, сообщил ей тревожную новость. С тех пор есть и спать Екатерина Владимировна перестала. Целыми днями плакала и с тоской глядела на сына, прижимая мокрый платок к груди.

– Мать, ну что ты убиваешься? Ничего со мной не случится, – успокаивал сын, но тщетно – сердце матери ныло с каждым днём всё сильнее.

В те времена проводы в армию – событие значительное, по степени важности сравнимое со свадьбой. И приглашаются на него, соответственно, как и на свадьбу, родственники и друзья. Много народу собралось проводить Мишку. Все пьют и веселятся, только Екатерине Владимировне не до веселья.

Когда все изрядно набрались, молодёжь совсем в раж вошла, тут достаёт Мишка видеокамеру, которую ему накануне отец подарил, и с друзьями на кухню уходит. Через полчаса дверь из кухни распахнулась, выходят четыре парня со скорбными лицами, на плечах держат столешницу, а на столешнице лежит Мишка. Руки у Мишки на груди сложены, а в руках свечка горит. Следом за ними девушки театрально заламывают руки и подвывают. И всю эту траурную процессию на камеру снимает лучший Мишкин друг.

Всем смешно, а Екатерина Владимировна, как этот спектакль увидела, так сознание из неё вон. Еле в чувство привели.

Ушёл Мишка на рассвете 15 ноября, а к Новому году пришло извещение: так и так, ваш сын, выполняя боевое задание… погиб. Примите соболезнования.

Сердце матери выдержало, а вот душа? Душа умерла, а вместе с ней и разум. Каждый день Екатерина Владимировна включает видеомагнитофон, вставляет кассету и перекручивает назад плёнку, на которой четыре юноши несут её Мишку с горящей свечкой в сложенных на груди руках.

Последний игрок

Это был приговор. Четвёртая стадия. Рак желудка. Врач похлопал широкой ладонью отца по спине: «Готовьтесь к операции». А как тут готовиться? Это же не нормы ГТО сдавать.

Он лежал на продавленной больничной койке, смотрел в серый потолок и много думал о жизни. О той, что позади. О той, что впереди, думать боялся. Будет ли? И сколько? Он закрыл глаза.

Из пепельных сумерек вынырнуло лицо Витьки Стрижёва.

– Толька, чего лежишь? Айда в футбол.

– Футбол? Какой футбол? У меня утром операция.

– Так то утром. Пошли. Наши все уже собрались, тебя ждём.

На утоптанной поляне, условно ограниченной четырьмя кирпичами по углам, собралась команда – сборная ЖБИ. Он оглядел разношёрстный состав: Сашка Кондратьев, Серёга Пономарь, Колька Ульмер, Ванька Жданов. Оглянулся, внимательно посмотрел на Стрижёва.

– Все в сборе, – подмигнул Витька и толкнул его в плечо.

– Папа, папа, – мне не хотелось его будить, но пугал бойцовский настрой санитарки, и я стала трясти сильнее. Отец открыл глаза. – Папа, пора.

– Уже? – Отец как-то уж слишком резко подскочил с кровати и стал торопливо засовывать ноги в тапочки. Тапки, сталкиваясь носами, разлетались в разные стороны, прятались под кровать.

– Пап, не торопись.

Он сел на краешек кровати, нащупал босыми ступнями тапки.

– Сон мне приснился, – всегда умные глаза отца излучали грусть. – Такой…

Дверь распахнулась.

– Васильев. В операционную.

Согнутая спина вмиг постаревшего отца врезалась в память. И подкативший к горлу ком душил меня все пять часов, пока шла операция.

Знакомая медсестра за взятку впустила в реанимационное отделение.

– Только быстро. Одним глазком. И не тревожь.

Я не узнала его. Решила, что медсестра ошиблась и провела меня не в то отделение. Только присмотревшись, разглядела знакомые лучики морщинок по краям глаз. Это был глубокий старик. Нет, не старик, старец.

Врачи отмерили отцу месяц жизни.

Август в Молдавии жаркий. Всего неделя, как отца выписали. Он лежит на балконе на тахте, подставляя послеоперационный шов солнцу. Никакие доводы о том, что это вредно, на него не действуют. Устав спорить, я присаживаюсь рядом.

– Пап, а что за сон? Ты хотел рассказать, помнишь, перед операцией?

– Сон?.. Ааа… Стрижёв за мной приходил. Звал в футбол играть.

Я вопросительно смотрю на отца. Витька Стрижёв, друг детства, умер 5 лет назад.

– Собрал команду… Из наших… Заводских.

– И?.. – спрашиваю, тревожно поглядывая на красный рубец. Перехватив мой взгляд, отец поглаживает едва заживший шов.

– Они все уже умерли.

Отца не стало через семь лет, к тому моменту он полностью победил страшную болезнь, а умер от инсульта.

Прости меня, Мишка

Эту историю мне рассказала случайная попутчица. Рассказ звучал как исповедь, как покаяние, как самобичевание, отчего на глаза и у неё, и у меня накатывались слёзы.

«Не помню, сколько мне было лет, но была я тогда ещё совсем маленькой девочкой. Едем мы с мамой в кабине грузовика из деревни, а в руках у меня спит пушистый серый клубочек – котёнок! Меня счастливей нет, у меня появился котик Мишка!

Вот однажды заметили мы, что он чешет до крови за своими ободранными ушками. «Лишай», – сказала мама.

Лето тогда было. Мне лет шесть. Вот мама и говорит мне, протягивая какую-то записку: «Бери Мишку и в ветеринарку, усыплять кота надо, пока не перезаражал нас всех, иди!».

Была я девочкой послушной и тихой, маме перечить у нас не принято. Пришла в ветеринарку, переносок-то тогда никаких не было, Мишка доверчиво спит в тряпке, в которую мама его завернула, а я, глотая слезы, подаю записку ветеринару.

Унёс он его, а через несколько минут отдаёт мне кулёк обратно: «Похорони»…

Домой я его не принесла, где оставила – не помню, как до дома дошла – тоже… До сих пор себе простить этого поступка не могу, а что я тогда могла?

Минут двадцать после этой исповеди говорить я не могла. Вспомнился рассказ одной блокадницы о том, как она во время блокады кормила в подъезде кошку. Сама от голода умирала, а половину своей хлебной пайки отламывала. В память врезались слова: «Я её кормила, чтобы остаться человеком».

Darmowy fragment się skończył.