Czytaj książkę: «ОРМУАРШУРАШУ»

Czcionka:

* * *

Сейчас уже не имеет значения, по какому поводу мы с моим другом, известным профессором-психиатром, Виктором Маркушев договорились встретиться. Когда я пришел в кафе, где мы обычно обедали, он был настолько увлечен чтением какой-то книги, что даже не оторвался, когда я сел напротив него. Наконец, он дочитал страницу и посмотрел на меня.

– Извини, но очень хочется скорее дойти до финала. А затем я попрошу тебя ее прочесть. И тогда обсудим.

– А что за книга? – поинтересовался я.

– Она не совсем обычная, – сказал Виктор. – Знаешь художника Даниэля Барова?

Я поднапрягся. Но это имя мне ничего не говорило.

– Ну, это такой художник, который рисует портреты всяких чиновников и замысловатые пейзажи. Но дело не в этом. Несколько лет назад с ним произошла любопытная история, и он обращался ко мне за консультацией. Поэтому я в курсе. А потом он с одним из своих приятелей решил написать обо всем книгу. Они не пожалели средств, издание роскошное, как видишь. Но тираж не просуществовал и двух часов.

– Раскупили?

– Нет, он был изъят. Весь тираж.

– Почему? – удивился я.

– А почему – мы поговорим, когда ты сам ее почитаешь. Разошлось только несколько экземпляров, в этом смысле мне повезло. Поэтому если эта книжка потеряется, мы ее не восстановим. Так что читай аккуратно и не бросай, где попало. Не потому, что она мне очень дорога, а просто там есть несколько моментов, которые стоят того, чтобы их обсудить.

Через пару дней книга «Ормуаршурашу» попала ко мне в руки, и я начал ее читать.

«ОРМУАРШУРАШУ»

Гуляющая публика представляла любопытное зрелище. Два встречных потока людей, все делают вид, что просто прогуливаются, но глазами выискивают кого-то, с кем можно переброситься парой слов, чтобы хождение приобрело хоть какой-то смысл и видимость цели.

Завязывается разговор, пестрящий известными именами, это привлекает слушателей. И вот уже образовался кружок, где все как бы знакомы с действующими лицами. Они многозначительно кивают, показывая всем своим видом, что хорошо понимают подтекст. В конце истории раздается взрыв смеха, который объединяет участников этого сиюминутного кружка в иллюзорный «свой круг».

Взрывы смеха раздаются то тут, то там, создавая у остальных гуляющих завистливое впечатление бурного веселья. Некоторые пристраиваются вторым кругом за спинами смеющихся, и хотя мало кто из них понимает, над чем надо смеяться, они, соблюдая субординацию, тоже смеются поддакивающим смехом, мимикрируя под причастных и создавая себе возможность дальнейшей канализации потребленного сюжета.

Длинный коридор в виде буквы «г», собственно говоря, и был предназначен для праздного гуляния. Когда-то это был просто переход из одного крыла здания в другое, но после существенного ремонта он превратился в коридор для прогулок и получил название «галерея», а здание стало модным клубом, который, переменив пару вывесок, в конце концов тоже стал «Галереей», потому что все только так и говорили «встретимся в Галерее», «вчера в Галерее», и т. д.

Значительную часть публики составляла зеленая молодежь, девочки и мальчики, получающие от родителей к окончанию школы предпоследний мерседес «пусть пока поездит на предпоследнем». Знакомясь друг с другом, эти дети спрашивали не «как тебя зовут?», а «на чем ты ездишь?», соблюдая таким образом правила неписаной иерархии среднего класса.

К зеленой молодежи примыкала зрелая молодежь, которая в свои двадцать пять – тридцать лет уже прочно освоила посты генеральных, финансовых, исполнительных и прочих директоров в дочерних филиалах компаний своих отцов. В эту однородную массу пестро вкраплялись молодые шоумены: телеведущие ночных музыкальных программ; певцы и певицы, прославившиеся исполнением песни в сериале; актеры и актрисы, знакомые по рекламе или незнакомые, но снявшиеся в эпизоде у модного режиссера.

Среди посетителей «Галереи» были и гости старшего поколения: известные журналисты, маститые критики, видные адвокаты, участвовавшие в ряде громких процессов, иногда – какой-нибудь некрупный олигарх, чье имя было на слуху благодаря неопасным для жизни скандалам; его любовница, она же победительница конкурса танцев, песни или владелица тонкого глянца – в зависимости от того, что ей хотелось – короче говоря, представители элит. Для этой публики гулянье по галерее было несолидным делом. Персоны облюбовали себе бар на цокольном этаже, где можно было разнообразно отвлечься от своих дел, дум, творческих мук и Муз.

Был в клубе еще один разряд посетителей – так называемая массовка, завсегдатаи, чьи лица вроде бы примелькались всем, но никто не знал, кто они, что они и откуда, «Кто это подходил? – Да понятия не имею»! Массовка и персоны были взаимно необходимы друг другу – одной стороне для тщеславия, а другой – для фона, на котором они могли проявлять свое превосходство.

* * *

Художник Даниэль Баров, известный как автор портретов чиновников, бизнесменов и прочих личностей, посмотрел на часы и уселся в одно из кресел, расставленных вдоль стены галереи. Официант поставил перед ним на невысокий столик бокал с коктейлем «в подарок от заведения». Черт, я же за рулем! – с досадой произнес Даниэль, сделав глоток.

Популярность в упомянутых кругах сделала художника весьма состоятельным, что в сочетании с привлекательной внешностью – как написала одна из его поклонниц, поэтесса, «просто вылитый Хью Грант, только лучший вариант» – создавало эффект притягательного мужского обаяния.

Женщины роились вокруг него, стараясь, чтобы его пристальный взгляд хоть на миг выделил их из толпы. Многие его заказчицы становились заказчицами только для того, чтобы сблизиться с ним. Он отвечал женщинам неисчислимой взаимностью. Правда, после двадцати лет пребывания на богемном Олимпе он иногда стал ощущать некоторую разочарованность: все манящее, новое и неизвестное при ближайшем рассмотрении оказывалось таким одинаковым и предсказуемым, словно было вырезано по единому трафарету.

В свои сорок семь, нерасполневший и подтянутый, он обычно легко входил в контакт с молодежью, упругим скачком преодолевая возрастной барьер.

Но почему-то сегодня «тусовка» в Галерее вызвала у него раздражение: «Мошкара. Глупые, самонадеянные. Все у них «гениально»! Тужатся-пыжатся друг перед другом, им еще все это не надоело».

Возможно, такая реакция была тенью ревности – он вдруг приревновал жизнь к этим юнцам, к их будущим успехам. Но это ощущение было мимолетным. Он знал, что сейчас его время в самом разгаре, что стоит ему взглянуть… Кстати, одна девица из этой компании… он представил ее позирующей – руку наверх за голову, бедро выгнуто… потом на кушетке., потом он садится рядом… и она говорит…ох, да что она может сказать-то?… нет, не буду. Девица спиной почувствовала взгляд и обернулась. Увидела его. Глаза ее округлились, брови поднялись. Она тут же отделилась от своей группки, стараясь не потянуть за собой других – ведь это ей выпал шанс.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте – он улыбнулся своей знаменитой легкой улыбкой. – Мы знакомы?

– Нет, но я всегда мечтала с вами познакомиться!

– А вы знаете, кто я?

– Ну кто ж не знает! Вы – Даниэль Баров! А я вас видела здесь… там… внизу.

– Да, я там часто бываю со своим друзьями. А вас зовут… постойте, я попробую угадать… Ира ксюша даша настя… Ксюша!

– Да!!! Как вы…

– Сам не знаю. Почувствовал. Так бывает. Ксюша ирочка дашенька настенька, вам тут нравится?

– Да, очень!

– А мне – нет. Давайте удерем отсюда!

– Как?!

– А очень просто! Возьмем и убежим!

– Куда?!

– Ну, куда хотите! Я подумал, что у вас – можно «на ты?» – у тебя изумительное лицо. Я хотел бы написать твой портрет. Я давно ищу такое лицо. Такие глаза, улыбку. Ну что, поедем?

– Да… но только…

– Ты тут с кем-то?

– Да. Я только предупрежу…

– И с кем же?

– Я с подругой и еще с одним молодым человеком.

– А нужно ли им говорить? Скажешь потом, что я тебя выкрал.

– Я просто скажу, чтоб они меня не ждали. Я быстро.

– Хорошо. Давай так – тебе двадцати минут хватит?

– Да, конечно.

– Мне тут должны позвонить. Я жду звонка. Давай через двадцать минут ты приходишь сюда. Договорились?

– Да, договорились!

– Ну, иди! И знай, я уже скучаю по тебе! Я жду!

Ксюша-ира-настя-даша полетела предупреждать своих.

В это время зазвонил мобильный. Даниэль Баров действительно ждал звонка.

– Алло! Да-да! Конечно, как договорились. Я сейчас в клубе. Нет, домой не буду заезжать, у меня все в машине. Только вот что, одна проблема. Я тут выпил немного, меня угостили, и неудобно было отказаться. Да. Я теперь не сажусь за руль после спиртного. Отлично. Через пять минут у бокового выхода. Синий БМВ? Все. До встречи.

Через пятнадцать минут ира-даша-ксюша с раскрасневшимися щеками прибежала к назначенному месту. Она обескураженно остановилась, оглядываясь по сторонам, но знаменитого художника нигде не было видно. Она решила подождать, но ни через пять, ни через десять минут он не появился. Никаких следов его недавнего пребывания в этом кресле! Хотя нет, бокал-то вроде его…

Девушка, в недоумении прождав еще какое-то время, произнесла вслух: «А-аблом». Ее лицо сейчас могло бы представить интерес для психолога, изучающего соответствие мимики настроению. Мышцы лица, отвечающие за радостное ожидание, на глазах расслаблялись, а другие приводились в действие, придавая только что оживленному лицу выражение досады и разочарования. Взгляд ее медленно терял яркость, как люстра в зрительном зале после окончания представления. Она пожала плечами и, ежесекундно оглядываясь, направилась опять к своим – доказывать, что ей все это не приснилось. Окончательно смирившись с непонятной неудачей, она последний раз обернулась – никого. Только на низком столе возле кресла по-прежнему стоял стакан с недопитым коктейлем.

* * *

Первыми новость озвучил один из центральных каналов телевидения, после чего она стала с неимоверной скоростью распространяться, заполняя, словно дым, все уголки отечественного информационного космоса. На какое-то время сообщение об исчезновении художника Даниэля Барова стало самым обсуждаемым событием, потеснив остальные горячие темы.

Сначала, правда, не все приняли эту новость всерьез. Особенно скептически ее комментировали ближайшие приятели Барова.

– Как вам новая выходка Даниэля?

– Да, в его духе!

– Как ее зовут, интересно?

– Где он ее подцепил?

– Похоже, он сам подцепился. Ничего, скоро все узнаем!

– А с этой, он, что ли, расстался?

– С Алиной? Насколько я знаю, не собирался. Но боюсь, теперь у него будут проблемы. Она девушка скандальная.

– Знаешь, скандальная – но не дура. Будет орать – все потеряет. Она ему не жена.

– Но куда он все-таки делся-то?

– Где-то отсыпается. Не первый, не последний. Помнишь, он сказал, что у него важная встреча, а сам улетел на Канары. Я потом говорю ему – что ж ты тут плел про встречу. А он говорит – «я ничего не плел. У меня была встреча на Канарах». Главное, через день он уже был здесь. Вот так. Раз – и на Канары, на денек.

– Пиарщик, сукин сын!

– Вот-вот! Так что, подождем. Скоро объявится!

Однако проходили дни. А пиарщик не объявлялся. Более того. Как бы ни был он увлечен очередной любовью, но не в его характере и главное, не в его интересах было приносить в жертву этим отношениям свои деловые связи – контракты, обязательства, встречи и замыслы. А в данном случае имело место то, чего ни при каких обстоятельствах он себе раньше не позволял – без всяких предупреждений, объяснений и извинений были сорваны сеансы весьма солидных персон, заказавших ему портреты. Не были выкуплены отобранные рамы для уже готовых работ, которые в назначенный срок должны были быть отданы специально приехавшим из других городов представителям заказчиков – отнюдь не последних людей в мире бизнеса. Не состоялись и более мелкие дела, которые тоже требовали бережного обращения – телефонные звонки, переговоры, участие в ток-шоу, телеинтервью, присутствие на заседаниях различных комиссий, награждение мальчика, выигравшего конкурс «Городской пейзаж глазами подростка» – ну и так далее.

Со слов его секретаря Марины стало известно, что последний раз Даниэль Баров разговаривал с ней вечером три дня назад. Дал ей несколько поручений, свидетельствующих о том, что он собирался в конце недели быть в Москве и никакие долгосрочные поездки не планировал. Но с тех самых пор он не звонил и никак не давал о себе знать, и это заставляло Марину сильно тревожиться. Последняя пассия Барова, называвшая себя его гражданской женой, была сначала в гневе и ярости, поскольку хорошо знала характер Барова и его способность терять голову от очередного знакомства. Она не допускала, что могло произойти что-то плохое, полагая, что если бы с ним что-нибудь случилось, то, конечно, об этом тут же стало бы известно. Но по настоянию Марины она все же обратилась в милицию с заявлением о пропаже человека. Однако расширенный поиск по больницам Москвы и Подмосковья не дал результатов.

Новая волна сообщений об исчезновении Даниэля Барова прошла по СМИ, когда обнаружили, что в его гараже не хватает нового мерседеса. Тут же возникла версия о разбойном нападении на него неких лиц, далеких от культуры и не знающих, на кого они подняли руку. Эта версия вполне серьезно обсуждалась, поскольку были прецеденты, когда известных людей в престижных иномарках останавливали на пустынных шоссе, силой заставляли выйти из машины, избивали, а затем, оставив их на обочине, угоняли машину в неизвестном направлении. Но в данном случае особую тревогу вызывало то, что пострадавший до сих пор не найден. Если травмы, полученные в результате разбоя, оказались слишком серьезными… если была сильная кровопотеря… если он очень долго находился без помощи… об этом взахлеб, хотя и с налетом осторожной озабоченности, говорили ведущие всех новостных каналов.

Неожиданный виток интрига получила после того, как на парковке одного из московских ночных заведений был обнаружен тот самый мерседес, который, как выяснилось, все это время здесь и находился. Владельцы клуба не знали точно, кому он принадлежит, но не имели ничего против его пребывания у них на стоянке, понимая, что хозяин, скорее всего, один из их вип-посетителей.

В интернете и на телеэкранах замелькали интервью с приятелями художника, которых видели с ним в тот вечер. По их словам, они, как обычно, сидели внизу, в баре. Потом Даниэль сказал, что ждет звонка, «а здесь плохо ловит и не слышно ни черта». Он сказал «Скоро вернусь». Кто-то спросил «Когда?» Он ответил «Через полчаса, а скорее всего завтра вечером». Все засмеялись этой шутке. Это было после одиннадцати. Может, начало двенадцатого, а может, ближе к двенадцати. Они не засекали точное время. К ним он в тот вечер не вернулся, но они и не волновались. Но с тех пор никто из них ничего о нем не знает.

Через десять дней уже ни у кого не оставалось сомнений, что с Даниэлем Баровым что-то случилось. Но что?

Во внеочередном выпуске популярного ток-шоу известный ведущий, кстати, хорошо знакомый с самим Даниэлем Баровым и персонажами многих его портретов, представил публике эксклюзивную информацию, которая могла, возможно, пролить какой-то свет на произошедшее, а если нет, то, по крайней мере, добавить популярности самому ток-шоу и его ведущему. Он сумел разыскать бармена, который угостил Даниэля в тот вечер коктейлем, уборщицу, которая обнаружила недопитый коктейль на одном из столиков в галерее, а главное – девушку Ксюшу, которая рассказала о своем знакомстве с художником, о его предложении написать ее портрет, о том, как она побежала предупреждать своих друзей, ну и так далее.

– А как ты оказалась в этом клубе? Ты часто там бываешь?

– Нет, что вы! Первый раз. Нас провел Дэн, то есть он как бы давно обещал, мы живем…ну как бы в одном дворе, а он работает на телевидении…

– Так, понятно. Значит, ты сказала, что Даниэль Баров предложил тебе поехать к нему?

– Да. Если бы я знала, что так получится, я бы ни за что не ушла. Тем более, что он мне говорил – не надо никого предупреждать. Потом скажешь, что я тебя выкрал.

– Но ты все же пошла?

– Да.

– Внимание на экран. Послушаем, что говорят друзья Ксюши, которые были с ней в тот вечер.

«Она прибежала… а-а… как бы сама не своя, да? И сказала… что ее… ну то есть… а-а… как бы пригласил известный художник… да?… а-а… ну как бы… написать ее портрет… как бы… то есть… и она еще сказала… а-а… – ну все, я пошла…»

«…она …а-а… так скажем… а-а… волновалась, так скажем… а-а-а… Понимаете, а-а… Даниэль Баров…он…а-а…так скажем… то есть, там много люд ей… да?… ну, грубо говоря, известных… так скажем, но тут… а-а… как бы…».

– Хорошо, Ксюша, и дальше что было?

– Я вернулась, а его нет нигде.

– А тебя долго не было?

– Он сказал прийти через двадцать минут. Но я раньше пришла. А его уже не было. Я ждала, но…он не вернулся.

– Давайте посмотрим на экран. Ты вот здесь стояла?

– Да, да. А вот здесь он сидел, за этим столиком. И здесь стоял такой., ну… как бы стакан с коктейлем. Но когда я пришла, то коктейль стоял, а его самого не было.

– А что он тебе еще говорил?

– Ну что у меня такая улыбка…

– Так, это понятно. А он говорил, что куда-то собирается, звал с собой?

– Он сказал, что ждет звонка. А потом хотел, чтобы я поехала с ним, и он будет меня рисовать.

– И когда это было, не помнишь? Во сколько?

– Это было…где-то… Может, около двенадцати. Где-то так.

– И что потом?

– Ничего, я вернулась к своим, мы еще немного потусили, но мне уже как бы… ну не очень было весело. Мы недолго там еще пробыли, где-то до трех. Может, даже меньше. Ребята поехали куда-то еще. А я домой поехала.

Исчезновение Даниэля Барова иначе, чем «таинственное», не называли. По факту этого таинственного исчезновения было заведено уголовное дело, которое сразу же перешло в разряд «висячих». Ничто не взято, не пропало, никаких требований выкупа, никаких звонков, никаких сообщений. Детализация его телефонных разговоров тоже ничего не дала. Было выявлено, что ему действительно звонили в ноль часов восемнадцать минут, разговор длился сорок три секунды, но номер собеседника определить не удалось. Его собственный телефон был недоступен. Опросили его друзей и знакомых, включая женщин, а также Алину и Марину. Никаких следов, никаких ниточек, никаких, даже самых горьких, определенностей. Обращались к экстрасенсам. Их мнения разошлись: двое сказали, что он жив, но находится где-то очень далеко отсюда, другие уверенно заявили, что не видят этого человека среди живых.

Какое-то время в интернете продолжали появляться короткие сообщения о нем, которые не подтверждались и не опровергались. Постепенно тема о пропаже художника была исчерпана для журналистов, поскольку перестала быть новостью для публики. Затянувшаяся загадка уже не будоражила умы, а, скорее, утомляла.

Новые громкие события, прорывая пелену повседневности, взлетали на самый пик рейтинга, а прореха, вызванная исчезновением Барова, сглаживалась и зарастала без следа.

РАУАЛУДМЬРТРЫ

Ему снилось, что он летит над бесконечной зеленой равниной, немного покатой относительно линии горизонта, словно очень пологий склон гигантского холма. Полет был странный – он не чувствовал ни ветра, ни холода, ни скорости, и мог бы подумать, что завис, распластанный в невесомом состоянии на орлиной высоте, и что упасть ему не дает что-то вроде невидимого упругого воздушного надувного матраса. Но судя по некоторым изменениям ландшафта внизу, это все-таки был полет – беззвучный, без единого мышечного усилия, без понимания, куда и зачем. Его несло вместе с облаками, и он безвольно подчинялся этому направлению.

Вдруг он попал в какую-то воздушную воронку. Его начало крутить, и вращение становилось таким стремительным, что у него заломило в висках и подступила тошнота. К тому же, наряду с вращением, он чувствовал, что его тянет вниз какая-то страшная сила, как будто на него накинули петлю, затянули ее повыше пояса, сдавив ребра, и резко дернули вниз. Почти задохнувшись, он попытался ослабить давление ремня – оказалось, что это петля из ремня, но в это время его пронзила невыносимо острая боль в спине, и он закричал во сне так сильно, что проснулся от этого крика. Но открыв глаза, он увидел только кромешную черноту, которая через секунду заполнилась изумительной красоты синими точками. Эти точки подержались, давая собой налюбоваться, но затем стали расплываться, исчезать. И скоро чернота испещрилась другими точками – разноцветными, большей частью красными и золотыми. Скоро все, кроме золотых, исчезли, и эти золотые точки стали слепить глаза. Он зажмурился и опять оказался в кромешной тьме.

Очевидно, он опять уснул, потому что теперь ему снилось, что он уже не летит, а лежит на чем-то прохладном и жестковатом и смотрит в небо, которое стало так недостижимо высоко, что казалось невероятным, что он только что был там, среди облаков, и летел… «Наверно, я упал», – подумалось ему, и эта мысль настолько была разумной, что оказалась на грани сна и пробуждения. По крайней мере, потом он четко помнил, как он подумал это во сне. Вторая мысль, которую он тоже запомнил – как передать на бумаге или холсте эти удивительные цвета, которые ему приснились – эту голубизну неба, зелень равнины, эту тьму с синими точками. Еще одна мысль также звучала в его голове, и он не мог понять – во сне она пришла к нему, или уже совсем наяву – о том, как он будет рассказывать, что эти удивительные краски пришли к нему во сне, когда он летал. Вот он, секрет Шагала, мелькнуло у него. Он просто воплотил свой сон! Но у меня будет свой полет. Ему захотелось скорей в мастерскую, начать работать. Но как только он сделал попытку подняться с постели, его опять пронзила нестерпимая боль в спине, и он со стоном повалился назад. Черт, что это? Где я застудился? Он попытался нащупать столик у кровати. Куда он делся-то? Подождите-ка, а я-то сам где? Я не дома. И не на кровати. А где? Похоже я на полу. На ковре. Но у кого? Господи! Я ничего не помню! Надо кого-то позвать. Но кого? Эй!!! Ау!!! Доброе утро! Я проснулся! «Где она, черт ее дери? Небось, наводит марафет. Чтобы я ее не увидел утром без грима. Да плевать мне на ее грим!» Эй! Солнце мое! Как там тебя!

Даниэль окончательно проснулся, открыл глаза и… ничего не понял. Он лежал на зеленой траве, кругом, насколько хватало взгляда, до самого горизонта, простиралась равнина. Над ним было огромное холодновато-голубое небо, похожее на глаза одной из девушек, встреченных им в кафе на Малой Дмитровке. «У вас удивительные глаза. Я хотел бы написать ваш портрет. Когда вам позвонить?» «Черт, ведь не позвонил! Надо будет обязательно найти ее телефон».

Но где же я? Не понимаю! Что это все значит? – он с неимоверными усилиями, преодолевая острую боль, попытался подняться, но ему не удавалось даже сесть. При этом он чувствовал ломоту в висках, сильное головокружение и тошноту. Он прикрыл глаза рукой, дожидаясь, пока разболтавшийся вестибулярный аппарат придет в норму. «Ничего себе я вчера набрался! Хотя… я ведь вроде бы ничего не пил… Не помню!»

Несколько раз он снова пытался подняться или хотя бы поменять положение. Но эти попытки были мучительны, спину пронизывало такой острой болью, что он терял сознание и отключался. Потом приходил в себя, и опять начиналось все сначала – попытки подняться на ноги и понять, где он. Ноги его не слушались. Ничего не понимая, измученный и обессиленный, он, наконец, провалился в глубокий сон. Пропустив закат и восход, он проснулся, когда солнце уже было довольно высоко. День, похоже, был более теплый, чем вчерашний. Даниэль чувствовал себя немного бодрее, но когда он попытался встать, опять начались головокружение и тошнота. Да что ж такое, где это видано, чтобы похмелье так долго длилось, раздраженно подумал он. Это прямо отравление какое-то, а не похмелье. Очень хотелось пить. Странно, что не хотелось помочиться. Обычно проснешься – и первым делом бежишь! Подумав об этом, Даниэль вдруг обнаружил, что лежит в мокрых брюках. Что это? Откуда? Мало того, что его дорогостоящие элитные брюки испачканы землей, травой и кое-где продраны. Но он еще и упал в лужу! Он расстегнул молнию, и к своему ужасу увидел, что его мочевой пузырь в это самое мгновение находится в процессе опорожнения. Даниэль потрясенно смотрел, как из него, словно из опрокинутого водочного графина, изливается жидкость. Но ужас был в том, что он сам не почувствовал переполненности, не проконтролировал момент опорожнения и, главное не давал своему мозгу разрешающего сигнала на это. Он ничего не чувствовал! Его мозг потерял контроль над организмом! Даниэль попытался передвинуться, чтобы не лежать в луже, но и это ему не удалось Ноги не слушались и не ощущали влажности. А он не ощущал ног! Даниэль впал в полное оцепенение, как человек, который видит надвигающуюся многотонную волну и тратит последние секунды на то, чтобы не верить своим глазам. На Даниэля такой же волной надвигалось осознание, что это не сон. Не-е-е-ет! – отчаянно закричал он, – не-е-е-е-е-ет! Но… не услышал сам себя! Он закричал еще раз, он открывал рот, он чувствовал свою артикуляцию, но не слышал ни звука. Он оглох!

Даниэль стал звать на помощь, хватаясь за спасительную надежду, что кто-нибудь должен его услышать или… он проснется. На короткие секунды он замолкал, оглядываясь и всматриваясь вдаль. Но помощь не приходила, и это была явь. Не кричать было хуже, чем кричать. И он опять, надрываясь, начинал звать кого-то до потери дыхания, вкладывая в свой крик ярость отчаяния, ярость бессилия и ярость всепоглощающего страха. Так кричат все – и звери, и люди, – за миг до гибели, но не готовые умирать. Наверно, его крик раздавался далеко по равнине, но никого не вспугнул, не насторожил и не разбудил, ни птиц, ни зверей, ни людей. Никто не пришел – даже из любопытства – посмотреть, кто тут кричит. Это была необитаемая, непонятная, бескрайняя, как океан, степь.

Когда Даниэль, наконец, понял, что он совершенно один, оглохший, с парализованными ногами, со страшной болью в спине, посреди неизвестной равнины, на которой он непонятно как он оказался, его охватила паника. Он захлебывался в рыданьях, бил кулаками по траве, по своим бесчувственным ногам, засовывал указательные пальцы в уши так глубоко, словно хотел проткнуть насквозь свою глухоту.

– За что-о-о?! Почему-у-у?! Что это зна-а-ачи-и-ит?! Не хочу-у-у-у!

Через какое-то время Даниэль почувствовал, что надорвал горло. Он перестал кричать и, уткнувшись лицом в траву, горько, зло и безнадежно плакал, подвывая. Плакал, пока не уснул.

Пробуждение принесло новую волну отчаяния. Помимо того, что Даниэль был измучен болью, голоден, от него исходил плохой запах, – он несколько раз уже непроизвольно помочился, – он содрогался от мысли, что в Москве остались в неопределенной незавершенности важнейшие дела, которые требовали его срочных распоряжений, и если эти распоряжения в ближайшее время не будут выполнены, то случится что-то непоправимое, чего нельзя допустить. Почему-то он не мог вспомнить подробно, что именно осталось незавершенным, но он точно помнил, что это было очень важным для него и для других людей, и невозможность закончить эти дела страшно угнетала его. Внезапно он со всей очевидностью осознал, что даже не может сообщить никому, где он и что с ним, и главное – неизвестно, когда он сможет отсюда выбраться, и сможет ли вообще. Тогда у него случился приступ удушья на нервной почве. С огромным трудом он сумел преодолеть его, вернее, дождаться, пока дыхание не выровняется, поскольку понял, что выбор такой – или он задохнется, или он будет выравнивать дыхание. Подобные астматические спазмы повторялись, как только Даниэль начинал слишком сильно нервничать. Он пытался запретить себе думать. Страх перед удушьем стал сильнее, чем беспокойство о незавершенных делах. Но стоило ему сказать себе «не думай», как мозг предательски вызывал в памяти именно то, о чем нельзя было думать, а ожидание приступа немедленно провоцировало его начало.

Физическое состояние Даниэля становилось все хуже, он слабел, ему уже не хватало сил, чтобы пытаться сесть или немного повернуться. Он лежал, весь мокрый, на примятой и пожухлой под ним траве, не кричал и не звал на помощь, лишь иногда начинал бесслезно плакать, кривя рот, но все чаще впадал в апатию, и уже не плакал, а только постанывал или тихонько скулил. Вскоре он и в самом деле перестал вспоминать о делах, о Москве, похоже, он смирился со своим положением и ни о чем не думал, находясь постоянно в полузабытьи. Иногда он открывал глаза и тускло смотрел на синее небо, на проплывающие облака. Потом глаза его снова закрывались, и он погружался в дремоту. Возможно, он уже приготовился к полному угасанию и покорно ждал, когда это произойдет.

Однажды сквозь матовую, словно запыленную, темноту его полусна вдруг проступило желто-оранжевое пятно. Он с трудом чуть разомкнул веки, и в глаза ему ударил яркий солнечный луч. Он зажмурился, в глазах защипало, как будто в них брызнули апельсином. Но момент столкновения взгляда с солнечным лучом подействовал на него, как разряд тока. Его мозг вдруг ожил, и в голове Даниэля отчетливо сформировалась мысль – «если я здесь умру, никто никогда не узнает об этом». А потом одна за одной последовали другие мысли «А я никогда не узнаю, что же со мной произошло. И если меня не будет, то никто вместо меня не напишет моих картин». И наконец, как второй удар тока, его пронзила еще одна мысль «А если я не умру, у меня будет шанс». И завершая этот логический ряд, он решительно понял «я не хочу умирать». Больше он ничего не успел подумать, на мысли ушли забрали все последние остатки сил, и он снова погрузился в глубокий беспамятный сон.

Если бы он не сказал себе этих слов «я не хочу умирать», то скорей всего, ему уже не удалось бы выбраться назад из кромешного вертикального коридора, утягивающего вниз. Он падал бы и падал, пока не достиг бы той границы, откуда, по непроверяемым данным, дальнейший путь дозволен лишь душе. Но яркая вспышка сознания и четкая установка мгновенно изменили заданную программу. Даниэль оказался в темно-черно-синей глубине сна, и что-то держало его, то мягко поднимая, то чуть опуская, и вело по неявным плавным поворотам, отвлекая от тяги ко дну. Это было не забытье, не обморок. Это был настоящий, крепкий, спасительный сон.

Организм Даниэля с жадностью воспользовался этим единственным лекарством, которое могла предложить реальность. Он спал, спал, и казалось, не мог насытиться сном. Время от времени он пробуждался, но очень быстро засыпал снова.