Czytaj książkę: «Последний чогграм»

На обложке использован фрагмент картины Юлия Клевера «Девственный лес».

⁂

Посвящается Полине

Вертолет все же сел, а не упал, хотя это казалось чудом. Вершины деревьев, которые с высоты напоминали сплошное колючее одеяло, укутавшее сопки, вдруг неохотно, сердито треща, расступились, открыв небольшую полянку на самой вершине. Долго еще с лиственниц сыпались мягкие зеленые лапки, трепетали сломанные ветки, а в долину катились камни, дробным перестуком заглушая недовольный гул потревоженной земли. Не скоро все стихло.

Вертолет был единственным видом транспорта здесь, на севере. Далеко на юге острова остались большие города, в которых было все, что нужно людям: школы, библиотеки, магазины, заводы, автомобили, уютные дома. А в этих местах поселки были разбросаны столь редко, что пересчитать их хватило бы пальцев одной руки. Люди всегда селились на побережье, поближе к терпким студеным ветрам и тугим зеленым волнам. С давних пор те волны щедро давали рыбу; ее отвозили в города, переправляли даже через пролив, на материк. Но еще и потому жались поселки к воде, что люди предпочитали шум волн тишине тайги. Было что-то затаившееся, угрожающее, опасное в той тишине…

Пассажиры вертолета ощутили эту тишину сразу. Их испуганные голоса гасли, словно слабые огоньки в буран, не в силах пробить плотное молчание сопок и темноту деревьев. Чудилось, будто отовсюду смотрят внимательные, недобрые глаза. Конечно, это просто казалось, потому что никакой зверь не осмелился бы подойти: отпугивали человеческие голоса, да и вертолет распространял вокруг отвратительный для звериного нюха запах металла и горючего.

Пилот сразу сообщил о вынужденной посадке, и с ближнего аэродрома обещали быстро прислать помощь. И все-таки люди были встревожены так, словно им предстояло пешком, долго и трудно, пробираться сквозь тайгу неизвестно куда.

Основания для тревоги были. Один из пассажиров исчез. Как? Никто не успел этого понять, даже Алексей Петрович Зиновьев, бывший капитан сейнера¹.

Когда вертолет начало трясти и подбрасывать, Алексей Петрович потерял сознание, а открыв глаза, увидел, что люди уже пытаются выбраться из вертолета.

Место рядом с Зиновьевым было пусто. Человек, который здесь сидел, двенадцатилетний внук Зиновьева Володя, исчез.

Да, предчувствие страшной потери не обмануло старого капитана…

Голоса в тайге

Это было непостижимо! Только что Володя сидел в тесном вертолете, приткнувшись окаменелым плечом к такому же напряженному плечу деда, каждую секунду ожидая удара о землю. Вдруг ему показалось, будто стены кабины странно выгибаются и искривляются, словно они стали мягкими, и неведомая сила начала тянуть их в разные стороны. Все краски померкли, ощущение безнадежности навалилось на него, как тяжкий, неподъемный груз. «Сейчас вертолет развалится, и мы все погибнем!» – в ужасе подумал Володя – и вот через миг, менее краткий, чем движение моргнувших век, он ощутил, что стоит, а вокруг…

С ветвей корявых берез спускались длинные тонкие растения. Они крепко обвивали и березы, и кустарник, и даже траву. На еловых лапах висели бороды мха, похожего на мочалку-рогожку. Некоторые деревья казались седыми. Приглядевшись, Володя увидел, что они оплетены паутиной, которая свешивалась с веток и медленно колыхалась на ветру.

Володю передернулся. «Хорошо, хоть пауков не видно», – мелькнуло в голове. Впрочем, и без пауков было страшновато. Паутина напоминала то седые пряди волос, то длинные бестелесные руки призраков, которые тянулись к нему.

Паутина совсем загубила неизвестное дерево. Листьев на нем и в помине не осталось – торчали острые, как ножи, голые сучья.

Опасная штука – такие вот сучья!

На всякий случай Володя попятился под защиту густо-зеленой молодой пихты², и та положила ему на плечо мягкую зеленую лапу.

В первое мгновение это прикосновение показалось дружеским и ободряющим, но тут же он ощутил, как колючие иглы начинают медленно впиваться в тело. Казалось, пихта пока пробует, но вот-вот вонзит их во всю силу!

Володя отпрянул от пихты и встал посреди полянки.

Немедленно что-то оплело его ступни и поползло к коленям, стреноживая его, словно строптивого коня.

Змея?!

Володя поперхнулся криком ужаса. Нет, не змея – просто тонкая гибкая травинка. Но какая-то уж больно шустрая…

«Где я?! – подумал Володя, пытаясь не поддаваться панике. – И где вообще вертолет?»

Поднял голову. В вышине, над вершинами деревьев, поблескивал тоненький, еще бледный серебристый месяц. Значит, уже вечер. Совсем скоро они должны были сесть в Прибрежном. Там ждет бабушка… Что случилось все-таки? Где же дед? Как узнать?

Володя рассеянно обшарил карманы джинсов, хотя отлично знал, что мобильника там быть не может. Телефон остался в куртке, а куртка осталась в вертолете…

То есть у него нет никакого средства для связи с людьми. Разве что только их найти. Пойти и найти… Но куда пойти-то? Где искать?!

А вдруг все погибли?

Володя с трудом подавил всхлипывание. Он совершенно не представлял, что делать…

Сумерки наступали со всех сторон. Они прокрадывались из-за елей и заливали лес зеленовато-прозрачным перламутровым полумраком. Тайгой завладела тишина. Казалось, даже если сейчас разразится буря, она не в силах будет нарушить эту дремоту: только перетасует в небе облака, прошумит по вершинам деревьев, а здесь, внизу, не колыхнется ни одна веточка, ни одна травинка. И вдруг…

– Кто ты? – спросил чей-то голос. Казалось, он исходит из ветвей, корней, листьев притихшей тайги.

Володя от неожиданности вскинулся, но тут же сжался в страхе. Будто мягкая прохладная лапа провела по его разгоряченной спине. Холодом обвеяло шею. Казалось, всю тайгу наполняет вкрадчивый, протяжный шепот.

Вдруг так и понесло, понесло студеным ветром сквозь листья и траву, причем Володе почему-то показалось, что кто-то стоит сзади и дует ему в спину!

Резко обернулся – и зажмурился: так ударило студеным вихрем по глазам! Показалось, или за деревьями мелькнула человеческая фигура? Кто-то худой, маленький, в черной одежде…

Показалось? Нет?

Ветер стих так же внезапно, как начался.

Стало тихо, только откуда-то издалека доносился шелест травы, треск подлеска. Какой-то зверь проламывался? Или кто-то убегал?..

– Кто ты? – снова зазвучал медленный голос.

Володя не смог бы ничего сказать, даже если бы попытался. И тут он услышал неподалеку жалобный плач. Словно крошечный щенок или котенок звал мать. Этот звук надрывал сердце!

Володя приподнялся, прислушался. Но прямо перед его лицом расступились папоротники, и возник смутный женский силуэт.

Это ее видел Володя за деревьями, когда дул студеный ветер? Нет, она появилась с другой стороны… Или их здесь много, этих людей? Может быть, кто-то видел вертолет? Знает, как к нему выйти? Надо спросить.

Но он не успел.

– Спасайся! – проговорила женщина, и Володя узнал тот же медленный голос, что звучал прежде. – Спасайся! Это чогграм! Беги за мной!

– Почему? – спросил Володя, которому было стыдно своего страха, стыдно, что этот страх видит какая-то неизвестная женщина. Хотя, наверное, будет страшно, если ты вдруг оказался в таежной глуши и там творится невесть что!

Незнакомая женщина наклонилась к нему, и Володя увидел, что она очень старая, даже старше, чем его бабушка. И она тихо забормотала, словно произносила заклинание, мрачно глядя в его глаза своими узкими, длинными глазами:

– Если в таежной глуши раздастся свирепый рев тигра, вой голодного волка или тяжелая поступь медведя, пусть готовит охотник оружие, укрепляет дух свой и вострит глаз, потому что его жизнь и слава охотничья сейчас в его руках, во власти его смелого сердца.

Если в таежной глухомани послышится жалобный плач, словно слепой щенок скулит, потеряв свою мать, пусть забудет охотник о том, что привлекло его в тайгу, пусть доверится крепости своих ног и силе своего дыхания, отдавшись долгому и стремительному бегу, который сейчас один только может спасти ему жизнь, потому что не щенячий плач это слышится, а голос чогграма.

– Я не видел никакого чогграма, – прошептал Володя, которому стало еще страшней оттого, что старуха не говорит, а как бы поет.

– Твое счастье, – выдохнула она. – Видевший чогграма погибал всегда.

– Погибал? – тупо повторил Володя. – Но почему?

Она хотела что-то сказать, но замерла. Снова раздался тот же звук – щемящий и жуткий одновременно, и Володя почувствовал, как оцепеняющий холод сковывает все его существо.

Он с силой мотнул головой, пытаясь прогнать наваждение. Но оно не исчезло.

В эту минуту старуха дернула его за руку и приказала:

– Бежим!

Володя задергал ногами, вырываясь из травяных пут, и послушно бросился вперед.

Шалаш неизвестной старухи

– Ты пришел с восточного склона? – спросила неизвестная старуха.

Володя пожал плечами. Он и впрямь не знал, восточным или западным был тот склон, на котором он странным образом оказался, а может быть, северным или южным… Но старуха, кажется, решила, что он согласился с ее словами:

– О! Это заколдованное место! Я забрела туда в поисках травы ас для жертвоприношения и увидела в вышине железную птицу. Она, не взмахивая крыльями, летела. Наверное, ранена была, потому что стонала громко все время.

Самолет, догадался Володя. Или вертолет? Может быть, тот самый, на котором летел он! Неужели его не ищут? Неужели все погибли? Может быть, в живых остался только он? Но он ничего не помнит… Провалы в памяти от шока – в книжках пишут, такое иногда бывает. Но что с дедом? Володя чуть не застонал от ужаса.

– Мне надо найти вертолет, – попытался объяснить он. – Вертолет! Мы летели в Прибрежное. С юга – на северное побережье. Там нас ждет бабушка… Вы бывали в Прибрежном? Это ведь довольно большой поселок: там школа есть, больница… там магазины! Вы были в магазинах в Прибрежном? Или, может, в больнице? К зубному врачу обращались?

Судя по выражению старухиного лица, она вообще не понимала, о чем речь. Ну и, конечно, спрашивать, есть ли у нее мобильник, было совершенно бессмысленно.

Это, наверное, какая-нибудь местная отшельница! Поэтому живет вдали от цивилизации и даже знать о ней не желает!

Темно-коричневое морщинистое лицо старухи было неподвижно. Только в щелочках век проблеснули вдруг глаза – в них отразилось пламя маленького костра, горевшего посреди шалаша, куда она привела Володю. Потом старуха снова заговорила, будто запела:

– Это случилось так давно, когда лебеди еще не умели летать. Тогда родился наш остров. Раньше западный берег был восточным, а восточный – западным. Но однажды Хозяин Моря разгневался за что-то на людей. За что? Кто теперь помнит! Он перевернул остров. Его спина стала животом и погрузилась в море, живот стал спиной – на нем тайга выросла.

«Что-то в этом роде я читал, – вспомнил Володя. – «Конек-горбунок»! Чудо-юдо рыба-кит, а на спине – деревня! Похоже! Но зачем она рассказывает мне сказки?»

– Не говори того, чего нет на самом деле, – сказала между тем хозяйка шалаша. Пламя костра снова замерцало в ее глазах. – Старую Унгхыр не обмануть туманными словами! Я знаю, что не осталось живых людей ни на юге, ни на севере. Ты, наверное, явился из Млыво – селения мертвых… О нет, не бойся! – сказала старуха мягче. – Никакого бога нет при мне! – И она протянула к Володе раскрытые сморщенные ладони, словно показывала: зла не держу, оружия нет. – Никаким колдовством я не сделаю вреда тебе. А может быть, ты спустился со звезд? Но почему тогда ты испугался чогграма?

– Ничего я не испугался! – запальчиво возразил Володя.

Он уже порядком устал бояться и устал от этой странной старухи. Ее речь была понятна ему – и в то же время перемежалась словами, о смысле которых он догадывался с трудом, как будто знал их когда-то, очень давно, а теперь забыл и смутно припоминал забытое. Кажется, она говорит на языке нивхов! Отец Володи был нивх, и дедушка с бабушкой – отцовы отец и мать, которые умерли очень давно, когда Володя только родился, – они тоже были нивхи. А мама Володи русская, и родители ее русские. Глаза у него зеленые, волосы каштановые, как у мамы, но черты лица – высокие скулы, узкие глаза, смуглая кожа – точь-в-точь как у отца. Однако языка нивхов Володя не знал, а тут слушал старуху, говорящую по-нивхски, и все понимал. Мало того – сам отвечал ей. Чудеса…

Вообще сплошные чудеса! Сама бабуля явно со странностями. То мертвецом его обозвала, то к звездным людям причислила. Инопланетянин теперь Володька Зиновьев! Нет уж, хочется ему подальше от этой старушки и всех здешних непоняток и страхов оказаться, хоть дома он только и делал, что мечтал обо всяких необыкновенных приключениях.

И он вежливо попросил:

– Бабушка, пожалуйста, покажите мне дорогу на восточный склон, про который вы говорили! Я хочу найти наш вертолет. Может быть, там все в порядке, дед меня ищет…

– Ну что же, я провожу тебя туда, – помолчав, ответила старуха. – Но в Млыво – селение мертвых – возвращаясь, позволь и мне взобраться на небо по веревке, на которой ты спустился сюда. Днем и ночью жду я, когда настанет мне пора уйти в Млыво, но все живу… Не хочу сама на съедение чогграмам броситься, потому что это грех. Не соберут мне соплеменники дрова для погребального костра – одна я на свете, нет никого из племени моего!

Володя смотрел на старуху, медленно моргая. За ее спиной копились тени, еще более темные, чем даже та темнота, которая сгустилась в углах шалаша, куда не достигал свет костерка.

Однако чем дольше смотрел на них Володя, тем лучше различал в темноте промельки бледных печальных лиц, иссохшие руки, которые то и дело вздымались к этим лицам, чтобы утереть невидимые ему слезы…

Что это? Какие-то печальные воспоминания старухи, которые живут рядом с ней? И кого они оплакивают? А может быть, это те самые жители Млыво, селения мертвых, оплакивают свою смерть?

Володя тряхнул головой, отгоняя ерунду, которая так и лезла, ну так и лезла в голову. Насупился, покосился на старуху.

Ее слова обладали каким-то странным свойством. Они как бы материализовались, они создавали видения…

Хорошо бы сейчас оказаться подальше от нее! Хотя, если честно, Володе было жаль эту несчастную женщину, скорчившуюся у тусклого костерка. Наверное, дети ее уехали в город, выучились там, работают, а она свои дни доживает в этом первобытном шалаше…

Понятно, что на восточный склон придется топать по тайге на своих двоих. Надеяться на то, что у старухи рядом с шалашом окажется вездеход или хотя бы самая завалященькая «газель», – самое глупое, что можно сейчас сделать…

История старой Унгхыр

Сильный шум послышался вдруг снаружи. Будто сюда, в сердце тайги, залетел прибрежный тайфун и закипел в кронах вековых деревьев. Стены шалаша ходуном ходили! А старуха легко поднялась, подскочила к входу и сдвинула не то тряпку, не то шкуру, которая его заслоняла.

Странные, тонкие клики неслись с вышины: не ветер это шумел, а хлопали крылья многих птиц. Вот стая на миг закрыла луну, звезды над шалашом.

– Хонглик! Вакук! – закричала старуха. У нее был такой голос, словно она звала добрых старых друзей. – Саньпак! Нымгук!

Саньпак… Это слово Володя тоже знал. Ведь это нивхское имя. Так звали его бабушку, мать отца. Гораздо чаще, правда, ее называли Александрой Ивановной или, как Володя, бабой Сашей. Но в паспорте у нее стояло имя Саньпак. Почему эта старуха зовет птиц человечьими именами?

Несколько птиц меж тем отделились от стаи и влетели в шалаш. Черные, величиной с ворона, с красными глазами. Они пронзительно кричали, и так же пронзительно и неразборчиво вторила им старуха. Казалось, они обсуждали какие-то важные дела…

– Перахра, нхак, олухна… – услышал Володя слова, похожие на заклинания, и тут все кругом словно бы заволокло дымом.

Володя долго тер кулаком слезящиеся глаза, а когда открыл их, увидел, что вокруг костра сидят несколько молодых женщин. Все они были в черных халатах с желтыми узорами на рукавах и подолах, а одна, наоборот, в желтом халате с черными узорами, знакомом уже Володе. Так была одета старуха, хозяйка. Но теперь у нее были длинные черные глаза – будто звезды блестели они. И она была красавица, совсем молодая красавица. «Это старуха в красавицу превратилась!» – понял Володя. Еще бы понять, как это произошло!

Он снова потряс головой – вдруг хоть это наваждение исчезнет? Однако все осталось по-прежнему, и Володя подумал, что голову, наверное, нужно поберечь. Тут на каждом шагу какие-то чудеса, и если беспрестанно трясти ею, отвалится небось!

Но что же делать, если все так непонятно и, прямо скажем, страшно?! Хоть бы объяснил кто-нибудь, что же вообще происходит?!

– Не бойся тахть – ночных птиц, – проговорила в это мгновение красавица. – Это подруги мои. Раньше девушками были. Вот это Хонглик, это Саньпак… А меня зовут Унгхыр – Звезда.

– Звезда… – повторил Володя. Она и правда теперь похожа на сияющую звезду. Только очень грустная. И подруги ее тоже грустные. Все красавицы – и ни одна не улыбнется!

– А почему они такие печальные? – шепотом спросил Володя. – Ну, подруги ваши – в гости к вам собрались, но молчат. Как будто на похороны! На поминки!

Он тут же испугался своих слов, но Унгхыр только кивнула:

– Это правда. Они собрались на поминки по своей молодой и счастливой жизни. На поминки по самим себе.

Еще того не легче! На поминки по самим себе!

– Но как это? – проговорил Володя дрожащим голосом. – Они что, умерли? Или они птицы? Я ничего не понимаю!

– Они умерли, – кивнула Унгхыр. – Их погубила я. Я – и чогграмы. Слушай, я тебе расскажу эту историю из старых дней… таких же старых, как я сама.

Мы работящими девушками были. День и ночь шили, все что-нибудь шили. Из бересты посуду делали. Работая, пели… – Она высоким голосом затянула: – Анн-нга… ыннн-нга! – Взглянула на подруг, словно ожидая, что они подхватят, но те молчали.

Унгхыр тоже помолчала, понурясь, потом опять заговорила:

– Голубую лилию найти мечтали. Голубая лилия насыщает голодных, исцеляет больных, исполняет заветные желания. Целебны и сладки луковицы ее. Отведав, пожелаешь отведать снова. А как прекрасен цветок ее! Увидев, пожелаешь увидеть снова. Но голубую лилию стерегут чогграмы…

Если бы ты знал, как все боятся чогграма! Страх перед ним сильнее всех других страхов, ибо после встречи с чогграмом от человека не остается ничего. И только во имя чудодейственной голубой лилии отправлялись женщины племени нивхов в потайные и опасные места, потому что цветок и луковица голубой лилии могли возвратить здоровье больному, жизнь умирающему, счастье несчастному.

Собирать цветы и коренья – не мужское дело. Поэтому за голубой лилией шли только женщины.

Сначала старейшины племени долго выбирали тех, кто отправится в поход. Только смелой, ловкой и сильной нивхинке позволялось идти. Ведь, испугавшись плача чогграмов, погибнуть могла! Только добрых духов молить о помощи оставалось тем, кто растеряется…

Самую сильную, самую смелую, самую ловкую из всех выбирали вожаком – такую, которая и сама не испугается, и другим свой страх не передаст. Страх ведь – как огонь. Испугавшиеся женщины – как сухая трава. Одна от другой вспыхнут – и вот уже никого не осталось.

Если в тайге голос чогграмов раздастся, нивхинки должны окликать друг друга, в один ряд за вожаком становиться. Сначала самые сильные, потом те, что устали, ослабели. Здоровые не должны были гибнуть из-за слабых. Закон похода: пусть немногие погибнут – большинство спасутся. Но вот однажды не спасся никто, – тихо молвила Унгхыр и на некоторое время умолкла. Потом опять заговорила: – Давно это было… Тогда как раз лето засыпа́ть думало. Орлиный месяц кончался. Пошли нивхинки в тайгу, в заповедные места, за голубой лилией. Кто луковиц набрать, кто цветов.

Я никому не говорила, зачем мне цветок. Кто спросит – я глаза опускала, молчала. Перестали спрашивать, но вожаком меня выбрали.

Сначала мы на лодках полдня плыли против течения, потом к берегу пристали, в чащу вошли. Долго искали потайную поляну. И вот нашли. Стебли у лилии выше, чем у сараны, листья меньше, а на нескольких веточках – голубые цветы. В бутонах они светло-голубые, как небо под солнцем в зените. А увядая, почти черными, будто ночь, становятся. Но вся красота – в раскрывшихся цветках. Они похожи на вечернее небо, когда солнце уже ушло спать, но первая звезда еще не появилась.

Голубой лилией любуясь, долго мы стояли молча, но день уже спешил встретиться с вечером, надо было торопиться. Мы наполнили луковицами берестяные чумашки, не забыв по зубчику от каждой отделить и на прежнем месте посадить, чтобы снова здесь зацвела голубая лилия. Я цветок на груди скрыла. Потом в обратный путь все отправились.

И вот… много шагов пройдя, плач чогграмов услышали. Я поставила женщин друг за другом, сама встала впереди. Куда я бегу – туда и остальные. А плач чогграмов, их жуткий скулеж, точно веревкой ноги спутывает. В груди у каждой страх тлеет, но бегут женщины за мной.

И вдруг я поняла, что потеряла цветок, потеряла заветную голубую лилию! Ахнула, остановилась. Где, да где же она?.. Туда-сюда бросилась – но разве найдешь потерянное в глухом подлеске, меж зубчатых листьев папоротника?

Вскрикнула я отчаянно – а женщинам в моем голосе растерянность почудилась. Мигом пламя страха охватило их, врассыпную бросились. Мечутся туда-сюда, а я, будто ничего не видела, стонов чогграмов не слышала, искала свою заветную голубую лилию. Ведь для того я за цветком в опасный путь отправилась, чтобы обратил ко мне свое сердце Ючин, храбрый охотник…

Ах, как я его любила! – громко воскликнула Унгхыр, всплеснув руками. – Он был самым красивым из всех охотников. У Ючина юбка серебристая из нерпы, наколенники многоузорные, брови черные, соболиные, ресницы похожи на кисточки из ушей зимней белки. А я разве хуже? Все говорили, что красива и я, всех подруг красивее! Мои тонкие руки и тонкие пальцы были похожи на молодые побеги тальника, по плечам волосы рассыпаны, черные и упругие, как тетива на луке, а в косы их заплету – толстые косы получаются, подобные хвосту черно-бурой лисы. Рот был маленький, как лесная ягода, лицо белое, с ушей свисали золотые серьги, носила я красивый вышитый халат. Сердце мое только для Ючина билось, слова песни только для него слагались…

И Унгхыр тихонько запела:

 
Ночь и день о тебе думаю.
Если уедешь, о тебе лишь помнить буду,
Где ты ходил, там и я ходить буду.
Ты из всех людей самый лучший, самый прекрасный.
О, возьми меня с собой!
Твоей сумкой с кремнем, что на поясе твоем висит,
сделаться хочу.
Сделаюсь дном твоей лодки,
С тобою быть хочу!
Как дождь, текут
Слезы мои…
 

Ах, как я его любила, Ючина… Перья кукушки пережженные – великое привораживающее средство! – в табак ему подмешивала. Но не помогло колдовство, не полюбил Ючин меня. Усмехался только: «Что на меня все время смотришь? Разве я один – человек?» Ючин на другую девушку, на Хонглик, ласково глядел, ее в жены взять хотел… Одна надежда на голубую лилию оставалась – но вот нету больше цветка у меня! Потеряла я его!

Заплакала было я, как вдруг кто-то меня за рукав дернул. Глянула – а это Хонглик, невеста Ючина.

– Спасайся! – крикнула она. – Чогграмы уже близко!

Тут я очнулась, плач звериный совсем рядом услышала, увидела, что подруги мечутся в страхе. Поняла, что можем мы все погибнуть!

Начала я подруг скликать-собирать: кого догоню, за косу схвачу, кого за полу халата поймаю – но все, пропали мои сила и власть, больше не слушались меня женщины… Бегала-бегала я за ними – и сама не заметила, как на берегу оказалась.

Лодки, к ивам привязанные, на воде тихо покачиваются. Волна песку о чем-то ласково шепчет.

Долго-долго ждала я на берегу. Весь вечер ждала и всю ночь. Но ни одна женщина, кроме меня, из тайги не вышла, ни одна моя подруга не вернулась. Два десятка за голубой лилией отправлялись – но все погибли из-за меня, из-за моей любви к Ючину…

Утром я лодки отвязала, по течению пустила. Не хватило у моего сердца сил в селение вернуться, людям рассказать, что я сделала, Ючину в глаза поглядеть, за гибель Хонглик ответ перед ним держать. Да и не узнал бы Ючин прекрасноликой Унгхыр в той старухе, какой я за ночь сделалась, погибших подруг ожидая и слушая голоса чогграмов…

Я в тайгу ушла, одна жить стала. Никого из людей с тех пор не видела. И только тахть – ночные птицы, в которых обратились души Хонглик, Закук, Саньпак и других моих подруг, погубленных чогграмами, – только они иногда навещают меня. Зла на меня они больше не держат – много, ох, много раз приходили с той поры орлиный месяц и вороний месяц, много раз зима сменялась летом. Время все прощает…

Володя встряхнулся. Женщины в черных халатах исчезли. Сидела у костра старая Унгхыр, а вокруг нее – черные птицы величиной с ворона, с красными клювами и печальными глазами…