Czytaj książkę: «Жнецы Страданий»

Авторы выражают глубочайшую благодарность за помощь в работе над текстом:

Елене (Chelcy),

Ашвине,

Алексею Ильину,

Галине (Qweqwere),

Лисе.

Друзья, без ваших дельных подсказок, ценных советов и грамотных замечаний эта книга многое бы потеряла.

Огромное спасибо за тонкую редактуру и вдумчивую вычитку Валерии Евдокимовой (Anarhiya), которая любит этот текст даже больше, чем авторы.

Низкий поклон и глубочайшая благодарность Марии Ровной за невероятно профессиональное литературное редактирование и помощь в устранении фактических ошибок.

Здравствуйте, дорогой читатель!

Вы держите в руках книгу с довольно необычной судьбой. Эта история написана более десяти лет назад и тогда же первый раз издана. Правда, в бумаге вышли только два тома. Третий, законченный, так и остался в электронном варианте. Издательство утратило интерес. В отличие от читателей.

На протяжении последующих лет авторам часто, очень часто приходили письма из самых удалённых уголков нашей (и не только нашей) страны с благодарностями за интересную книгу и вопросами об издании третьего тома.

Авторы разводили руками.

Историю мы закончили. Финальную точку в сюжете поставили. Текст бесплатно выложили в Сеть и считали, что этого достаточно. Но не тут-то было.

Нам писали из Беларуси, Армении, Азербайджана, Казахстана, Израиля, Германии, даже с Барбадоса! От нас буквально требовали третий том в бумаге.

В конце концов это заставило нас пересилить авторское упрямство и снова попытать счастья. Раз за разом мы отправляли рукопись в различные издательства, но отовсюду получали отказ за отказом. Никто не хотел брать к публикации книгу, первые два тома которой уже кто-то когда-то выпускал.

Отозвалось лишь молодое издательство Т8 Rugram. Отозвалось и решило переиздать книгу полностью. Тогда никто даже подумать не мог, как всё обернётся.

А случилось нечто неожиданное. Книга, до того страстно любимая довольно-таки узким кругом читателей, стала стремительно набирать популярность. Её покупали, рекомендовали, ругали, о ней спорили, по ней делали фанарты, косплеи и писали фанфики…

И вот ещё один шаг – новое оформление с профессиональными иллюстрациями, сносками и всем тем, чего так не хватало раньше.

Что же за история ждёт вас на этих страницах? О чём расскажут авторы, когда закончится этот многословный пролог и вы наконец перейдёте (ну, нам бы хотелось верить, что перейдёте) к тексту?

Можем с определённостью сказать: эта история не про магию. Не про добро и зло. Она про людей. Про их силу и слабость. Про выбор и его отсутствие. Про страх и преодоления себя. Здесь у каждого своя правда и своя вина.

Это однозначно фэнтези, которое чаще всего определяют как славянское. Но сами мы назвали бы его псевдославянским.

А вот поджанр… Кто-то уверяет, что это тёмное фэнтези, кто-то называет реалистичным фэнтези, другие – тёмной мелодрамой (мы, правда, не знаем, существуют ли такие в природе). Но пока нет того жанра, с которым согласилось бы большинство читателей. Поэтому истину вам придётся искать самостоятельно.

Сейчас вы перевернёте эту страницу и приступите к чтению. Надеемся, оно будет интересным, а созданный нами мир и герои понравятся вам точно так же, как уже понравились десяткам тысяч других людей самого разного возраста, пола и национальности. Потому что не важно, какой жанр у истории, главное, чтобы с ней не хотелось расставаться.

Захватывающих приключений вам и, конечно, мира в пути!

С любовью, авторы

Пролог

Хорош выдался цве́тень¹, первый месяц лета! Дивно хорош. Тёплый, погожий. Ненастные дни по пальцам пересчитать можно. Нынешний же и вовсе был на загляденье. С утра пролился стеной дождь. Прибил пыль, вычернил могучие брёвна тына² и тесовые крыши изб, оставил по тропинкам блестящие лужи. А после солнышко выглянуло. Благодать!

Во дворах веси³ ещё царила тишина, но уже тянулся над поселением дым очагов. Скоро возвратятся с лова охотники, молодёжь придёт с репища, дети из лесу. Тогда и оживёт деревня: рассыплется тишина на голоса, смех, визг, крики и радостный собачий лай.

Летние дни длинные, светлые. Ночь на порог едва ступит, едва крылья свои чёрные над миром раскинет, а утренняя зорька ей уже в затылок дышит. Всегда бы так.

Дед Врон, опираясь на крепкую клюку, сошёл с крыльца и поковылял к скамье, устроенной нарочно для него в тени старой яблони. Здесь старик тяжело сел, прикрыл воспалённые глаза и подставил лицо щедрому солнцу.

Хлопнула дверь избы. Во двор выбежала девчушка вёсен восьми. Путаясь в подоле рубахи, она подлетела к блаженствующему старику и, силясь казаться взрослой, проворчала:

– Ты, деда, долго не сиди! А то стемнеет скорёхонько.

Накинула на согбенные плечи свиту и упорхнула обратно в дом.

– Егоза, – с затаённой нежностью прошептал вслед внучке Врон и вздохнул, когда подумал о том, что не увидеть уж ему, как придут за Зорянкой сваты. Не дожить.

Ветер ласково перебирал седые волосы. В яблоневых ветвях свиристел скворец. Хрипло прокричал петух. Хорошо.

Скрипнула калитка. Дед очнулся от дрёмы и открыл слезящиеся глаза. На двор с улицы зашёл соседский парень. Молодой. Да только ноги едва переставлял. Горбилась некогда прямая спина, в смоляных волосах серебрилась седина, а глаза были потухшие.

– Мира в дому, Острикович, – негромко молвил вошедший.

– Мира, Каред, – ответил старик и подвинулся на лавке. – Садись. Что? Маетно тебе?

Гость опустился на скамью и кивнул.

Врон посмотрел на него с жалостью.

Уж полгода миновало с той поры, как заплутал Каред во время охоты в лесу и не смог вернуться в деревню засветло. Как голосила тогда его мать, как билась в избе, как причитала! Единственного сына забрала проклятая ночь, единственного мужчину украла из дома.

Едва рассвело, всей деревней отправились на поиски, хотя знали: найти не удастся. Так и вышло. На охотничьей заимке парень не ночевал. И куда делся, не хотелось даже гадать. Но седмицу⁴ спустя вернулся Каред. Приди он ночью, не пустили б, но молодой охотник явился белым днём.

Первым заприметила усталого путника ребятня и с визгом кинулась по дворам хорониться. Лишь мать не побоялась, выбежала навстречу, повисла на шее, рыдая и причитая.

Вот только словно мёртвый был сын. Ничего не говорил, смотрел в пустоту и стоял, попустив руки вдоль тела плетьми. Зазвали его в дом к знахарке. Та оглядела бедолагу, но не нашла ни единой раны на белом теле, ни единого синяка. Лишь деревянный оберег, висящий под рубахой на шнурке, был словно изгрызен чьими-то острыми зубами.

Сколько ни расспрашивали парня, не говорил тот ни слова. Бедную мать отговаривали пускать его в дом, но та заупрямилась, мол, лучше всей семьёй сгибнем, чем родную кровь оставлю ночью за порогом!

По счастью, не сгибла семья. Мало-помалу вошёл Каред в ум. Но что случилось с ним в ночном лесу, так никому и не рассказал. Однако с той поры словно жизненный огонь погас в молодом, крепком и прежде смешливом парне, первом женихе деревни. Ходил он теперь, едва волоча ноги, и ни к какой работе не был способен. Не держали некогда сильные руки ни топор, ни соху, ни рогатину.

Говаривали, будто Каред скаже́нный⁵. Мол, зачаровал его кровосос, и не будет теперь горе-охотнику ни жизни, ни радости, пока не скинет он с себя злое колдовство или пока не возьмёт себе ходящий в ночи новую жертву. Ох, как боялась весь. Едва солнце к горизонту начинало клониться, все по избам хоронились!

Но прошло уже полгода, а люди в деревне, хвала Хранителям, не пропадали. Кареду делалось то лучше, то хуже, да только прежним он всё одно не стал.

– Муторно мне, дедушка, – сказал, наконец, парень, с трудом выталкивая слова. – Страшно.

Врон помолчал, раздумывая о чём-то своём, а потом заметил:

– Ты допрежь⁶ трусом не был.

– Не был, – негромко ответил собеседник. – Но допрежь так не боялся. Допрежь я страх побеждать умел. А теперь разучился. Слаб сделался.

Врон улыбнулся:

– Тю! Будь страх противником лёгким, ни одного труса бы на свете не осталось. Дык ведь страх, Каред, человеку не просто так даден. Хранители не зря упредили, что любая живая тварь бояться должна. На пользу. Но есть страх стыдный, а есть правый.

– Как это? – безо всякого интереса спросил парень.

– А так. Вот нежити ночной бояться стыдно? Нет. Как же её не бояться, ежели человек с ней совладать не умеет? А поступков дурных стыдно бояться? Тоже нет, ибо какой это страх? Это совесть наша тревожится. А пройти мимо слабого, побоявшись его защитить? Стыдно? Ещё бы! А самому слабость явить? То-то. Видишь, сколько их, страхов разных? И все со смыслом. Так что не всякий перебарывать нужно, а лишь тот, который человека гаже делает.

Согбенный парень грустно усмехнулся и сказал:

– Просто у тебя всё, дед. Только не так-то это легко – перебороть.

Старик кивнул:

– А ты как думал? Победить всегда трудно. На то мужество надо. А мужество только от любви прибывает. Любовь – сила полноводная. Ради неё лишь страхи забывают. Она и душу исцеляет. Так-то.

Каред слушал старика и глядел в пустоту. О чём он кручинился? Поди угадай. Но уже к ночи пропал парень бесследно. Не нашли его ни на следующий день, ни через седмицу. Только горько причитала мать, да плакала Зорянка, которой обещал он смастерить соломенную куклу.

Глава 1

Зима в этом году стояла холодная и снежная. Поутру пока от дома до ворот тропинку расчистишь, замаешься. А стужа такая, что дыхание перехватывает!

Лесана возвращалась от колодца с двумя полными бадьями, вода в которых уже начала схватываться ледком. Резкий ветер дул в лицо, мешал смотреть, обжигал щёки.

– Дай помогу.

И бадьи, только что такие тяжёлые, вдруг сделались невесомыми. Девушка оглянулась, с трудом разлепляя смёрзшиеся ресницы.

Высокий широкоплечий парень в овчинном тулупе перехватил ношу и улыбнулся. Лицо у него было круглое, курносое, простое. Самое лучшее в мире лицо! Лесана зарделась. Мирута давно запал ей в сердце. А она нравилась ему. И весной, возможно, он придёт со сватами. Нет, не «возможно», точно придёт! От этой мысли на душе становилось тепло-тепло, и даже лютый ветер не мог остудить горение ласкового пламени.

Шли молча. Да и о чём говорить? Всё они друг о друге знали. Он сын кузнеца, она дочь гончара. Не самая завидная невеста, чего уж душой кривить. Семья не шибко богата, скотины немного, зато детей – семеро по лавкам. И она, Лесана, самая взрослая. Была у неё сестра старшая. Но вот уже четыре года, как пропала Зорянка. Вечером, в прозрачных осенних сумерках, провожал её жених до дома. Всего-то надо было дойти от одного двора до другого. Так оба и сгинули. Искали их наутро, звали, кричали, надеялись, что спасли несчастных деревянные ладанки-обереги. Но нет. Только собаки выли.

Вызвал тогда деревенский староста обережника, чтобы защитил поселение от возвращения двоих влюблённых. Недёшево обошёлся охранительный обряд. Так недёшево, что не сыграли в тот год ни одной свадьбы. Не на что было пиры пировать. Едва дотянули, перебиваясь впроголодь, до нового урожая.

Лесана до сих пор помнила колдуна – высокого бледного мужика, облачённого в серую, как дорожная пыль, одёжу. Он тогда посмотрел на ревущую в три ручья девочку таким холодным неживым взглядом, что у неё подкосились ноги. Даже рыдать забыла. Хотя как не плакать, когда родная сестрица вместе с женихом обратилась в нежить и в любой миг может вернуться на порог отчего дома – стонать, скрестись под окнами, смеяться диковатым смехом или со слезами звать родичей, чтобы выглянули из избы?

Зато после обряда, проведённого наузником⁷, в деревне стало спокойнее. Теперь обережный круг, очерченный вдоль тына, защищал от нечисти всё поселение. Даже впотьмах можно было выйти во двор, а то и дойти до соседней избы. Конечно, по-прежнему мало кто осмеливался, но только же было так спокойнее.

Мирута – из всех храбрецов на деревне первый – рассказывал Лесане, как на спор ходил ночью аж до самого колодца! Сердце едва не лопнуло. Но никто парня не тронул, хотя он клялся потом, будто слышал Зорянкин голос, зовущий из-за тына. Отец после такого надавал сыну затрещин и целую седмицу не выпускал из кузни, работой выбивал дурь. Ибо все знали: не спасёт охранное заклятие, если поманит жертву ходящий. Добро, коли висит на шее заговорённый оберег, а коли нет – выбежишь на волколака или кровососа и станешь добычей.

Да, всякое случалось. Потому каждый помнил: с наступлением ночи, если хочешь остаться в живых, из дому ни шагу. Богат ты или беден, но серебро на защитный обряд для жилья отыщешь. У кого достаток позволял, те заговаривали целые подворья. Если же беден был человек, накладывал он заклятье всего лишь на дом. Но дом этот делался укрытием и для скотины, коли была она, и для людей.

То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговорённый на защиту от зова ходящих не на год, не на два, а на целых пять вёсен! И кузню, и дом, и всё подворье их хранил особый наговор.

А вот у соседей – ложечников с окраины – денег не водилось, потому, когда померла в их семье бабка, не на что было пригласить колдуна, чтобы отшептать покойницу. Похоронили её за жальником⁸, ибо знали: поднимется.

Так и случилось. Встала старая через два дня и несколько седмиц ходила вокруг подворья, скрежещущим голосом звала сына. Пришлось тому продать корову, чтобы упокоить мать. Но долго ещё малые дети в доме ложечника кричали во сне. Всё казалось им: скребётся бабушка в дверь, хочет войти и загрызть.

Чего только не бывало. Да.

Думала обо всём этом Лесана, идя к дому, а рука сама собой тянулась к деревянной привеске, прятавшейся под исподней рубахой. Ни у кого в её семье не было такой. Заговорённой от зова кровососа. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого льда.

Но вот показались родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нёс огромные бадьи без малейшей натуги, а сам глядел счастливыми глазами на шагающую впереди подругу. Хороша! Русая косища толщиной в руку спускается из-под платка на спину. Щёки на белом лице полыхают румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.

– Давай, – протянула Лесана руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня бадьи.

Тот покачал головой и поставил ношу в сугроб у тропинки.

Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило. Он зажал пригожую спутницу между забором и опушённым снегом кустом калины и взялся целовать.

Наконец задыхающаяся Лесана вырвалась, подхватила бадьи и кинулась прочь.

Мирута засмеялся.

– Скажи отцу: как снег сойдёт, сватов пришлю! – весело крикнул он вслед.

А девушка хлопнула тяжёлой калиткой⁹ и с обратной стороны привалилась к ней, силясь совладать с дыханием и пряча пылающее от счастья лицо в ладони. Скорей бы!

* * *

Долгожданная весна выдалась унылая, затяжная. Проклятые сугробы никак не таяли! И хотя из овчинных кожухов уже давно перебрались в шерстяные сви́тки¹⁰, ноздреватый снег ещё лежал плешинами то тут, то там, а дни тянулись серые, ветреные, пахнущие прелой, обнажающейся землёй.

Гончар Юрдон ждал сватов, досадуя. Весенний сговор – голодный. Старый урожай почти подъели, а новый ещё не засеяли. То ли дело лето! Но кузнецову сыну, похоже, страсть как хотелось обневеститься.

Нынешний день, первый за все предыдущие седми́цы, радовал солнцем и теплом. Наконец-то весна не блазни́лась¹¹, въя́ве¹² пришла. Лесана убиралась в хлеву, когда услышала оживлённые крики с улицы. Неужели? Без предупреждения? Разве ж можно так? Сердце обмерло и затрепетало.

Девушка метнулась прочь из стойла, сжимая в кулаке деревянный оберег, подаренный Мирутой.

Когда Лесана высунулась за ворота, по улице на сером в яблоках коне неспешно ехал незнакомый всадник в чёрном. Рядом, торопливо кланяясь, семенил староста. Диво! С чего бы чужаку такая честь?

Но тут порыв весеннего ветра сорвал с путника наголо́вье¹³ накидки, открыв пепельноволосую короткостриженую макушку. Крефф! Да неужто? Как есть – обережник из Цитадели! Вон и меч видать! Приехал искать выучей. Лесана зачарованно смотрела в спину удаляющемуся чужаку.

Уже к полудню весть о приезде посланника крепости разнеслась по всему околотку. В воздухе повисло ожидание.

Велика будет честь для деревни, если крефф найдёт здесь осенённого даром и заберёт с собой! А уж когда выуч науку примет да опоясан будет, его родное поселение станет платить осенённым за надоби только половину цены. Подспорье! Но в Невежь, Лесанину весь, крефф в последний раз приезжал пять вёсен назад и уехал ни с чем.

Наутро всем было велено являться к дому старосты и приводить с собой детей. Семья гончара Юрдона тоже собралась. Посмотреть на диковинного гостя было любопытно. И лишь Лесана, живущая ожиданием сговора, думала о посланнике Цитадели меньше прочих. Снег почти сошёл! Скоро постучатся в ворота сваты кузнецов. Сердце сладко замирало от ожидания.

Солнце перевалило за полдень, когда настала очередь Лесаниной семьи показывать обережнику детей.

Крефф сидел у печи, прижавшись спиной к тёплому камню. Девушка удивилась: вроде не старый, а лицо не то что уставшее, но какое-то… Она не могла объяснить. Мужчина оказался ладен и крепок. Не такой дю́жий¹⁴, как Мирута, но куда там кузнецу, даже с его пудовыми кулачищами, против такого!

Жёсткое лицо, заросшее колючей щетиной, было лишено всякого выражения. А в глазах… В глазах – пустошь мёртвая. Допрежь Лесана не видала такого тяжёлого взгляда. Не отражалось в нём ни чувств, ни искорки веселья, ни любопытства, ни усталости – ничего. И были глаза, без всякого выражения смотрящие из-под чёрных прямых бровей, такими же серыми, как пасмурное зимнее небо. И такими же холодными. А правую щёку креффа уродовал белый неровный рубец.

Взор обережника равнодушно скользил по лицам вошедших, однако на Лесане вдруг остановился. В благоговейной тишине прозвучало негромкое:

– Подойди.

Девушка оцепенела от ужаса. Показалось ей в тот миг, будто крефф умеет читать мысли и сейчас пристыдит её при всех, что осмелилась задумываться о выражении его глаз и уродстве лица.

– Сколько тебе вёсен?

Несчастная молчала, не в силах выдавить ни звука.

– Ты немая?

Лесана испуганно замотала головой.

– Господин, она сробела, – вступился отец.

Обережник на него даже не взглянул.

– Итак, ещё раз. Сколько тебе вёсен? Сговорённая?¹⁵

Проглотив застрявший в горле ком, девушка, наконец, ответила:

– Семнадцать. Нет. Не сговорённая.

– Я просил подойти.

Ой! Она шагнула вперёд. Но будто невидимая упругая стена выросла между ней и креффом. Лесана собрала в кулак всю волю, продавливая диковинную преграду.

В серых глазах промелькнуло удовлетворение.

– Ты когда-нибудь дралась? – последовал неожиданный вопрос.

Девушка снова кивнула, не чувствуя в себе сил говорить.

Взор равнодушных очей обратился на отца.

Юрдон моргнул, не понимая, к чему этакие расспросы, и покаянно ответил:

– Господин, она спокойная девка. Но пару раз было.

Лесана виновато потупилась. Ей ли, невысокой, мягкой, словно ша́нежка¹⁶, с белой чистой кожей и нежным румянцем, славиться как задире? Таким более пристало сидеть у окна с вышиванием да визжать до звона в ушах при виде мыши. Но ведь и правда, однажды на ярмарке в соседнем селе сцепилась с незнакомым мужиком, который пытался подрезать у матери кошелёк. Кто бы мог подумать, но тощей девчонке-подле́тку¹⁷ достало сил не только швырнуть вора наземь, но и ударить. Да так, что сомле́л¹⁸ и в себя пришёл лишь после ушата воды, вылитого на дурную голову.

А второй раз… Второй раз она проучила Мируту, когда он, медведище, полез однажды её потискать. А что? Ростом невелика, но женской статью вышла. Тогда-то и осадила Лесана будущего жениха, наотмашь ударив кулаком по лицу. Как только зубы целы остались? В тот памятный день впервые молодой кузнец посмотрел на неё с восхищением.

Тем временем крефф оглядел смущённую девку и сказал:

– Эта.

Слова камнем упали в тишину горницы. У Лесаны сердце ухнуло в живот, а потом подпрыгнуло к горлу. Как «эта»? Почему? У неё сговор скоро, она сватов ждёт!

– Выезжаем завтра на рассвете.

Родители и сёстры в немом изумлении уставились на будущую выученицу Цитадели. А та стояла и чувствовала, как раскачивается под ногами дощатый пол.

Из дома старосты девушка вышла словно во сне. Очнулась лишь в родной избе, когда мать, причитая, начала собирать вещи в берестяной короб. Только тогда дочь горько расплакалась, повалившись на лавку. Тут же заголосила и родительница, а следом вразнобой отозвались молодшие.

– Хватит вам убиваться, как по покойнице! – рявкнул отец, стараясь скрыть растерянность за суровостью. – Не на смерть отдаём, на учение. Воротится лучше, чем была. Не реви. На золоте есть и спать будешь, дурёха. Такая честь тебе выпала.

Увы! Дочь не слышала этих мудрых увещеваний. Уткнувшись лицом в ладони, она продолжила рыдать. Но плакала не оттого, что придётся ехать далеко от дома, да к чужим людям, да на несколько вёсен. А оттого, что был у неё Мирута, разлука с которым казалась не пыткой даже – смертью. Как вдруг случилось, что привычная размеренная жизнь развалилась на обломки?

Отчего не явился этот крефф годом раньше?! Лесана в ту пору от гордости бы лопнула, что он её выбрал! Так нет, принесла нелёгкая его нынче – накануне сватовства. И не ехать нельзя. Слово осенённого – закон. Откажешь – ни один обережник, хоть золотом осыпь его, не придёт больше на помощь веси. Потому не могла Лесана воспротивиться. Оставалось только плакать и собирать в кузов¹⁹ вещи. Лишь они на чужбине будут напоминать о доме.

А Мирута не пришёл. Когда он узнал, что любимую забирают в Цитадель, за окнами уже стемнело.

* * *

Они выезжали рано утром. Мужчина на сером коне и девушка на пегой кобылке, которую креффу продал за две серебряных куны²⁰ староста.

Ярко светило солнце. Весна, похоже, утвердилась, завладела миром, и скоро на смену месяцу та́яльнику²¹ придёт зеленни́к²² с первыми нежными клейкими листочками и пробивающейся через разопревшую землю травой.

Лесана смотрела на толпу провожающих сквозь слёзы. На улицу высыпала вся деревня! Многие поглядывали на старшую Юрдоновну с удивлением, но во взглядах большинства читалась зависть.

Да чему ж тут завидовать-то! Едва исчезнет будущая обережница за поворотом, как все вернутся в родные избы, к привычным для себя заботам. Обедать сядут в том же кругу, что всегда, и спать устроятся, где привыкли. А что ждёт её? Где приклонит голову? Чем утолит голод? В чём найдёт утешение? Да и найдёт ли? От тоски и острой обиды, что ничего уже в жизни не будет так, как прежде, захотелось расплакаться, но в горле стоял жёсткий ком – не раздышишься.

Подошёл Мирута. Смущаясь столпотворения, неловко, как-то наспех, обнял Лесану и отстранился. Ей сделалось обидно, но ведь сватов он прислать не успел, потому, небось, постыдился целовать на глазах у всех.

Крефф терпеливо ждал, когда соотчичи²³ попрощаются с девушкой. Однако по скучному лицу становилось понятно: лучше с расставанием не затягивать.

Мать обнимала дольше прочих. Припала к дочери и заплакала. Горько, безутешно, словно по покойнице. Как ни держалась Лесана, а в носу сразу же защипало, и щёки мигом стали мокрыми.

– Пора, – оборвал поток рыданий спокойный голос креффа.

Кое-как девушка высвободилась из кольца ласковых рук и забралась в седло. Тронула поводья. Кобылка послушно двинулась вперёд. Лесана оглянулась. Родители, прижавшись друг к другу, словно в мучительной скорби, медленно шли следом. А за ними, держа за руки ревущих молодших, брела сестра.

Но вот крефф стегнул своего коня по крупу, и тот перешёл на резвую рысь. Родной тын стал быстро отдаляться, и последнее, что увидела девушка, прежде чем дорога сделала крутой поворот, – маму, прячущую заплаканное лицо на груди у отца. А потом всё скрыли голые чёрные деревья.

Долгий путь Лесане почти не запомнился. Мелькали стволы сосен, пахло землёй и влагой. В угрюмых тёмных ельниках кое-где ещё виднелись грязные корки лежалого снега, но ветер был тёплым и солнышко пригревало. Девушка ехала молча. Спутник её тоже не собирался завязывать беседу. Остро переживающая разлуку с домом Лесана не терзалась ни голодом, ни жаждой. На душе было так пусто, что всякая мысль, казалось, порождает только гулкое эхо и ничего больше. Но вот крефф придержал коня. Его спутнице пришлось сделать то же самое.

– Привал? – спросила она и лишь тогда с ужасом увидела, что солнце клонится к верхушкам деревьев.

Скоро ночь, а вокруг непролазная чаща: ни заи́мки²⁴, ни избёнки, ни землянки с защитными резами²⁵!

От страха свело живот.

Обережник тем временем неторопливо спешился и шагнул в сторону раскинувшегося у дороги березняка. Девушка последовала его примеру. Схватив лошадку под уздцы, поспешила следом.

Ей было страшно. Хотелось стать маленькой-маленькой, забиться под кочку и затаиться до утра, обмирая от ужаса. Ночь! И нет крова, который даст приют.

Тем временем крефф невозмутимо снимал с коня поклажу: расстилал на земле кожаный покров и толстый войлок, готовился развести костёр. Они что же, заночуют под открытым небом?

– Господин, – тряским²⁶ от почтения и страха голосом осмелилась спросить спутница, – мы разве не будем искать, где спрятаться?

Он покачал головой, не считая нужным отвечать.

У Лесаны засосало под ложечкой. Она была испугана, чувствовала себя глупой и жалкой. Пока обережник обустраивал стоянку, девушка непослушными от волнения руками готовила себе ложе. Сумерки наползали медленно, но уже казалось, будто чаща наполнилась звуками дикой жизни: где-то стонало, рычало и ухало.

– Господин…

Он прервал её:

– Если тебе дали в дорогу еды, доставай и ешь. Если надо в кусты, иди, но быстро.

Лесана покраснела, однако поспешила прислушаться к этому более чем мудрому совету. Когда же она вернулась к костру, её спутник отдыхал, вытянувшись на войлоке.

Впервые Лесана подумала, что ему, должно быть, мало радости скитаться от деревни к деревне. Нешто это жизнь – трястись день и ночь в седле, объезжая отдалённые поселения, ночуя каждый раз в незнакомом месте? Она не представляла себе такого бытья и потому пожалела своего молчаливого спутника.

Открывая берестяной кузовок с лепёшками, девушка задумалась: а был ли у креффа дом? Жена, мать, дети? Казался он совсем одиноким. Лесана поднялась на ноги и подошла к обережнику.

– Угощайся.

Он по-прежнему молча сел, взял две лепёшки, кусок мяса и неторопливо принялся есть.

Сотрапезница исподволь наблюдала. Она не видывала ещё подобных людей – молчаливых и с таким остановившимся взглядом, по которому не поймёшь, о чём человек думает. Девушке захотелось подружиться с креффом. Ну неразговорчивый, и что? Из дядьки её тоже трёх слов за седмицу не вытянешь, но ведь человек он хороший. Просто неболтливый. Так, может, и этот тоже? Ведь за что бы ему её не любить? Верно, не за что.

– Когда мы приедем в Цитадель? – тихо спросила Лесана.

– Через шесть дней, – последовал равнодушный ответ.

Шесть дней! Так далеко!

– Ты наелся?

– Да. Пора спать.

Подзабытый ужас вновь скрутился в животе тугим узлом. Лесана огляделась, с опозданием понимая: сумерки сгущаются.

– Господин, как…

Он поднялся. Не обращая внимания на жалкий лепет, достал из-за пояса нож с длинным острым клинком и порезал ладонь.

Девушка ахнула, торопливо закрыв рот руками. Крефф что-то беззвучно зашептал, обходя место привала по кругу и кропя землю. Когда обережник приблизился к благоговейно застывшей спутнице, той показалось, что он хочет порезать и её. Лесана сжалась на земле, однако выставила перед собой дрожащую ладонь с розовыми следами загрубелых мозолей. Но крефф резать длань не стал, наклонился к подопечной, обмакнул палец в кровь и начертал под зажмуренными глазами две резы.

– Сейчас высохнут, и можешь спать.

Девушка кивнула, не спрашивая. И так всё поняла. Обережник творил охранное заклинание, чтобы к их маленькой ночёвке не вышли обитатели ночи. Но всё-таки Лесане стоило огромных трудов сдержаться и не извергнуть из себя недавнюю трапезу.

– Господин, разве они не придут на запах крови? – несмело поинтересовалась спутница.

Хотелось услышать живую речь, чтобы удостовериться: с ней рядом по-прежнему человек, а не клятый Встрешник, который будет пострашнее ходящих в ночи.

– Пусть приходят, – ответил равнодушно крефф, перетягивая ладонь чистой тряпицей. – Нас защитит дар.

Собеседница успокоилась. Голос мужчины был невозмутим. Похоже, посланник Цитадели не злился на любопытство и неловкость. Да и остатки здравомыслия подсказывали девушке: обережник знает, что делает. Как-то же он добрался до Невежи целым и невредимым. Однако спать ночью под открытым небом всё одно было страшно. Порядком перетрусившая Лесана легла, с головой спрятавшись под накидкой, и смежила веки.

Вот пройдёт пять вёсен, и вернётся она в родную деревню. Вернётся осенённой, которой нипочём волколаки, упыри и кровососы. Как будут завидовать ей! Как начнут уважать! Была всего-то Лесанка, дочка гончара, почти голытьба, а станет… Кем она станет? Лучше, конечно, целительницей. Вот Мирута будет гордиться!

Но тут ушатом студёной воды обрушилось запоздалое понимание: пять вёсен. Пять! И несчастная, наконец, осознала: не будет гордиться ею Мирута. Потому что не проходит завидный жених бобылём такой срок. Глупая! Нешто станет красивый парень год за годом ждать возвращения девки, которую успел несколько раз поцеловать?

Нет! Он не такой! Конечно, станет! Лесана крепче стиснула деревянный оберег, подаренный суженым. Дождётся обязательно. Но горячие слёзы текли и текли по лицу. Девушка смахивала их, размазывала ладонями, безжалостно давила рыдания.

Уставшая от тягостных дум, плача и долгой езды верхом, она провалилась в сон, даже забыв испугаться сгустившейся вокруг темноты.

Проснулась же оттого, что стало холодно. Сквозь сон подумала: опять одеяло на пол сползло. Но горячую кожу обжёг холодный ветерок. Тогда-то девушка и вспомнила, где она и с кем, с ужасом вскинула голову и… обомлела.

Хранители пресветлые! Что это? Лесана стояла на рубеже света и тьмы, протягивая руки в сумрак леса, откуда глядели на неё горящие зеленью голодные глаза.

* * *

Человек замер возле дерева, которого не достигал слабый свет догоревшего костра. Высокий мужчина смотрел пристально и манил жертву к себе.

Словно зачарованная, Лесана сделала шаг вперёд, но замерла, встретив невидимую преграду. Что-то мешало идти дальше. А зелёные, словно болотные огоньки, глаза мерцали, притягивали…

Лишь тут девушка вспомнила: кровь! Заговорённая руда обережника – вот что не пускает её за очерченный круг. Оборотень это знал. Но ему нужна была еда, и он искал способ заполучить её. А жертва не могла противиться зовущему взору, обволакивающему, притягательному, обещающему. Поэтому она наклонилась и торопливо процарапала ногтями землю, прихваченную последним весенним морозцем. Преграда, отделявшая людей от обитателя ночи, рухнула.