Czytaj książkę: «Миры Джеймса»

Czcionka:

* * *

Предисловие

Эта книга о сокровищах нашей жизни. О том, что мы ничего не теряем, лишь находим. Эта книга о смысле жизни. О многочисленных мирах, которые мы создаем и лишь только до конца создали – покидаем, ни в одном не суждено остаться.

Миры, похожие на райские уголки, где мы – лучшее, что в нас есть. Миры обычной человеческой жизни, полные спокойствия, где все так понятно, где мы – послушные ученики, ответственные работники, надежные друзья, любящие и любимые. Миры, похожие на поле битвы, где мы изо всех сил пытаемся выжить и обезумившие от усталости все-таки стремимся вперед. Миры, полные монстров, что рвутся на волю из ненадежных клеток нашего сознания, пытаясь освободить все самое ужасное, что есть в нас, то, о чем мы лишь догадываемся, но надеемся, что все это никогда не увидит солнечный свет. Переходные миры, неправильные, где все меняется на глазах, а мы без сил, пострадавшие в предыдущих битвах, лишь выжидаем, что произойдет дальше, ждем попутного ветра. Миры, ослепляющие нас своим драгоценным светом – миры-бриллианты, созданные лишь на мгновение, одним неверным движением, дуновением ночного ветра, блеском воды, прикосновением, но вмещающие в себя всю красоту жизни – словно одинокие прекрасные звезды, блуждающие в бесконечной тьме нашего существования.

Мы – беспокойные путешественники, странники в этой тьме, перебегающие между мирами, наугад, рискуя всем. Нет карт, нет книг, чтобы хоть с чем-то сверить свой путь. Но этот путь – созидание, ведь если чего-то не было до нашего появления, значит, именно мы сотворили это, точно также как когда-то фантазией и волей первооткрывателей рождались и появлялись на этой планете, на ее картах целые моря и континенты. Мы – вечные творцы, обреченные божьей волей никогда не достичь совершенства и успокоения, никогда не прекратить свой труд.

Я согласен, возможно, эта книга также не очень хороша в качестве путеводителя по этим мирам. Но с ней вы сможете хоть немного свериться в своем пути и если не найдете здесь описания тех мест, куда бы вы хотели попасть, может быть, эта книга поможет вам избежать чего-то из того, что вы бы точно не хотели встретить.

И мои способы передвижения, перемещения, между мирами, что нашел я, конечно, покажутся примитивными для будущих поколений, но некоторые из них даже работают и, может быть, этому самому будущему поколению будет приятно воспользоваться ими, что-то вроде поездки на ретро автомобиле – почему нет.

И, в конце концов, никто же не стыдит древних греков за их примитивные представления о мироздании и жизни, и некоторые даже находят их эпоху достаточно прогрессивной; смею вас заверить, что мои представления о мироустройстве, изложенные в этой книге – самые передовые для моего времени и даже смелые по его меркам. И пускай эти исследования сложно назвать фундаментальными из-за их разрозненности и некоторой бессвязности, но до меня ничего подобного раньше просто никогда не существовало. И когда я открывал свои миры, я испытывал настоящий страх, схожий со страхами первых естествоиспытателей, наконец оторвавшихся на целые пять метров на своем аэроплане от земли, этот страх и восхищение были настолько ужасающими, что сердце готово было разорваться на части и, пожалуй, не выдержало бы, если этот полет был хоть на метр выше. И после всего пережитого, после целой жизни, я испытываю гордость и радость, вспоминая каждый из этих полетов и каждый из этих миров, и не сожалею ни о чем, разве что о том, что эти миры рискуют однажды исчезнуть навсегда. И говоря о древности и примитивности, стоит упомянуть, что, например, песочные часы в тысячи раз честнее механических или, тем более, электронных, так как, отсчитав положенное время, останавливаются, опустошенные, а не пытаются лицемерить и делать вид, что все как прежде или даже, что все началось сначала.

Не буду лицемерить и я, что бы ни повторяли мне мои наручные часы, эта книга – неловкая попытка сохранить их, мои миры, ибо я верю, что пока будут существовать они, буду существовать и я, так что смею просить вас принять их, позволить им остаться в вашем сердце, в вашем воображении. Откройте свое сердце, свои мысли и позвольте этим мирам жить в вашей фантазии, в вашей душе, право, уверяю – сколько бы они места ни заняли там – они нисколько не стеснят вас – его более чем достаточно, чтобы вместить, и гораздо большее, эти ваши владения – безграничны.

Глава 1

Вся наша прошедшая жизнь делится в памяти на них, на эти отрезки, на миры, эпохи – между ними только тьма и пустота.

Обратите внимание, они все равны, не важно, длились ли семь дней или семнадцать лет, у каждой свой цвет, каждая обладает законченностью, в каждой мы сыграли какую-то роль, были тем, кем уже никогда не будем. Каждая – отдельная законченная жизнь, и даже самые страшные и холодные столь же дороги нам, как самые счастливые, хотя бы тем, что мы их пережили, тем, что мы горды собою за это, или тем, как они нас изменили и чему научили. Мы как кошки, но не девять, а много больше жизней суждено нам пережить, со всеми их печалями, радостями, счастьем и безумным горем. Почти все поменяется, мы будем падать вниз, оказываться на самом верху, богачи, нищие, судьи и подсудимые, герои и последние твари, мы будем просить милостыню, помощь и будем бездейственно нежиться в собственной удаче и роскоши, растворяясь в ней до основания.

Кто мы настоящие? Кто мы? Что-то не менялось во мне, что-то было с самого начала и оставалось молчаливым наблюдателем всегда. Было со мной – но какие только изощренные ловушки и капканы я ни ставил – ничего не поймал в них. Как мне узнать, понять, увидеть, что это? Сколько еще времени мне искать?

Я смотрю назад, оцениваю эти эпохи, эти прожитые мною жизни, и осознаю, что я не понимаю время, ибо оно не имеет никакого значения, не может хоть как-то упорядочить их. Маленький отрезок в семь южных дней мне так же дорог и занимает в моей душе столько же места, сколько двухлетний период жизни, и столько же, сколько все детство. Все это прошедшее имеет ко мне нынешнему малое отношение, скорее это фонотека с прекрасной музыкой, каждый диск – неповторим, каждый – законченное произведение, я подхожу к ним, выбираю произвольно любой, включаю его и раздается прекрасная песня, до боли или до слез, или до сжимающего зубы счастья знакомая, часть меня. Я вспоминаю, что этот случайно выбранный мною диск подарила мне Ты, я так давно его не слушал.

* * *

Я так скучал по дневному свету, но, выйдя на улицу, опять не застал его. Зимняя вечерняя тьма оказалась чуть грязнее и разбавленнее, чем утренняя. Уставший, постаревший, раздавленный тысячей ног снег из последних сил прикрывал неприлично обнаженную для декабря мостовую. Закончился рабочий день, закончился крестовый поход – огромное войско, вразброд, кто как может, кого как ждут, плетется напролом по заснеженным улицам. Уставшие люди, наконец, поспешно возвращаются к своим личным проблемам, к своим мыслям, к своей собственной жизни, к себе, домой. И вот Я опять один из них. Бреду в толпе, наверное, самый молодой здесь. Не знаю, кто за что сражался: за деньги, за власть, за веру, знали ли они сами? Я – лишь чтобы выжить, случайно ввязался и безумно хотел отделаться от этой воинственной компании, но не знал как.

Ежевечерние опыты выявляли очевидную несущественность времени пути по сравнению с преодоленным расстоянием. Куда бы ты ни ехал, если делать это достаточно целенаправленно и даже не мыслить раньше положенного свернуть, ты чудом оказываешься на месте, почти сразу, как только начинаешь путь. Время искажается и обесценивается, и уже почти невозможно сопоставить тот кратчайший отрезок в памяти, приписываемый путешествию, с громадным географическим расстоянием, разделяющим пункт отправления и пункт назначения.

Иногда это даже пугает: только вышел с работы, еще целых двадцать минут пешком, а потом пять остановок на автобусе до метро, как вдруг под ногами все уезжает, ступени складываются, и ты рефлекторно делаешь шаг с эскалатора на мраморный пол вестибюля станции. Но этот страх многократно уступает безумному желанию ускорить свою судьбу.

Станции метро казались с каждым днем все более сумасшедшими, все больше людей. Я пропускал один, второй, третий переполненные поезда, я знал, что скоро мне вообще не найдется места в них, я чувствовал, как кончается прекрасная эпоха моей жизни, что скоро все совсем изменится. И то, как отстраненно и спокойно я наблюдал за этими уходящими поездами, доказывало мне, что я уже часть чего-то нового, лишь декорации еще не успели сменить, но я уже изменился. Я уже не уставший после рабочей смены непростительно молодой человек. И все эти смены и поездки на работу, балансирующие скорее на гране самоокупаемости, чем зарабатывания каких-то денег, все это лишь глупый, но необходимый ритуал, и сейчас, через мгновение все исчезнет, так же как поезда метро, автобусы, люди. Путь закончится, я проснусь и выйду на своей, только своей остановке, остановке завтра, совсем другой человек, человек из завтра, я найду то, что искал и, наконец, узнаю – что же это такое. И я уже чувствовал, что стал этим человеком из завтра и лишь ждал с нетерпением, когда путь закончится, и судьба, разогнавшись и перепрыгнув сразу через несколько ступенек, остановится, и откроются двери.

И вот, этот человек завтрашнего дня отводил взгляд от остатков возвращающегося домой полчища, от давивших друг друга людей с лицами, лишенными выражения, штурмующих очередной переполненный поезд. Он забывал о всякой усталости, о доме и поднимался назад, в заснеженный город.

Он шел через вечер, мимо людей, опускающих глаза, прячущихся, словно в тяжелой шубе в зимней тьме от холода, от чужих взглядов, от своей судьбы. Они мчались так быстро, что их уже было не остановить, сейчас время поддастся им, и их странствие на сегодня будет закончено, и не вспомнят они ни этого холодного ветра, ни того, кто встретился им на пути, окажутся дома, в тепле, в безопасности, не тронутые ничьим взглядом, в целости и сохранности, точно такие же, какими они начинали этот путь. Все будет так, как они хотят.

Но тьма растворяется в желтом свете зажегшихся фонарей, везде световые разводы, на тротуарной плитке, на дорогах. Оттаивает зимний вечер, согретый электрическим теплом. Зеленые ли, голубые, карие глаза медленно приближаются, рассматривают витрины, прохожих, хотят, чтобы что-то случилось, хотят встретить чужие взгляды, судьбу, ищут. Короткое белое пальто, тоненькие высокие каблучки или синее пальто, или красное. Я подходил, немного смущая безобидным вопросом какую-нибудь девушку, она вздрагивала от неожиданности, но с улыбкой отвечала, стесняясь своей неловкой первой реакции, мы начинали разговор.

– Я не претендую на роль твоей судьбы, но ты очень красива.

Мы пили кофе в пустой кофейне, прогуливались вдоль набережных, когда на улице становилось чуть теплее. Безумно приятно узнавать, общаться с совершенно незнакомым человеком. Его реакция, ответы, его мир лишь чуть-чуть приоткрывающийся для тебя, а в целом прячущийся за невинной прекрасной улыбкой.

– Не горячо?

– Очень… – она слегка прикоснулась губами к краю кружки.

Какая роскошь – воспринимать человека лишь по тому, какой он в этот момент с тобой, какой он есть сейчас. Вслушиваться в слова и чистосердечно восхищаться той ролью, которую он специально только для тебя играет, раскрепощенный вашим незнакомством, видеть придуманный идеальный образ, плениться им и не знать, не помнить о мелких неудачах и недоработках, шероховатостях, которые наверняка его в обычной жизни от этого образа отличают. Это – чистое творчество.

– Мы все знаем, – рассуждала она очень серьезно, на какую-то свою тему, так странно перекликаясь с моими отвлеченными мыслями, – какими быть должны, какими нас будут любить, как надо вести себя, чтобы понравиться, все, только очень редко бывают поводы, чтобы быть такими.

– Ты – чудесный повод.

Так интересно было наблюдать за ней, она постоянно поправляла рукой свои и без того идеально уложенные волосы, крутила блестящую чайную ложечку. Я смотрел на нее, она замечала мой взгляд и продолжала рассказывать о себе, о каких-то мне не ведомых людях, ее знакомых, столь же таинственных, как случайные герои книг, столь же несуществующих для меня. Она оценивала мою реакцию, в ней боролись смущение и вдохновение, а точнее, вступали в союз, ускоряя ее речь, делая ее монолог особенно возвышенным и красивым. Всего-то чуть-чуть не хватает, чтобы жизнь была абсолютно счастливой – ее вдохновения, неважно, какая роль. Я просил повторить Ее на бис: завтра, послезавтра, всегда. Я готов был слушать, слушать и слушать. И она, оценив благодарность слушателя, бескорыстно делилась со мной своим счастьем.

С утра я приходил на работу в небольшой офис, что располагался на последнем этаже старого дома, ровно три комнаты, справа от лифта, пятнадцать сотрудников. Мы все играли в этом небольшом камерном театре серьезную фирму с большими делами и деньгами, транснациональную корпорацию. С неимоверными усилиями мы все, так как его собственных было абсолютно недостаточно, делали из пожилого неприметного мужчины важного директора, императора. Он, то и дело с ярко выраженными драматическими интонациями изображая гнев, срывался на секретарш, а те сплетничали на маленькой кухоньке, в табачном дыму о его жизни, сопровождая все это дешевыми шутками, которые всегда вызывают отрывистый, но очень громкий смех в зале. Сценарий бездарный, дешевый и только антракт на сорок минут – обеденный перерыв давал возможность мне вытерпеть, вынести просмотр этого спектакля, разделив творческие муки всех участников этого представления на две практически равные части, каждая из которых все-таки значительно меньше целого.

– Алло, привет, как сегодня поживает твоя судьба?

– Привет. Я ее обману. В восемь?

Была в этом спектакле и главная героиня – женщина лет тридцати пяти, старший менеджер, за которой усиленно ухаживал император; и измены, и жена, приезжающая проведать мужа, и не застав ничего, кроме обсуждающего шепота секретарш, безумно злая, покидающая сцену. В подобных пьесах такие несчастные персонажи считаются комедийными. Дешевый провинциальный театр на уровне самодеятельности. Я удивлялся, как он существует, как эта фирма зарабатывает хоть какие-то деньги? Каким образом? Но она существовала, так сильно уверовали в нее, привыкли к ней ее обитатели. Иногда здесь заключались выгодные контракты, и игра в этом театре приносила хоть небольшие, но все же деньги всем актерам, которые давно уже не грезили о мировой славе – обычное ремесло. Я, начинающий актер второго плана, менеджер, совмещающий учебу с работой, лишь небольшие деньги на существование. Я грезил совсем о других ролях, но все же день ото дня делал отчеты о продажах, назначал встречи, выслушивал начальника, шутил с секретаршами, выбрасывая публике очередную пошлую остроту на их вкус, вызывающую громкий смех. Играл машинально, без вдохновения, как и все здесь.

Я экономил, не ел целый день, но вечером Я мог угостить озябшую на холодном ветру незнакомку, в тишине согреть горячим кофе, смотреть в ее глаза, прощать ей все и быть счастливым. Большинство из них уже встречались с кем-то, многие не хотели потом встречаться со мной, со многими не хотел встречаться я. Я был безумно одинок.

Сложно было понять законы этого мира, но я учился и чувствовал, что если даже самая глупая уверенность моих коллег может привести в жизнь столь нерациональную, громоздкую и глупую структуру как эта фирма, то настоящая вера сможет превратить нашу жизнь во что угодно, и я искал это «что угодно», свое будущее и пытался верить, искренне верить в него, я учился верить в свои мечты и учился мечтать. Ибо любой из этих двух навыков почти бесполезен без второго.

– Скучала без меня?

– Ждала тебя.

Я несколько ошибался тогда, считая все, что происходило со мной, свою жизнь в то время всего лишь промежуточным состоянием, концом какой-то большой эпохи, и ожиданием прихода новой. Это и была новая, неповторимая эпоха, целый мир, одиночества, ожидания, мир человека из завтра. Каждый день я жил этим ощущением чего-то большого и счастливого, приближающегося ко мне. И каждый раз усталый и довольный, под ночь приходя домой, я мечтал, читал чужие книги и был действительно счастлив. А когда эта эпоха закончилась, оказалось, что она длилась целых два года.

Я часто вспоминаю себя в то время. Хотя этот человек-вчера – это уже не я, совсем другой. Я наливаю кофе себе в кружку, закрываю глаза и в темноте наблюдаю за ним. Я не претендую на его жизнь, на его страхи, на его переживания, я просто счастлив снова видеть его. Я не думаю о мелких неудачах и недоработках, которые были в его жизни, для меня он – идеальный образ стремлений к чему-то, пусть даже неведомому, пусть даже окутанному страхами и сомнениями. А главное – этот образ законченный. Я знаю все его мысли, все, о чем он думает, я знаю, какие вопросы терзают его: «Но если и правда неважно, сколько времени длится то или иное событие, если все кончается, если нет такой категории как время, чего боятся люди? Почему выбирают более простой путь?» Но все его мучительные размышления доставляют мне лишь огромное удовольствие, пусть даже окутанное грустью. Я знаю, какой путь выбрал его.

Глава 2

Миры пересекаются, и их сложная взаимосвязь путает нас, лишь только мы начинаем пытаться разобраться в этом и хоть как-то систематизировать. Но смею предположить, что наш разум способен распознать в их мерцающих очертаниях четкие рисунки судьбы. И проще всего нам справиться с давно прошедшими событиями, словно и правда галактика расширяется и сцепленные когда-то в сознании миры, созданные практически одновременно, по прошествии стольких лет так далеко разошлись друг от друга во вселенской тьме моей памяти. Теперь их разделяет так много пустоты. И теперь, смотря на них, я понимаю многие законы и принципы, ранее скрытые от меня. Но прежде чем говорить об этом, я хочу просто показать вам несколько таких миров, доказать вам их существование – конечно же вы не должны принимать все сказанное мною на веру. Я хочу, чтобы они так же как и для меня стали для вас неопровержимы и очевидны. Пусть не сразу и даже не за несколько часов, ибо я не предполагаю, что мой способ излагать события достаточно хорош, чтобы вы смогли прочитать за это время мою книгу, но хотя бы за несколько дней, так как по той же самой причине предположу, что растянув чтение на более длительный срок вы рискуете навсегда потерять нить, сплетенную не столько из рассуждений, сколько из ощущений и чувств, и связывающую эти миры между собой, а также со мной и с вами.

* * *

Театральный мир моей юности; отчего же мы все сначала примеряем на себя столько чужих ролей, чужих жизней, прежде чем заняться своей? А может, это тоже роль, просто она в отличие от всех остальных – главная?

Наблюдали ли вы когда-нибудь за часовой стрелкой? Хватало ли терпения заметить ее движение? Но она движется, ей-Богу движется. И разбитая бессонная ночь, казавшаяся бездонной пропастью, в которую мы падаем, сменяется рваным скомканным утром и бесцветным трудовым днем. И приходит вечер, клочками, словно тучи, собирающиеся за окном и проливающиеся на нас, бредущих домой, скромной благодатью.

Все движется. Наша жизнь еле заметно идет к весне, своими тайными тропами, скрытыми от наших глаз. Нам остается только догадываться о том, что это за путь, всматриваясь в темное окно.

Так идет наша судьба от недоверия и непонимания до любви к нам. Так идет женщина тайными тропами своих мыслей: загадочные лабиринты сомнений, прекрасные как видения тихие долины мечтаний, опаснейшие темные пещеры предчувствий; манящий, как вершины гор, что спрятались в облаках соблазн, и осыпающиеся в пропасть камнями горные серпантины предубеждений.

Разве тебе доступен этот путь? Разве можешь ты хоть что-то сказать о нем, если ни единая черта ее лица, ни единый вздох – ничто не выдает его? Где она на самом деле сейчас своими мыслями, своими чувствами, когда просто так рассказывает о пустяках тебе в этой пыльной кофейне? Как найти, догнать ее на этом пути?

Лишь жди и удивляйся тому, как неожиданно она меняет безразличие и не веселость на благосклонность, на увлеченность и дальше. Лишь сочувствуй, лишь разгоняй еще оставшиеся облака ее грусти своими высказываниями и гадай, бойся, представляй, куда выведет ее следующий поворот в этом тайном путешествии.

Что произойдет? Будешь ли ты рядом? Будет ли это поворот с огромной полноводной улицы в тихий переулок, столь знакомый тебе и ни разу не виденный ею? Или ты останешься один? Учиться искать тайные тропы.

Я смотрю в окно, на чернеющую снежную тьму, но я знаю и верю – что-то в ней изменилось, но что? Что-то произошло за этот тяжелый, бесплодный день, я вглядываюсь, здесь должен быть какой-то знак, какая-то маленькая черточка, какой-то штрих, что-то выдающее уже близкую весну. И в сугробах и завалах моих ощущений и усталости тоже что-то изменилось, и очень скоро они растают совсем. И часовая стрелка недвижима, но я знаю, что стоит мне отвернуться, перестать смотреть на нее, и она неминуемо совершит еще часть оборота и будет десять, и совсем догорит, словно сажей покрывающийся, чернеющий вечер, и все начнется. И я даже боюсь опоздать, и боюсь отвести от этого зияющего полутьмой циферблата свой взгляд.

* * *

Занавес! Приглушенный свет. Полутьма комнаты. Амфитеатром светящихся огней выстроились за окном дома. Жадные до зрелищ чужие глаза. Словно огромный зал заполняется. Еще одна роль на сегодня, с каким удовольствием я бы стал и сам уже зрителем, но еще одна роль на сегодня, вечерняя, полуночная, после всей этой дневной суеты, отвратительно сыгранной и не оставившей никакой удовлетворенности.

И моя маленькая комната, что я снимаю уже одиннадцатый месяц – гримерка, где я беспрерывно готовлюсь к своим спектаклям, случайным и неожиданным жизням, что мне подкидывает судьба. Удел всех молодых актеров? Проверка на прочность? В ожидании настоящих ролей, подлинной жизни, собственного счастья и истинной любви. Великие актеры всегда играют одну и ту же роль, играют себя. Молодые же ищут себя, примеряя чужие роли, чужие судьбы. Но как найти в изначально чужом себя? Кто же здесь я? Все чужое: декорации, слова, мысли, слава, деньги, чужие машины, чужие интересы, чужие желания, чужие женщины – как я устал от этого.

Нетронутый чай в кружке остыл, так остывают наши желания и кажутся бесполезными, и не хочется к ним прикасаться. И не хотелось уже никуда ехать. Я пытался вспомнить слова, что собирался сказать тебе. Все больше огней, все темнее ночь.

Джазовый оркестр по радио играл какую-то отвлеченную несуразную музыку, словно тоже еще только настраивался, словно никто еще не должен был этого слышать. Ничего общего с сегодняшним представлением, с нашей с тобой встречей, судьбоносной, опасной, определяющей.

Но это скорее не от неготовности, а от желания сократить ожидание, заглушить его, отпугнуть. Мое смятение чуть громче, чем эта музыка, даже с вывернутой на максимум ручкой радиоприемника. Но невозможно что-то поделать с этим, все готово, уже все готово. И я представляю, как выглядит центр этого города перед нашей премьерой. Дорогие автомобили останавливаются под золоченым светом зимних фонарей. Шикарно одетые дамы выходят, принимают протянутые ладонями вверх мужские руки. Они ждут волшебства. Ночного волшебства. Они чувствуют вкус вина, чувствуют вкус вечера, вкус любви, они чувствуют, что воздух дрожит, словно весь их мир заключен в центр огромной дышащей скрипки, и все это – неспроста, и каждое дуновение ветра готово раздаться музыкой. Они чувствуют – что-то происходит за пределами их мира, какое-то движение. И они ждут, что кто-то возьмет эту скрипку и сыграет на ней что-то прекрасное.

И где-то в другой части города, в такой же маленькой комнате готовишься Ты. Уже превратилась ли в настоящую принцессу? Или еще нет? Уже захвачена своей сегодняшней ролью? Или еще в плену у обыденной жизни? Первое свидание. Наш совместный спектакль. Совершенно незнакомая, чужая для меня. Ничего о тебе настоящей не знаю. Но знаю наизусть ту, которую ты будешь играть. Знаю твою роль не хуже своей. Все слова, реплики, жесты. И я думаю, ты также знаешь мои. Мы готовы. Сколько репетиций, сколько подобных встреч было уже у тебя и у меня? О чем волноваться?

Я посмотрел на часы, двадцать минут до выхода. Утюг выпускал пар и плавно скользил по гладильной доске: черный глянец новых брюк. Стрелки все не хотели получаться, убегали в сторону, и приходилось еще раз переглаживать. Слегка порезал щеку бритвой, и тончайшая красная прямая линия проступила сквозь белую пену.

Мелкая снежная штриховка с силой падавшего снега. Разделительная линия на грязном асфальтовом полотне. Параллельные линии электрических проводов. Не помню, как доехал, казалось, что троллейбус блуждает в светящемся лабиринте стеклянных ночных витрин. Я видел свой силуэт, отражение, я чувствовал свою усталость, слабость, несовершенство. И было странно, что мне предстоит с этим расстаться через какое-то мгновение. Сбросить, как верхнюю уличную одежду. Бросить все и стать кем-то другим, совсем другим в твоих глазах. Интересно, что чувствуешь сейчас ты, когда едешь ко мне? Конечно, ты умеешь бесподобно играть эту роль и будешь идеальна, но узнаю ли я когда-нибудь тебя настоящую? Хочу ли я этого? И уж точно не хочу, чтобы ты узнала настоящего меня. Не хочу, чтобы я настоящий, такой, как сейчас в этом троллейбусе, усталый и измученный, смущался и не знал, что ответить тебе. У меня есть для тебя что-то лучше. Я сейчас попытаюсь все это собрать воедино. Собраться и стать им. Я сейчас вспомню свои слова, свою роль. А после того, как все закончится, отвезу почти спящую к Тебе домой и поцелую на прощание, и все; после всех страстей, что разыгрывались между теми, кого мы зачем-то играли на сцене нашей жизни, лишь единственный поцелуй, единственное соприкосновение нас настоящих, двух незнакомых людей, вызовут странный шок и дрожь, и смущение. Лишь на мгновение я почувствую тебя настоящую. Но я отвернусь, чтобы не смотреть на тебя, неприкрытую твоею игрою, и быстрее отправлюсь назад, к себе, я ничего не видел, тебе не надо будет стесняться своей слабости при следующей нашей встрече.

* * *

Несколько минут ушло на то, чтобы осознать, где я нахожусь. Что же, все актеры начинали с игры во второсортных ресторанчиках и провинциальных клубах, мне нечего стыдиться. И я уже зашел на территорию одного из них, нашего с тобой на этот вечер. Не занавес, но стеклянные двери, раскрытые официантом, да маленький столик в углу. Началось, тишина, тише, вы меня не знаете, я уже кто-то другой.

Я почти не помнил, как ты выглядишь, лишь раз видел до этого. Ресторан, в котором мы договорились встретиться, располагался на первом этаже небольшого отеля. Словно по команде сбежались постояльцы вниз, как от пожара, обожженные вечерними огнями улиц, что увидели в свои окна. Столпотворение, почти паника. Разговор на множестве языков. Волнующий танец под жгучую музыку, задуманный неизвестным режиссером. Я не двигаюсь. Зрители, наверное, пытаются угадать, кто из них ты? Я боюсь, что мало чем в этом способен им помочь. Музыка стихает. Туристы сбежали прочь и снова почти полупустой холл. И опять тишина. И тебя все еще нет.

Я не помню, как ты выглядишь, и ты можешь легко воспользоваться этим, ты можешь стать кем угодно, выбрать любую роль. Ты можешь оказаться скромной застенчивой девушкой, любящей смотреть на звезды и опьяненной своей собственной смелостью, тем, что отважилась появиться здесь, прийти ко мне. И это будет легкая мелодраматичная любовная история с разочарованием и взрослением, может быть, со слезами. Можешь быть распутной женщиной, использовавшей меня для того, чтобы отдохнуть от своей обыденной жизни, и это будет грязная история, и если в конце ее появится твой муж, все станет совсем уж примитивно и невыносимо. Я даже не знаю, зачем придумывают такие истории, которые потом пересказываются между друзьями со всеми подробностями и частностями, ибо в общих словах звучат слишком уж обидно и грубо для их участников. Ты можешь стать прекрасной принцессой, спустившейся в своем великолепии на мгновение со своей высоты, чтобы прикоснуться к такой неведомой тебе обычной жизни. Она кажется настоящим чудом тебе, почти таким же, как твое драгоценное свечение для меня, это могло бы быть подлинным искусством, я бы подарил тебе ощущение настоящей жизни, а ты бы мне так не хватающее чувство полета. Ты могла бы быть совсем молодым, только что распустившимся цветком, с прекрасными, беззащитными лепестками. И я бы ломал себе голову, как мне сохранить их, как сберечь их и от ветра, и от холода, и от горя, и от одинокой глухой ночи, и в то же время от своих собственных тяжелых прикосновений, что могут смять, раздавить твою хрупкую красоту.

Ты опаздывала, и я грел в своих руках бокал с вином, а оно согревало в свою очередь меня. Самодостаточная система. Я был бы не против, если бы ты вообще не пришла, такой спокойный вечерний спектакль об одиночестве, об истинных ценностях, о вечернем счастье, об ожидании. О том, как две судьбы, лишь чуть-чуть соприкоснувшись, разминулись навсегда. О том, что надо искать дальше, надо искать дальше, не сдаваясь. И нельзя себя обманывать, надо быть честным перед собой. И все эти глупые сцены, пошлые и банальные ничего не стоят. Все это ненастоящее и чужое. В конце концов, наше драгоценное Одиночество в тысячи раз дороже, чем все эти бесполезные встречи. И ради чего, зачем его разменивать на эту мелочь? И зрители бы после спектакля плелись по улочкам домой, вспоминая эти заключительные слова моего героя, неся мой драгоценный хрупкий подарок, что может разбиться от каждого неверного шага, от каждого громкого слова: чувство успокоения, чувство жизни, прекрасное ощущение жизни.

Шепот, ворох аплодисментов от твоего выхода.

Что же, ты идешь прямо ко мне? Это ты. Невозможно было ни с кем спутать. И в то же время ничего общего с тем тусклым воспоминанием, что таилось во мне. Потрясающее перевоплощение. Угрожающе прекрасна. Зал притаился в тишине.

Официант проводил тебя ко мне и помог сесть, пододвинув изящный стул.

– Рада, что Ты уже здесь.

– Я тоже рад, что Я сейчас здесь.

Эта пауза, этот затаившийся судьбоносный вздох. Я вспоминаю заученные, заготовленные слова, десятки раз произносимые мною с другими, и боюсь их повторить – абсолютно не уместны, не отсюда, не подходят.